История нидерландского языка

История нидерландского языка начинается примерно в 450—500 годах нашей эры, когда он отделился от древнефранкского языка в ходе второго германского сдвига согласных. Как и другие германские языки, нидерландский язык прошёл в своем развитии три стадии:

• 450 (500) — 1150 годы — древненидерландский язык (впервые зафиксированный в Салической правде — записи обычного права древних франков);
• 1150—1500 годы — средненидерландский язык;
• 1500 — н. в. — современный нидерландский язык.

Происхождение нидерландского языка

См. также: Древнефранкский язык и Нижнефранкские языки

Нидерландский язык относится к нижнефранкской подгруппе западногерманского диалектного континуума. Франкские диалекты восходят к диалекту салических франков раннего средневековья. Согласно Ф. Энгельсу, самые первобытные формы можно увидеть в словарном запасе древних нижне- и среднефранских диалектов (рипуарские, мозельфранкские).

Салические франки, покорившие Римскую Галлию в конце V века, постепенно мигрировали на юг с территории современной Фландрии, которую они заселили в III—IV веках. В романоязычной Галлии салические франки оказались окружены многочисленным галло-романским населением, и поэтому со временем утратили родной язык, который вышел из обихода к концу VIII века. С другой стороны, там, где народно-латинская речь была слабо представлена, франкская речь сохранилась и продолжала развиваться. Таким образом во франкском языке появилось множество смешанных диалектов, и он утратил своё единство. Продвигающееся с юга второе передвижение согласных, начавшееся в VI веке, выделило из прежде цельной языковой общности диалектные регионы с различными особенностями согласных. Это привело к распаду франкского диалекта на нижненемецкий, средненемецкий и верхненемецкий варианты. На севере сформировалась группа нижнефранкских диалектов, включавшая нидерландские, южно-нижненемецкий, клеверландский и лимбургский диалекты.

По оценкам лингвистов, отделение древненидерландского языка от древнефранкского произошло примерно в 450—500 годах нашей эры.

Древненидерландский язык

Древненидерландский язык, именуемый также древненижнефранкским представлял собой множество нижнефранкских диалектов, распространённых на территории Исторических Нидерландов в период с V по XII века. Тексты на древненидерландском сохранились фрагментарно, их лексика была реконструирована из средненидерландского и заимствованных слов из древнефранкского языка.

Древненидерландский язык был распространён на территории нынешних южных Нидерландов, северной Бельгии, части северной Франции и части земли Нижний Рейн-Вестфалия (Германия). Жители современных северных регионов Нидерландов, в том числе Гронингена, Фрисландии и побережья северной Голландии в тот период говорили на древнефризском языке, а в восточных регионах (Ахтерхук, Оверэйссел и Дренте) — на древнесаксонском.

Первый известный документ, написанный на древненидерландском языке — список Салического закона, датируемый примерно 510 годом. В этом документе имеются фрагменты на древненидерландском: «Maltho thi afrio lito» (формула для освобождения крепостного), «Visc flot aftar themo uuatare» («Рыба плавает в воде») и «Gelobistu in got alamehtigan fadaer» («Веруйте во всемогущего Бога-отца»).

Вероятно, самым известным текстом на древненидерландском является «Hebban olla vogala nestas hagunnan, hinase hic enda tu, wat unbidan we nu» («Все птицы начали вить гнёзда, кроме нас с вами, чего же мы ждем») — манускрипт, датируемый примерно 1100 годом, который был написан фламандским монахом в монастыре в Рочестере (Англия, графство Кент). В настоящее время этот манускрипт хранится в Оксфорде.

Самое старое известное слово древненидерландского языка — wad, связываемое с топонимом vadam (современный Ваденойен), упомянутом в «Истории» Тацита.

Древненидерландский язык, в свою очередь, трансформировался в средненидерландский язык в начале XII века.

Средненидерландский язык

Период между 1150 и 1500 годами лингвисты именуют средненидерландским языком. В течение этого периода у нидерландского языка не было стандартной грамматики, как правило, каждый автор писал на своём диалекте. Орфография также имела многочисленные вариации и была обусловлена произношением слов. Например, на средненидерландском слово Lant («земля») звучало и записывалось одинаково, в современном нидерландском оно произносится «Lant», но пишется land (множественное число — landen). Кроме того, в силу различий диалектов, чиновники в Амстердаме в XIV веке, как правило, писали «lant», а в Утрехте — «land».

Письменность нидерландского языка изначально основывалась на латинском алфавите. Сначала использовалось 23 буквы: a, b, c, d, e, f, g, h, i, k, l, m, n, o, p, q, r, s, t, v, x, y, z. Впоследствии были добавлены буквы J, U и W. В то же время латинский алфавит не мог передавать такую особенность нидерландского языка, как различие между долгими и краткими гласными. Например, в начале 13-го века слово jaar («год») записывалось как jar, но вскоре появились и другие варианты: jaer, а позже — jaar,yaer,iaer.

Ещё одной особенностью средненидерландского языка является частое слияние артиклей и предлогов со словами: tjaer (the year) и dlant (the land), как это видно в приведённом фрагменте из средневекового романа Karel ende Elegast. (Перевод текста: «Я расскажу вам удивительную историю, и это правда. Послушай! Однажды вечером Карел спал в Ингельхайме на Рейне. Вся земля, которая вы могли видеть, была его»).

Karel ende Elegast (строки 1-6)
Fraeye historie ende al waer Mach ic v tellen hoort naer Het was op enen auontstont Dat karel slapen begonde Tengelem op den rijn Dlant was alle gader sijn.

Изобретение книгопечатания Гутенбергом способствовало стандартизации голландской орфографии.

Современный нидерландский язык

Процесс стандартизации нидерландского языка начался в средневековье, главным образом — по инициативе Бургундского герцогского суда в Дижоне (так назывался Брюссель до 1477 года). В это время наиболее влиятельными были диалекты Фландрии и Брабанта, которые и были взяты за основу стандартизации. На голландский язык была переведена Библия Лютера (Антверпен, 1526). Позднее вышла так называемая Государственная голландская Библия (Лейден, 1636-37), язык перевода которой основывался преимущественно на городских говорах Голландии и был понятен жителям всех нидерландских провинций.

В 1804 году профессор М.Сигенбек опубликовал правила орфографии нидерландского языка, которые были приняты как обязательные на протяжении более чем полувека.

В XX веке официальная орфография нидерландского языка была установлена Законом о письменности (Wet schrijfwijze Nederlandsche taal), который был принят в Бельгии в 1946 году, а в Нидерландах — в 1947-м.

В 1980 году Нидерландами и Бельгией основана организация-регулятор — Нидерландский языковой союз — с целью обсуждения проблем развития и стандартизации нидерландского языка. С 15 октября 2005 проводится реформа орфографии.

Литература

• Миронов С.А. Нидерландский (голландский) язык.. — Калуга: Издательский дом «Эйдос»., 2001. — 140 с. — ISBN 5-93810-017-8.
• Миронов С.А. Становление литературной нормы современного нидерландского языка. — М., 1973.
• Миронов С.А. История нидерландского литературного языка (IX-XVI вв.). — М., 1986.

Отрывок, характеризующий История нидерландского языка

– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.