Повесть о приключениях Артура Гордона Пима

«Повествова́ние Арту́ра Го́рдона Пи́ма из Нанта́кета» (The Narrative of Arthur Gordon Pym of Nantucket, в русском переводе — «По́весть о приключе́ниях Арту́ра Го́рдона Пи́ма») — единственный оконченный роман Эдгара По (1838). Считается одним из самых спорных и загадочных его произведений.

«Повесть» отличается рыхлой структурой и распадается на две неравные части, первая из которых описывает события довольно правдоподобные, а вторая — фантастические. Рассказ (который По пытался выдать за подлинные записки, и не совсем безуспешно) ведётся от имени молодого жителя Нантакета по имени Артур Гордон Пим, который путешествовал по южным морям.

Сюжет

Спрятавшись вместе со своей собакой на отходящем из гавани Нантакета бриге «Грампус», юный искатель приключений вынужден день за днём проводить в кромешной темноте тесного трюма, так что его разум оказывается на грани помешательства. Собака приносит ему записку товарища, на которой с большим трудом он различает нацарапанные кровью слова: «Хочешь жить, не выходи из убежища».

Как выясняется, на борту взбунтовались матросы. По договорённости со своим другом Пим неожиданно является перед мятежниками под видом привидения покойного моряка и, воспользовавшись их замешательством, перехватывает инициативу вместе с союзниками из числа команды. После жестокой резни на корабле в живых остаются четверо, запасы провизии во время шторма смывает в океан, мимо проплывает корабль с разбросанными по палубе трупами. Для выживания в открытом море Пим со спутниками вынуждены предаваться каннибализму. В конце концов Пим с товарищем оказываются на перевернувшемся судне в окружении голодных акул.

В этом, казалось бы, безнадёжном положении их неожиданно подбирает судно из Ливерпуля, следующее на юг. Преодолев ледяные препятствия, они попадают в необычайно тёплые края поблизости от южного полюса. Там они высаживаются на остров, где живут аборигены настолько чёрные, что даже зубы у них чёрного цвета, а белого цвета они не знают вовсе. При виде зеркал дикари имеют свойство падать ниц и лежать без движения, закрыв лицо руками.

После того, как все белые на корабле становятся жертвами кровожадных туземцев, Пим со своим спутником прячется в горах на острове, потом, улучив момент, угоняет у дикарей пирогу и вместе с пленённым туземцем держит путь на юг по млечным волнам. С каждым днём становится жарче, вместо дождя с неба падает «тончайшая белая пыль» вроде пепла. Навстречу путникам «несутся огромные мертвенно-белые птицы».

Мы мчимся прямо в обволакивающую мир белизну, перед нами разверзается бездна, будто приглашая нас в свои объятья. И в этот момент нам преграждает путь поднявшаяся из моря высокая, гораздо выше любого обитателя нашей планеты, человеческая фигура в саване. И кожа её белее белого.

На этом обрываются ежедневные записи Артура Гордона Пима. В кратком послесловии издатель даёт толкование знаков, обнаруженных Пимом на стенах лабиринта на острове чернозубых людей. По его мнению, эти знаки образуют «эфиопский глагольный корень быть чёрным», «арабский глагольный корень быть белым» и древнеегипетское слово «область юга».

Толкования

На протяжении XIX века единственный роман По считался его безусловной неудачей и переиздавался только в полных собраниях сочинений (да и то без заключительных строк о фигуре в саване). Критики вроде Уоллеса указывали на несовместимость описанных в книге событий с научными данными. Сам По обмолвился о романе лишь однажды, назвав его в частной переписке «преглупой книгой». Не исключено, что во время написания повести он находился под влиянием учения Джона Симмса о Полой Земле.

Во Франции читатели были меньше озабочены неправдоподобием рассказа, чем на родине автора. Здесь у «Повести…» нашлись свои почитатели — как, например, переведший её на французский язык Шарль Бодлер и фантаст Жюль Верн, опубликовавший в 1897 г. продолжение «Повести…» под названием «Ледяной сфинкс». В 1899 году американский писатель Чарльз Ромин Дейк также опубликовал продолжение «Повести…», роман «Странное открытие». Высоко отзывался о книге По и другой зачинатель фантастики, Герберт Уэллс, а Говард Лавкрафт насытил аллюзиями к приключениям Пима свою антарктическую повесть «Хребты Безумия» (1931).

Общая же переоценка значения «Повести…» в наследии По и в истории американской литературы наметилась в середине XX века. Критики стали обращать внимание на спиралевидную структуру повествования, которой присущ ритм повторений, сходный с набеганием морских волн. Хорхе Луис Борхес считал повествование Пима лучшим из всего, написанного По. Подобно «Случаю на мосту через Совиный ручей» Амброза Бирса и рассказу Борхеса «Юг», в путешествии Пима по белому океану можно видеть метафору посмертного угасания сознания рассказчика (или путешествия души к создателю) — если принять тезис о том, что Пим в действительности никуда не сбежал, а погиб при нападении враждебно настроенных негров.

Попытки истолкования романа и его загадочного финала наталкиваются на проблему символизма белого цвета. С ней созвучна глава «Моби Дика» о мистической белизне белого кита: из всех земных цветов только белый — цвет пустоты и небытия — вызывает безотчётный, сверхъестественный ужас. Современные афроамериканские комментаторы во главе с нобелевской лауреаткой Тони Моррисон видят в цветовом символизме По не более, чем отражение его расовых предрассудков, однако существуют и более изощрённые толкования (метафизический ужас автора вызывает белизна чистого листа бумаги).

В России

Впервые на русском языке роман был опубликован в журнале Достоевского «Время» в 1861 году в переводе Егора Моллера. В последующие 50 лет появилось ещё 6 переводов, в том числе Михаила Энгельгардта и Константина Бальмонта. Перевод Бальмонта перепечатывается и в наши дни наряду с современным переводом Георгия Злобина. «Повесть…» является подтекстом фантастического романа Бориса Садовского «Приключения Карла Вебера», где также описана экспедиция к Южному полюсу.

Источник

• Ronald Clark Harvey. The Critical History of Edgar Allan Poe’s The Narrative of Arthur Gordon Pym: [books.google.com/books?id=HzWKNf8Lzu8C A Dialogue with Unreason]. Routledge, 1998.

Ссылки

• [lib.ru/INOFANT/POE/arthur.txt Повесть в русском переводе]

Отрывок, характеризующий Повесть о приключениях Артура Гордона Пима

В назначенный час, напудренный и выбритый, князь вышел в столовую, где ожидала его невестка, княжна Марья, m lle Бурьен и архитектор князя, по странной прихоти его допускаемый к столу, хотя по своему положению незначительный человек этот никак не мог рассчитывать на такую честь. Князь, твердо державшийся в жизни различия состояний и редко допускавший к столу даже важных губернских чиновников, вдруг на архитекторе Михайле Ивановиче, сморкавшемся в углу в клетчатый платок, доказывал, что все люди равны, и не раз внушал своей дочери, что Михайла Иванович ничем не хуже нас с тобой. За столом князь чаще всего обращался к бессловесному Михайле Ивановичу.
В столовой, громадно высокой, как и все комнаты в доме, ожидали выхода князя домашние и официанты, стоявшие за каждым стулом; дворецкий, с салфеткой на руке, оглядывал сервировку, мигая лакеям и постоянно перебегая беспокойным взглядом от стенных часов к двери, из которой должен был появиться князь. Князь Андрей глядел на огромную, новую для него, золотую раму с изображением генеалогического дерева князей Болконских, висевшую напротив такой же громадной рамы с дурно сделанным (видимо, рукою домашнего живописца) изображением владетельного князя в короне, который должен был происходить от Рюрика и быть родоначальником рода Болконских. Князь Андрей смотрел на это генеалогическое дерево, покачивая головой, и посмеивался с тем видом, с каким смотрят на похожий до смешного портрет.
– Как я узнаю его всего тут! – сказал он княжне Марье, подошедшей к нему.
Княжна Марья с удивлением посмотрела на брата. Она не понимала, чему он улыбался. Всё сделанное ее отцом возбуждало в ней благоговение, которое не подлежало обсуждению.
– У каждого своя Ахиллесова пятка, – продолжал князь Андрей. – С его огромным умом donner dans ce ridicule! [поддаваться этой мелочности!]
Княжна Марья не могла понять смелости суждений своего брата и готовилась возражать ему, как послышались из кабинета ожидаемые шаги: князь входил быстро, весело, как он и всегда ходил, как будто умышленно своими торопливыми манерами представляя противоположность строгому порядку дома.
В то же мгновение большие часы пробили два, и тонким голоском отозвались в гостиной другие. Князь остановился; из под висячих густых бровей оживленные, блестящие, строгие глаза оглядели всех и остановились на молодой княгине. Молодая княгиня испытывала в то время то чувство, какое испытывают придворные на царском выходе, то чувство страха и почтения, которое возбуждал этот старик во всех приближенных. Он погладил княгиню по голове и потом неловким движением потрепал ее по затылку.
– Я рад, я рад, – проговорил он и, пристально еще взглянув ей в глаза, быстро отошел и сел на свое место. – Садитесь, садитесь! Михаил Иванович, садитесь.
Он указал невестке место подле себя. Официант отодвинул для нее стул.
– Го, го! – сказал старик, оглядывая ее округленную талию. – Поторопилась, нехорошо!
Он засмеялся сухо, холодно, неприятно, как он всегда смеялся, одним ртом, а не глазами.
– Ходить надо, ходить, как можно больше, как можно больше, – сказал он.
Маленькая княгиня не слыхала или не хотела слышать его слов. Она молчала и казалась смущенною. Князь спросил ее об отце, и княгиня заговорила и улыбнулась. Он спросил ее об общих знакомых: княгиня еще более оживилась и стала рассказывать, передавая князю поклоны и городские сплетни.
– La comtesse Apraksine, la pauvre, a perdu son Mariei, et elle a pleure les larmes de ses yeux, [Княгиня Апраксина, бедняжка, потеряла своего мужа и выплакала все глаза свои,] – говорила она, всё более и более оживляясь.
По мере того как она оживлялась, князь всё строже и строже смотрел на нее и вдруг, как будто достаточно изучив ее и составив себе ясное о ней понятие, отвернулся от нее и обратился к Михайлу Ивановичу.
– Ну, что, Михайла Иванович, Буонапарте то нашему плохо приходится. Как мне князь Андрей (он всегда так называл сына в третьем лице) порассказал, какие на него силы собираются! А мы с вами всё его пустым человеком считали.
Михаил Иванович, решительно не знавший, когда это мы с вами говорили такие слова о Бонапарте, но понимавший, что он был нужен для вступления в любимый разговор, удивленно взглянул на молодого князя, сам не зная, что из этого выйдет.
– Он у меня тактик великий! – сказал князь сыну, указывая на архитектора.
И разговор зашел опять о войне, о Бонапарте и нынешних генералах и государственных людях. Старый князь, казалось, был убежден не только в том, что все теперешние деятели были мальчишки, не смыслившие и азбуки военного и государственного дела, и что Бонапарте был ничтожный французишка, имевший успех только потому, что уже не было Потемкиных и Суворовых противопоставить ему; но он был убежден даже, что никаких политических затруднений не было в Европе, не было и войны, а была какая то кукольная комедия, в которую играли нынешние люди, притворяясь, что делают дело. Князь Андрей весело выдерживал насмешки отца над новыми людьми и с видимою радостью вызывал отца на разговор и слушал его.
– Всё кажется хорошим, что было прежде, – сказал он, – а разве тот же Суворов не попался в ловушку, которую ему поставил Моро, и не умел из нее выпутаться?
– Это кто тебе сказал? Кто сказал? – крикнул князь. – Суворов! – И он отбросил тарелку, которую живо подхватил Тихон. – Суворов!… Подумавши, князь Андрей. Два: Фридрих и Суворов… Моро! Моро был бы в плену, коли бы у Суворова руки свободны были; а у него на руках сидели хофс кригс вурст шнапс рат. Ему чорт не рад. Вот пойдете, эти хофс кригс вурст раты узнаете! Суворов с ними не сладил, так уж где ж Михайле Кутузову сладить? Нет, дружок, – продолжал он, – вам с своими генералами против Бонапарте не обойтись; надо французов взять, чтобы своя своих не познаша и своя своих побиваша. Немца Палена в Новый Йорк, в Америку, за французом Моро послали, – сказал он, намекая на приглашение, которое в этом году было сделано Моро вступить в русскую службу. – Чудеса!… Что Потемкины, Суворовы, Орловы разве немцы были? Нет, брат, либо там вы все с ума сошли, либо я из ума выжил. Дай вам Бог, а мы посмотрим. Бонапарте у них стал полководец великий! Гм!…
– Я ничего не говорю, чтобы все распоряжения были хороши, – сказал князь Андрей, – только я не могу понять, как вы можете так судить о Бонапарте. Смейтесь, как хотите, а Бонапарте всё таки великий полководец!
– Михайла Иванович! – закричал старый князь архитектору, который, занявшись жарким, надеялся, что про него забыли. – Я вам говорил, что Бонапарте великий тактик? Вон и он говорит.