Прибавочный труд

Прибавочный труд — концепция, которую использовал Карл Маркс в своей критике политической экономии.

Впервые термин был введен в книге Маркса «Нищета философии», написанной как критика книги Прудона «Система экономических противоречий, или философия нищеты» (The System of Economic Contradictions, or The Philosophy of Poverty, 1847 год).

Под понятием прибавочного труда подразумевается труд, затраченный сверх «необходимого труда» — труда, требуемого для производства средств существования рабочего. Согласно марксистской политической экономии прибавочный труд может быть назван неоплачиваемым трудом и рассматривается как основной источник капиталистической прибыли.

Источник прибавочного труда

Маркс объясняет природу прибавочного труда следующим образом:

«Лишь тогда, когда люди своим трудом уже выбились из первоначального животного состояния, когда, следовательно, сам их труд уже до известной степени стал общественным, — лишь тогда возникают отношения, при которых прибавочный труд одного человека становится условием существования другого. На начальных ступенях культуры производительные силы труда ничтожны, но таковы же и потребности, развивающиеся вместе со средствами их удовлетворения и в непосредственной зависимости от развития этих последних. Далее, на указанных первых ступенях относительная величина тех частей общества, которые живут чужим трудом, ничтожно мала по сравнению с массой непосредственных производителей. С ростом общественной производительной силы труда эти части возрастают абсолютно и относительно. Впрочем, капиталистические отношения возникают на экономической почве, представляющей собой продукт длительного процесса развития. Наличная производительность труда, из которой капитал исходит как из своей основы, есть не дар природы, а дар истории, охватывающей тысячи веков».

Историческое возникновение прибавочного труда, согласно Марксу, тесно связано с развитием торговли и зарождением общества, разделенного на социальные классы. Как только появляется возможность постоянного производства прибавочного продукта, встаёт морально-политический вопрос, как следует его распределять, и на благо кого будет затрачен прибавочный труд. Сильные подчиняют слабых, и, таким образом, социальная элита получает возможность жить за счет чужого труда, осуществляя контроль над работающим населением, его прибавочным трудом, а также создаваемым им прибавочным продуктом.

Труд, достаточно производительный для того, чтобы являть прибавочный труд, в денежной экономике является материальным основанием для присвоения прибавочной стоимости — результата этого труда. Как именно будет выглядеть и происходить это присвоение зависит от господствующих производственных отношений в обществе и соотношения сил между социальными классами.

По Марксу истоки капитала кроются в коммерческой деятельности, состоящей в купле ради продажи, кругообороте Д — Т — Д, именуемом «всеобщая формула капитала», целью которого является выручить из этого обращения прибавочную стоимость. Однако на начальных стадиях истории это никаким образом не затрагивало капиталистический способ производства, наоборот, торговые суда служили посредниками между некапиталистическими производителями. В течение продолжительного исторического пути старые способы извлечения прибавочного труда постепенно заменились коммерческими формами эксплуатации.

Прибавочный труд и эксплуатация

Эксплуатация возникает там, где присваиваемый прибавочный труд — будь то в форме прибавочной стоимости, прибавочного продукта или непосредственно прибавочного труда — отличается от превращенного прибавочного труда. Но как только появляются попытки заставить рабочих трудиться больше, тут же возникает сопротивление такой эксплуатации: забастовки, кампании профессиональных союзов, отказ от выполнения заданий, не предусмотренных по контракту, угрозы покинуть рабочее место и т. д. Решающими пунктами в определении общего затраченного прибавочного труда являются:

• Продолжительность рабочего дня (и недели) или, иными словами, общее количество времени сверхурочной работы
• Интенсивность труда
• Производительность труда (зависит также от используемых технологий)
• Прожиточный минимум для рабочих
• Сильные и слабые стороны нанимателей и рабочих
• Уровень безработицы и количество незанятых рабочих мест

В первом томе «Капитала» Маркс изображает борьбу за рабочее время как ядро классового конфликта в капитализме. Однако, вопреки мнению многих марксистов, сам Маркс никогда не считал эксплуатацию в момент производства единственным существующим видом эксплуатации.

Прибавочный труд и неэквивалентный обмен

Маркс признавал, что прибавочный труд может быть присвоен не только непосредственно в процессе производства владельцами предприятия, но также в процессе торговли. В наши дни это явление носит название неэквивалентный обмен. Так, Маркс пишет:

«Исходя из возможности того, что прибыль может оказаться ниже прибавочной стоимости, капитал, стало быть, можно обменять с получением прибыли, не реализовав его по прямому назначению. Значит, не только единичные капиталисты, но и целые нации могут непрерывно совершать обмен друг с другом, более того, обмениваться бесконечно, но необязательно получая взамен равнозначное количество. Одна нация может беспрерывно присваивать себе прибавочный труд другой, ничего не возвращая обратно.».

В этом случае, бóльшее количество труда обменивается на меньшее количество труда, а большая стоимость — на меньшую, поскольку у одних рыночные позиции сильнее, в то время как у других — слабее. В «Капитале» Маркс предполагал равновесный обмен, то есть равенство спроса и предложения. Он аргументировал это тем, что, даже если предположить отсутствие неэквивалентного обмена в торговле при существовании рыночного равновесия, эксплуатация, тем не менее, будет существовать при капиталистических производственных отношениях, поскольку стоимость продукции, созданной рабочей силой, превышает стоимость самой рабочей силы. В то же время Маркс никогда не дополнял свой анализ исследованием мирового рынка.

В реальном мире, утверждают экономисты-марксисты, такие как, например, Самир Амин, неэквивалентный обмен, выраженный неявно как перенос ценности с одного место на другое через процесс торговли, можно наблюдать в любое время. Так, чем более «глобализированной» становится торговля, тем большее значение приобретает посредничество между потребителями и производителями. В результате, посредники присваивают львиную долю итоговой стоимости продукта, в то время как непосредственные производители должны довольствоваться лишь малой её частью.

Самым значительным неэквивалентным обменом в современной мировой экономике считается обмен сельскохозяйственных товаров на промышленные, то есть условия торговли, выгодные для обмена промышленных благ и невыгодные для обмена сельскохозяйственных. Как заметил Рауль Пребиш, это часто приводит к тому, что приходится производить всё больше и больше сельскохозяйственной продукции и продавать её, чтобы купить определенное количество промышленных товаров. Этот вопрос стал темой для горячих споров на последнем съезде ВТО.

Явление несправедливого или неэквивалентного обмена не предполагает наличия не только капиталистического способа производства, но и даже денег. Оно предполагает лишь то, что неэквивалентные стоимости обмениваются, и такая ситуация случалась не раз на пути всей истории человеческих торговых отношений.

Прибавочный труд в капиталистическом обществе

В феодальном обществе зачастую было чётко определено, сколько дней в неделю крепостной или крестьянин работает на себя (необходимый труд), а сколько — на своего господина (прибавочный труд). Насчёт этого важного различия между барщинным и капиталистическим хозяйством Ленин пишет следующее:

«Необходимый и прибавочный труд (то есть труд, оплачивающий содержание рабочего, и труд, дающий неоплаченную прибавочную стоимость капиталисту) соединены вместе в один процесс труда на фабрике, в один фабричный рабочий день и т. д. Иначе обстоит дело в барщинном хозяйстве. Необходимый и прибавочный труд есть и здесь, как есть он и в рабском хозяйстве. Но эти оба вида труда разделены во времени и в пространстве. Крепостной крестьянин три дня работает на барина, три дня на себя. На барина он работает на помещичьей земле или над помещичьим хлебом. На себя он работает на надельной земле, добывая сам для себя и для своей семьи тот хлеб, который необходим на содержание рабочей силы для помещика».

Однако при капитализме различие между необходимым и прибавочным трудом носит замаскированный, завуалированный характер, что связано с вовлечением в рыночные отношения. Многие люди являются действительно свободными агентами, имея возможность покупать или продавать труд на основе большего или меньшего доступа к рынку, а также имеют равные шансы улучшить своё положение в конкуренции с остальными. Однако владельцы солидных собственных средств входят на рынок с преимуществом по сравнению с неимущими людьми, которым не остаётся ничего, кроме как продавать свой труд, чтобы выжить. Это даёт собственникам власть над прибавочным трудом остальных. Когда уже подписан трудовой договор, кажется, что труд рабочего оплачивается за проработанные им часы, но Маркс утверждает, что рабочий добавляет своим трудом стоимость, бóльшую размера его заработной платы: он создаёт прибавочный труд.

Нанимая сотрудника или сотрудницу, работодатель не только терпит убытки, связанные с выплатой заработной платы по количеству отработанных часов, но также получает выгоду в размере прибавочной стоимости, которую создаёт рабочий (продукта прибавочного труда), большую затрат на наём рабочего. Эта выгода, по утверждению Маркса, отражается в виде валовой прибыли после вычета издержек, но единственным доказательством того, что она является результатом прибавочного труда, является тот факт, что стоимость произведенной продукции выше, чем стоимость необходимого труда и использованных для производства сырья и материалов. Экономическая связь между необходимым и прибавочным трудом с этого момента становится неявной, а деление доходов на заработную плату, прибыль и налоги становится исключительно вопросом распределения. Предсказать теоретически, как именно была порождена данная ценность можно совершенно различными способами.

Значение прибавочного труда для современного общества

В третьем томе «Капитала» Маркс обращает внимание на центральную роль, которую выполняет прибавочный труд:

«Та специфическая экономическая форма, в которой неоплаченный прибавочный труд выкачивается из непосредственных производителей, определяет отношение господства и порабощения, каким оно вырастает непосредственно из самого производства, и, в свою очередь, оказывает на последнее определяющее обратное воздействие. А на этом основана вся структура экономического строя, вырастающего из самых отношений производства, и вместе с тем его специфическая политическая структура. Непосредственное отношение собственников условий производства к непосредственным производителям — отношение, всякая данная форма которого каждый раз естественно соответствует определённой ступени развития способа труда, а потому и общественной производительной силе последнего, — вот в чём мы всегда раскрываем самую глубокую тайну, скрытую основу всего общественного строя, а следовательно, и политической формы отношений суверенитета и зависимости, короче, всякой данной специфической формы государства. Это не препятствует тому, что один и тот же экономический базис — один и тот же со стороны основных условий — благодаря бесконечно разнообразным эмпирическим обстоятельствам, естественным условиям, расовым отношениям, действующим извне историческим влияниям и т. д. — может обнаруживать в своём проявлении бесконечные вариации и градации, которые возможно понять лишь при помощи анализа этих эмпирически данных обстоятельств.»

Это утверждение является основой марксистского исторического материализма в той мере, что точно определяет, о чем, в конце концов, классовые конфликты в гражданском обществе: об экономии времени, которая принуждает одних выполнять работу, прибыль от которой частично или полностью достанется кому-то другому, в то время как другие могут заняться своим досугом, что на самом деле зависит от усилий рабочего.

Для большей части человечества работа — абсолютная необходимость. В современном обществе, которое вводит ограничения на прибавочный труд различными способами, исправительные работы, рабство, повсеместное грубое обращение с рабочими и т. д. более неприемлемы, но продолжают встречаться. Также появилась легальная возможность обжаловать условия труда и уровень оклада в суде. Люди могут согласиться на различную степень эксплуатации своего труда.

См. также

• Производственные отношения
• Трудовая теория стоимости
• Капитализм
• Марксизм
• Прибавочный продукт
• Прибавочная стоимость
• Рабочая сила

Ссылки

• [www.esperanto.mv.ru/Marksismo/Kautsky_Ekonom/index.html Карл Каутский «Экономическое учение Карла Маркса»]
• [www.esperanto.mv.ru/Marksismo/Kapital1/index.html К. Маркс «Капитал». Том I]
• [www.esperanto.mv.ru/Marksismo/Kapital2/index.html К. Маркс «Капитал». Том II]
• [www.esperanto.mv.ru/Marksismo/Kapital3/index.html К. Маркс «Капитал». Том III]

Отрывок, характеризующий Прибавочный труд

Князь Андрей с сияющим, восторженным и обновленным к жизни лицом остановился перед Пьером и, не замечая его печального лица, с эгоизмом счастия улыбнулся ему.
– Ну, душа моя, – сказал он, – я вчера хотел сказать тебе и нынче за этим приехал к тебе. Никогда не испытывал ничего подобного. Я влюблен, мой друг.
Пьер вдруг тяжело вздохнул и повалился своим тяжелым телом на диван, подле князя Андрея.
– В Наташу Ростову, да? – сказал он.
– Да, да, в кого же? Никогда не поверил бы, но это чувство сильнее меня. Вчера я мучился, страдал, но и мученья этого я не отдам ни за что в мире. Я не жил прежде. Теперь только я живу, но я не могу жить без нее. Но может ли она любить меня?… Я стар для нее… Что ты не говоришь?…
– Я? Я? Что я говорил вам, – вдруг сказал Пьер, вставая и начиная ходить по комнате. – Я всегда это думал… Эта девушка такое сокровище, такое… Это редкая девушка… Милый друг, я вас прошу, вы не умствуйте, не сомневайтесь, женитесь, женитесь и женитесь… И я уверен, что счастливее вас не будет человека.
– Но она!
– Она любит вас.
– Не говори вздору… – сказал князь Андрей, улыбаясь и глядя в глаза Пьеру.
– Любит, я знаю, – сердито закричал Пьер.
– Нет, слушай, – сказал князь Андрей, останавливая его за руку. – Ты знаешь ли, в каком я положении? Мне нужно сказать все кому нибудь.
– Ну, ну, говорите, я очень рад, – говорил Пьер, и действительно лицо его изменилось, морщина разгладилась, и он радостно слушал князя Андрея. Князь Андрей казался и был совсем другим, новым человеком. Где была его тоска, его презрение к жизни, его разочарованность? Пьер был единственный человек, перед которым он решался высказаться; но зато он ему высказывал всё, что у него было на душе. То он легко и смело делал планы на продолжительное будущее, говорил о том, как он не может пожертвовать своим счастьем для каприза своего отца, как он заставит отца согласиться на этот брак и полюбить ее или обойдется без его согласия, то он удивлялся, как на что то странное, чуждое, от него независящее, на то чувство, которое владело им.
– Я бы не поверил тому, кто бы мне сказал, что я могу так любить, – говорил князь Андрей. – Это совсем не то чувство, которое было у меня прежде. Весь мир разделен для меня на две половины: одна – она и там всё счастье надежды, свет; другая половина – всё, где ее нет, там всё уныние и темнота…
– Темнота и мрак, – повторил Пьер, – да, да, я понимаю это.
– Я не могу не любить света, я не виноват в этом. И я очень счастлив. Ты понимаешь меня? Я знаю, что ты рад за меня.
– Да, да, – подтверждал Пьер, умиленными и грустными глазами глядя на своего друга. Чем светлее представлялась ему судьба князя Андрея, тем мрачнее представлялась своя собственная.


Для женитьбы нужно было согласие отца, и для этого на другой день князь Андрей уехал к отцу.
Отец с наружным спокойствием, но внутренней злобой принял сообщение сына. Он не мог понять того, чтобы кто нибудь хотел изменять жизнь, вносить в нее что нибудь новое, когда жизнь для него уже кончалась. – «Дали бы только дожить так, как я хочу, а потом бы делали, что хотели», говорил себе старик. С сыном однако он употребил ту дипломацию, которую он употреблял в важных случаях. Приняв спокойный тон, он обсудил всё дело.
Во первых, женитьба была не блестящая в отношении родства, богатства и знатности. Во вторых, князь Андрей был не первой молодости и слаб здоровьем (старик особенно налегал на это), а она была очень молода. В третьих, был сын, которого жалко было отдать девчонке. В четвертых, наконец, – сказал отец, насмешливо глядя на сына, – я тебя прошу, отложи дело на год, съезди за границу, полечись, сыщи, как ты и хочешь, немца, для князя Николая, и потом, ежели уж любовь, страсть, упрямство, что хочешь, так велики, тогда женись.
– И это последнее мое слово, знай, последнее… – кончил князь таким тоном, которым показывал, что ничто не заставит его изменить свое решение.
Князь Андрей ясно видел, что старик надеялся, что чувство его или его будущей невесты не выдержит испытания года, или что он сам, старый князь, умрет к этому времени, и решил исполнить волю отца: сделать предложение и отложить свадьбу на год.
Через три недели после своего последнего вечера у Ростовых, князь Андрей вернулся в Петербург.

На другой день после своего объяснения с матерью, Наташа ждала целый день Болконского, но он не приехал. На другой, на третий день было то же самое. Пьер также не приезжал, и Наташа, не зная того, что князь Андрей уехал к отцу, не могла себе объяснить его отсутствия.
Так прошли три недели. Наташа никуда не хотела выезжать и как тень, праздная и унылая, ходила по комнатам, вечером тайно от всех плакала и не являлась по вечерам к матери. Она беспрестанно краснела и раздражалась. Ей казалось, что все знают о ее разочаровании, смеются и жалеют о ней. При всей силе внутреннего горя, это тщеславное горе усиливало ее несчастие.
Однажды она пришла к графине, хотела что то сказать ей, и вдруг заплакала. Слезы ее были слезы обиженного ребенка, который сам не знает, за что он наказан.
Графиня стала успокоивать Наташу. Наташа, вслушивавшаяся сначала в слова матери, вдруг прервала ее:
– Перестаньте, мама, я и не думаю, и не хочу думать! Так, поездил и перестал, и перестал…
Голос ее задрожал, она чуть не заплакала, но оправилась и спокойно продолжала: – И совсем я не хочу выходить замуж. И я его боюсь; я теперь совсем, совсем, успокоилась…
На другой день после этого разговора Наташа надела то старое платье, которое было ей особенно известно за доставляемую им по утрам веселость, и с утра начала тот свой прежний образ жизни, от которого она отстала после бала. Она, напившись чаю, пошла в залу, которую она особенно любила за сильный резонанс, и начала петь свои солфеджи (упражнения пения). Окончив первый урок, она остановилась на середине залы и повторила одну музыкальную фразу, особенно понравившуюся ей. Она прислушалась радостно к той (как будто неожиданной для нее) прелести, с которой эти звуки переливаясь наполнили всю пустоту залы и медленно замерли, и ей вдруг стало весело. «Что об этом думать много и так хорошо», сказала она себе и стала взад и вперед ходить по зале, ступая не простыми шагами по звонкому паркету, но на всяком шагу переступая с каблучка (на ней были новые, любимые башмаки) на носок, и так же радостно, как и к звукам своего голоса прислушиваясь к этому мерному топоту каблучка и поскрипыванью носка. Проходя мимо зеркала, она заглянула в него. – «Вот она я!» как будто говорило выражение ее лица при виде себя. – «Ну, и хорошо. И никого мне не нужно».
Лакей хотел войти, чтобы убрать что то в зале, но она не пустила его, опять затворив за ним дверь, и продолжала свою прогулку. Она возвратилась в это утро опять к своему любимому состоянию любви к себе и восхищения перед собою. – «Что за прелесть эта Наташа!» сказала она опять про себя словами какого то третьего, собирательного, мужского лица. – «Хороша, голос, молода, и никому она не мешает, оставьте только ее в покое». Но сколько бы ни оставляли ее в покое, она уже не могла быть покойна и тотчас же почувствовала это.
В передней отворилась дверь подъезда, кто то спросил: дома ли? и послышались чьи то шаги. Наташа смотрелась в зеркало, но она не видала себя. Она слушала звуки в передней. Когда она увидала себя, лицо ее было бледно. Это был он. Она это верно знала, хотя чуть слышала звук его голоса из затворенных дверей.
Наташа, бледная и испуганная, вбежала в гостиную.
– Мама, Болконский приехал! – сказала она. – Мама, это ужасно, это несносно! – Я не хочу… мучиться! Что же мне делать?…
Еще графиня не успела ответить ей, как князь Андрей с тревожным и серьезным лицом вошел в гостиную. Как только он увидал Наташу, лицо его просияло. Он поцеловал руку графини и Наташи и сел подле дивана.
– Давно уже мы не имели удовольствия… – начала было графиня, но князь Андрей перебил ее, отвечая на ее вопрос и очевидно торопясь сказать то, что ему было нужно.
– Я не был у вас всё это время, потому что был у отца: мне нужно было переговорить с ним о весьма важном деле. Я вчера ночью только вернулся, – сказал он, взглянув на Наташу. – Мне нужно переговорить с вами, графиня, – прибавил он после минутного молчания.
Графиня, тяжело вздохнув, опустила глаза.
– Я к вашим услугам, – проговорила она.
Наташа знала, что ей надо уйти, но она не могла этого сделать: что то сжимало ей горло, и она неучтиво, прямо, открытыми глазами смотрела на князя Андрея.
«Сейчас? Сию минуту!… Нет, это не может быть!» думала она.
Он опять взглянул на нее, и этот взгляд убедил ее в том, что она не ошиблась. – Да, сейчас, сию минуту решалась ее судьба.
– Поди, Наташа, я позову тебя, – сказала графиня шопотом.
Наташа испуганными, умоляющими глазами взглянула на князя Андрея и на мать, и вышла.
– Я приехал, графиня, просить руки вашей дочери, – сказал князь Андрей. Лицо графини вспыхнуло, но она ничего не сказала.
– Ваше предложение… – степенно начала графиня. – Он молчал, глядя ей в глаза. – Ваше предложение… (она сконфузилась) нам приятно, и… я принимаю ваше предложение, я рада. И муж мой… я надеюсь… но от нее самой будет зависеть…
– Я скажу ей тогда, когда буду иметь ваше согласие… даете ли вы мне его? – сказал князь Андрей.
– Да, – сказала графиня и протянула ему руку и с смешанным чувством отчужденности и нежности прижалась губами к его лбу, когда он наклонился над ее рукой. Она желала любить его, как сына; но чувствовала, что он был чужой и страшный для нее человек. – Я уверена, что мой муж будет согласен, – сказала графиня, – но ваш батюшка…
– Мой отец, которому я сообщил свои планы, непременным условием согласия положил то, чтобы свадьба была не раньше года. И это то я хотел сообщить вам, – сказал князь Андрей.
– Правда, что Наташа еще молода, но так долго.
– Это не могло быть иначе, – со вздохом сказал князь Андрей.
– Я пошлю вам ее, – сказала графиня и вышла из комнаты.
– Господи, помилуй нас, – твердила она, отыскивая дочь. Соня сказала, что Наташа в спальне. Наташа сидела на своей кровати, бледная, с сухими глазами, смотрела на образа и, быстро крестясь, шептала что то. Увидав мать, она вскочила и бросилась к ней.
– Что? Мама?… Что?
– Поди, поди к нему. Он просит твоей руки, – сказала графиня холодно, как показалось Наташе… – Поди… поди, – проговорила мать с грустью и укоризной вслед убегавшей дочери, и тяжело вздохнула.
Наташа не помнила, как она вошла в гостиную. Войдя в дверь и увидав его, она остановилась. «Неужели этот чужой человек сделался теперь всё для меня?» спросила она себя и мгновенно ответила: «Да, всё: он один теперь дороже для меня всего на свете». Князь Андрей подошел к ней, опустив глаза.
– Я полюбил вас с той минуты, как увидал вас. Могу ли я надеяться?
Он взглянул на нее, и серьезная страстность выражения ее лица поразила его. Лицо ее говорило: «Зачем спрашивать? Зачем сомневаться в том, чего нельзя не знать? Зачем говорить, когда нельзя словами выразить того, что чувствуешь».
Она приблизилась к нему и остановилась. Он взял ее руку и поцеловал.
– Любите ли вы меня?
– Да, да, – как будто с досадой проговорила Наташа, громко вздохнула, другой раз, чаще и чаще, и зарыдала.
– Об чем? Что с вами?
– Ах, я так счастлива, – отвечала она, улыбнулась сквозь слезы, нагнулась ближе к нему, подумала секунду, как будто спрашивая себя, можно ли это, и поцеловала его.
Князь Андрей держал ее руки, смотрел ей в глаза, и не находил в своей душе прежней любви к ней. В душе его вдруг повернулось что то: не было прежней поэтической и таинственной прелести желания, а была жалость к ее женской и детской слабости, был страх перед ее преданностью и доверчивостью, тяжелое и вместе радостное сознание долга, навеки связавшего его с нею. Настоящее чувство, хотя и не было так светло и поэтично как прежнее, было серьезнее и сильнее.
– Сказала ли вам maman, что это не может быть раньше года? – сказал князь Андрей, продолжая глядеть в ее глаза. «Неужели это я, та девочка ребенок (все так говорили обо мне) думала Наташа, неужели я теперь с этой минуты жена , равная этого чужого, милого, умного человека, уважаемого даже отцом моим. Неужели это правда! неужели правда, что теперь уже нельзя шутить жизнию, теперь уж я большая, теперь уж лежит на мне ответственность за всякое мое дело и слово? Да, что он спросил у меня?»
– Нет, – отвечала она, но она не понимала того, что он спрашивал.
– Простите меня, – сказал князь Андрей, – но вы так молоды, а я уже так много испытал жизни. Мне страшно за вас. Вы не знаете себя.
Наташа с сосредоточенным вниманием слушала, стараясь понять смысл его слов и не понимала.
– Как ни тяжел мне будет этот год, отсрочивающий мое счастье, – продолжал князь Андрей, – в этот срок вы поверите себя. Я прошу вас через год сделать мое счастье; но вы свободны: помолвка наша останется тайной и, ежели вы убедились бы, что вы не любите меня, или полюбили бы… – сказал князь Андрей с неестественной улыбкой.
– Зачем вы это говорите? – перебила его Наташа. – Вы знаете, что с того самого дня, как вы в первый раз приехали в Отрадное, я полюбила вас, – сказала она, твердо уверенная, что она говорила правду.
– В год вы узнаете себя…
– Целый год! – вдруг сказала Наташа, теперь только поняв то, что свадьба отсрочена на год. – Да отчего ж год? Отчего ж год?… – Князь Андрей стал ей объяснять причины этой отсрочки. Наташа не слушала его.