Партенопейская республика

Партенопейская республика
Repubblica Partenopea
Вассальная республика Франции
← 23 января — 21 июня 1799 года →
Французский триколор с заменой белой полосы на жёлтую.
Столица	Неаполь
Язык(и)	итальянский
Форма правления	республика

К:Исчезли в 1799 году

Партенопейская республика (итал. Repubblica Partenopea), также Неаполитанская республика (итал. Repubblica Napoletana) — кратковременное государственное образование, провозглашенное в январе 1799 года неаполитанскими республиканцами, с помощью французских войск свергнувшими бурбонскую монархию Неаполитанского королевства. Название происходит от древнего наименования Неаполя — Партенопея (греч. Παρθενόπεια).

После падения французской монархии неаполитанский король Фердинанд IV и королева Мария Каролина в 1793 году присоединяются к первой антифранцузской коалиции, начинают активное преследование всех, кто подозревается в симпатиях к якобинской Франции. Несмотря на это, в Неаполитанском королевстве республиканцы получают серьёзную опору, прежде всего среди аристократии.

В 1796 году с Францией был заключен мирный договор, однако уже в 1798 году, во время египетской экспедиции Наполеона и после победы адмирала Нельсона в битве при Абукире, Мария Каролина уговорила Фердинанда начать войну с Францией ещё раз. В сентябре 1798 года Нельсон лично прибыл в Неаполь, где был восторженно принят. Неаполитанская армия из 70 000 человек под командованием австрийского генерала Карла фон Мака уже 29 октября вошла в Рим, который был оставлен французами и восстановила папскую власть. Но после внезапной французской контратаки неаполитанским войскам пришлось отступить, и в конце концов они были разбиты.

Король поспешил вернуться в Неаполь. Хотя лаццарони оставались верны династии Бурбонов и были готовы защищать её, король в панике поднялся на борт британского Vanguard и бежал со своим двором в Палермо. Князь Франческо Пиньятелли Стронголи принял город и сжёг флот.

В городе начались беспорядки, и лаццарони начали убивать лиц, подозреваемых в республиканских симпатиях. В этих условиях, брошенная своим королём аристократия, чтобы избежать анархии, начала задумываться о провозглашении республики под французским протекторатом. 12 января 1799 года Пиньятелли подписал в Спаранизе капитуляцию перед генералом Ж. Шампионне. Когда новость о капитуляции перед французами достигла Неаполя и провинций, лаццарони восстали. Несмотря на плохое вооружение и низкую дисциплину, они оказывали ожесточённое сопротивление. Одновременно с ними за оружие взялись и неаполитанские республиканцы. 20 января 1799 года республиканцы заняли крепость Сант-Эльмо и французы смогли войти в город. 23 января 1799 года французская армия под командованием генерала Шампионне вошла в Неаполь. В этом конфликте потери составили: 8000 неаполитанцев и 1000 французов.

Шампионне объявил королевскую власть упразднённой и провозгласил Партенопейскую республику. 24 января было сформировано правительство республики под руководством Карло Лауберга, которое состояло из 21 члена, и законодательный корпус.

Республика опиралась на силу французской армии. Новое правительство из-за постоянных требований генералом Шампионне денег вскоре столкнулось с финансовыми трудностями, оно не сумело организовать собственную армию, а его попытки «демократизации» провинции не увенчались успехом.

Между тем сбежавшие в Палермо роялисты направили богатого и влиятельного кардинала Фабрицио Руффо в Калабрию организовать контрреволюцию. Ему сопутствовал успех, и со своей недисциплинированной, но многочисленной «Армией веры» (Esercito Криштиану делла Санта Феде), состоявшей из разбойников, осуждённых, крестьян и солдат, он двинулся к Неаполю. Поход его армии сопровождался грабежами, поджогами и массовыми убийствами. Одновременно английская эскадра подошла к Неаполю и захватила остров Прочида, но после нескольких столкновений с республиканским флотом под командованием Франческо Караччиоло (англ.), была отозвана обратно в Палермо, где ожидалось нападение франко-испанского флота.

25 апреля был принят Закон об отмене феодальных прав, однако дни республики были уже сочтены.

После разгрома в Северной Италии от русско-австрийских войск, в начале мая французские войска покинули республику. 5 мая Руффо, при поддержке средиземноморской эскадры адмирала Ушакова, двинулся на столицу, откуда французы, за исключением небольшого отряда, ушли. Разрозненные республиканские отряды были разбиты, держались только Неаполь и Пескара.

13 июня 1799 года Руффо и его войска вместе с русским отрядом под командой капитан-лейтенанта Григория Белли достигли Неаполя, и после отчаянной битвы на Понте делла Маддалена, вошли в город. В течение недели его войска грабили и убивали население города. Однако роялисты не смогли установить полный контроль над городом — остатки французских и республиканских войск продолжали удерживать крепости Сант-Эльмо, Кастель-Нуово и Кастель-дель-Ово, в то же время франко-испанский флот в любой момент мог прийти в гавань Неаполя.

Руффо, несмотря на указания королевы не вести переговоры с повстанцами, начал их и пришёл к соглашению с республиканцами по их эвакуации из замков. По условиям капитуляции защитники замков могли свободно оставаться в Неаполе или беспрепятственно отплыть в Тулон. 21 июня республиканцы капитулировали. Партенопейская республика прекратила своё существование.

Условия капитуляции, гарантировавшие амнистию сторонникам республики, не были исполнены: адмирал Нельсон, 24 июня вошедший в гавань Неаполя, объявил, что договоры с мятежниками недействительны. Руффо с негодованием заявил, что под договором стоит не только его подпись, но и подписи русского и турецкого комендантов, а также британского капитана Эдварда Фута (англ.), и в случае отказа Нельсона признать капитуляцию он не окажет ему помощи в захвате замков. 26 июня Нельсон изменил своё решение и уполномочил Уильяма Гамильтона, британского посла, уведомить кардинала, что он не будет делать ничего, чтобы разорвать перемирие. В то же время капитан Белли заверил республиканцев, что Нельсон не будет мешать их эвакуации. Хотя эти гарантии и были сомнительны, республиканцы были удовлетворены и начали погрузку на приготовленные для их эвакуации суда. Но 28 июня Нельсон получил депешу из Палермо, подчиняясь которой, он захватил суда республиканцев и арестовал их.

8 июля король Фердинанд прибыл из Палермо и начал расправу над республиканцами. 99 человек, среди них адмирал Ф. Караччиоло, Ф. М. Пагано и В. Руссо были казнены. Более 500 человек были заключены в тюрьму, и около 350 депортированы или сосланы.

Литература

• Acton, Harold. The Bourbons of Naples (1731—1825) (2009)
• Davis, John. Naples and Napoleon: Southern Italy and the European Revolutions, 1780—1860 (Oxford University Press, 2006. ISBN 9780198207559)
• Gregory, Desmond. Napoleon’s Italy (2001)

Отрывок, характеризующий Партенопейская республика

Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.



Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.

Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.