Лоуэлл, Персиваль

Персиваль Лоуэлл
англ. Percival Lowell
Персиваль Лоуэлл в 1904 году
Род деятельности:	Дипломат, астроном, математик
Дата рождения:	13 марта 1855(1855-03-13)
Место рождения:	Бостон, Массачусетс
Гражданство:	США США
Дата смерти:	12 ноября 1916(1916-11-12) (61 год)
Место смерти:	Флагстафф, Аризона
Отец:	Огастас Лоуэлл (1830—1900)
Мать:	Кэтрин Бигелоу Лоуренс-Лоуэлл
Супруга:	Констанс Сэвидж Кейт (1863—1954)
Награды и премии:	Премия Жансена Французского астрономического общества (1904), Золотая медаль Астрономического общества Мексики (1908)

Персиваль Лоуэлл, также Ловелл (англ. Percival Lowell; 13 марта 1855, Бостон, Массачусетс — 12 ноября 1916, Флагстафф, Аризона) — американский бизнесмен, востоковед, дипломат, астроном и математик, исследователь планеты Марс, открыл астероид (793) Аризона в 1907 году. Почётный член Американской академии искусств и наук, Британского общества востоковедов, Французского астрономического общества, Астрономических обществ США, Бельгии, Германии и Мексики. Удостоен премии Жансена Французского астрономического общества (1904), а также Золотой медали Астрономического общества Мексики (1908) — обе награды за исследования Марса. Почётный профессор астрономии Массачусетского технологического института. В честь Лоуэлла названы кратеры на Луне и на Марсе.

Персиваль Лоуэлл — основатель и первый директор крупнейшей частной обсерватории в США. Многие годы потратил на поиски девятой планеты Солнечной системы. После обнаружения карликовой планеты Плутон Клайдом Томбо через 14 лет после смерти Лоуэлла, название планеты было выбрано так, чтобы, не выбиваясь из мифологического ряда, оно включало в себя также инициалы Лоуэлла (). В то же время Лоуэлл разрабатывал псевдонаучную теорию о существовании на Марсе высокоразвитой цивилизации, отвергнутую уже его современниками.

Биография

Происхождение

Представитель одного из старейших семейств Бостона, обосновавшегося в США с 1639 года, входящих в сонм так называемых «Бостонских браминов». Клан Лоуэллов дал Америке десятки выдающихся личностей (см.: en:Lowell family). Отец — известный бизнесмен и филантроп, вице-президент Американской Академии наук и искусств Огастас Лоуэлл (1830—1900), мать — Кэтрин Бигелоу Лоуренс. В семье было семь детей, Персиваль был первенцем. Младший брат Персиваля, Эббот Лоуренс Лоуэлл (1856—1943) стал президентом Гарвардского университета, а младшая сестра Эми Лоуренс Лоуэлл (1874—1925) стала поэтессой-имажисткой и была удостоена Пулитцеровской премии (1926, посмертно).

Становление

Окончил престижную школу «Noble and Greenough School» (1872), где удостоился награды Bowdoin Prize, и Гарвардский университет (1876), где занимался не только математикой и физикой, но и гуманитарными науками. Астрономией увлекался с раннего детства. Получил предложение остаться в Гарварде для приготовления к профессорскому званию, но отказался от него. Получив от отца 100 тыс. долларов, в 1877—1878 годы совершил длительную поездку в Европу и на Ближний Восток (в Сирию). В дальнейшем работал управляющим текстильными фабриками деда — известного филантропа Джона Эймори Лоуэлла (1798—1881). Отказался от вступления в брак.

Дипломат и востоковед

Унаследовав семейный бизнес (текстильные фабрики и электрическую компанию), в 1880-е годы заинтересовался Дальним Востоком, занимался востоковедением и в частности японским языком. В 1883 году был назначен прикреплённым секретарём и советником корейского посольства в США. В 1883—1893 годах совершил три длительных поездки в Японию, где занимался научными исследованиями и дипломатией. Опубликовал ряд монографий, посвящённых особенностям японского национального характера, языка и религии. Главные его востоковедческие труды: «Noto» (1891) и «Occult Japan» (1894). Большой популярностью пользовалась его книга «The Soul of the Far East» (1888), в которой он доказывал, что прогресс в значительной степени является плодом индивидуальных усилий и фантазии. Стиль его востоковедческих трудов примечателен: он пытался рассматривать особенности японского уклада жизни через алгебраические построения. Считал западный национальный характер олицетворением мужского начала, а японский — женского.

Астроном

В 1894 году, достигнув большого политического влияния и располагая значительными средствами, Лоуэлл решил полностью изменить свою жизнь. Он посвятил себя астрономии, и следующие 23 года его жизни были тесно связаны с Флагстаффом, где он привлек к работе в своей обсерватории лучших специалистов своего времени, в том числе Уильяма Пикеринга и Весто Слайфера. Три его книги, посвящённые Марсу, стали бестселлерами своего времени.

Из-за тяжёлого приступа депрессии, в 1897—1901 годах забросил астрономические исследования, живя в это время на Бермудских островах и во Франции. В дальнейшем, постоянно проживал в Бостоне, бывая во Флагстаффе наездами.

В 1907 году удостоен почётной степени доктора права Колледжем Амхерста, в 1909 году удостоен такой же степени Университетом Кларка.

В 1908 году Персиваль Лоуэлл женился на Констанс Сэвидж Кейт (1863—1954), которая была художником-оформителем его резиденции в Бостоне.

С 1912 года посвятил деятельность своей обсерватории поискам занептуновой планеты Солнечной системы.

Критику своих теорий научным сообществом Лоуэлл переносил очень тяжело. Будучи последовательным пацифистом, он не перенёс известий о начале Первой мировой войны и вступления в неё США. Скончался от инсульта в возрасте 61 года. Был похоронен в мавзолее на территории обсерватории. После его кончины вдова пыталась отсудить у обсерватории Лоуэлла более 1 млн. долл. Тяжба длилась более десятилетия и нанесла существенный урон деятельности обсерватории.

Личность

Лоуэлл был многосторонне образованным человеком: свободно владел латинским и древнегреческим языками, староанглийским языком, был известен как знаток литературы и тонкий ценитель вин. Увлекался игрой в поло, и был одним из основателей престижного Dedham Polo Club. В то же время, многие источники указывают, что он был склонен к авторитаризму, что проявилось и на научном поприще.

Астрономические исследования и теории Лоуэлла

Лоуэлл заинтересовался Марсом после прочтения работ Камиля Фламмариона и Джованни Скиапарелли, делавших попытки объяснить происхождение марсианских каналов. Книга Фламмариона была ему подарена на Рождество 1893 года родной тёткой. Немалую роль в решении заняться астрономией сыграло и давнее знакомство с Уильямом Генри Пикерингом, который жил по соседству с Лоуэллами, а также близящееся противостояние Марса и Земли в октябре 1894 года.

Лоуэлл выбрал для основания обсерватории гористую местность в Аризонской пустыне на высоте около 7 тыс. футов (2175 м), с хорошим астроклиматом и близкую к железной дороге. Исследования Марса продолжались 15 лет, при этом результаты наблюдений фиксировались в рисунках (более 15 тыс. их было сделано только самим Лоуэллом), поскольку астрономическая фотография была в то время в зачаточном состоянии. Результаты наблюдений были опубликованы в трёх чрезвычайно популярных в то время трудах: «Mars» (1895), «Mars and Its Canals» (1906), «Mars As the Abode of Life» (1908, русский перевод «Марс и жизнь на нём». Одесса, изд-во Mathesis, 1912 [pawet.net/library/history/c_history/b_uc/Ловелл_П._Марс_и_жизнь_на_нем.html]). Последняя книга, несмотря на название, излагала собственную астрономическую теорию Лоуэлла. Его работы стали основой паранаучной теории о существовании на Марсе высокоорганизованной жизни и древней цивилизации. Примечательно, что о существовании высокоразвитой жизни на Марсе Лоуэлл объявил ещё до начала регулярных наблюдений в 1894 году.

Теория Лоуэлла

Содержание работ Лоуэлла таково. Планеты Солнечной системы эволюционируют в одном направлении. Стадии эволюции, по Лоуэллу, таковы:

1. Солнечная стадия (англ. The Sun Stage): планета раскалена настолько, что обладает собственным световым излучением.
2. Расплавленная стадия (англ. The Molten Stage): планета ещё горяча, но уже не обладает самосвечением.
3. Стадия отвердения (англ. The Solidifying Stage): формируется твёрдая поверхность планетной коры. Формируются океанические бассейны. Геологически — это эра метаморфических горных пород.
4. Стадия земли и воды (англ. The Terraqueous Stage): формируются осадочные породы.
5. Стадия суши (англ. The Terrestrial Stage): начинается иссыхание океанов.
6. Стадия смерти (англ. The Dead Stage): улетучивается атмосфера.

Каждая планета должна проходить через эти стадии. Нептун, Уран, Сатурн и Юпитер находятся на стадии 2, Земля — на стадии 4, Марс — на стадии 5, и на стадии 6 — Луна и крупные спутники планет.

Марс, будучи меньше Земли по размерам, остыл раньше, и эволюция жизни на нём шла более быстрыми темпами. Из-за высыхания планеты, на которой нет больших водоёмов, местная цивилизация вынуждена была построить глобальную сеть каналов (Лоуэлл насчитывал их более 600), переносящих воды тающих полярных ледников в экваториальные зоны. Это возможно только при наличии всепланетного государства и гораздо более развитой, чем земная, технологии. Лоуэлл осознавал, что видимые с Земли «каналы» должны иметь ширину не менее 100 км, но заявлял, что наблюдаются пояса растительности, расположенные близ источника воды.

Критика

Теории Лоуэлла были популярны у читающей публики, но профессиональные учёные встретили их скептически. Хотя было составлено множество карт марсианских каналов, они не совпадали друг с другом. Ряд исследователей объясняли появление каналов на Марсе оптической иллюзией. Так, в 1903 году Эдвардом Маундером был поставлен эксперимент, в ходе которого испытуемым показывали изображения с беспорядочным набором пятен, вместо которых многие из них видели «каналы». Многие известные астрономы не видели прямолинейных каналов. Среди них, например, Эдвард Барнард и Эжен Антониади, который производил наблюдения Марса во время великого противостояния в 1909 году в достаточно мощный телескоп Медонской обсерватории. Эжен Антониади, подводя итоги наблюдениям 1909 года, писал: «Гипотеза о мнимом существовании геометрической сети получила окончательное опровержение… ибо самые сильные инструменты нашего времени не обнаружили и следа этой сети, между тем как детали, гораздо более тонкие, чем прямолинейные каналы, были постоянно видны». В 1907 году Альфред Рассел Уоллес опубликовал брошюру «Is Mars Habitable?», в которой показал, что температура на поверхности Марса намного ниже, чем считалось Лоуэллом, а атмосферное давление слишком мало для существования воды в жидком виде. К тому же спектральный анализ атмосферы не показал наличия в ней водяного пара. Отсюда он сделал вывод, что существование на Марсе высокоорганизованной жизни невозможно, не говоря уже о развитой цивилизации и искусственных сооружениях. Таким образом, Лоуэлл оказался в полной научной изоляции.

Точку в проблеме каналов поставил полёт зонда Маринер-4 в 1965 году, передавшего на Землю фотографии Марса, на которых можно было увидеть только безжизненную поверхность с метеоритными кратерами. До этого многие учёные (например, Г. А. Тихов) считали наличие на Марсе низших растений вполне возможным.

Окончательную точку в проблеме каналов поставил искусственный спутник Марса Маринер-9 который в 1971—1972 годах провел съемку 85 % поверхности планеты с разрешением от 1 до 2 км (2 % поверхности сфотографированы с разрешением от 100 до 300 метров).

Американские астрономы К. Саган и П. Фокс в 1975 году сравнили каналы Ловелла с реальными структурами рельефа и границами материков и морей. Только меньшая доля классических каналов связана с разломами, горными хребтами, цепочками кратеров и другими образованиями. В их числе оказались все каналы которые выходили на фотографиях. Большинство классических каналов оказалось оптической иллюзией.

Марсианские каналы представляются следствием какого-то странного сбоя в совместной работе рук, глаз и мозга, проявляющегося у людей в сложных условиях наблюдения (по крайней мере, у некоторых людей; многие астрономы, располагая такими же, как у Лоуэлла, инструментами и условиями для наблюдения, заявляли, что никаких каналов нет). Но и это объяснение весьма далеко от удовлетворительного, и меня продолжают мучить сомнения, что какая-то существенная деталь в проблеме марсианских каналов остается нераскрытой. Лоуэлл всегда говорил, что правильная форма каналов является безошибочным признаком их разумного происхождения. Безусловно, это верно. Единственный нерешенный вопрос — с какой стороны телескопа находился этот разум.

— К. Саган. Космос / Пер. А. Сергеева. — СПб., 2006. — С. 174—175.

Прочее

Помимо исследований Марса, Лоуэлл известен наблюдениями Венеры и спутников Юпитера. Он обнаружил «каналы» и на этих объектах, несмотря на то, что поверхность Венеры скрыта густой облачностью, а поверхность спутников Юпитера не может наблюдаться с Земли. В 2003 году была выдвинута гипотеза, что Лоуэлл страдал дефектом зрения и наблюдал узоры собственной сетчатки. Кроме того, Лоуэлл полагал, что период обращения Венеры вокруг оси и период обращения вокруг Солнца совпадают. Это мнение разделяли многие астрономы его времени.

Последние десять лет жизни, Лоуэлл посвятил поискам девятой планеты Солнечной системы, которую называл «планета Х». Его усилия не увенчались успехом. Плутон, однако, был обнаружен именно в обсерватории Лоуэлла, причём в месте, близком к расчётам Лоуэлла (в настоящее время это признаётся случайностью). Несмотря на псевдонаучные теории о существовании цивилизации Марса, Лоуэлл вписал своё имя в историю астрономии.

Влияние на культуру

• Труд Лоуэлла «Марс и его каналы» (1906) посвящался «Джованни Скиапарелли, Колумбу нового планетарного мира».
• Лоуэлл располагал 24-дюймовым (61 см) телескопом-рефрактором, изготовленным фирмой Элвина Кларка. Видимый размер Марса даже во время великого противостояния не превышает 25″(1/70 размера лунного диска). При фотографировании диаметр марсианского диска на фотопластинке не превышал 6 мм, и накладывался на зёрна фотоэмульсии.
• После публикации теорий Лоуэлла никто в тогдашнем мире не сомневался в наличии жизни на Марсе. В 1900 году К. Гузман учредила премию в 100 тыс. франков за налаживание двусторонней связи с внеземной цивилизацией. Известия с Марса (если бы они были получены) при этом игнорировались…
• Исследования Лоуэлла оказали большое влияние на Герберта Уэллса и его книгу «Война миров».
• Картами Марса, составленными Лоуэллом, пользовался и Эдгар Райс Берроуз, создавая свою картину марсианской цивилизации.
• На гипотезе о том, что Лоуэлл принял тени сосудов в собственном глазу за каналы Марса и Венеры, построен рассказ Анатолия Кудрявицкого «Красные каналы Марса, рыжие сети Венеры».
• В 2015 году в его честь названа область Лоуэлла на Плутоне.

Библиография

• A Korean Coup d’Etât (1884)
• Chosön (1886)
• The Land of the Morning Calm (1885)
• The Soul of the Far East (1888)
• Noto: An Unexplored Corner of Japan (1891)
• Occult Japan (1894)
• Mars (1895)
• The Annals of Lowell Observatory (Vol. 1, 1898, Vol. 2, 1900)
• The Solar System (1903)
• Mars and its Canals (1906)
• Mars as the Abode of Life (1908)
• The Evolution of Worlds (1910).

• [www.aplink.co.jp/synapse/4-901481-48-7.htm Percival Lowell — Collected Writings on Japan and Asia, including Letters to Amy Lowell and Lafcadio Hearn, 5 vols.] Tokyo: Edition Synapse. ISBN 978-4-901481-48-9
• П. Лоуэлл. [www.wanderer.org/references/lowell/Mars/ Марс]  (англ.) 1895
• П. Лоуэлл. [www.gutenberg.org/files/47015/47015-h/47015-h.htm#i_026fp_1 Марс и его каналы] (англ.) 1906
• П. Лоуэлл. [www.archive.org/details/marsabodeoflife00loweiala Марс как пристанище жизни] (англ.) 1908
• [www.gutenberg.org/author/Percival_Lowell Работы Percival Lowell] в проекте «Гутенберг» (Включают «Марс и его каналы», «Дух Дальнего Востока» и «Ното: Неисследованый уголок Японии»)

Литература

• Колчинский И.Г., Корсунь А.А., Родригес М.Г. Астрономы: Биографический справочник. — 2-е изд., перераб. и доп.. — Киев: Наукова думка, 1986. — 512 с.
• Ловелл П. Марс и жизнь на нём / Пер. с англ. приват-доцента Императорского Новороссийского университета А. Р. Орбинского. — Одесса: Матезис, 1912.
• Марс: Великое противостояние / Ред.-сост. В. Г. Сурдин. — М.: Физматлит, 2004. — 224 с (Переиздание трудов по ареографии, изданных с 1862 по 1956 гг.)
• Саган К.. Космос: Эволюция Вселенной, жизни и цивилизации / Пер. с англ. А. Сергеева. — СПб.: Амфора, 2006. — С. 169—177.
• Zahnel K. (2001). «Decline and Fall of the Martian Empire». Nature 412: 209–213. DOI:10.1038/35084148.
• Crossley R. (2000). «Percival Lowell and the history of Mars». Massachusetts Review 41: 297–318.
• Strauss D. (1994). «Lowell, Percival, Pickering, W.H. and the founding of the Lowell Observartory». Annals of Science 51 (1): 37–58. DOI:10.1080/00033799400200121.
• Trefil J. (1988). «Turn-of-the-Century American Astronomer Lowell, Percival». Smithsonian 18 (10): 34-.
• Meyer W. B. (1984). «Life on Mars is almost Certain + Lowell,Percival on Exobiology». American Heritage 35 (2): 38–43.
• Hetherington N. S. (1981). «[links.jstor.org/sici?sici=0022-5037(198101/03)42:1%3C159:PLPSOI%3E2.0.CO;2-3 Lowell, Percival - Professional Scientist or Interloper]». Journal of the History of Ideas 42 (1): 159–161. DOI:10.2307/2709423.
• Heffernan W. C. (1981). «[links.jstor.org/sici?sici=0022-5037(198107/09)42:3%3C527:PLATDO%3E2.0.CO;2-Q Lowell, Percival and the Debate over Extraterrestrial Life]». Journal of the History of Ideas 42 (3): 527–530. DOI:10.2307/2709191.
• Webb G. E. (1980). «The Planet Mars and Science in Victorian America». Journal of American Culture 3 (4): 573. DOI:10.1111/j.1542-734X.1980.0304_573.x.
• Hoyt W. G., Wesley W. G. (1977). «Lowell and Mars». American Journal of Physics 45 (3): 316–317. DOI:10.1119/1.10630.
• Hofling C. K. (1964). «Percival Lowell and the Canals of Mars». British Journal of Medical Psychology 37 (1): 33–42.
• А. Уоллес. [www.gutenberg.org/etext/10855 Обитаем ли Марс?] (англ.) 1907

Отрывок, характеризующий Лоуэлл, Персиваль

Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.


3 го марта во всех комнатах Английского клуба стоял стон разговаривающих голосов и, как пчелы на весеннем пролете, сновали взад и вперед, сидели, стояли, сходились и расходились, в мундирах, фраках и еще кое кто в пудре и кафтанах, члены и гости клуба. Пудренные, в чулках и башмаках ливрейные лакеи стояли у каждой двери и напряженно старались уловить каждое движение гостей и членов клуба, чтобы предложить свои услуги. Большинство присутствовавших были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами. Этого рода гости и члены сидели по известным, привычным местам и сходились в известных, привычных кружках. Малая часть присутствовавших состояла из случайных гостей – преимущественно молодежи, в числе которой были Денисов, Ростов и Долохов, который был опять семеновским офицером. На лицах молодежи, особенно военной, было выражение того чувства презрительной почтительности к старикам, которое как будто говорит старому поколению: уважать и почитать вас мы готовы, но помните, что всё таки за нами будущность.
Несвицкий был тут же, как старый член клуба. Пьер, по приказанию жены отпустивший волоса, снявший очки и одетый по модному, но с грустным и унылым видом, ходил по залам. Его, как и везде, окружала атмосфера людей, преклонявшихся перед его богатством, и он с привычкой царствования и рассеянной презрительностью обращался с ними.
По годам он бы должен был быть с молодыми, по богатству и связям он был членом кружков старых, почтенных гостей, и потому он переходил от одного кружка к другому.
Старики из самых значительных составляли центр кружков, к которым почтительно приближались даже незнакомые, чтобы послушать известных людей. Большие кружки составлялись около графа Ростопчина, Валуева и Нарышкина. Ростопчин рассказывал про то, как русские были смяты бежавшими австрийцами и должны были штыком прокладывать себе дорогу сквозь беглецов.
Валуев конфиденциально рассказывал, что Уваров был прислан из Петербурга, для того чтобы узнать мнение москвичей об Аустерлице.
В третьем кружке Нарышкин говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же, хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству – кричать по петушиному – не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника, давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично было говорить про Кутузова.
Граф Илья Андреич Ростов, озабоченно, торопливо похаживал в своих мягких сапогах из столовой в гостиную, поспешно и совершенно одинаково здороваясь с важными и неважными лицами, которых он всех знал, и изредка отыскивая глазами своего стройного молодца сына, радостно останавливал на нем свой взгляд и подмигивал ему. Молодой Ростов стоял у окна с Долоховым, с которым он недавно познакомился, и знакомством которого он дорожил. Старый граф подошел к ним и пожал руку Долохову.
– Ко мне милости прошу, вот ты с моим молодцом знаком… вместе там, вместе геройствовали… A! Василий Игнатьич… здорово старый, – обратился он к проходившему старичку, но не успел еще договорить приветствия, как всё зашевелилось, и прибежавший лакей, с испуганным лицом, доложил: пожаловали!
Раздались звонки; старшины бросились вперед; разбросанные в разных комнатах гости, как встряхнутая рожь на лопате, столпились в одну кучу и остановились в большой гостиной у дверей залы.
В дверях передней показался Багратион, без шляпы и шпаги, которые он, по клубному обычаю, оставил у швейцара. Он был не в смушковом картузе с нагайкой через плечо, как видел его Ростов в ночь накануне Аустерлицкого сражения, а в новом узком мундире с русскими и иностранными орденами и с георгиевской звездой на левой стороне груди. Он видимо сейчас, перед обедом, подстриг волосы и бакенбарды, что невыгодно изменяло его физиономию. На лице его было что то наивно праздничное, дававшее, в соединении с его твердыми, мужественными чертами, даже несколько комическое выражение его лицу. Беклешов и Федор Петрович Уваров, приехавшие с ним вместе, остановились в дверях, желая, чтобы он, как главный гость, прошел вперед их. Багратион смешался, не желая воспользоваться их учтивостью; произошла остановка в дверях, и наконец Багратион всё таки прошел вперед. Он шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене. Старшины встретили его у первой двери, сказав ему несколько слов о радости видеть столь дорогого гостя, и недождавшись его ответа, как бы завладев им, окружили его и повели в гостиную. В дверях гостиной не было возможности пройти от столпившихся членов и гостей, давивших друг друга и через плечи друг друга старавшихся, как редкого зверя, рассмотреть Багратиона. Граф Илья Андреич, энергичнее всех, смеясь и приговаривая: – пусти, mon cher, пусти, пусти, – протолкал толпу, провел гостей в гостиную и посадил на средний диван. Тузы, почетнейшие члены клуба, обступили вновь прибывших. Граф Илья Андреич, проталкиваясь опять через толпу, вышел из гостиной и с другим старшиной через минуту явился, неся большое серебряное блюдо, которое он поднес князю Багратиону. На блюде лежали сочиненные и напечатанные в честь героя стихи. Багратион, увидав блюдо, испуганно оглянулся, как бы отыскивая помощи. Но во всех глазах было требование того, чтобы он покорился. Чувствуя себя в их власти, Багратион решительно, обеими руками, взял блюдо и сердито, укоризненно посмотрел на графа, подносившего его. Кто то услужливо вынул из рук Багратиона блюдо (а то бы он, казалось, намерен был держать его так до вечера и так итти к столу) и обратил его внимание на стихи. «Ну и прочту», как будто сказал Багратион и устремив усталые глаза на бумагу, стал читать с сосредоточенным и серьезным видом. Сам сочинитель взял стихи и стал читать. Князь Багратион склонил голову и слушал.
«Славь Александра век
И охраняй нам Тита на престоле,
Будь купно страшный вождь и добрый человек,
Рифей в отечестве а Цесарь в бранном поле.
Да счастливый Наполеон,
Познав чрез опыты, каков Багратион,
Не смеет утруждать Алкидов русских боле…»
Но еще он не кончил стихов, как громогласный дворецкий провозгласил: «Кушанье готово!» Дверь отворилась, загремел из столовой польский: «Гром победы раздавайся, веселися храбрый росс», и граф Илья Андреич, сердито посмотрев на автора, продолжавшего читать стихи, раскланялся перед Багратионом. Все встали, чувствуя, что обед был важнее стихов, и опять Багратион впереди всех пошел к столу. На первом месте, между двух Александров – Беклешова и Нарышкина, что тоже имело значение по отношению к имени государя, посадили Багратиона: 300 человек разместились в столовой по чинам и важности, кто поважнее, поближе к чествуемому гостю: так же естественно, как вода разливается туда глубже, где местность ниже.
Перед самым обедом граф Илья Андреич представил князю своего сына. Багратион, узнав его, сказал несколько нескладных, неловких слов, как и все слова, которые он говорил в этот день. Граф Илья Андреич радостно и гордо оглядывал всех в то время, как Багратион говорил с его сыном.
Николай Ростов с Денисовым и новым знакомцем Долоховым сели вместе почти на середине стола. Напротив них сел Пьер рядом с князем Несвицким. Граф Илья Андреич сидел напротив Багратиона с другими старшинами и угащивал князя, олицетворяя в себе московское радушие.
Труды его не пропали даром. Обеды его, постный и скоромный, были великолепны, но совершенно спокоен он всё таки не мог быть до конца обеда. Он подмигивал буфетчику, шопотом приказывал лакеям, и не без волнения ожидал каждого, знакомого ему блюда. Всё было прекрасно. На втором блюде, вместе с исполинской стерлядью (увидав которую, Илья Андреич покраснел от радости и застенчивости), уже лакеи стали хлопать пробками и наливать шампанское. После рыбы, которая произвела некоторое впечатление, граф Илья Андреич переглянулся с другими старшинами. – «Много тостов будет, пора начинать!» – шепнул он и взяв бокал в руки – встал. Все замолкли и ожидали, что он скажет.
– Здоровье государя императора! – крикнул он, и в ту же минуту добрые глаза его увлажились слезами радости и восторга. В ту же минуту заиграли: «Гром победы раздавайся».Все встали с своих мест и закричали ура! и Багратион закричал ура! тем же голосом, каким он кричал на Шенграбенском поле. Восторженный голос молодого Ростова был слышен из за всех 300 голосов. Он чуть не плакал. – Здоровье государя императора, – кричал он, – ура! – Выпив залпом свой бокал, он бросил его на пол. Многие последовали его примеру. И долго продолжались громкие крики. Когда замолкли голоса, лакеи подобрали разбитую посуду, и все стали усаживаться, и улыбаясь своему крику переговариваться. Граф Илья Андреич поднялся опять, взглянул на записочку, лежавшую подле его тарелки и провозгласил тост за здоровье героя нашей последней кампании, князя Петра Ивановича Багратиона и опять голубые глаза графа увлажились слезами. Ура! опять закричали голоса 300 гостей, и вместо музыки послышались певчие, певшие кантату сочинения Павла Ивановича Кутузова.
«Тщетны россам все препоны,
Храбрость есть побед залог,
Есть у нас Багратионы,
Будут все враги у ног» и т.д.
Только что кончили певчие, как последовали новые и новые тосты, при которых всё больше и больше расчувствовался граф Илья Андреич, и еще больше билось посуды, и еще больше кричалось. Пили за здоровье Беклешова, Нарышкина, Уварова, Долгорукова, Апраксина, Валуева, за здоровье старшин, за здоровье распорядителя, за здоровье всех членов клуба, за здоровье всех гостей клуба и наконец отдельно за здоровье учредителя обеда графа Ильи Андреича. При этом тосте граф вынул платок и, закрыв им лицо, совершенно расплакался.


Пьер сидел против Долохова и Николая Ростова. Он много и жадно ел и много пил, как и всегда. Но те, которые его знали коротко, видели, что в нем произошла в нынешний день какая то большая перемена. Он молчал всё время обеда и, щурясь и морщась, глядел кругом себя или остановив глаза, с видом совершенной рассеянности, потирал пальцем переносицу. Лицо его было уныло и мрачно. Он, казалось, не видел и не слышал ничего, происходящего вокруг него, и думал о чем то одном, тяжелом и неразрешенном.
Этот неразрешенный, мучивший его вопрос, были намеки княжны в Москве на близость Долохова к его жене и в нынешнее утро полученное им анонимное письмо, в котором было сказано с той подлой шутливостью, которая свойственна всем анонимным письмам, что он плохо видит сквозь свои очки, и что связь его жены с Долоховым есть тайна только для одного него. Пьер решительно не поверил ни намекам княжны, ни письму, но ему страшно было теперь смотреть на Долохова, сидевшего перед ним. Всякий раз, как нечаянно взгляд его встречался с прекрасными, наглыми глазами Долохова, Пьер чувствовал, как что то ужасное, безобразное поднималось в его душе, и он скорее отворачивался. Невольно вспоминая всё прошедшее своей жены и ее отношения с Долоховым, Пьер видел ясно, что то, что сказано было в письме, могло быть правда, могло по крайней мере казаться правдой, ежели бы это касалось не его жены. Пьер вспоминал невольно, как Долохов, которому было возвращено всё после кампании, вернулся в Петербург и приехал к нему. Пользуясь своими кутежными отношениями дружбы с Пьером, Долохов прямо приехал к нему в дом, и Пьер поместил его и дал ему взаймы денег. Пьер вспоминал, как Элен улыбаясь выражала свое неудовольствие за то, что Долохов живет в их доме, и как Долохов цинически хвалил ему красоту его жены, и как он с того времени до приезда в Москву ни на минуту не разлучался с ними.
«Да, он очень красив, думал Пьер, я знаю его. Для него была бы особенная прелесть в том, чтобы осрамить мое имя и посмеяться надо мной, именно потому, что я хлопотал за него и призрел его, помог ему. Я знаю, я понимаю, какую соль это в его глазах должно бы придавать его обману, ежели бы это была правда. Да, ежели бы это была правда; но я не верю, не имею права и не могу верить». Он вспоминал то выражение, которое принимало лицо Долохова, когда на него находили минуты жестокости, как те, в которые он связывал квартального с медведем и пускал его на воду, или когда он вызывал без всякой причины на дуэль человека, или убивал из пистолета лошадь ямщика. Это выражение часто было на лице Долохова, когда он смотрел на него. «Да, он бретёр, думал Пьер, ему ничего не значит убить человека, ему должно казаться, что все боятся его, ему должно быть приятно это. Он должен думать, что и я боюсь его. И действительно я боюсь его», думал Пьер, и опять при этих мыслях он чувствовал, как что то страшное и безобразное поднималось в его душе. Долохов, Денисов и Ростов сидели теперь против Пьера и казались очень веселы. Ростов весело переговаривался с своими двумя приятелями, из которых один был лихой гусар, другой известный бретёр и повеса, и изредка насмешливо поглядывал на Пьера, который на этом обеде поражал своей сосредоточенной, рассеянной, массивной фигурой. Ростов недоброжелательно смотрел на Пьера, во первых, потому, что Пьер в его гусарских глазах был штатский богач, муж красавицы, вообще баба; во вторых, потому, что Пьер в сосредоточенности и рассеянности своего настроения не узнал Ростова и не ответил на его поклон. Когда стали пить здоровье государя, Пьер задумавшись не встал и не взял бокала.
– Что ж вы? – закричал ему Ростов, восторженно озлобленными глазами глядя на него. – Разве вы не слышите; здоровье государя императора! – Пьер, вздохнув, покорно встал, выпил свой бокал и, дождавшись, когда все сели, с своей доброй улыбкой обратился к Ростову.
– А я вас и не узнал, – сказал он. – Но Ростову было не до этого, он кричал ура!
– Что ж ты не возобновишь знакомство, – сказал Долохов Ростову.
– Бог с ним, дурак, – сказал Ростов.
– Надо лелеять мужей хорошеньких женщин, – сказал Денисов. Пьер не слышал, что они говорили, но знал, что говорят про него. Он покраснел и отвернулся.
– Ну, теперь за здоровье красивых женщин, – сказал Долохов, и с серьезным выражением, но с улыбающимся в углах ртом, с бокалом обратился к Пьеру.
– За здоровье красивых женщин, Петруша, и их любовников, – сказал он.
Пьер, опустив глаза, пил из своего бокала, не глядя на Долохова и не отвечая ему. Лакей, раздававший кантату Кутузова, положил листок Пьеру, как более почетному гостю. Он хотел взять его, но Долохов перегнулся, выхватил листок из его руки и стал читать. Пьер взглянул на Долохова, зрачки его опустились: что то страшное и безобразное, мутившее его во всё время обеда, поднялось и овладело им. Он нагнулся всем тучным телом через стол: – Не смейте брать! – крикнул он.
Услыхав этот крик и увидав, к кому он относился, Несвицкий и сосед с правой стороны испуганно и поспешно обратились к Безухову.
– Полноте, полно, что вы? – шептали испуганные голоса. Долохов посмотрел на Пьера светлыми, веселыми, жестокими глазами, с той же улыбкой, как будто он говорил: «А вот это я люблю». – Не дам, – проговорил он отчетливо.
Бледный, с трясущейся губой, Пьер рванул лист. – Вы… вы… негодяй!.. я вас вызываю, – проговорил он, и двинув стул, встал из за стола. В ту самую секунду, как Пьер сделал это и произнес эти слова, он почувствовал, что вопрос о виновности его жены, мучивший его эти последние сутки, был окончательно и несомненно решен утвердительно. Он ненавидел ее и навсегда был разорван с нею. Несмотря на просьбы Денисова, чтобы Ростов не вмешивался в это дело, Ростов согласился быть секундантом Долохова, и после стола переговорил с Несвицким, секундантом Безухова, об условиях дуэли. Пьер уехал домой, а Ростов с Долоховым и Денисовым до позднего вечера просидели в клубе, слушая цыган и песенников.