История немецкого языка

Исто́рия неме́цкого языка́ берёт своё начало в раннем средневековье, когда начинают контактировать между собой языки древних германцев, создавая почву для образования общего языка. Более раннее развитие немецкого языка напрямую связано с развитием прагерманского языка, происходящего из гипотетического праиндоевропейского языка. Процесс развития древневерхненемецкого языка, являющегося первой ступенью на пути к немецкому современному, связывают со вторым передвижением согласных, которое проходило в VI веке.

Первая ступень развития, которая длилась с начала VII века до 1050 года, называется древневерхненемецким периодом. Примерно три века после этого (до 1350 года) длится средневерхненемецкий период. В период с 1350 по 1650 происходит развитие ранненововерхненемецкого языка, с 1650 — нововерхненемецкого языка, развитие которого продолжается и сегодня. Точная датировка периодов развития немецкого языка не может быть определена, поэтому рамки условны. Кроме того, процесс развития немецкого языка происходил неодинаково, что предопределило множество различий, существующих на уровне диалектов.

Прагерманский язык

Согласно теории Людвига Вильсера, прародиной германцев считается территория современной Дании и частично южные территории Швеции и северной Германии. Причём в состав переселенцев входили различные по своему происхождению народы Евразии. Со II тысячелетия до н. э. начинает складываться прагерманская культура и образовывается язык. На юго-востоке и юге от германцев проживали другие народы, контакты с которыми привнесли в прагерманский язык некоторые заимствования (например, из кельтского или латинского). Так, немецкое слово Hals соответствует латинскому collus, древневерхненемецкое wat происходит от слова vadum.

К тому времени древнеиталийские народы пришли на территорию Апеннинского полуострова, где позднее был построен и развивался Рим. К I тысячелетию до н. э. на земли, ранее занимаемые италийскими народами, пришли германцы, продолжив экспансию на земли кельтских народов: заняв территории между реками Эмс и Рейн, германцы двинулись на юг, к Майну, а затем — к Дунаю. Учащение контактов с кельтами привело к заимствованию большого количества новых слов. Например, были адаптированы такие слова как Amt, Recht, Eisen. Другими соседями германцев на востоке были венеды, иллирийцы и славяне, которые также имели языковые контакты друг с другом.

Первое передвижение согласных

В VI—V веках до н. э. произошло фонетико-морфологическое разделение германских и индоевропейских языков, называемое также первым (германским) передвижением согласных (нем. die Erste Lautverschiebung). В результате этого процесса произошли следующие изменения в системе согласных: индоевропейские взрывные p, t, k, kʷ перешли во фрикативные f, þ, h, hw; индоевропейские согласные b, d, g, gʷ перешли в p, t, k, kʷ; придыхательные индоевропейские bʰ, dʰ, gʰ, gʷʰ перешли в b, d, g, gw, затем w. В современном немецком языке эти изменения практически не прослеживаются из-за произошедшего позднее второго (верхненемецкого) передвижения согласных.

Изменения, произошедшие вследствие первого передвижения согласных, коснулись и морфологии глагола: исчез имперфектный аспект (например, предложения I sang a song и I was singing a song в английском языке в немецком имеют один вид — Ich sang ein Lied), а также началось выделение категории слабых глаголов, образующих Präteritum при помощи суффикса -te.

Великое переселение народов

Язык древних германцев никогда не был единым, и различные ветви германцев говорили на своём варианте ещё во II-III вв. Эти различия между отдельными вариантами языков углубились в результате последующего великого переселения народов. В III веке бургундцы выдвинулись из области Визе и Одры к Рейну. В V веке англы переселились на остров Британия, что создало предпосылки для образования английского языка. Языки алеманнов, баюваров, франков, саксов и фризов впоследствии положили начало формированию немецкого языка.

Письменность

До наших времён со времени германцев дошли некоторые письменные памятники, однако их недостаточно для того, чтобы в полной мере изучить письменность. Со II по XII века германцы использовали руническую письменность, которая была впоследствии вытеснена латиницей в результате христианизации германцев. В основу рунической письменности был положен северно-этрусский алфавит. Об этом свидетельствуют археологические находки, сделанные в Словении в 1812 году.

Древневерхненемецкий язык

Появление древневерхненемецкого языка не имеет чёткой датировки, однако лингвисты сходятся во мнении, что его формирование предопределено вторым (древневерхненемецким) передвижением согласных в конце V века. В истории немецкого языка принято считать датой завершения этого периода 1050 год.

Предпосылками формирования языка в области современного немецкоязычного пространства стали миграционные процессы, происходившие ранее, во времена Великого переселения, падение Римской империи и образование в этой области ряда германских государств, которые, однако, просуществовали недолго (например, королевства остготов и вестготов). Сильнейшим государством на первой стадии средневековья становится Франкская империя Меровингов, основанная королём Хлодвигом I в 482 году. В состав этого королевства следующие несколько столетий входят другие германские земли (бургундцы, алеманны и прочие), которые создают основу для общего языкового пространства и складывания в нём общего языка. Процесс включения земель продолжился при Каролингах в VIII веке, когда границы королевства дошли до Эльбы и Зале на востоке, Эбро на западе и до Рима на юге. В 843 году государство, построенное Карлом Великим, было разделено на три части по Верденскому договору. Восточная часть королевства, первым королём которой стал Людовик II Немецкий, стала регионом складывания немецкой нации.

Немецкий язык на этой стадии своего развития всё ещё не представлял единого целого, однако государство и церковь способствовали тому, чтобы многие германские языки пошли на сближение. Так, алеманны, баварцы, жители Тюрингии, саксонцы и франки стали формировать собственные диалекты. Складыванию общего языка способствовало и развитие литературы в этот период. Тем не менее, даже принимая во внимание очевидное сближение отдельных ветвей, между восточными и западными языками наблюдалось значительное расхождение. Причиной такой дифференциации была слишком сильная романизированность этих народов.

Письменные источники

Первейшие литературные памятники на древневерхненемецком языке были созданы в монастырях и церквях, монахи которых переписывали и сохраняли свои тексты. Примечательно, что эти тексты носили не только религиозный характер, что характерно для этого периода. Среди литературных источников, дошедших до наших дней, есть и светская литература. Например, к таким произведениям относится Песнь о Хильдебранде, возникшая в VII веке и в начале VIII века записанная монахами монастыря Фульды.

Отрывок из Песни о Хильдебранде

Древневерхненемецкий вариант

Перевод на современный немецкий язык

Ik gıhorta dat ſeggen dat ſih urhettun ænon muotın • hıltıbrant entı hadubrant untar herıun tuem • ſunu fatarungo • ıro ſaro rıhtun • garutun ſe ıro gudhamun • gurtun ſih • ıro • ſuert ana • helıdoſ ubar rınga do ſie to dero hıltu rıtun • hıltıbrant gımahalta herıbranteſ ſunu • her uuaſ heroro man feraheſ frotoro • her fragen gıſtuont fohem uuortum • ƿer ſin fater ƿarı fıreo ın folche … •

Ich hörte das sagen, dass sich Herausforderer einzeln abmühten: Hildebrand und Hadubrand zwischen zwei Heeren. Sohn und Vater bereiteten ihre Rüstung, richteten ihre Kampfgewänder, gürteten sich ihre Schwerter um, die Helden, über die Rüstung, als sie zu dem Kampf ritten. Hildebrand sagte, Heribrands Sohn, er war der ältere Mann, des Lebens erfahrener, er begann zu fragen, mit wenigen Worten, wer sein Vater gewesen sei unter den Menschen im Volke…

Влияние латинского языка

Влияние латинского языка на германские языки было особенно ощутимо в период христианизации германских земель, в первую очередь из-за того, что введение новой религии предполагало и введение многих терминов, которые были связаны с христианством. Специфической чертой процесса заимствования новых слов являлось то, что германцы не переносили слова из латыни целиком, а образовывали из них (при непосредственном знании этимологии исходного слова) слова собственные, имеющие германские словообразовательные средства. Например, латинское com-mūnio в древневерхненемецком имело вид gi-meini-da, слово ex-surgere — ūf-stān и так далее.

Естественно, что слова, не имеющие аналогов или сложно их обнаруживающие, были заимствованы непосредственно в том виде, в каком они существовали в латинском языке, но при этом претерпевали некоторые морфологические изменения. Например, к таким словам можно отнести: древневерхненемецкое klōstar (в современном немецком — Kloster, находящее корень в латинском слове claustrum), munich (Mönch, лат. monachus).

Часть слов, заимствованных из латыни, не несёт религиозного характера. Многие из них имели вполне обыденное значение, аналоги таких слов существовали, однако в силу ряда причин прижились в немецком языке. К таким словам, например, можно отнести понятия, касающиеся образования — scrīban (schreiben, лат. scrībere), scuola (Schule, лат. scōla), врачевания — arzat(er) (Arzt, лат. archiater), и другие.

Фонетико-морфологические изменения

Второе передвижение согласных

Если в процессе первого передвижения согласных германские языки выделились из индоевропейского, изменив свою фонетическую и морфологическую системы, то второй подобный процесс (нем. Die Zweite Lautverschiebung) способствовал выделению именно древневерхненемецкого языка из германских. В результате этого процесса изменения первого передвижения ещё более углубились. Влияние второго передвижения наблюдаются преимущественно южнее линии Бенрата. Обозначения G и V — закон Гримма и закон Вернера. В скобках указаны периоды.

• G: /*b/→/*p/ — /*p/→/f/ и /*p/→/pf/ (IV—V, VI—VII);
• G: /*d/→/*t/ — /*t/→/s/ и /*t/→/ts/ (IV—V, V—VI);
• G: /*g/→/*k/ — /*k/→/x/ и /*k/→/kx/ (IV—V, VII—VIII);
• G и V: /*bʰ/→/*b/ и /*p/→/*b/ — /*b/→/p/ (VIII—IX);
• G и V: /*d/→/*đ/→/*d/ и /*t/→/*đ/→/*d/ — /*dʰ/→/t/ (VIII—IX);
• G и V: /*gʰ/→/*g/ и /*k/→/*g/ — /*g/→/k/ (VIII—IX);
• G: /*t/→/þ/ [ð] — /þ/→/d/ и /ð/→/d/ (IX—X).

Другие изменения

После второго передвижения согласных в древневерхненемецком языке произошло ещё несколько процессов, повлиявших на становление фонетической системы немецкого языка. Одним из них было образование умлаута: германское a перешло в древневерхненемецкое e (так, германская оппозиция единственного-множественного числа gast — gasti в древневерхненемецком имеет вид gast — gesti).

Следующим крупным изменением стало появление определённых и неопределённых артиклей, которые отсутствовали в индоевропейском языке. Произошли существенные изменения в системе немецких местоимений и временных форм глаголов. Так, к формам Präsens и Präteritum прибавляются сложные формы: Perfekt (ich habên iz funtan, nu ist er queman), Futur (nû willu ih scriban), Plusquamperfekt и Passiv (iz was ginoman). Немецкое словообразование приняло новый суффикс -āri (от латинского -ārius), который в итоге перешёл суффикс -er, часто встречающийся в современном немецком языке (имеет широкий спектр значений: от обозначения одушевлённого лица до значения какого-либо устройства или приспособления).

Средневерхненемецкий язык

Началом формирования средневерхненемецкого языка принято считать 1050 год, а датой завершения фазы его существования — 1350 (период позднего средневековья). Процессы, предопределившие его появление, проявляли себя по-разному в различных частях средневековой Германии, так как язык по-прежнему был дифференцирован. Этому процессу способствовало также то, что немецкие земли и власти на местах становились всё более независимыми друг от друга. Свою роль сыграла также экспансия на восток — западные области Польши (Силезия) и Чехии (Богемия).

Литература и песенное искусство в средневековой Германии

Одной из предпосылок складывания литературного языка (или нескольких вариантов последних) стало развитие литературы и искусства в различных частях средневековой Германии. Большую роль в складывании литературного немецкого языка сыграло южнонемецкое языковое пространство, где сильно было влияние Вельфов. В это время создаются Песня Лампрехта Немецкого и обработка Песни о Роланде Попа Конрада. Апогей немецкой средневековой литературы приходится на XII-XIII века при дворе штауфенских императоров или Бабенбергов в Вене.

Невозможность создать общий литературный язык в Германии объясняется прежде всего тем, что не существовало единого центра немецкой литературы, так как свой вариант литературного языка начал складываться на севере Германии. Основанные на различных диалектных группах, эти языки значительно отличались друг от друга. Самые известные «литературные» варианты: баварский литературный вариант и так называемый средневерхненемецкий поэтический язык алеманнско-остфранкского языкового пространства.

Изменения в средневерхненемецком языке

Средневерхненемецкий язык не был подвержен таким крупным изменениям, как это было с древневерхненемецким языком по отношению к языку прагерманскому. Однако именно немецкий язык позднего средневековья принимает вид, сходный с современным немецким. Процессы, которые уже начинались в прагерманском или древневерхненемецком стали проявлять себя уже не ограниченно как ранее. Так, например, в фонологии языка произошло ослабление безударных слогов, зачатки которого наблюдались ранее. Также появился умлаут (выше был описан один из локальных случаев его появления в древневерхненемецком языке): sālida — sælde, kunni — künne, hōhiro — hoeher, gruozjan — grüezen.

В системе согласных произошли следующие изменения. Во-первых, согласные b, d, g и h стали исчезать в позиции между двумя гласными (gitragi — digetreide, magadi — meit, habēn — hān). Однако впоследствии многие из подобных случаев вернули в изначальный вид (Magd, haben). Во-вторых, древневерхненемецкий согласный z, развившийся из t, слился с согласным s (ezzan — essen). В-третьих, буквосочетание sk перешло в sch: древневерхненемецкое scōni стало schōne и schœne (в современном немецком слова schon и schön имеют общее происхождение). В-четвёртых, согласный s обращался в sch, перед l, m, n, w, p, t: средневерхненемецкие слова schwimmen, schmerz, schlange, schnē происходят от древневерхненемецких swimmen, smerz, slange и snē.

Морфология, в частности падежная система очень сильно зависела от фонологических изменений. Ослабление безударных конечных слогов привело к тому, что существенно изменились окончания при склонении. В качестве примера в таблице приведено склонение существительного bote, происходящего от древневерхненемецкого boto.

Падеж	Древневерхненемецкий	Средневерхненемецкий
Nominativ Singular	boto	bote
Genitiv Singular	botin	boten
Dativ Singular	botin	boten
Akkusativ Singular	botun	boten
Nominativ Plural	boton/botun	boten
Genitiv Plural	botōno	boten
Dativ Plural	botōm	boten
Akkusativ Plural	boton/botun	boten

Существенное значение ослабление безударных слогов имело для становления глагольных форм слабых глаголов, имеющих на конце суффикс -te при образовании претерита (например, ich machte, wir antworteten; см. в ст. Категория времени в немецком языке). В древневерхненемецком было ещё три класса таких глаголов, которые имели суффиксы -jan (galaubjan), -ôn (salbôn) и -ên (sagên). Сегодня все они слились в единый для всех глаголов суффикс -en (glauben, salben, sagen).

Синтаксический строй средневерхненемецкого языка был развит относительно слабо и не представлял той сложной системы, которая известна сегодня, что хорошо продемонстрировано в тексте (отрывок из Песни о Нибелунгах). Однако, как видно, уже существуют сложные предложения с хорошо различимыми главной и придаточной частями.

Dō stuonden in den venstern / diu minneclīchen kint.

Ir schif mit dem segele / daz ruorte ein hōher wint.

Die stolzen hergesellen / die sāzen ūf den Rīn.

Dō sprach der künec Gunther: / wer sol nu schifmeister sīn?

Лексический строй немецкого языка в период позднего средневековья подвергался существенному влиянию со стороны французского языка. Так, например, появились слова Turnier (turnei), Palast (palas). Примером калькированного образования новых слов с использованием германских корней и суффиксов на основе французского образца может служить средневерхненемецкое слово hövesch (höfisch), происходящее от французского courtois. Однако прямое заимствование суффиксов непосредственно из французского языка также встречается в немецком языке очень часто: несмотря на определённую специфичность употребления, такие морфемы в современном языке весьма частотны, а потому могут уже считаться практически «онемеченными». Таков, например, инфинитивный суффикс -ieren (обнаруживаются в глаголах studieren, marschieren, имеющих особенности в формообразовании). Некоторое влияние на немецкую лексику оказали контакты со славянами на востоке. Так, например, немецкое Grenze (grenize) происходит от польского granica, а Jauche (jûche) — от jucha.

Сравнение текстов средневерхненемецких и современных

Песнь о Нибелунгах

Средневерхненемецкий текст

Современный перевод

Uns ist in alten mæren wunders vil geseit von helden lobebæren, von grôzer arebeit, von fröuden, hôchgezîten, von weinen und von klagen, von küener recken strîten muget ir nu wunder hœren sagen. Ez wuohs in Burgonden ein vil edel magedîn, daz in allen landen niht schœners mohte sîn, Kriemhilt geheizen: si wart ein scœne wîp. dar umbe muosen degene vil verliesen den lîp.

Uns wurde in alten Erzählungen viel Wundersames gesagt von ruhmreichen Helden, von großem Leid, von Freuden, Festen, von Weinen und von Klagen, vom Kampf kühner Recken sollt ihr nun Wunder hören sagen. Es wuchs in Burgund ein sehr feines Mädchen heran, dass in allen Ländern kein schöneres sein konnte, Kriemhild geheißen: Sie wurde eine schöne Frau. Deswegen mussten viele Kämpfer ihr Leben verlieren.

Ранненововерхненемецкий язык

Согласно распространённой точки зрения, создателем современного литературного немецкого языка является Мартин Лютер. Однако, несмотря на его заслуги и культурный вклад, принято считать, что работы Лютера не были новаторскими, а лишь ускорили процесс нормирования языка. В 1350 году начался процесс формирования ранненововерхненемецкого языка, конец этого периода приходится на вторую половину XVII века.

Исторический обзор периода

В позднем средневековье усилилась тенденция к децентрализации власти в Германии, местные властители земель всё сильнее обособлялись от центра. Однако в этот же период наблюдается активный рост национального самосознания немцев, что можно усматривать, например, в названии государства — Священная Римская империя германской нации (Heiliges Römisches Reich Deutscher Nation).

Большую роль в становлении немецкого языка сыграла политика и экономика Германии. В середине XIII века центрами экономической жизни были Фландрия и Брабант (города Брюгге, Гент, Антверпен), но уже в XV веке их позиции начинают ослабевать, и новым центром становится Ганза, существование которой способствовало стандартизации языка и его отходу от диалектов. Для развития законотворчества в империи также требовался общий, всем понятный язык, на котором бы писались законы. Поскольку императорский двор в позднем средневековье часто менял место своего расположения, язык законов также кочевал от диалекта к диалекту. Так, император Карл IV из династии Люксембургов имел резиденцию в Праге, где сильно было влияние баварского и восточно-франкских диалектов. В XV веке при Габсбургах резиденция переместилась в Вену, а при Веттинах главенствующей стала восточная часть страны. И таким образом, восточно-средненемецкий и южнонемецкий варианты стали основными языками страны, распространившими своё влияние далеко за пределами влияния этих династий.

В 1588 году произошло событие, определившее ответвление нидерландского языка от ранненововерхненемецкого. На северо-западе империи семь немецких провинций объявили о своей независимости и создали Республику Соединённых провинций, которая сегодня официально составляет государство Нидерланды. Хотя признание Республики было закреплено лишь Вестфальским миром 1648 года, разрыв между языком северо-запада и южными вариантами обнаружился и ранее. Официальное признание независимости Нидерландов лишь ускорило процесс обособления нидерландского языка.

Развитие науки и культуры

Во времена позднего средневековья наблюдалась отчётливая тенденция роста интереса к образованию: в империи XIV века один за одним открывались новые университеты. Первым университетом стал университет в Праге (1348), основанный при Карле IV, вторым — Венский университет (1365), далее — университет в Гейдельберге (1386). Несмотря на то, что преподавание в этих университетах осуществлялось на латинском языке, само их существование позволило значительно повысить интерес к немецкому языку.

Особое значение для развития ранненововерхненемецкого языка имело изобретение Иоганном Гутенбергом в 1446 году книгопечатания. Простой механизм из матрицы и пресса позволил ускорить процесс создания книг, ранее переписывавшихся исключительно от руки, а также удешевить их производство. В связи с этим в стране книги стали доступны более широкому кругу людей, грамотность повысилась на уровень. Изначально основным языком, на котором писались и печатались книги, был по-прежнему латинским, но увеличение доли немецкоязычной литературы ощущалось всё сильнее, и к 1681 (то есть к нововерхненемецкому периоду) количество книг на немецком языке было больше, чем на латыни. Большой популярностью пользовалась народная литература, сказки и фольклорные произведения (например, о Тиле Уленшпигеле (1515), докторе Фаусте (1587) и других популярных героях). Особое значение в это время имел перевод Библии (1534—1584) Мартина Лютера, печатавшийся в сто тысяч экземпляров. В целом развитие книгопечатания способствовало и тому, что разрозненные диалекты стали постепенно унифицироваться: авторы, заинтересованные в том, чтобы их произведения читались широкой публикой, должны были писать на едином и понятном всем языке. Таким образом, в XVI веке процесс образования литературного языка ускорился и приобрёл масштабный характер.

Начиная с XVI столетия в Германию стали проникать идеи гуманизма, которые также повлияли на становление литературного языка. Всё больше учёных писало свои труды на немецком языке: в 1536 Парацельс написал работу Die große Wundarznei, в 1538 Себастьян Фарнк издал исторические работы Germania и Chronica des ganzen teutschen Landes. Наконец, к началу эпохи Реформации в страну проникает большое количество теологической литературы. К этому же времени относится издание первых немецко-латинских словарей (Dictionarium latino-germanicum создал в 1535 Петр Дазиподиус, в 1541 — Йоханнес Фризиус), статей и книг о немецкой грамматике (Teutsche Grammatica Валентина Иккельзамера 1534 года) и правописанию (Orthographia Фабиана Франгка 1531 года). По образцу иностранных обществ, существовавших в других странах (например, итальянской Accademia della Crusca), в Германии также возникло общество, которое занималось вопросами немецкого языка, его грамматики и особенно лексики (члены общества осуждали заимствования и предлагали заменять их на немецкие слова, образованные собственными словообразовательными средствами). В Плодоносное общество (Fruchtbringende Gesellschaft) входили такие писатели как Мартин Опиц, Андреас Грифиус и Ганс Якоб Кристоффель фон Гриммельсгаузен. Именно они ввели новые названия грамматических наук и категорий (Fall вместо Kasus, Geschlechtswort вместо Artikel, Hauptwort вместо Substantiv, Rechtschreibung вместо Orthographie и так далее).

Изменения в грамматике

Фонология

Фонологические изменения в ранненововерхненемецкий период были последними крупными изменениями, сколь-нибудь существенно повлиявшие на структуру языка. Фонологические изменения были локальными, в разных диалектах они проявляли себя по-разному. В частности в алеманнском диалекте этот процесс хождения не имел.

Произошли изменения в долготе гласных звуков, характерные для нижненемецких диалектов XIII века. Со временем это изменение распространялось на юг страны. Увеличилась долгота кратких гласных, что позволило средневерхненемецким словам lěben, gěben, trăgen, bŏte, lĭgen перейти в верхненемецкие lēben, gēben, trāgen, bōte, lī(e)gen (такое произнесение сохранилось на сегодняшний день). Долгие гласные, за которыми следовало несколько согласных, наоборот стали краткими: средневерхненемецкие слова dāhte, hērre, klāfter в ранненововерхненемецком языке имели вид dăchte, hěrr, klăfter.

В немецкой фонетике этого периода наблюдался процесс дифтонгирования: ī, ū, iu превратились в ei, au, eu, а средневерхненемецкие слова wīse, mūs и triuwe принимали в ранненововерхненемецком вид weise, maus, treue. Впервые этот процесс обнаружился в районе Восточных Альп, однако затем он распространялся на северо-запад. Алеманнские диалекты этот процесс обошёл стороной, поэтому само название швейцарского варианта немецкого языка звучит не как Schweizer Deutsch, а как Schwizer Dütsch. Обратно появлению дифтонгов происходил процесс образования монофтонгов: средневерхненемецкие ie, uo, üe в ударной позиции становились монофтонгами ī, ū, ü. Так, слова miete, bruoder и güete перешли в mī(e)te, brūder и güte. Эти новшества были характерны для средневерхненемецкого пространства, когда в верхненемецком дифтонги используются до сих пор, а в нижненемецком процесс дифтонгирования так и не произошёл. Два средневерхненемецких дифтонга претерпели изменение: ei [ei] и ou в новом виде стали ei [ai] и au.

Морфология, словообразование и синтаксис

Изменения в морфологии в целом были не столь ощутимы, как в предыдущих эпохах. Прежде всего наблюдались изменения в грамматической категории числа, для идентификации которой были применены новые средства. Особое значение имел умлаут, который появлялся даже в тех случаях, когда это было неуместно фонологически. Так, один из типов изменения числа существительного (ср. в ст. Существительное в немецком языке — пять способов образования множественного числа) в ранненововерхненемецком имеет вид: hof/höfe, stab/stebe, nagel/negele, sohn/söhne. Всё чаще для этих целей использовался звук r, ранее употреблявшийся очень редко.

В ранненововерхненемецкий период началась новая страница истории немецкого словообразования, которое обогатилось за счёт расширения структуры словообразовательных элементов. Очень часто использовались префиксы be-, ent-, er-, ver-, zer-, abe-, ane-, ūf-, umbe-, uz- и in-. Появились суффиксы -heit, -nis и -unge, которые часто встречались в абстрактных понятиях: hōhheit (лат. altitudo), wunderheit (miraculum). Часто источниками новых словообразовательных элементов выступали новые литературные произведения, а в частности — мистическая литература, которая использовала многие словообразовательные средства для придания изысканности лексики. Например, это видно из отрывка одного из мистических трактатов позднего средневековья: Dîn güete ist ein ûzwallender brunne; wan so er ein tûsintist teil einer wîle sînen ûzfluz lieze, sô müeste ê himel under ertrîch zerstoeret werden.

Синтаксическая структура ранненововерхненемецкого языка приобрела комплексность и отличалась от синтаксиса предыдущих эпох большей сложностью. В том числе совсем иной вид приобрело сложное предложение, которое было более распространено, а к XVII веку распространённость предложения и комплексность привели к тому, что предложение было едва обозримо. Изменился и порядок слов в предложении: части речи, выполнявшие ту или иную синтаксическую функцию, соответственно занимали позиции, абсолютно соотносимые с их современным положением.

Лексика

Изменения в лексическом составе были не менее обширны, чем в предыдущих периодах. Произошло несколько сдвигов в семантике. Например, в цепочке Frau — Jungfrau — Weib — Magd: изначально слово vrouwe применялось только к дамам высокого происхождения и жёнам феодалов (соответственно, juncvrouwe — это незамужняя девушка высокого происхождения); все остальные представительницы прекрасного пола, имевшие, однако, невысокое происхождение, звались (не без пренебрежения) wīp и maget; в поздние времена wīp стало пониматься как слово бранное, maget стало обозначать исключительно прислугу женского пола (Dienstmagd), а vrouwe и juncvrouwe утратили своё изначально привилегированное значение (в частности, главными факторами отнесения лица к juncvrouwe были теперь девственность и отсутствие супруга).

С ростом городов в средневековой Европе изменилась и антропонимическая система. Стали вводиться постоянные фамилии, которые для большинства населения происходили из названия их рода занятий (Hofmeister, Schmidt, Müller), каких-либо личностных качеств (Klein, Lang, Fröhlich) или из названия мест их происхождения (Beier, Böhme, Schweizer; Angermann, Bachmann).

Развитие экономических связей с другими странами постепенно приводило к тому, что в немецкий язык потоками проникали лексемы иноязычного происхождения. Примечательно, что именно специализация тех или иных стран и, соответственно, специфика экономических связей определили основные характерные черты тех или иных заимствований. То есть их проникновение предполагает некоторую закономерность, может подтверждать или отрицать исторические данные о торговле европейских государств в позднее средневековье и эпоху Возрождения. Так, например, из итальянского языка проникли слова Bank, Risiko, Golf, Kompass, Kapitän, что объясняется развитием финансовой системы Италии того периода и развитым средиземноморским мореходством.

В эпоху Ренессанса влияние итальянского языка проявлялось по большей части в сфере культуры, например, музыки (Bratsche, Cembalo). Со второй половины XVI века в немецком снова появляются следы французского влияния — слова, относимые к области культуры, придворной жизни (Ball, Ballett, Promenade), кухни (Kompott, Kotelett, Marmelade), моды (Frisur, Garderobe, Kostüm) и военного дела (Armee, Leutnant, Offizier).

Орфография и пунктуация

В период развития ранненововерхненемецкого языка предпринимались первые попытки систематизировать знания в области орфографии и пунктуации. В первую очередь следует отметить, что уже в средневерхненемецком языке существовала практика использования заглавной буквы для обозначения существительного, однако пройдя через весь ранненововерхненемецкий период эта идея, наконец, приняла вид окончательно закреплённого правила лишь в период нововерхненемецкого языка в XVIII веке. Изначально выделялись только отдельные слова, относящиеся к религии, затем в XVI—XVII веках отдельные авторы стали применять этот приём для обозначения существительных, которые они считали наиболее важными. В приведённой таблице показаны (на примере 17 псалма) различия в написании прописной буквы.

Перевод Лютера (1523)	Перевод 1545 года
Er ist gleich wie eyn / lewe, der des raubs begerd wie eyn iünger lewe / der ym verborgen sitzt. Herr mach dich auff vnd / kom yhm zuor und krume yhn / errette meyne seele von den gottlosen / deyns schwerd	Gleich wie ein Lewe / der des Raubs begert Wie ein junger Lewe / der in der hüle sitzt. Herr mache dich auff / vberweldige jn, vnd demütige jn / Errette meine Seele von dem Gottlosen / mit deinem schwert

В ранненововерхненемецком периоде впервые стали применять знаки, которые отделяли смысловые части предложения. До этого использовались только точки, которые отделяли одно предложение от другого. Очевидно, что по этой причине было невозможно развитие сложной синтаксической структуры, так как из-за отсутствия прочих знаков препинания смысл предложения становился размытым. Позднее в XVI веке для отделения одной части предложения от другой стали применять косые чёрты, которые были вытеснены уже более привычными запятыми спустя столетие.

Роль Мартина Лютера в становлении литературного немецкого языка

Согласно распространённой точки зрения, именно Мартин Лютер является создателем современного литературного немецкого языка, который мы знаем сегодня. Такое представление было особенно распространено в немецком языкознании XIX и первой половины XX века. Вольфганг Юнгандреас в 1948 году комментировал это следующим образом: «Лютер предпринял решающие шаги к созданию нововерхненемецкого языка по всем направлениям, поэтому мы можем с полным правом рассматривать его, как создателя этого языка» (Luther überall die entscheidenden Schritte zum Neuhochdeutschen hin gemacht hat, dass wir ihn also mit vollem Recht als den Schöpfer der neuhochdeutschen Schriftsprache ansehen können).

Современные исследователи немецкого языка иначе оценивают роль Лютера. Из вышесказанного видно, что предпосылки для развития современного языка существовали ещё в XIV веке, то есть намного раньше рождения самого богослова. Соответственно, становление нововерхненемецкого языка датируется только 1650 годом и далее, спустя почти столетие после его смерти. Этот факт не позволяет считать период его жизни и деятельности определяющей вехой в развитии немецкого языка. Однако и отрицать его вклад в развитие немецкоязычной культуры тоже нельзя, ведь именно переводы Библии на немецкий язык привели к тому, что язык в своём развитии перешёл в совсем иное качество, а точнее — ускорился процесс и определился отчётливый вектор его развития. Кроме того Лютер являлся автором и переводчиком многих других публикаций, из которых выражения Stein des Anstoßes, ein Dorn im Auge, sein Licht unter den Scheffel stellen используются в немецкой литературе до сих пор.

Тексты Лютера значительно обогатили лексический состав немецкого языка, хотя многие из этих слов нашли своё применение только в высоких стилях литературы и в поэтическом языке поздних периодов. Наполняя слова новыми значениями, Лютер добился того, что сфера применения отдельных лексем (например, anfahren, verfassen, fromm) стала намного шире, и это также существенно обогатило немецкий язык. В XXI веке взгляд на Лютера как реформатора не только религиозного, но и реформатора немецкого языка остался, однако лишь утрированно, так как современное исследование не признаёт его заслуг как определяющих переход вех в истории немецкого языка от раннего к современному.

Нововерхненемецкий язык

Развитие современного немецкого языка начинается примерно с середины XVII века, после окончания Тридцатилетней войны (1618—1648). Грамматический строй языка в этот период изменялся незначительно, поэтому считается, что немецкий язык XVIII века — это тот самый немецкий язык, на котором говорят немцы сегодня. Более чем за три с половиной столетия существования нововерхненемецкого языка (далее — (современного) немецкого языка) основные изменения коснулись лексического строя и отчасти правописания, что было связано прежде всего с развитием науки и техники, экономической и политической жизнью Германии, а также с межъязыковыми контактами.

Развитие немецкого языка до XIX века

Нельзя сказать, что развитие немецкого языка в предыдущих эпохах полностью устранило различия между отдельными диалектами и вариантами литературного языка. Эти различия наблюдаются и сегодня. Однако уже в XVIII веке отчётливо выделялись два центра: это, во-первых, восточно-средненемецкий вариант, на котором настаивали Мартин Опиц, Ганс Якоб Кристоффель фон Гриммельсгаузен и Иоганн Кристоф Готтшед; вторым языком был южнонемецкий вариант. Развитие территориальных диалектов, которые занимали периферию между отдельными вариантами, было заглушено в конце XIX и XX веках, что было вызвано миграциями больших масс людей, устремившихся в наиболее развитые районы на заработки.

Грамматические изменения и словарный состав

Фонология и морфология

Фонологическая система языка оставалась постоянной, а изменения в ней были незначительны или носили ограниченный характер, что не позволяет говорить о существенных последствиях их влияния в языке. В морфологии по-прежнему наблюдается тенденция к формированию форм множественного числа. Наконец, формируется система склонения, включающая сильную, слабую и смешанную формы. Формы Präteritum стали более унифицированы: в средневерхненемецком языке корневая гласная продолжала меняться (ich sang — wir sungen, ich fand — wir funden), однако в современном немецком языке этот внутренний переход был прекращён (ich sang — wir sangen). Изменения в форме Perfekt определили его современный вид: если ранее грамматический префикс ge- отсутствовал, то теперь он был обязателен для всех глаголов (см. в ст. ст. Глагол в немецком языке и Словообразование немецкого языка — отдельные глаголы имеют исключения), кроме пассивного worden.

Словарный состав

Лексический строй языка претерпевал самые сильные изменения, так как с XVIII века начинается эпоха активного развития науки, что неминуемо приводит к появлению массы новых терминов, используемых по назначению в науке или как синонимы в разговорной речи. С развитием классической немецкой философии в немецком языке стали появляться и повсеместно использоваться такие слова как Bedeutung, Bewusstsein, Verhältnis, Verständnis; математика, популярная в то время, привнесла слова Abstand, Schwerpunkt, Spielraum (многие из этих понятий были введены учёным Христианом фон Вольфом).

Продолжалось влияние на немецкий язык французского (проникают слова, связанные с родством — Onkel, Tante, Cousin, Cousine), что, однако, вызвало волну пуризма в немецком языке. Иоахим Генрих Кампе, как самый ярый противник заимствований, противодействовал потоку французских слов методом их замены на более сложные, но имеющие немецкие корни слова: Erdgeschoss вместо Parterre, Hochschule вместо Universität, Stelldichein вместо Rendezvous. Поэты этого времени заменяли иностранные слова собственными чеканками: angemessen для adäquat, Begeisterung для Enthusiasmus (Иоганн Кристоф Готтшед), Einklang для Harmonie (Фридрих Готлиб Клопшток), beschränkt для borniert и hochfahrend для arrogant (Иоганн Вольфганг фон Гёте).

Теория немецкого языка в XVIII веке

В конце XVII и начале XVIII веков интерес к теоретической стороне немецкого языка (немецкое языкознание) усиливается. Продолжают издаваться словари: Großes Teutsch-Italienisches Dictonarium, oder Wort- und Red-Arten-Schatz der unvergleichlichen Hoch-teutschen Grund- und Hauptsprache Маттиаса Крамера (1700), Teutsch-Lateinisches Wörterbuch Иоганна Леонарда Фриша (1741) и пятитомное издание Versuch eines vollständig grammatisch-kritischen Wörterbuchs der Hochdeutschen Mundart, mit beständiger Vergleichung der übrigen Mundarten, besonders aber der oberdeutschen Иоганна Кристофа Аделунга (1774—1786). Последним были написаны также работы по грамматике Deutsche Sprachlehre (1781) и Umständliches Lehrgebäude der Deutschen Sprache (1782). Ранее, в 1748 году, Готтшед издал Grundlegung einer Deutschen Sprachkunst, nach den Mustern der besten Schriftsteller des vorigen und jetzigen Jahrhunderts.

Немецкий язык в XIX веке

История развития немецкого языка в XIX веке тесно связана с революционными движениями в Европе, подъёмом производственных сил и объединением Германии в 1871 году. В основном изменения этого периода коснулись развития лексического строя, который продолжал расширяться за счёт появления новых слов. В это же время происходит окончательное оформление немецкого языкознания в самостоятельную науку, которая рассматривает вопросы грамматики, лексики, истории, проблем и перспектив развития немецкого языка в теоретическом и практическом аспектах.

Ключевыми фигурами немецкого языкознания XIX века становятся братья Якоб и Вильгельм Гримм, которые создали Немецкий словарь (Deutsches Wörterbuch), законченный только в 1960 году. Братья Гримм являлись также создателями ряда других научных работ в области грамматики языка. Следом за ними возникло целое направление, исследовавшее историю немецкого языка с древних времён, его возникновение и развитие. Среди представителей этого направления особенно примечателен Вильгельм Шерер, написавший Zur Geschichte der deutschen Sprache (1868), и Герман Пауль, автор работы Prinzipien der Sprachgeschichte. Поздние работы младограмматиков не имели поддержки в научных кругах.

Развитие лексики в XIX веке

Поскольку этот век в истории принято считать индустриальным, то и основной фонд новообразований относится к технической терминологии. Экономические лидеры второй половины XIX века — США, Великобритания и Франция — диктовали моду на новые слова (соответственно, английского и французского происхождения). Так появились понятия elektrisch, Elektrizität, Waschmaschine, Nähmaschine, Gasanstalt, Eisenbahn и многие другие. Изменения в общественной жизни привели к появлению слов Reichsgesetz, Streik. Заимствования представлены словами Lokomotive, Telegramm, Perron, Coupé, Conducteur, Billet. В начале XX века, однако, некоторые из этих слов вытеснились из-за роста националистических настроений (появились слова Bahnsteig, Abteil, Schaffner, Fahrkarte).

Нормирование правописания

До конца XIX века правописание не было нормировано, так как не существовало общих для всех правил и норм, которые бы обеспечивали возможность создать общий для всех словарь. Эта ситуация приводила к тому, что в разных случаях написание одних и тех же слов могло быть различным. Например, слова Hilfe, Silbe могли писаться как Hülfe, Sylbe, глаголы с суффиксом -ieren могли утратить e в суффиксе (studieren — studiren). Естественно, что при таком беспорядке иностранные слова могли всплывать в немецком тексте в своём обыкновенном виде, согласно правилам языка, откуда они были заимствованы (например, Medicin, Canal).

Первая попытка нормировать лексику немецкого языка предпринял педагог Конрад Дуден, издавший в 1880 году свой первый Орфографический словарь немецкого языка. Предложенная Дуденом орфография была принята на Орфографической конференции 1901 года, и с тех пор немецкая орфография оставалась относительно стабильной до реформы 1996 года, упростившей правила.

История современного немецкого языка в XX—XXI веках

В истории развития современного немецкого языка в XX столетии отчётливо наблюдались тенденции, которые намечались ещё несколькими столетиями ранее. Кроме того, на язык во многом повлияли процессы, связанные с историей национал-социализма и коммунизма — двух идеологий, которые превалировали в Германии всё столетие. В конце XX века вновь встал вопрос об изменении правил немецкой орфографии и пунктуации.

В противоположность XIX веку немецкое языкознание прошлого столетия ориентировалась не на исторические аспекты развития немецкого языка, то есть диахронию, а на современное его состояние, синхронию. Доминирующим направлением в языкознании был структурализм швейцарского языковеда Фердинанда де Соссюра, который он обосновал в своей работе «Курс общей лингвистики» (Cours de linguistique générale, 1916).

Немецкий язык в период национал-социализма

После прихода к власти Адольфа Гитлера немецкий язык стал контролироваться службами пропаганды НСДАП. Использование языка в своих целях было обычной мерой во времена режима. С его помощью распространялись националистические и расистские идеи, для чего нацисты использовали специальные средства: лексические, синтаксические и даже графические (например, на время был введён готический шрифт). Новые слова в Третьем рейхе (и само понятие Drittes Reich) имели особый характер: Rassenbewusstsein, Rassenschande, Arier, Halbjude. Однако же не все слова были придуманы во времена фюрера: многие из них уже существовали в националистических течениях конца XIX — начала XX века. (См. также: Victor Klemperer. LTI — Notizbuch eines Philologen, 1947.)

С началом Второй мировой войны в немецком языке всё чаще появляются слова, относящиеся к военному делу: kämpferisch, Einsatz, marschieren. Спецификой немецкого языка этого периода также является частое использование эвфемизмов. Например, таких как Endlösung der Judenfrage; при этом не предполагается, что еврейский вопрос был решён силовыми методами — он просто был решён. Этот приём позволял уменьшить нагрузку на психологию масс, скрыть правду, подбирая такие слова, которые бы могли быть расценены иначе, как угодно партии. Другими примерами использования подобных приёмов считаются фразы Heimkehr der Ostmark ins Reich и Rückgliederung des Sudetengaus, которые полностью меняли представление об Аншлюсе Австрии и аннексии Судетской области в Чехословакии.

Немецкий язык в Германской Демократической республике

Особый путь развития предполагал немецкий язык Германской Демократической республики, фундамент которого был заложен во время оккупации восточной части Германии советскими войсками в 1945 году. Тогда появились новые слова, отражающие реалии коммунизма (Plansoll, Neuererbewegung, Arbeitsbrigade). Многие из этих слов были кальками из русского языка (Kulturhaus, Wandzeitung, Pädagogischer Rat — слова, которые часто использовались в Советском Союзе). Как и в предыдущий период язык часто использовался в целях пропаганды, причём механизм использования был очень похож на прежний. Так, события 17 июня 1953 года расценивались как gescheiterter konterrevolutionärer Putschversuch, а Берлинская стена нередко имела синонимом Sicherung der Staatsgrenze. В отношении самой ГДР также часто использовалась пропаганда ФРГ: запад не признавал существование ГДР как государства, поэтому в средствах массовой информации нередко её называли Sowjetischen Besatzungszone, Ostzone или даже Mitteldeutschland. ГДР в свою очередь также не спешила признавать ФРГ, поэтому понятие Bundesrepublik Deutschland передавалось сокращённо или по возможности вообще не назвалось.

Грамматика и лексика немецкого языка в XX веке

Несмотря на то, что правила произношения были установлены ещё в XIX веке Теодором Зибсом, всё отчётливее проявляются тенденции изменения этого произношения. В частности неясным для многих немцев оставалось произнесение умлаута ä, так как его часто путали с e (как в слове sehen). Так, слова Ähre и Ehre не различались на слух, хотя умлаут должен произноситься как открытый звук.

В морфологии наблюдается всё большее присутствие влияния английского языка. Это можно наблюдать хотя бы по тому, как используется суффикс -s (в аббревиатурах PKWs, LKWs). Другой пример английского влияния виден на примере сокращений в разговорной речи, характерных для английского: Uni (вместо Universität), Akku (Akkumulator), Labor (Laboratorium). Частично изменения коснулись немецкого глагола.

Подобно тому как в XIX веке с развитием науки и техники в речи стали употреблять всё большее количество новых слов, в немецком языке прошлого столетия также наблюдается большой приток лексем, связанных с теми или иными достижениями прогресса (это, например, слова Radio, Stereoanlage, Raumschiff, Minirock, fernsehen). Большинство новых слов английского или американского происхождения: Computer, Job, Team, Comeback, Petticoat, Bikini. Развитие лексики предопределило дальнейший ход стилистики, в которой происходят многочисленные изменения. Это приводит и к тому, что часть жаргонизмов и иных слов проникают в литературный язык и прочно в нём закрепляются. Так, слово toll, понимаемое изначально как «страшный», сегодня понимается как «прекрасно», «великолепно». Слово spinnen, понимаемое как «плести», сегодня часто обозначает «бессмысленно болтать» (по аналогии с русским «плести чушь»).

Реформа немецкого правописания 1996 года

Принятые на Орфографической конференции 1901 года правила правописания способствовали унификации немецкой орфографии и отменили необходимость её дальнейшей обработки. На следующей конференции 1954 года были приняты так называемые Штутгартские рекомендации (Stuttgarter Empfehlungen), которые, однако, не возымели силы под давлением журналистов и писателей.

С 1954 года издательство словаря Duden действует и в ГДР (Лейпциг), и в ФРГ (Маннгейм). Несмотря на различия в идеологиях двух осколков Германии, система правописания остаётся практически одинаковой. Исключение составляют отдельные слова (например, Costa Rica в ФРГ и Kostarika — в ГДР). Очередная попытка изменить правила была предпринята в 1980-х годах, когда снова высказывались предложения упростить немецкое правописание. И в середине 1990-х было принято решение подготовить проект реформы, к которому в 1996 году присоединились другие немецкоязычные страны.

Принятие новых правил спровоцировало очередную волну критики со стороны немецких писателей, интеллигенции и даже обычных граждан. Крупные издания, такие как Frankfurter Allgemeine Zeitung, отказывались применять правила, однако потом частично перешли к ним. В 2006 году с учётом разногласий были приняты новые правила, которые допускали отказ от некоторых изменений, однако основная правка — отказ от буквы ß во многих словах — отменена не была.

Литература

• Михаленко А. О. Deutsche Sprache // История немецкого языка и языкознания. — Железногорск, 2010. — ISBN 978-5-699-20204-1.
• Claus Jürgen Hutterer. Die germanischen Sprachen: Ihre Geschichte in Grundzügen. — Budapest, 1999.
• Stefan Sonderegger. Althochdeutsche Sprache und Literatur: eine Einführung in das älteste Deutsch. Darstellung und Grammatik. — Berlin, 1987. — ISBN 3-11-004559-1.
• Hugo Moser, Hugo Stopp. Grammatik des Frühneuhochdeutschen. — Heidelberg, 1970–1988.
• Peter von Polenz. Geschichte der deutschen Sprache. — Berlin, New York, 1987. — ISBN 3-11-007998-4.
• Herbert Genzmer. Deutsche Sprache. — Köln: DuMont Buchverlag, 2008. — 191 с. — ISBN 978-3-8321-9086-6.

Ссылки

• [www.stefanjacob.de/Geschichte/Unterseiten/Sprachgeschichte.php?Multi=27/4_1 Vom Indogermanischen zum Deutschen] (нем.). Проверено 15 июля 2012. [www.webcitation.org/6AL8iAjnu Архивировано из первоисточника 1 сентября 2012].
• [titus.uni-frankfurt.de/didact/idg/idgstkl.htm Jost Gippert: Indogermanische Sprachen und ihre Bezeugungstiefe]
• [www.stefanjacob.de/Geschichte/Unterseiten/Sprache.php Germanisch-deutsche Sprachgeschichte]
• [www.linguist.de/Deutsch/gdsmain.html Überblick über die Geschichte der deutsche Sprache]
• [www.linguistics.ruhr-uni-bochum.de/~strunk/Deutsch/ Deutsche Sprachgeschichte — Quellen, Wortlisten]

Отрывок, характеризующий История немецкого языка

Петя, после полученного им решительного отказа, ушел в свою комнату и там, запершись от всех, горько плакал. Все сделали, как будто ничего не заметили, когда он к чаю пришел молчаливый и мрачный, с заплаканными глазами.
На другой день приехал государь. Несколько человек дворовых Ростовых отпросились пойти поглядеть царя. В это утро Петя долго одевался, причесывался и устроивал воротнички так, как у больших. Он хмурился перед зеркалом, делал жесты, пожимал плечами и, наконец, никому не сказавши, надел фуражку и вышел из дома с заднего крыльца, стараясь не быть замеченным. Петя решился идти прямо к тому месту, где был государь, и прямо объяснить какому нибудь камергеру (Пете казалось, что государя всегда окружают камергеры), что он, граф Ростов, несмотря на свою молодость, желает служить отечеству, что молодость не может быть препятствием для преданности и что он готов… Петя, в то время как он собирался, приготовил много прекрасных слов, которые он скажет камергеру.
Петя рассчитывал на успех своего представления государю именно потому, что он ребенок (Петя думал даже, как все удивятся его молодости), а вместе с тем в устройстве своих воротничков, в прическе и в степенной медлительной походке он хотел представить из себя старого человека. Но чем дальше он шел, чем больше он развлекался все прибывающим и прибывающим у Кремля народом, тем больше он забывал соблюдение степенности и медлительности, свойственных взрослым людям. Подходя к Кремлю, он уже стал заботиться о том, чтобы его не затолкали, и решительно, с угрожающим видом выставил по бокам локти. Но в Троицких воротах, несмотря на всю его решительность, люди, которые, вероятно, не знали, с какой патриотической целью он шел в Кремль, так прижали его к стене, что он должен был покориться и остановиться, пока в ворота с гудящим под сводами звуком проезжали экипажи. Около Пети стояла баба с лакеем, два купца и отставной солдат. Постояв несколько времени в воротах, Петя, не дождавшись того, чтобы все экипажи проехали, прежде других хотел тронуться дальше и начал решительно работать локтями; но баба, стоявшая против него, на которую он первую направил свои локти, сердито крикнула на него:
– Что, барчук, толкаешься, видишь – все стоят. Что ж лезть то!
– Так и все полезут, – сказал лакей и, тоже начав работать локтями, затискал Петю в вонючий угол ворот.
Петя отер руками пот, покрывавший его лицо, и поправил размочившиеся от пота воротнички, которые он так хорошо, как у больших, устроил дома.
Петя чувствовал, что он имеет непрезентабельный вид, и боялся, что ежели таким он представится камергерам, то его не допустят до государя. Но оправиться и перейти в другое место не было никакой возможности от тесноты. Один из проезжавших генералов был знакомый Ростовых. Петя хотел просить его помощи, но счел, что это было бы противно мужеству. Когда все экипажи проехали, толпа хлынула и вынесла и Петю на площадь, которая была вся занята народом. Не только по площади, но на откосах, на крышах, везде был народ. Только что Петя очутился на площади, он явственно услыхал наполнявшие весь Кремль звуки колоколов и радостного народного говора.
Одно время на площади было просторнее, но вдруг все головы открылись, все бросилось еще куда то вперед. Петю сдавили так, что он не мог дышать, и все закричало: «Ура! урра! ура!Петя поднимался на цыпочки, толкался, щипался, но ничего не мог видеть, кроме народа вокруг себя.
На всех лицах было одно общее выражение умиления и восторга. Одна купчиха, стоявшая подле Пети, рыдала, и слезы текли у нее из глаз.
– Отец, ангел, батюшка! – приговаривала она, отирая пальцем слезы.
– Ура! – кричали со всех сторон. С минуту толпа простояла на одном месте; но потом опять бросилась вперед.
Петя, сам себя не помня, стиснув зубы и зверски выкатив глаза, бросился вперед, работая локтями и крича «ура!», как будто он готов был и себя и всех убить в эту минуту, но с боков его лезли точно такие же зверские лица с такими же криками «ура!».
«Так вот что такое государь! – думал Петя. – Нет, нельзя мне самому подать ему прошение, это слишком смело!Несмотря на то, он все так же отчаянно пробивался вперед, и из за спин передних ему мелькнуло пустое пространство с устланным красным сукном ходом; но в это время толпа заколебалась назад (спереди полицейские отталкивали надвинувшихся слишком близко к шествию; государь проходил из дворца в Успенский собор), и Петя неожиданно получил в бок такой удар по ребрам и так был придавлен, что вдруг в глазах его все помутилось и он потерял сознание. Когда он пришел в себя, какое то духовное лицо, с пучком седевших волос назади, в потертой синей рясе, вероятно, дьячок, одной рукой держал его под мышку, другой охранял от напиравшей толпы.
– Барчонка задавили! – говорил дьячок. – Что ж так!.. легче… задавили, задавили!
Государь прошел в Успенский собор. Толпа опять разровнялась, и дьячок вывел Петю, бледного и не дышащего, к царь пушке. Несколько лиц пожалели Петю, и вдруг вся толпа обратилась к нему, и уже вокруг него произошла давка. Те, которые стояли ближе, услуживали ему, расстегивали его сюртучок, усаживали на возвышение пушки и укоряли кого то, – тех, кто раздавил его.
– Этак до смерти раздавить можно. Что же это! Душегубство делать! Вишь, сердечный, как скатерть белый стал, – говорили голоса.
Петя скоро опомнился, краска вернулась ему в лицо, боль прошла, и за эту временную неприятность он получил место на пушке, с которой он надеялся увидать долженствующего пройти назад государя. Петя уже не думал теперь о подаче прошения. Уже только ему бы увидать его – и то он бы считал себя счастливым!
Во время службы в Успенском соборе – соединенного молебствия по случаю приезда государя и благодарственной молитвы за заключение мира с турками – толпа пораспространилась; появились покрикивающие продавцы квасу, пряников, мака, до которого был особенно охотник Петя, и послышались обыкновенные разговоры. Одна купчиха показывала свою разорванную шаль и сообщала, как дорого она была куплена; другая говорила, что нынче все шелковые материи дороги стали. Дьячок, спаситель Пети, разговаривал с чиновником о том, кто и кто служит нынче с преосвященным. Дьячок несколько раз повторял слово соборне, которого не понимал Петя. Два молодые мещанина шутили с дворовыми девушками, грызущими орехи. Все эти разговоры, в особенности шуточки с девушками, для Пети в его возрасте имевшие особенную привлекательность, все эти разговоры теперь не занимали Петю; ou сидел на своем возвышении пушки, все так же волнуясь при мысли о государе и о своей любви к нему. Совпадение чувства боли и страха, когда его сдавили, с чувством восторга еще более усилило в нем сознание важности этой минуты.
Вдруг с набережной послышались пушечные выстрелы (это стреляли в ознаменование мира с турками), и толпа стремительно бросилась к набережной – смотреть, как стреляют. Петя тоже хотел бежать туда, но дьячок, взявший под свое покровительство барчонка, не пустил его. Еще продолжались выстрелы, когда из Успенского собора выбежали офицеры, генералы, камергеры, потом уже не так поспешно вышли еще другие, опять снялись шапки с голов, и те, которые убежали смотреть пушки, бежали назад. Наконец вышли еще четверо мужчин в мундирах и лентах из дверей собора. «Ура! Ура! – опять закричала толпа.
– Который? Который? – плачущим голосом спрашивал вокруг себя Петя, но никто не отвечал ему; все были слишком увлечены, и Петя, выбрав одного из этих четырех лиц, которого он из за слез, выступивших ему от радости на глаза, не мог ясно разглядеть, сосредоточил на него весь свой восторг, хотя это был не государь, закричал «ура!неистовым голосом и решил, что завтра же, чего бы это ему ни стоило, он будет военным.
Толпа побежала за государем, проводила его до дворца и стала расходиться. Было уже поздно, и Петя ничего не ел, и пот лил с него градом; но он не уходил домой и вместе с уменьшившейся, но еще довольно большой толпой стоял перед дворцом, во время обеда государя, глядя в окна дворца, ожидая еще чего то и завидуя одинаково и сановникам, подъезжавшим к крыльцу – к обеду государя, и камер лакеям, служившим за столом и мелькавшим в окнах.
За обедом государя Валуев сказал, оглянувшись в окно:
– Народ все еще надеется увидать ваше величество.
Обед уже кончился, государь встал и, доедая бисквит, вышел на балкон. Народ, с Петей в середине, бросился к балкону.
– Ангел, отец! Ура, батюшка!.. – кричали народ и Петя, и опять бабы и некоторые мужчины послабее, в том числе и Петя, заплакали от счастия. Довольно большой обломок бисквита, который держал в руке государь, отломившись, упал на перилы балкона, с перил на землю. Ближе всех стоявший кучер в поддевке бросился к этому кусочку бисквита и схватил его. Некоторые из толпы бросились к кучеру. Заметив это, государь велел подать себе тарелку бисквитов и стал кидать бисквиты с балкона. Глаза Пети налились кровью, опасность быть задавленным еще более возбуждала его, он бросился на бисквиты. Он не знал зачем, но нужно было взять один бисквит из рук царя, и нужно было не поддаться. Он бросился и сбил с ног старушку, ловившую бисквит. Но старушка не считала себя побежденною, хотя и лежала на земле (старушка ловила бисквиты и не попадала руками). Петя коленкой отбил ее руку, схватил бисквит и, как будто боясь опоздать, опять закричал «ура!», уже охриплым голосом.
Государь ушел, и после этого большая часть народа стала расходиться.
– Вот я говорил, что еще подождать – так и вышло, – с разных сторон радостно говорили в народе.
Как ни счастлив был Петя, но ему все таки грустно было идти домой и знать, что все наслаждение этого дня кончилось. Из Кремля Петя пошел не домой, а к своему товарищу Оболенскому, которому было пятнадцать лет и который тоже поступал в полк. Вернувшись домой, он решительно и твердо объявил, что ежели его не пустят, то он убежит. И на другой день, хотя и не совсем еще сдавшись, но граф Илья Андреич поехал узнавать, как бы пристроить Петю куда нибудь побезопаснее.


15 го числа утром, на третий день после этого, у Слободского дворца стояло бесчисленное количество экипажей.
Залы были полны. В первой были дворяне в мундирах, во второй купцы с медалями, в бородах и синих кафтанах. По зале Дворянского собрания шел гул и движение. У одного большого стола, под портретом государя, сидели на стульях с высокими спинками важнейшие вельможи; но большинство дворян ходило по зале.
Все дворяне, те самые, которых каждый день видал Пьер то в клубе, то в их домах, – все были в мундирах, кто в екатерининских, кто в павловских, кто в новых александровских, кто в общем дворянском, и этот общий характер мундира придавал что то странное и фантастическое этим старым и молодым, самым разнообразным и знакомым лицам. Особенно поразительны были старики, подслеповатые, беззубые, плешивые, оплывшие желтым жиром или сморщенные, худые. Они большей частью сидели на местах и молчали, и ежели ходили и говорили, то пристроивались к кому нибудь помоложе. Так же как на лицах толпы, которую на площади видел Петя, на всех этих лицах была поразительна черта противоположности: общего ожидания чего то торжественного и обыкновенного, вчерашнего – бостонной партии, Петрушки повара, здоровья Зинаиды Дмитриевны и т. п.
Пьер, с раннего утра стянутый в неловком, сделавшемся ему узким дворянском мундире, был в залах. Он был в волнении: необыкновенное собрание не только дворянства, но и купечества – сословий, etats generaux – вызвало в нем целый ряд давно оставленных, но глубоко врезавшихся в его душе мыслей о Contrat social [Общественный договор] и французской революции. Замеченные им в воззвании слова, что государь прибудет в столицу для совещания с своим народом, утверждали его в этом взгляде. И он, полагая, что в этом смысле приближается что то важное, то, чего он ждал давно, ходил, присматривался, прислушивался к говору, но нигде не находил выражения тех мыслей, которые занимали его.
Был прочтен манифест государя, вызвавший восторг, и потом все разбрелись, разговаривая. Кроме обычных интересов, Пьер слышал толки о том, где стоять предводителям в то время, как войдет государь, когда дать бал государю, разделиться ли по уездам или всей губернией… и т. д.; но как скоро дело касалось войны и того, для чего было собрано дворянство, толки были нерешительны и неопределенны. Все больше желали слушать, чем говорить.
Один мужчина средних лет, мужественный, красивый, в отставном морском мундире, говорил в одной из зал, и около него столпились. Пьер подошел к образовавшемуся кружку около говоруна и стал прислушиваться. Граф Илья Андреич в своем екатерининском, воеводском кафтане, ходивший с приятной улыбкой между толпой, со всеми знакомый, подошел тоже к этой группе и стал слушать с своей доброй улыбкой, как он всегда слушал, в знак согласия с говорившим одобрительно кивая головой. Отставной моряк говорил очень смело; это видно было по выражению лиц, его слушавших, и по тому, что известные Пьеру за самых покорных и тихих людей неодобрительно отходили от него или противоречили. Пьер протолкался в середину кружка, прислушался и убедился, что говоривший действительно был либерал, но совсем в другом смысле, чем думал Пьер. Моряк говорил тем особенно звучным, певучим, дворянским баритоном, с приятным грассированием и сокращением согласных, тем голосом, которым покрикивают: «Чеаек, трубку!», и тому подобное. Он говорил с привычкой разгула и власти в голосе.
– Что ж, что смоляне предложили ополченцев госуаю. Разве нам смоляне указ? Ежели буародное дворянство Московской губернии найдет нужным, оно может выказать свою преданность государю импературу другими средствами. Разве мы забыли ополченье в седьмом году! Только что нажились кутейники да воры грабители…
Граф Илья Андреич, сладко улыбаясь, одобрительно кивал головой.
– И что же, разве наши ополченцы составили пользу для государства? Никакой! только разорили наши хозяйства. Лучше еще набор… а то вернется к вам ни солдат, ни мужик, и только один разврат. Дворяне не жалеют своего живота, мы сами поголовно пойдем, возьмем еще рекрут, и всем нам только клич кликни гусай (он так выговаривал государь), мы все умрем за него, – прибавил оратор одушевляясь.
Илья Андреич проглатывал слюни от удовольствия и толкал Пьера, но Пьеру захотелось также говорить. Он выдвинулся вперед, чувствуя себя одушевленным, сам не зная еще чем и сам не зная еще, что он скажет. Он только что открыл рот, чтобы говорить, как один сенатор, совершенно без зубов, с умным и сердитым лицом, стоявший близко от оратора, перебил Пьера. С видимой привычкой вести прения и держать вопросы, он заговорил тихо, но слышно:
– Я полагаю, милостивый государь, – шамкая беззубым ртом, сказал сенатор, – что мы призваны сюда не для того, чтобы обсуждать, что удобнее для государства в настоящую минуту – набор или ополчение. Мы призваны для того, чтобы отвечать на то воззвание, которым нас удостоил государь император. А судить о том, что удобнее – набор или ополчение, мы предоставим судить высшей власти…
Пьер вдруг нашел исход своему одушевлению. Он ожесточился против сенатора, вносящего эту правильность и узкость воззрений в предстоящие занятия дворянства. Пьер выступил вперед и остановил его. Он сам не знал, что он будет говорить, но начал оживленно, изредка прорываясь французскими словами и книжно выражаясь по русски.
– Извините меня, ваше превосходительство, – начал он (Пьер был хорошо знаком с этим сенатором, но считал здесь необходимым обращаться к нему официально), – хотя я не согласен с господином… (Пьер запнулся. Ему хотелось сказать mon tres honorable preopinant), [мой многоуважаемый оппонент,] – с господином… que je n'ai pas L'honneur de connaitre; [которого я не имею чести знать] но я полагаю, что сословие дворянства, кроме выражения своего сочувствия и восторга, призвано также для того, чтобы и обсудить те меры, которыми мы можем помочь отечеству. Я полагаю, – говорил он, воодушевляясь, – что государь был бы сам недоволен, ежели бы он нашел в нас только владельцев мужиков, которых мы отдаем ему, и… chair a canon [мясо для пушек], которую мы из себя делаем, но не нашел бы в нас со… со… совета.
Многие поотошли от кружка, заметив презрительную улыбку сенатора и то, что Пьер говорит вольно; только Илья Андреич был доволен речью Пьера, как он был доволен речью моряка, сенатора и вообще всегда тою речью, которую он последнею слышал.
– Я полагаю, что прежде чем обсуждать эти вопросы, – продолжал Пьер, – мы должны спросить у государя, почтительнейше просить его величество коммюникировать нам, сколько у нас войска, в каком положении находятся наши войска и армии, и тогда…
Но Пьер не успел договорить этих слов, как с трех сторон вдруг напали на него. Сильнее всех напал на него давно знакомый ему, всегда хорошо расположенный к нему игрок в бостон, Степан Степанович Апраксин. Степан Степанович был в мундире, и, от мундира ли, или от других причин, Пьер увидал перед собой совсем другого человека. Степан Степанович, с вдруг проявившейся старческой злобой на лице, закричал на Пьера:
– Во первых, доложу вам, что мы не имеем права спрашивать об этом государя, а во вторых, ежели было бы такое право у российского дворянства, то государь не может нам ответить. Войска движутся сообразно с движениями неприятеля – войска убывают и прибывают…
Другой голос человека, среднего роста, лет сорока, которого Пьер в прежние времена видал у цыган и знал за нехорошего игрока в карты и который, тоже измененный в мундире, придвинулся к Пьеру, перебил Апраксина.
– Да и не время рассуждать, – говорил голос этого дворянина, – а нужно действовать: война в России. Враг наш идет, чтобы погубить Россию, чтобы поругать могилы наших отцов, чтоб увезти жен, детей. – Дворянин ударил себя в грудь. – Мы все встанем, все поголовно пойдем, все за царя батюшку! – кричал он, выкатывая кровью налившиеся глаза. Несколько одобряющих голосов послышалось из толпы. – Мы русские и не пожалеем крови своей для защиты веры, престола и отечества. А бредни надо оставить, ежели мы сыны отечества. Мы покажем Европе, как Россия восстает за Россию, – кричал дворянин.
Пьер хотел возражать, но не мог сказать ни слова. Он чувствовал, что звук его слов, независимо от того, какую они заключали мысль, был менее слышен, чем звук слов оживленного дворянина.
Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались плечом к оратору при конце фразы и говорили:
– Вот так, так! Это так!
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.
Издатель Русского вестника Глинка, которого узнали («писатель, писатель! – послышалось в толпе), сказал, что ад должно отражать адом, что он видел ребенка, улыбающегося при блеске молнии и при раскатах грома, но что мы не будем этим ребенком.
– Да, да, при раскатах грома! – повторяли одобрительно в задних рядах.
Толпа подошла к большому столу, у которого, в мундирах, в лентах, седые, плешивые, сидели семидесятилетние вельможи старики, которых почти всех, по домам с шутами и в клубах за бостоном, видал Пьер. Толпа подошла к столу, не переставая гудеть. Один за другим, и иногда два вместе, прижатые сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой, говорили ораторы. Стоявшие сзади замечали, чего не досказал говоривший оратор, и торопились сказать это пропущенное. Другие, в этой жаре и тесноте, шарили в своей голове, не найдется ли какая мысль, и торопились говорить ее. Знакомые Пьеру старички вельможи сидели и оглядывались то на того, то на другого, и выражение большей части из них говорило только, что им очень жарко. Пьер, однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что нам всё нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле речей, сообщалось и ему. Он не отрекся от своих мыслей, но чувствовал себя в чем то виноватым и желал оправдаться.
– Я сказал только, что нам удобнее было бы делать пожертвования, когда мы будем знать, в чем нужда, – стараясь перекричать другие голоса, проговорил он.
Один ближайший старичок оглянулся на него, но тотчас был отвлечен криком, начавшимся на другой стороне стола.
– Да, Москва будет сдана! Она будет искупительницей! – кричал один.
– Он враг человечества! – кричал другой. – Позвольте мне говорить… Господа, вы меня давите…


В это время быстрыми шагами перед расступившейся толпой дворян, в генеральском мундире, с лентой через плечо, с своим высунутым подбородком и быстрыми глазами, вошел граф Растопчин.
– Государь император сейчас будет, – сказал Растопчин, – я только что оттуда. Я полагаю, что в том положении, в котором мы находимся, судить много нечего. Государь удостоил собрать нас и купечество, – сказал граф Растопчин. – Оттуда польются миллионы (он указал на залу купцов), а наше дело выставить ополчение и не щадить себя… Это меньшее, что мы можем сделать!
Начались совещания между одними вельможами, сидевшими за столом. Все совещание прошло больше чем тихо. Оно даже казалось грустно, когда, после всего прежнего шума, поодиночке были слышны старые голоса, говорившие один: «согласен», другой для разнообразия: «и я того же мнения», и т. д.
Было велено секретарю писать постановление московского дворянства о том, что москвичи, подобно смолянам, жертвуют по десять человек с тысячи и полное обмундирование. Господа заседавшие встали, как бы облегченные, загремели стульями и пошли по зале разминать ноги, забирая кое кого под руку и разговаривая.
– Государь! Государь! – вдруг разнеслось по залам, и вся толпа бросилась к выходу.
По широкому ходу, между стеной дворян, государь прошел в залу. На всех лицах выражалось почтительное и испуганное любопытство. Пьер стоял довольно далеко и не мог вполне расслышать речи государя. Он понял только, по тому, что он слышал, что государь говорил об опасности, в которой находилось государство, и о надеждах, которые он возлагал на московское дворянство. Государю отвечал другой голос, сообщавший о только что состоявшемся постановлении дворянства.
– Господа! – сказал дрогнувший голос государя; толпа зашелестила и опять затихла, и Пьер ясно услыхал столь приятно человеческий и тронутый голос государя, который говорил: – Никогда я не сомневался в усердии русского дворянства. Но в этот день оно превзошло мои ожидания. Благодарю вас от лица отечества. Господа, будем действовать – время всего дороже…
Государь замолчал, толпа стала тесниться вокруг него, и со всех сторон слышались восторженные восклицания.
– Да, всего дороже… царское слово, – рыдая, говорил сзади голос Ильи Андреича, ничего не слышавшего, но все понимавшего по своему.
Из залы дворянства государь прошел в залу купечества. Он пробыл там около десяти минут. Пьер в числе других увидал государя, выходящего из залы купечества со слезами умиления на глазах. Как потом узнали, государь только что начал речь купцам, как слезы брызнули из его глаз, и он дрожащим голосом договорил ее. Когда Пьер увидал государя, он выходил, сопутствуемый двумя купцами. Один был знаком Пьеру, толстый откупщик, другой – голова, с худым, узкобородым, желтым лицом. Оба они плакали. У худого стояли слезы, но толстый откупщик рыдал, как ребенок, и все твердил:
– И жизнь и имущество возьми, ваше величество!
Пьер не чувствовал в эту минуту уже ничего, кроме желания показать, что все ему нипочем и что он всем готов жертвовать. Как упрек ему представлялась его речь с конституционным направлением; он искал случая загладить это. Узнав, что граф Мамонов жертвует полк, Безухов тут же объявил графу Растопчину, что он отдает тысячу человек и их содержание.
Старик Ростов без слез не мог рассказать жене того, что было, и тут же согласился на просьбу Пети и сам поехал записывать его.
На другой день государь уехал. Все собранные дворяне сняли мундиры, опять разместились по домам и клубам и, покряхтывая, отдавали приказания управляющим об ополчении, и удивлялись тому, что они наделали.



Наполеон начал войну с Россией потому, что он не мог не приехать в Дрезден, не мог не отуманиться почестями, не мог не надеть польского мундира, не поддаться предприимчивому впечатлению июньского утра, не мог воздержаться от вспышки гнева в присутствии Куракина и потом Балашева.
Александр отказывался от всех переговоров потому, что он лично чувствовал себя оскорбленным. Барклай де Толли старался наилучшим образом управлять армией для того, чтобы исполнить свой долг и заслужить славу великого полководца. Ростов поскакал в атаку на французов потому, что он не мог удержаться от желания проскакаться по ровному полю. И так точно, вследствие своих личных свойств, привычек, условий и целей, действовали все те неперечислимые лица, участники этой войны. Они боялись, тщеславились, радовались, негодовали, рассуждали, полагая, что они знают то, что они делают, и что делают для себя, а все были непроизвольными орудиями истории и производили скрытую от них, но понятную для нас работу. Такова неизменная судьба всех практических деятелей, и тем не свободнее, чем выше они стоят в людской иерархии.
Теперь деятели 1812 го года давно сошли с своих мест, их личные интересы исчезли бесследно, и одни исторические результаты того времени перед нами.
Но допустим, что должны были люди Европы, под предводительством Наполеона, зайти в глубь России и там погибнуть, и вся противуречащая сама себе, бессмысленная, жестокая деятельность людей – участников этой войны, становится для нас понятною.
Провидение заставляло всех этих людей, стремясь к достижению своих личных целей, содействовать исполнению одного огромного результата, о котором ни один человек (ни Наполеон, ни Александр, ни еще менее кто либо из участников войны) не имел ни малейшего чаяния.
Теперь нам ясно, что было в 1812 м году причиной погибели французской армии. Никто не станет спорить, что причиной погибели французских войск Наполеона было, с одной стороны, вступление их в позднее время без приготовления к зимнему походу в глубь России, а с другой стороны, характер, который приняла война от сожжения русских городов и возбуждения ненависти к врагу в русском народе. Но тогда не только никто не предвидел того (что теперь кажется очевидным), что только этим путем могла погибнуть восьмисоттысячная, лучшая в мире и предводимая лучшим полководцем армия в столкновении с вдвое слабейшей, неопытной и предводимой неопытными полководцами – русской армией; не только никто не предвидел этого, но все усилия со стороны русских были постоянно устремляемы на то, чтобы помешать тому, что одно могло спасти Россию, и со стороны французов, несмотря на опытность и так называемый военный гений Наполеона, были устремлены все усилия к тому, чтобы растянуться в конце лета до Москвы, то есть сделать то самое, что должно было погубить их.
В исторических сочинениях о 1812 м годе авторы французы очень любят говорить о том, как Наполеон чувствовал опасность растяжения своей линии, как он искал сражения, как маршалы его советовали ему остановиться в Смоленске, и приводить другие подобные доводы, доказывающие, что тогда уже будто понята была опасность кампании; а авторы русские еще более любят говорить о том, как с начала кампании существовал план скифской войны заманивания Наполеона в глубь России, и приписывают этот план кто Пфулю, кто какому то французу, кто Толю, кто самому императору Александру, указывая на записки, проекты и письма, в которых действительно находятся намеки на этот образ действий. Но все эти намеки на предвидение того, что случилось, как со стороны французов так и со стороны русских выставляются теперь только потому, что событие оправдало их. Ежели бы событие не совершилось, то намеки эти были бы забыты, как забыты теперь тысячи и миллионы противоположных намеков и предположений, бывших в ходу тогда, но оказавшихся несправедливыми и потому забытых. Об исходе каждого совершающегося события всегда бывает так много предположений, что, чем бы оно ни кончилось, всегда найдутся люди, которые скажут: «Я тогда еще сказал, что это так будет», забывая совсем, что в числе бесчисленных предположений были делаемы и совершенно противоположные.
Предположения о сознании Наполеоном опасности растяжения линии и со стороны русских – о завлечении неприятеля в глубь России – принадлежат, очевидно, к этому разряду, и историки только с большой натяжкой могут приписывать такие соображения Наполеону и его маршалам и такие планы русским военачальникам. Все факты совершенно противоречат таким предположениям. Не только во все время войны со стороны русских не было желания заманить французов в глубь России, но все было делаемо для того, чтобы остановить их с первого вступления их в Россию, и не только Наполеон не боялся растяжения своей линии, но он радовался, как торжеству, каждому своему шагу вперед и очень лениво, не так, как в прежние свои кампании, искал сражения.
При самом начале кампании армии наши разрезаны, и единственная цель, к которой мы стремимся, состоит в том, чтобы соединить их, хотя для того, чтобы отступать и завлекать неприятеля в глубь страны, в соединении армий не представляется выгод. Император находится при армии для воодушевления ее в отстаивании каждого шага русской земли, а не для отступления. Устроивается громадный Дрисский лагерь по плану Пфуля и не предполагается отступать далее. Государь делает упреки главнокомандующим за каждый шаг отступления. Не только сожжение Москвы, но допущение неприятеля до Смоленска не может даже представиться воображению императора, и когда армии соединяются, то государь негодует за то, что Смоленск взят и сожжен и не дано пред стенами его генерального сражения.
Так думает государь, но русские военачальники и все русские люди еще более негодуют при мысли о том, что наши отступают в глубь страны.
Наполеон, разрезав армии, движется в глубь страны и упускает несколько случаев сражения. В августе месяце он в Смоленске и думает только о том, как бы ему идти дальше, хотя, как мы теперь видим, это движение вперед для него очевидно пагубно.
Факты говорят очевидно, что ни Наполеон не предвидел опасности в движении на Москву, ни Александр и русские военачальники не думали тогда о заманивании Наполеона, а думали о противном. Завлечение Наполеона в глубь страны произошло не по чьему нибудь плану (никто и не верил в возможность этого), а произошло от сложнейшей игры интриг, целей, желаний людей – участников войны, не угадывавших того, что должно быть, и того, что было единственным спасением России. Все происходит нечаянно. Армии разрезаны при начале кампании. Мы стараемся соединить их с очевидной целью дать сражение и удержать наступление неприятеля, но и этом стремлении к соединению, избегая сражений с сильнейшим неприятелем и невольно отходя под острым углом, мы заводим французов до Смоленска. Но мало того сказать, что мы отходим под острым углом потому, что французы двигаются между обеими армиями, – угол этот делается еще острее, и мы еще дальше уходим потому, что Барклай де Толли, непопулярный немец, ненавистен Багратиону (имеющему стать под его начальство), и Багратион, командуя 2 й армией, старается как можно дольше не присоединяться к Барклаю, чтобы не стать под его команду. Багратион долго не присоединяется (хотя в этом главная цель всех начальствующих лиц) потому, что ему кажется, что он на этом марше ставит в опасность свою армию и что выгоднее всего для него отступить левее и южнее, беспокоя с фланга и тыла неприятеля и комплектуя свою армию в Украине. А кажется, и придумано это им потому, что ему не хочется подчиняться ненавистному и младшему чином немцу Барклаю.
Император находится при армии, чтобы воодушевлять ее, а присутствие его и незнание на что решиться, и огромное количество советников и планов уничтожают энергию действий 1 й армии, и армия отступает.
В Дрисском лагере предположено остановиться; но неожиданно Паулучи, метящий в главнокомандующие, своей энергией действует на Александра, и весь план Пфуля бросается, и все дело поручается Барклаю, Но так как Барклай не внушает доверия, власть его ограничивают.
Армии раздроблены, нет единства начальства, Барклай не популярен; но из этой путаницы, раздробления и непопулярности немца главнокомандующего, с одной стороны, вытекает нерешительность и избежание сражения (от которого нельзя бы было удержаться, ежели бы армии были вместе и не Барклай был бы начальником), с другой стороны, – все большее и большее негодование против немцев и возбуждение патриотического духа.
Наконец государь уезжает из армии, и как единственный и удобнейший предлог для его отъезда избирается мысль, что ему надо воодушевить народ в столицах для возбуждения народной войны. И эта поездка государя и Москву утрояет силы русского войска.
Государь отъезжает из армии для того, чтобы не стеснять единство власти главнокомандующего, и надеется, что будут приняты более решительные меры; но положение начальства армий еще более путается и ослабевает. Бенигсен, великий князь и рой генерал адъютантов остаются при армии с тем, чтобы следить за действиями главнокомандующего и возбуждать его к энергии, и Барклай, еще менее чувствуя себя свободным под глазами всех этих глаз государевых, делается еще осторожнее для решительных действий и избегает сражений.
Барклай стоит за осторожность. Цесаревич намекает на измену и требует генерального сражения. Любомирский, Браницкий, Влоцкий и тому подобные так раздувают весь этот шум, что Барклай, под предлогом доставления бумаг государю, отсылает поляков генерал адъютантов в Петербург и входит в открытую борьбу с Бенигсеном и великим князем.
В Смоленске, наконец, как ни не желал того Багратион, соединяются армии.
Багратион в карете подъезжает к дому, занимаемому Барклаем. Барклай надевает шарф, выходит навстречу v рапортует старшему чином Багратиону. Багратион, в борьбе великодушия, несмотря на старшинство чина, подчиняется Барклаю; но, подчинившись, еще меньше соглашается с ним. Багратион лично, по приказанию государя, доносит ему. Он пишет Аракчееву: «Воля государя моего, я никак вместе с министром (Барклаем) не могу. Ради бога, пошлите меня куда нибудь хотя полком командовать, а здесь быть не могу; и вся главная квартира немцами наполнена, так что русскому жить невозможно, и толку никакого нет. Я думал, истинно служу государю и отечеству, а на поверку выходит, что я служу Барклаю. Признаюсь, не хочу». Рой Браницких, Винцингероде и тому подобных еще больше отравляет сношения главнокомандующих, и выходит еще меньше единства. Сбираются атаковать французов перед Смоленском. Посылается генерал для осмотра позиции. Генерал этот, ненавидя Барклая, едет к приятелю, корпусному командиру, и, просидев у него день, возвращается к Барклаю и осуждает по всем пунктам будущее поле сражения, которого он не видал.
Пока происходят споры и интриги о будущем поле сражения, пока мы отыскиваем французов, ошибившись в их месте нахождения, французы натыкаются на дивизию Неверовского и подходят к самым стенам Смоленска.
Надо принять неожиданное сражение в Смоленске, чтобы спасти свои сообщения. Сражение дается. Убиваются тысячи с той и с другой стороны.
Смоленск оставляется вопреки воле государя и всего народа. Но Смоленск сожжен самими жителями, обманутыми своим губернатором, и разоренные жители, показывая пример другим русским, едут в Москву, думая только о своих потерях и разжигая ненависть к врагу. Наполеон идет дальше, мы отступаем, и достигается то самое, что должно было победить Наполеона.


На другой день после отъезда сына князь Николай Андреич позвал к себе княжну Марью.
– Ну что, довольна теперь? – сказал он ей, – поссорила с сыном! Довольна? Тебе только и нужно было! Довольна?.. Мне это больно, больно. Я стар и слаб, и тебе этого хотелось. Ну радуйся, радуйся… – И после этого княжна Марья в продолжение недели не видала своего отца. Он был болен и не выходил из кабинета.
К удивлению своему, княжна Марья заметила, что за это время болезни старый князь так же не допускал к себе и m lle Bourienne. Один Тихон ходил за ним.
Через неделю князь вышел и начал опять прежнюю жизнь, с особенной деятельностью занимаясь постройками и садами и прекратив все прежние отношения с m lle Bourienne. Вид его и холодный тон с княжной Марьей как будто говорил ей: «Вот видишь, ты выдумала на меня налгала князю Андрею про отношения мои с этой француженкой и поссорила меня с ним; а ты видишь, что мне не нужны ни ты, ни француженка».
Одну половину дня княжна Марья проводила у Николушки, следя за его уроками, сама давала ему уроки русского языка и музыки, и разговаривая с Десалем; другую часть дня она проводила в своей половине с книгами, старухой няней и с божьими людьми, которые иногда с заднего крыльца приходили к ней.
О войне княжна Марья думала так, как думают о войне женщины. Она боялась за брата, который был там, ужасалась, не понимая ее, перед людской жестокостью, заставлявшей их убивать друг друга; но не понимала значения этой войны, казавшейся ей такою же, как и все прежние войны. Она не понимала значения этой войны, несмотря на то, что Десаль, ее постоянный собеседник, страстно интересовавшийся ходом войны, старался ей растолковать свои соображения, и несмотря на то, что приходившие к ней божьи люди все по своему с ужасом говорили о народных слухах про нашествие антихриста, и несмотря на то, что Жюли, теперь княгиня Друбецкая, опять вступившая с ней в переписку, писала ей из Москвы патриотические письма.
«Я вам пишу по русски, мой добрый друг, – писала Жюли, – потому что я имею ненависть ко всем французам, равно и к языку их, который я не могу слышать говорить… Мы в Москве все восторжены через энтузиазм к нашему обожаемому императору.
Бедный муж мой переносит труды и голод в жидовских корчмах; но новости, которые я имею, еще более воодушевляют меня.
Вы слышали, верно, о героическом подвиге Раевского, обнявшего двух сыновей и сказавшего: «Погибну с ними, но не поколеблемся!И действительно, хотя неприятель был вдвое сильнее нас, мы не колебнулись. Мы проводим время, как можем; но на войне, как на войне. Княжна Алина и Sophie сидят со мною целые дни, и мы, несчастные вдовы живых мужей, за корпией делаем прекрасные разговоры; только вас, мой друг, недостает… и т. д.
Преимущественно не понимала княжна Марья всего значения этой войны потому, что старый князь никогда не говорил про нее, не признавал ее и смеялся за обедом над Десалем, говорившим об этой войне. Тон князя был так спокоен и уверен, что княжна Марья, не рассуждая, верила ему.
Весь июль месяц старый князь был чрезвычайно деятелен и даже оживлен. Он заложил еще новый сад и новый корпус, строение для дворовых. Одно, что беспокоило княжну Марью, было то, что он мало спал и, изменив свою привычку спать в кабинете, каждый день менял место своих ночлегов. То он приказывал разбить свою походную кровать в галерее, то он оставался на диване или в вольтеровском кресле в гостиной и дремал не раздеваясь, между тем как не m lle Bourienne, a мальчик Петруша читал ему; то он ночевал в столовой.
Первого августа было получено второе письмо от кня зя Андрея. В первом письме, полученном вскоре после его отъезда, князь Андрей просил с покорностью прощения у своего отца за то, что он позволил себе сказать ему, и просил его возвратить ему свою милость. На это письмо старый князь отвечал ласковым письмом и после этого письма отдалил от себя француженку. Второе письмо князя Андрея, писанное из под Витебска, после того как французы заняли его, состояло из краткого описания всей кампании с планом, нарисованным в письме, и из соображений о дальнейшем ходе кампании. В письме этом князь Андрей представлял отцу неудобства его положения вблизи от театра войны, на самой линии движения войск, и советовал ехать в Москву.
За обедом в этот день на слова Десаля, говорившего о том, что, как слышно, французы уже вступили в Витебск, старый князь вспомнил о письме князя Андрея.
– Получил от князя Андрея нынче, – сказал он княжне Марье, – не читала?
– Нет, mon pere, [батюшка] – испуганно отвечала княжна. Она не могла читать письма, про получение которого она даже и не слышала.
– Он пишет про войну про эту, – сказал князь с той сделавшейся ему привычной, презрительной улыбкой, с которой он говорил всегда про настоящую войну.
– Должно быть, очень интересно, – сказал Десаль. – Князь в состоянии знать…
– Ах, очень интересно! – сказала m llе Bourienne.
– Подите принесите мне, – обратился старый князь к m llе Bourienne. – Вы знаете, на маленьком столе под пресс папье.
M lle Bourienne радостно вскочила.
– Ах нет, – нахмурившись, крикнул он. – Поди ты, Михаил Иваныч.
Михаил Иваныч встал и пошел в кабинет. Но только что он вышел, старый князь, беспокойно оглядывавшийся, бросил салфетку и пошел сам.
– Ничего то не умеют, все перепутают.
Пока он ходил, княжна Марья, Десаль, m lle Bourienne и даже Николушка молча переглядывались. Старый князь вернулся поспешным шагом, сопутствуемый Михаилом Иванычем, с письмом и планом, которые он, не давая никому читать во время обеда, положил подле себя.
Перейдя в гостиную, он передал письмо княжне Марье и, разложив пред собой план новой постройки, на который он устремил глаза, приказал ей читать вслух. Прочтя письмо, княжна Марья вопросительно взглянула на отца.
Он смотрел на план, очевидно, погруженный в свои мысли.
– Что вы об этом думаете, князь? – позволил себе Десаль обратиться с вопросом.
– Я! я!.. – как бы неприятно пробуждаясь, сказал князь, не спуская глаз с плана постройки.
– Весьма может быть, что театр войны так приблизится к нам…
– Ха ха ха! Театр войны! – сказал князь. – Я говорил и говорю, что театр войны есть Польша, и дальше Немана никогда не проникнет неприятель.
Десаль с удивлением посмотрел на князя, говорившего о Немане, когда неприятель был уже у Днепра; но княжна Марья, забывшая географическое положение Немана, думала, что то, что ее отец говорит, правда.
– При ростепели снегов потонут в болотах Польши. Они только могут не видеть, – проговорил князь, видимо, думая о кампании 1807 го года, бывшей, как казалось, так недавно. – Бенигсен должен был раньше вступить в Пруссию, дело приняло бы другой оборот…
– Но, князь, – робко сказал Десаль, – в письме говорится о Витебске…
– А, в письме, да… – недовольно проговорил князь, – да… да… – Лицо его приняло вдруг мрачное выражение. Он помолчал. – Да, он пишет, французы разбиты, при какой это реке?
Десаль опустил глаза.
– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.


Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.