Силла
| Королевство Силла | ||||
| 新羅(신라) | ||||
| царство | ||||
| ||||
|---|---|---|---|---|
 Силла в 576 году | ||||
| Столица | Кёнджу | |||
| Язык(и) | Силла (язык)/ Старо-корейский | |||
| Религия | Буддизм (в основном Махаяна) | |||
| Площадь | Судя по картине в левом углу
32 247.78.км² | |||
| Население | 12 987 317 (Было бы в наше время | |||
| Форма правления | Монархия | |||
| Ван,Тхэван, Исагым, Марипкан, Йован | ||||
| История | ||||
| - 57 до н.э. | Основание | |||
| - 530 | Принятие буддизма | |||
| - 551-585 | Завоевания Чинхына Великого | |||
| - 668-935 | Объединённое Силла | |||
| - 935 | Поглощено Корё | |||
Королевство Си́лла (кор. 신라 [ɕilːa]; 57 до н. э. — 935) — одно из Трёх корейских государств. Его история берёт начало в 57 году до н. э. Тогда оно было одним из королевств конфедерации Самхан. Силла последовательно захватило два других корейских государства, Пэкче в 660 году и Когурё в 668, после чего в исторических очерках появляется название Объединённое Силла. В конце первого тысячелетия Силла распалось на Поздние Три корейских государства, после чего вновь объединилось под именем Корё в 935 году.
Содержание
Название
Существует несколько транскрипций названия королевства, записанных на ханча: 斯盧 (사로, Саро), 斯羅 (사라, Сара), 徐那[伐] (서나[벌], Сона[боль]), 徐耶[伐] (서야[벌], Соя[бёль]), 徐羅[伐] (서라[벌], Сора[боль]), 徐伐 (서벌, Соболь). Во времена династии Вэй (220—266) называлось по-китайски Синьлу (新盧). В 503 году король Чиджын сделал официальным названием 新羅, которое в современном корейском языке произносится как «Силла» — 신라. Изначально слово означало «столица», хотя у историков и востоковедов существуют и другие версии на этот счёт.
История
Основание
Согласно средневековым корейским хроникам Силла было основано в районе современного Кёнджу Пак Хёккосе 57 году до н. э. Самое раннее упоминание об этой дате находится в «Самгук Саги», корейской летописи XII века. Современные востоковеды считают эту дату заниженной с целью попытки легитимации автором летописи Ким Бусиком захвата Корейского полуострова Силлой с помощью придания ему большей исторической значимости.
По легенде Хёккосе вылупился из яйца, а когда ему исполнилось 13 лет, 6 главных кланов конфедерации Чинхан посадили его на престол. В первое время управление королевством попеременно получали три сильнейших фамилии, Пак, Сок и Ким.
Китайские историки считали ванов Силлы потомками правителей Чинхана или Циньхана (秦韓). При этом существовали гипотезы, что циньханцы были потомками подданных, бежавших от империи Цинь (秦, тот же иероглиф), которых приютили Маханцы. Маханцы осуществляли политическое господство над ними. Это мнение китайские историки подтверждали тем, что циньханцы использовали много китайских слов. Циньханцы разделились сначала на 6 (что подтверждается корейскими источниками), а затем на 12 владений, включая Силлу. Была также гипотеза, что Силла была основана беженцами из северных областей после вторжения туда Гуаньцю Цзянь (ум. 255) генерала Вэй. После они сильно смешались с китайцами.
Ко второму веку Силла расположилось в юго-восточной части Корейского полуострова, распространив свою власть на соседние племена конфедерации Чинхан, однако до конца третьего века оно было, вероятно, не более чем городом-государством, входящим в состав федерации.
По китайским сведениям Силла вначале было зависимым от Пэкче. И даже вана Силлы считали выходцем из Пэкче. Во время одной из войн с Когурё силласцы отказались сражаться, восстали и постепенно обрели независимость и захватили соседнее владение Юйцзяло (于迦羅).
На западных границах в середине третьего века укрепило свою позиции Пэкче, захватившее слабый племенной союз Махан. На юго-западе расположилась Пёнхан и её преемник, Кая. В северной части полуострова доминировало разгромившее китайское сопротивление государство Когурё. Китайцы до начала VI века считали государство незначительным и не стремились установить дипломатические связи.
Расцвет королевства
Король Нэмуль (356—402) из клана Ким установил в государстве потомственную монархию, упразднив прежнюю систему, когда страной правили поочерёдно представители главных кланов. После этого титул главы государства стал называться «Марипкан» (от старокорейского «хан» или «кан» («правитель» или «великий»). Ранее этот титул носили правители южной Кореи, а сам титул, созвучный монгольскому хан, возможно является аргументом в пользу древнего языкового родства народов, говорящих на языках Алтайской языковой семьи. В 377 году Намуль установил дипломатические отношения с Китаем и Когурё.
Постоянные стычки с соседним Пэкче и японскими пиратами Вокоу вынудили Силла заключить военный договор с Когурё. Однако когда Когурё начало расширение территории на юг, переместив свою столицу в Пхеньян в 427 году, король Нульджи был вынужден войти в военный альянс уже с Пэкче.
К началу царствования короля Попхына (514—540) Силла было обособленным государством с превалирующим влиянием буддизма и своей собственной системой именования эпох. Силла поглотило племенное объединение Кая, аннексировав Кымгван Кая в 532 и завоевало Тэгая в 562, таким образом расширив свои границы до реки Нактонган.
Где-то в это время были установлены дипломатические отношения с Лян. В 522 году к императору У-ди прибыло совместное посольство из Силлы и Пэкче. Интересно, что правителем, направившим посольство, назван Му Тай (募泰).
Король Чинхын (540—576) серьёзно нарастил военную мощь королевства. В 553 году Силла с помощью Пэкче изгнало Когурё из района реки Ханган (Сеул) и получило стратегический контроль над регионом.
В 594 году правитель Силлы Чинпхён установил дипломатические отношения с Суй Вэнь-ди и был признан ваном Силлы, а также получил иные почётные титулы, которые определяли его статус в отношениях с китайским императором. С 605 года регулярно присылали небольшую дань императору.
Объединённое Силла
В VII веке (около 621—624) Силла вошло в военный альянс с китайской династией Тан. В 643 году Ли Шиминь принял силлаского посла для обсуждения союза против Пэкче и Когурё, но определённого ответа не добился. В 645 году царица Сондок собиралась выставить 50 000 против Когурё для помощи танскому императору, но отправилось 30 тысяч. Пэкчесцы напали и захватили 7 крепостей на западе страны. В 655 войска Когурё, Пэкче, Мукри напали на северную границу Силлы и взяли 33 крепости. Тяжёлое положение Силлы ускорило принятие решения отправить против Пэкче танские войска под командованием Су Динфана и Чэн Мичженя.
В 660 году, при короле Муйоле (654—661) Силла захватило Пэкче, а в 668 при короле Мунму (наследнике короля Муйоля) под руководством знаменитого воеводы Ким Ю Сина Силла завоевало также и Когурё. Союз Тан-Силла рухнул в 674 году, когда выяснилось, что ван Силлы собирает население Когурё и настраивает его против танских войск, а также занимает земли Пэкче. Император объявил вана Мунму низложенным, нашли князя Ким Инмуна и провозгласили его ваном Силлы. Против Силлы было отправлено войско Лю Женьгуя. Начались Силла-танские войны, продлившиеся 10 лет и положившие конец экспансии Тан на полуострове и образованию Объединённого Силла. С 676 года по 841 год Тан и Силла находились в мире и вели оживлённый культурный обмен.
Однако северная часть Когурё осталась непокорённой, впоследствии здесь возникло первое маньчжурское королевство Бохай.
Политическое устройство
Начиная по крайней мере с VI века, когда в Силле полностью сформировалась законодательная и правительственная система, социальный статус чиновников и их продвижение по иерархической лестнице диктовалось уникальной системой кольпхум (골품제도). Эта система жёстко указывала стиль одежды, размер дома и разрешённый ранг женитьбы.
В Силле было два королевских ранга: «святая кость» («сонголь» 성골 聖骨) и «истинная кость» («чинголь» 진골 眞骨). До воцарения короля Муйоля придворная аристократия была поделена на эти ранги. Это разделение закончилось во время правления королевы Чиндок, последней представительницы «святой кости»,[1] умершей в 654 году. Число аристократов «святой кости» сильно уменьшилось, так как по наследству этот ранг передавался только если оба родителя были «святой кости», тогда как дети родителей «святой» и «истинной кости» получали ранг «истинной кости». До этого монарх женился только на представительнице «святой кости», а из «истинной кости» брал наложниц.
Последующее объединение Силла корейских земель повлекло за собой адаптацию китайских моделей управления, более эффективных для администрирования больших территорий. В это время усиливаются позиции буддизма. Другим примечательным процессом этой эпохи стало нарастающее напряжение между монархами и аристократией.
Из китайских источников известны ранги чиновников, названия даются в китайском прочтении: цзыбиханьчжи (子賁旱支), иханьчжи (壹旱支), циханьчжи (齊旱支), еханьчжи (謁旱支), ицзичжи (壹吉支), цибэйханьчжи (奇貝旱支).
По корейским сведениям[2] чиновничество было образовано в 32 году (на самом деле позднее) и разделено на 17 рангов: 1. Ибольчхан. Наследственная должность. Содержит 3000 рабов, столько же воинов, рабов и лошадей. 2. Икчхочхан. 3. Чапчхан. 4. Пхачжинхан. 5. Тэачхан. 6. Ачхан. 7. Ильгильчхан. 8. Сачхан. 9. Кыппольчхан 10. Тэнама 11. Нама 12. Тэса 13. Соса 14. Кильса 15. Тэо 16. Соо 17. Чови.
Чиновников отличает белая одежда. Высшие должности занимают представители знати. Младшие чины при докладе старшим должны выражать единомыслие, иначе делу нельзя давать ход.
Кроме того были уездные и областные начальники.
Административное устройство
Китайские историки в 522 получили от послов сведения, что в Силле есть города со стенами, на языке Силлы «цзяньмоуло» (健牟羅), такие города называются «чжопин» (啄評), а поселения без стен «илэй» (邑勒). В Силле было 6 чжопинов и 52 илэев, то есть 6 областей и 52 уезда. Столица обнесена стенами, содержит гарнизон 3000 человек.
Хозяйство
Земля богатая, хорошо растут основные культуры (рис, ячмень, бобы, просо, пшеница). Выращивают много тутовых деревьев и конопли. Производят хорошие шёлковые ткани и холсты. В хозяйстве используют быков и лошадей[3]. Овец не держат, ослов мало. Лошади хорошего роста, но с плохим ходом. Земли очень плодородны. Знают земледелие на сухих и заливных полях. Скот пасут на островах у побережья. По надобности убивают его из луков. Населению дают просо и рис из казны в долг. Неплательщиков обращают в невольников.
Культура
Столицей Силла был город Кёнджу или Цзинчен (金城). Город был 8 ли в окружности. Здесь находится большое количество захоронений времён Силла. Эти гробницы имеют форму каменной ёмкости, окружённой невысоким земляным валом. В них можно найти большое количество разнообразных предметов, относящихся к эпохе Силла. Историческая область района Кёнджу была включена в Список всемирного наследия ЮНЕСКО. Большая часть этой области входит в состав национального парка Кёнджу.
Одной из наиболее интересных находок археологов, относящихся к периоду Силла стал бронзовый колокол короля Сондока Великого. Астрономическая обсерватория Чхомсондэ возле Кёнджу является одной из старейших в Восточной Азии. Она была построена во время правления королевы Сондок (623—647).
В Силле процветала торговля. На рынках торговали только женщины. Мусульманские купцы приходили сюда по Великому Шёлковому Пути. О государстве оставили свои записи многие выдающиеся географы арабского мира, включая ибн Хукдадбиха, Аль-Масуди, Димашики, Аль-Нуваири, и Аль-Макризи.
Приносят жертвы горным духам. В Новый год духам солнца и луны. Китайские историки сохранили предание о живущих в Силле великанах: они как люди, но ростом около 30 чжанов (10 метров), у них острые зубы и когти, тело поросло чёрной шерстью. Они едят сырыми зверей и птиц, а иногда и людей. Жёны шьют им одежду. Они живут среди гор на несколько десятков ли вокруг. К ним одна дорога через ущелье, там построены железные ворота, которые охраняют 1000 силласких арбалетчиков.
Язык
Язык Силла был основан на диалекте Кёнджу. Некоторые учёные предполагают, что он развился в современный корейский язык. Эта точка зрения является одной из основных версий возникновения корейского языка. Китайские историки отмечали, что язык Силлы можно понять, если знать язык Пэкче.
Обычаи
Имело, по китайским представлениям, правильные отношения полов. Разрешаются браки между племянницами и дядьями (племянниками и тётками) и между двоюродными братьями и сёстрами. Головные уборы называют «ицзыли» (遺子禮), рубашки «юцзе» (尉解), штаны «кэбань» (柯半), сапоги «си» (洗). Предпочитают некрашенную, белую одежду. Женщины заплетают волосы в косу вокруг шеи и украшают лентами и жемчугом. Краской и белилами не пользуются. Мужчины стригутся коротко, смазывают волосы рисовым отваром и повязывают голову чёрным платком. Мужчины носят шерстяные штаны, женщины длинные халаты.
Зимой устраивают очаг посреди комнаты. Летом пищу хранят в ледниках.
На свадьбе пируют смотря по достатку. Невеста в первый вечер брака кланяется родителям жениха и старшему деверю.
Манеры и приветствия, как у жителей Когурё. При встрече преклоняют колена, выражают почтение, дотронувшись до земли. Простолюдины не пользуются фамилиями, только именами.
Письменности не знают, но пользуются деревянными табличками для удостоверений.[3]. Позже заимствовали китайскую письменность.
В первый день каждого месяца поздравляют друг друга. Ван устраивает пир и награждает чиновников. В этот день поклоняются солнечному и лунному божеству. В 15 день восьмого месяца (по китайскому календарю) веселятся, стреляют из луков, дарят лошадей и ткани.
Важные дела решают по совету чиновников.
Хоронят в гробу в могиле, насыпают холмик. Соблюдают годичный траур при смерти царя, родителей, жены, ребёнка.
Буддизм
Археологи находят большое количество следов широкого распространения буддизма и его влияния на жизнь в Силла. Буддистскими монахами было сделано множество статуй и других предметов из камня. Большое количество этих предметов сохранилось в окрестности горы Намсан[en].
Буддизм в Силла процветал, получая поддержку государственной власти. Было построено большое количество храмов и пагод, включая знаменитые Хванёнса, Пульгукса и Соккурам.
- Korea south silla bell.jpg
Бронзовый колокол короля Сондока Великого
- Korea south silla pagoda.jpg
Каменная пагода на горе Намсан возле Кёнджу
- Korea south silla stone buddha.jpg
Будда, высеченный в камне (гора Намсан возле Кёнджу)
- Buddhistswastika.jpg
Буддистский храм в Кёнджу
Войско
Армия устроена по китайскому образцу. Здоровых и сильных зачисляют в войско. Используют систему сигнальных огней и военных лагерей для защиты границ.
См. также
Напишите отзыв о статье "Силла"
Примечания
Ссылки
- [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/China/Bicurin/Sobr_sved_o_narodach/Tom_II/frametext4.htm Бичурин. «Собрание сведений…»]
- [gyeongju.museum.go.kr/ Государственный музей Кёнджу] (англ.)
- [koreamuseum.ru/samgukmunhwa.html Культурные особенности Силла, Пэкче и Коре]
- [gumilevica.kulichki.net/HE2/he2108.htm Корея в период трёх государств]
Отрывок, характеризующий Силла
Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы, что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Но только что Данила хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, еще не причесанная и не одетая, в большом, нянином платке. Петя вбежал вместе с ней.– Ты едешь? – сказала Наташа, – я так и знала! Соня говорила, что не поедете. Я знала, что нынче такой день, что нельзя не ехать.
– Едем, – неохотно отвечал Николай, которому нынче, так как он намеревался предпринять серьезную охоту, не хотелось брать Наташу и Петю. – Едем, да только за волками: тебе скучно будет.
– Ты знаешь, что это самое большое мое удовольствие, – сказала Наташа.
– Это дурно, – сам едет, велел седлать, а нам ничего не сказал.
– Тщетны россам все препоны, едем! – прокричал Петя.
– Да ведь тебе и нельзя: маменька сказала, что тебе нельзя, – сказал Николай, обращаясь к Наташе.
– Нет, я поеду, непременно поеду, – сказала решительно Наташа. – Данила, вели нам седлать, и Михайла чтоб выезжал с моей сворой, – обратилась она к ловчему.
И так то быть в комнате Даниле казалось неприлично и тяжело, но иметь какое нибудь дело с барышней – для него казалось невозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это не касалось, стараясь как нибудь нечаянно не повредить барышне.
Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15 го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать.
Через час вся охота была у крыльца. Николай с строгим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130 ти собак и 20 ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
Отъехав с версту, навстречу Ростовской охоте из тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.
– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.
Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.
– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
– Улюлю!… – не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки. Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.
– Улюлюлюлю! – кричал Николай.
Красный Любим выскочил из за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в ту ж секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.
– Уйдет! Нет, это невозможно! – думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.
– Карай! Улюлю!… – кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами – и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
