Владимир (князь полоцкий)

Владимир Полоцкий
князь Полоцкий
1184(?) — 1216
Предшественник:	Борис Давыдович
Преемник:	?
Смерть:	1216(1216)
Род:	Рюриковичи, Полоцкая ветвь

Владимир (Вальдемар; ум. 1216) — князь Полоцкий с ~1184 по 1216 год. В русских источниках сведения о нём отсутствуют. Основной источник информации о Владимире Полоцком — Хроника Ливонии Генриха Латвийского, который называет его Woldemaro de Ploceke (Вольдемар Полоцкий) и именует великим королём (лат. magnus rex) Полоцка.

Происхождение

Происхождение Владимира до конца не выяснено. Не раз предпринимались попытки идентифицировать его. Татищев в своей «Истории Российской», ссылаясь на надёжно не идентифицированную «Хрущёвскую летопись», упоминает под 1182 годом о войне Дрогичинского князя Василька Ярополковича с минским князем Владимирко Володаревичем. Оценка этого сообщения во многом зависит от подхода конкретного исследователя к решению проблемы достоверности так называемых «татищевских известий».

На основании этого сообщения Н. М. Карамзин высказал предположение, что если бы у Володаря (Глебовича) был бы сын по имени Владимир, то именно его и можно было бы идентифицировать с Владимиром Полоцким. Однако сам Карамзин считал упоминание Владимира Володаревича выдумкой. Также сомневался в справедливости данного известия Татищева В. Е. Данилевич. Владимира Полоцкого он считал сыном Всеслава Васильковича, правившего в Полоцке до Владимира. Версию Данилевича поддерживали также А. М. Андрияшев и М. В. Довнар-Запольский. Они считали, что в данном известии Татищева были перепутаны Минск и Пинск. При этом Андрияшев не сомневался в историчности существования Владимирко Володаревича, считая его сыном князя Володаря Глебовича.

Однако другие исследователи известие Татищева о Владимирко Володаревиче Минском принимали как правильное. Подобной точки зрения придерживается А. В. Назаренко. Он привлёк сведения «Генеалогии датских королей», созданной в конце XII века аббатом Вильгельмом. В частности, в ней сообщается, что «братья же королевы Софии … со славой держат бразды правления королевством по сегодняшний день». Происхождение королевы Софьи, жены датского короля Вальдемара I, является дискуссионным, однако Назаренко склоняется к версии, что София — дочь Володаря Глебовича и сестра Василько Володаревича. И он полагает, что под братом, управляющим королевством, в «Генеалогии» подразумевается Владимир Полоцкий. Белорусский публицист М. Ермалович, считая, что Татищев имел в своих руках утраченные ныне источники и что необходимо учитывать все его известия, рассмотрел все версии происхождения Владимира Полоцкого и пришел к выводу о его идентичности с Владимирко Володаревичем Минским.

Существуют и другие версии происхождения Владимира.

Биография

Как и когда Владимир стал полоцким князем, доподлинно неизвестно; исходя из сведений Генриха Латвийского о сношениях Владимира с будущим ливонским епископом Мейнхардом можно предполагать, что Владимир в Полоцке вокняжился около 1184 года. Л. В. Алексеев считал, что это случилось после смерти Всеслава Васильковича.

О правлении Владимира известно не очень многое. В начале своего правления он дал разрешение прибывшему в Подвинье монаху-католику Мейнхарду проповедовать в подвластной Полоцку земле язычников-ливов, живших тогда в низовьях реки Западная Двина. В 1191 году Мейнхард стал епископом Ливонии. А в 1202 году в Ливонии был образован Орден меченосцев, которому рижский епископ уступил треть своих владений.

В 1191 же году неназванные полоцкие князья, возможно, Владимир и его брат Василько, встречались в Великих Луках с новгородским князем Ярославом Владимировичем и договорились о совместном походе на литовцев или на чудь в следующем году. Но этот план не осуществился. В 1192 году Владимир один ходил на Литву, а новгородцы и псковичи на чудь. Неизвестны причины Владимирова похода на литовцев, которых минские князья обычно использовали как союзников; возможно, Владимир принял участие в некоей литовской междоусобице. Известно, что Владимир позже использовал литовские отряды. Зимой 1198—1199 литовцы с полочанами напали на новгородский пригород Великие Луки, сожгли его и разграбили окрестности. В ответ большое войско новгородцев, псковичей, ладожан, новоторжцев пошло на Полоцк. Полочане, чтобы не допустить разорения своих земель, отправили послов, которые встретили это войско возле озера Каспля, дарами и деньгами задобрив новгородского князя.

В 1201, когда литовцы пошли против земгалов, Владимир вторгся в Литву и вынудил литовцев вернуться в свои пределы.

Стремясь вернуть себе контроль над ливами, в 1203 году князь Владимир вторгся в Ливонию. Вероятно, его армия состояла из собственной дружины и дружин князей Всеволода Герсикского и Вячко Кукейносского. Они захватили на недолгое время замок Икскюль и заставил местных ливов возобновить уплату Полоцку ежегодной дани. Однако у крепости Гольм полочане потерпели поражение: немецкие рыцари из луков ранили много лошадей полочан, из-за чего те не рискнули переправляться через Двину под обстрелом и отступили. Но Всеволод Герсикский с литовцами совершил нападение на Ригу и пограбил рижские окрестности. Вероятно, Владимир хотел только напугать немцев малыми силами, и это у него получилось, но только частично — епископ Альберт признает Владимира владыкой ливов и выплачивает за них дань. Однако епископ не согласился платить дань за себя, то есть отказался признать себя подданным Полоцка.

В 1206 году рижский епископ Альбрехт фон Буксгевден безуспешно пытался заключить с Владимиром мир. В тот год к Владимиру прибыло посольство от ливов. Послы жаловались на немцев, что те не держат мира, нападают на ливов, заставляют их принимать новую веру. Владимир разослал по всей Полоцкой земле приказ собирать армию для большого похода на немцев. Князь хотел на кораблях и плотах спуститься до Риги и захватить её, тем самым одним ударом выбить немцев из своих владений.

Каким-то образом о посольстве ливов узнал епископ Альберт и послал к Владимиру посольство во главе с Теодорихом, который был известен Владимиру еще со времен Мейнхарда. По дороге на посольство напали литовцы и отобрали дары для полоцкого князя, но сами послы добрались в Полоцк. Принимая их, Владимир решил разоблачить ложь немцев, что якобы они не нарушают мира и не нападают на ливов. Для этого он позвал и ливских послов - те подтвердили свои слова. Князь приказал немцам выйти во двор и ждать его решения. Теодориху удалось послать Альберту известие о подготовке похода.

Альберт, узнав, что Владимир готовится к походу на Ригу, задержал в Ливонии крестоносцев, что собирались возвращаться в Германию. В свою очередь и Владимир узнал о поступке Теодориха, и поняв, что его намерение разоблачили отложил большой поход на будущее. Он отпустил Теодориха, а вместе с ним отправил в Нижнее Подвинье полоцких чиновников, чтобы они, выслушав обе стороны - немцев и ливов, решили, кто из них говорит правду. Прибыв на место, полоцкие чиновники остановились в Кукенойсе, а вместе с Теодорихом в Ригу послали дьяка Стефана, чтобы вызвать Альберта на разбирательство 30 мая 1206 года на реку Вогу. Альберт, назвав урядников послами, предложил им приехать к нему в Ригу, как к хозяину этой земли - ехать на разбирательство он отказался. К назначенному времени на Вогу скопилось большое количество ливов. С Гольма на корабле прибыли их старейшины, жившие в этом замке. По дороге они пытались хитростью выманить из Икскуля немцев, приглашая тех сесть к ним на корабль, но немцы не согласились. Тогда ливы напали на Гольм и захватили его. Отсюда они направились на Ригу, но крестоносцы, которые были там, легко разбили ливов и вернули себе Гольм.

Отказ Альберта прибыть на разбирательство - проявление им независимости, вызвал у Владимира возмущение. Он собрал войско и на кораблях спустился вниз по Двине. При высадке около Икскуля многих в полоцком армии немцы ранили из луков. Владимир не стал брать этот замок, а неожиданно подошел к Гольму и осадил его. Несколько дней между немцами и полочанами длился бой. Крестоносцы отбивались с помощью луков, но полочане, опытные в стрельбе из луков, забросали замок стрелами. Полочане пытались поджечь укрепления - разложили большой костер под стенами, но безрезультатно. Не принесла успеха и баллиста, которую сделали полочане по образцу немецких, так как она была сконструирована неудачно. Владимир планировал захватить Гольм, Икскюль и Ригу - этим самым выбросив немцев из Нижнего Подвинья. Эти планы могли сбыться, ведь немцев было немного. Однако Владимиру пришлось отказаться от этих замыслов, так как он узнал о приближении флота крестоносцев из Германии, а также датского короля Вальдемара с войском, которое он собирал три года и с которым высадился на Эзель. Соотношение сил изменились - Владимир отступил.

Эта ситуация стала причиной того, что в 1207 году вся Ливония оказалась во власти крестоносцев. Они подступили к границам Кукейносского княжества. Вячко Кукейносский передал половину своего княжества епископу. Но скоро Вячко, узнав что крестоносцы отплыли на кораблях в Германию, расправляется с немцами, которые были в той половине удела, который он передал епископу. Трофеи он отправляет Владимиру, сообщая, что крестоносцы ушли из Ливонии и предлагая возобновить наступление. Но встречный ветер задержал крестоносцев в устье Двины. Крестоносцы, узнав о поступке Вячки, вернулись чтобы отомстить. Вячко, не дожидаясь подхода крестоносцев, сжег свой город и ушел на Русь, а крестоносцы овладели Кукейносское княжество (1208). Из-за этого владения Владимира значительно сократились.

После этого под натиском крестоносцев оказался Всеволод Герсикский. Осенью 1209 года, разбив около его дружину, крестоносцы захватили Герсик. Сам Всеволод спасся на противоположном берегу Двины и оттуда наблюдал, как горит его город, но его жена и дочь попали в плен. Епископ Альберт предложил Всеволоду мир, а также вернуть пленных и награбленное добро, но тот должен был передать ему половину своего княжества, избегать общения с язычниками - литовцами, сообщать о планах русских. У Всеволода не было другого выхода, как согласиться с этими условиями.

Позже между Владимиром и ливонцами не раз происходили стычки из-за того, кому должны платить дань ливы. Это мешало полоцкой торговле, так как устье Двины контролировали немцы, а Владимир, в свою очередь, не позволял рижским купцам торговать в Полоцкой земле. В 1210 году к Владимиру прибыли послы епископа во главе с рыцарем Арнольдом. Зная заинтересованность Полоцка в торговле по Двине, епископ предложил Владимиру заключить с Ригой мир и открыть рижским купцам доступ в свои владения. Чтобы обсудить условия соглашения, Владимир отправил к Альберту богатого человека Людольфа из Смоленска. Это, возможно, свидетельствует, что за Владимиром стоял и Смоленск, также заинтересованный в свободной торговле по Двине. Владимира волновала ливская дань, которую Полоцк потерял - епископ Альберт обещал выплачивать её за ливов. Это возвращало их отношения к состоянию 1203 года, но с учетом того, что Полоцк уже потерял Кукенойс и пострадали его интересы в Герсике. Этот договор хотя и сделал облегчение полоцкой торговле, но развязал руки епископу, который теперь мог воевать с эстами. И опять же епископ согласился платить дань за ливов, но не за себя. На самом деле, по-видимому, епископ даже не платил дань и за ливов, аргументируя это нежеланием ливов служить сразу двум хозяевам.

Возможно, для решения этого вопроса Владимир позвал Альберта на встречу. Планируемые цели встречи неизвестны. Встреча состоялась в Герсике. Сначала чуть не началась схватка полоцкой дружины с вассалами епископа, которую чудом предотвратили. В результате встречи князь, признав де-юре фактическое владение епископом землей ливов, передал ливов епископу. При этом была достигнута договоренность о свободе торговли по Двине и о совместной охране торговых путей, в том числе от литовцев.

Неизвестно, какие дальнейшие планы относительно земли ливов имел Владимир. Возможно, сохраняя мир с епископом, он действовал против него через Всеволода Герсикского и литовцев. В 1210 литовцы нападают на Ригу, а в 1211 году они дважды вторгаются в епископские владения.

В 1214 епископ перешел в наступление, обвинив Всеволода в том, что он уже много лет не является к нему и всегда помогает литовцам советом и делом. С епископского благословения немцы с лета 1214 пошли против Всеволода и хитростью завладели Герсиком. Город был разграблен, а жители, которые не успели убежать в замок, взяты в плен.

В 1216 к Владимиру с просьбой обратились эсты, чтобы он пошел с войском на Ригу. Сами эсты обещали одновременно начать войну против ливов и леттов, а также закрыть гавань в Дюнамюндэ. Вероятно, такого подходящего момента и ждал Владимир. Он начал собирать армию из Полоцка, Минска, Литвы, Смоленска, Витебска и Друцка. Собралось большое войско, но вскоре после Пасхи, перед самым началом похода, уже взойдя на корабль, он неожиданно умер.

Неизвестно, были ли у Владимира дети. В источниках о них ничего не сообщается. Нет полной ясности и о том, кто наследовал Владимиру. По версии Данилевского, после Владимира в Полоцке сел князь Борис Всеславич из Друцкой линии; по мнению Татищева, Владимиру наследовал его брат Василько (Данилевич этого Василько отождествлял с витебским князем Василько Брячиславичем).

См. также

• Ливонский крестовый поход
• Походы русских князей против Ордена меченосцев

Литература

• Алексеев Л. В. Полоцкая земля // Древнерусские княжества X—XIII вв. — М., 1975. — С. 202—239.
• Алексеев Л. В. Полоцкая земля (очерки истории северной Белоруссии) в IX — XIII вв. / Ответственный редактор академик Б. А. Рыбаков. — М.: Наука, 1966. — 295 с.
• Александров Д. Н., Володихин Д. М. [annals.xlegio.ru/rus/polock.htm Борьба за Полоцк между Литвой и Русью в XII-XVI веках] / Ответственный редактор: академик В.Л. Янин. — М.: издательское предприятие «Аванта+», 1994. — 133 с. — 300 экз.
• Славянская энциклопедия. Киевская Русь — Московия: в 2 т. / Автор-составитель В. В. Богуславский. — М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2001. — 5000 экз. — ISBN 5-224-02249-5.
• Войтович Л. [izbornyk.org.ua/dynasty/dyn24.htm Рюриковичі. Ізяславичі полоцькі] // [litopys.org.ua/dynasty/dyn.htm Князівські династії Східної Європи (кінець IX — початок XVI ст.): склад, суспільна і політична роль. Історико-генеалогічне дослідження]. — Львів: Інститут українознавства ім. І.Крип’якевича, 2000. — 649 с. — ISBN 966-02-1683-1. (укр.)
• Генрих Латвийский. [www.junik.lv/~link/livonia/chronicles/henricus/index.htm Хроника Ливонии] / Введение, перевод и комментарии С. А. Аннинского. — 2-е изд. — М.—Л.: Издательство Академии Наук СССР, 1938. — 185 с.
• Данилевич В. Е. Очерк истории Полоцкой земли до конца XIV столетия. — Киев, 1896. — 731 с.
• Коган В.М., Домбровский-Шалагин В.И. Князь Рюрик и его потомки: Историко-генеалогический свод. — СПб.: «Паритет», 2004. — 688 с. — 3000 экз. — ISBN 5-93437-149-5.
• Назаренко А. В.. Древняя Русь на международных путях: Междисциплинарные очерки, культурных, торговых, политических отношений IX—XII веков. — М.: Языки Русской Культуры, 2001. — 784 с. — (Studia Historica). — 1000 экз. — ISBN 5-7859-0085-8.
• Н. В—н—в. Полоцкие князья // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• Рапов О. М. Княжеские владения на Руси в Х — первой половине XIII в. — М., 1977. — 261 с.
• Рыжов К. [www.hrono.info/libris/ryzov00.html Все монархи мира. Россия]. — М.: Вече, 1998. — 640 с. — 16 000 экз. — ISBN 5-7838-0268-9.

Ссылки

• [www.hrono.ru/biograf/vlad_vasi.html Владимир Василькович]. ХРОНОС. Проверено 12 июля 2009. [www.webcitation.org/66eyAdUc4 Архивировано из первоисточника 4 апреля 2012].

Отрывок, характеризующий Владимир (князь полоцкий)

Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.


На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.


Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.


Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.