Халлдор Кильян Лакснесс

Хальдоур Кильян Лакснесс
Halldór Kiljan Laxness
Имя при рождении:	Halldór Guðjónsson
Дата рождения:	23 апреля 1902(1902-04-23)
Место рождения:	Рейкьявик, Исландия
Дата смерти:	8 февраля 1998(1998-02-08) (95 лет)
Место смерти:	Рейкьявик, Исландия
Гражданство:	Исландия Исландия
Род деятельности:	прозаик, поэт, драматург, переводчик
Годы творчества:	1916—1998
Направление:	сюрреализм, реализм
Жанр:	поэма, новелла, пьеса
Дебют:	1916 в газете Morgunblaðið
Премии:	Нобелевская премия по литературе (1955) Премия Соннинга (1969)

Ха́льдоур Ки́льян Ла́кснесс (исл. Halldór Kiljan Laxness), имя при рождении — Хальдоур Гвюдйоунссон (исл. Halldór Guðjónsson; 23 апреля 1902 — 8 февраля 1998) — исландский писатель. Лауреат Нобелевской премии по литературе 1955 года («За яркую эпическую силу, которая возродила великое повествовательное искусство Исландии») и Литературной премии Всемирного совета мира. Католик. Социалист. Был председателем Общества исландско-советской дружбы, о поездках в СССР написал книги «Путь на Восток» и «Русская сказка».

Биография

Родился в семье инспектора по строительству дорог Гудьона Хельги Хельгасона и его жены Сингридур Хальдорсдоттир. С трёхлетнего возраста жил с семьёй на ферме Лакснесс (то есть «Полуостров лосося»), расположенной к югу от Рейкьявика. Втайне начал писать ещё в школе под влиянием исландских саг. Дебютировал в 14 лет статьёй, вышедшей под инициалами «H.G.», в газете «Morgunblaðið». В 1919 году под псевдонимом «Халльдоур из Лакснесса» вышла его первая книга на романтическую тему возвращения к природе — «Дитя природы» (Barn natturunnar). К этому моменту молодой автор уже находился в путешествиях по Европе, главным образом по Скандинавии, Германии, Австрии и Франции.

Католицизм

Ошеломлённый разрухой в послевоенной Германии, писатель в 1922 году осел в бенедиктинском монастыре в Клерво (Люксембург). Там в 1923 году обратился из лютеранства в католичество, приняв фамилию Лакснесс (по названию места, где он вырос) и второе имя Кильян (в честь ирландского священномученика Килиана). В монастыре писатель усиленно изучал латынь, теологию и философию. Его духовный перелом нашёл отображение в исповедальном автобиографическом романе «Великий ткач из Кашмира» (Vefarinn mikli frá Kasmír, 1927), написанном на Сицилии. На этом произведении обнаруживается печать немецкого экспрессионизма и французского сюрреализма (в частности, Андре Бретона). Незадолго до «Великого ткача из Кашмира» писатель издал ещё несколько книг: сборник «Некоторые истории» (Nokkrar sogur, 1923), роман «Под священной горой» (Undir Helgahnuk, 1924), а также апологию католицизма — труд «С католической точки зрения» (Kapolsk vidhorf, 1925). Однако работу над начатой в это время автобиографией «Из дома я ушел» (Heiman eg for) Лакснесс закончил только к 1952 году.

Социализм

Новые изменения в мировоззрении Лакснесса принесло пребывание в Северной Америке, где он провёл почти три года (1927—1929) и пробовал писать сценарии для Голливуда. Здесь он близко знакомится с бедностью и социальными конфликтами. За рассказ, в котором Лакснесс отобразил нищету исландских эмигрантов в канадской провинции Манитоба, ему вообще угрожали депортацией из страны. Отчасти под влиянием Эптона Синклера, исландский писатель проникся социалистическими идеями, свидетельством чему стала его «Народная книга» (Alþydubókin, 1929). В этом сборнике эссе соединились беспощадный реализм, критический взгляд на общество с левых позиций, едкая социальная сатира и богатый личный опыт, полученный во время посещения множества стран мира.

В 1930 году Лакснесс окончательно возвращается в Исландию по случаю празднования тысячелетия Альтинга. «Салка Валка» (Salka Valka, 1931—1932) открывает серию остросоциальных антикапиталистических романов, касающихся повседневной жизни трудящихся классов Исландии. Сюда можно отнести произведения «Самостоятельные люди» (Sjálfstaett fólk, 1934—1935) и «Свет мира» (Heimsljós, 1937—1940). В центре эпического романа «Салка Валка» — первого, написанного после возвращения на родину, — находится судьба молодой дочери исландского рыбака, готовой бороться не только за себя, но и за других. Двухтомный роман «Самостоятельные люди: Героическая сага» выдержан в духе трагических народных преданий: его герой, фермер-овцепас, борется за выживание на необжитой ещё земле, но, столкнувшись с многими трудностями, лишениями и утратами, остаётся в одиночестве. Ещё более массивная, четырёхтомная, сага «Свет мира», которую сам Лакснесс считал вершиной своего творчества, повествует о судьбе бедного поэта, о конфликте между любовью героя к красоте и гармоничности мира и его непринятием социальной несправедливости.

Помимо прозы, Лакснесс пробовал себя также в переводах, в поэзии и драматургии. Из-под его пера вышли пьеса «Короткий маршрут» (Straum-rof, 1934), поэтический сборник «Стихи» (Kvoedakver, 1930). В 1941 году писатель перевёл «Прощай, оружие!» Эрнеста Хемингуэя.

Историческая трилогия «Исландский колокол» (Islandsklukkan, 1943), «Златокудрая дева» (Hið ljósa man, 1944), «Пожар в Копенгагене» (Eldur i Kaupinhafn, 1946) была написана во время Второй мировой войны, на фоне которой Исландия боролась за независимость от Дании: хотя действие происходит в XVII—XVIII веках (так, один из ключевых персонажей основан на Арни Магнуссоне), когда само существование отдельного исландского народа было впервые поставлено под сомнение, но поднятые темы сохраняют свою актуальность.

Укрепившись в своих коммунистических убеждениях, писатель осуждает послевоенную моральную деградацию жителей Рейкьявика, готовых продавать свой народ за иностранное золото, в романе «Атомная станция» (Atómstöðin, 1948), написанном в ответ на установление постоянной американской авиабазы в Кеблавике. Кроме того, он сатирически высмеивает милитаризм, общий для эпохи викингов и «холодной войны», в «Герпле» (Gerpla, 1952). Антивоенная сатира Лакснесса, очевидно, стала причиной внесения его в «чёрные списки» в охваченных маккартистской истерией Соединённых Штатах («Атомная станция» была издана в США только в 1982 году). Сотрудничество американских спецслужб и исландских властей привело к налоговому преследованию писателя, продолжавшемуся до 1955 года.

В лирическом романе «Рыба умеет петь» (Brekkukotsannall, 1957), пронизанном верой в достоинство и доброту человека, Лакснесс отходит от своей предыдущей манеры. Резонанс получила автобиография писателя «Поэтическая эпоха» (Skaldatimi, 1963), в которой отобразилось его разочарование в сталинизме после XX съезда КПСС и советского вторжения в Венгрию. В 1968 году вышел «визионерский роман» «Христианство под ледником» (Kristnihald undir Jökli).

Наследие

Последние годы жизни Лакснесс, страдавший от болезни Альцгеймера, доживал в доме престарелых.

Лакснесс был дважды женат и имел четверых детей. Дочь писателя стала кинорежиссёром и творит в духе магического реализма, а внук является известным в Исландии исполнителем хип-хопа. В доме Халдора Кильяна исландское правительство открыло мемориальный музей.

В художественной манере Лакснесса органически сочетаются пафос и ирония, глубокий психологизм, тонкий лиризм, юмор, а также влияние эпического стиля исландских саг. В речи по случаю награждения его Нобелевской премией Лакснесс искренне благодарил известных и неизвестных древнеисландских сказителей, которые своим эпическим творчеством «создали не только один из самых красивых и изысканных языков, но и оригинальный литературный жанр».

Книги, изданные на русском

• 1935 «Sjálfstætt fólk» («Самостоятельные люди», М., Издательство «Художественная литература», 1977)
• 1946 «Íslandsklukkan» («Исландский колокол», М., Издательство «Художественная литература», 1977, серия «Библиотека всемирной литературы, серия третья. Литература XX века»)
• 1948 «Atómstöðin» («Атомная станция», М., Издательство иностранной литературы, 1954. Позднее перевод той же Н. Крымовой издавался под названием «Атомная база», в нижеупомянутом сборнике 1977 года)
• 1956 «Brekkukotsannáll» («Брехкукотская летопись»),
• 1960 «Paradísarheimt» («Возвращённый рай», М., Издательство «Прогресс», 1977, серия «Мастера современной прозы»)
• 1994 «Heimsljós» («Свет мира», М., Издательство «Панорама», 1994, серия «Лауреаты нобелевской премии»)
• 1932 «Salka Valka» («Салка Валка», Л., Издательство «Художественная литература», 1985)

Ссылки

• [laxness.ru/ Русскоязычный сайт, посвящённый Хальдоуру Лакснессу]
• [www.gljufrasteinn.is/cat.html?cat=16 Музей Лакснесса]
• [nobelprize.org/nobel_prizes/literature/laureates/1955/laxness-speech.html Речь на Нобелевском банкете]
• [abook-club.ru/index.php/t40914.html Биография]
• [www.krugosvet.ru/enc/kultura_i_obrazovanie/literatura/LAKSNESS_HALLDOR_KILYAN.html В энциклопедии «Кругосвет»]
• Коровин А.В. [odri.msk.ru/%D1%81%D0%BE%D0%B1%D1%8B%D1%82%D0%B8%D1%8F/%D0%B4%D0%BE%D0%BA%D0%BB%D0%B0%D0%B4%D1%8B/%D0%B4%D0%BE%D0%BA%D0%BB%D0%B0%D0%B4%D1%8B-%D0%BC%D0%BD%D0%BA-%D1%82%D0%B2%D0%BE%D1%80%D1%87%D0%B5%D1%81%D1%82%D0%B2%D0%BE-%D1%85%D0%B0%D0%BB%D1%8C%D0%B4%D0%BE%D1%83%D1%80%D0%B0-%D0%BA-%D0%BB%D0%B0/%D0%BA%D0%BE%D1%80%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D0%BD-%D0%B0-%D0%B2-%D0%BB%D0%B0%D0%BA%D1%81%D0%BD%D0%B5%D1%81%D1%81-%D0%BD%D0%BE%D0%B2%D0%B5%D0%BB%D0%B8%D1%81%D1%82/ Лакснесс-новелист]

Отрывок, характеризующий Халлдор Кильян Лакснесс

Обед уже кончился, государь встал и, доедая бисквит, вышел на балкон. Народ, с Петей в середине, бросился к балкону.
– Ангел, отец! Ура, батюшка!.. – кричали народ и Петя, и опять бабы и некоторые мужчины послабее, в том числе и Петя, заплакали от счастия. Довольно большой обломок бисквита, который держал в руке государь, отломившись, упал на перилы балкона, с перил на землю. Ближе всех стоявший кучер в поддевке бросился к этому кусочку бисквита и схватил его. Некоторые из толпы бросились к кучеру. Заметив это, государь велел подать себе тарелку бисквитов и стал кидать бисквиты с балкона. Глаза Пети налились кровью, опасность быть задавленным еще более возбуждала его, он бросился на бисквиты. Он не знал зачем, но нужно было взять один бисквит из рук царя, и нужно было не поддаться. Он бросился и сбил с ног старушку, ловившую бисквит. Но старушка не считала себя побежденною, хотя и лежала на земле (старушка ловила бисквиты и не попадала руками). Петя коленкой отбил ее руку, схватил бисквит и, как будто боясь опоздать, опять закричал «ура!», уже охриплым голосом.
Государь ушел, и после этого большая часть народа стала расходиться.
– Вот я говорил, что еще подождать – так и вышло, – с разных сторон радостно говорили в народе.
Как ни счастлив был Петя, но ему все таки грустно было идти домой и знать, что все наслаждение этого дня кончилось. Из Кремля Петя пошел не домой, а к своему товарищу Оболенскому, которому было пятнадцать лет и который тоже поступал в полк. Вернувшись домой, он решительно и твердо объявил, что ежели его не пустят, то он убежит. И на другой день, хотя и не совсем еще сдавшись, но граф Илья Андреич поехал узнавать, как бы пристроить Петю куда нибудь побезопаснее.


15 го числа утром, на третий день после этого, у Слободского дворца стояло бесчисленное количество экипажей.
Залы были полны. В первой были дворяне в мундирах, во второй купцы с медалями, в бородах и синих кафтанах. По зале Дворянского собрания шел гул и движение. У одного большого стола, под портретом государя, сидели на стульях с высокими спинками важнейшие вельможи; но большинство дворян ходило по зале.
Все дворяне, те самые, которых каждый день видал Пьер то в клубе, то в их домах, – все были в мундирах, кто в екатерининских, кто в павловских, кто в новых александровских, кто в общем дворянском, и этот общий характер мундира придавал что то странное и фантастическое этим старым и молодым, самым разнообразным и знакомым лицам. Особенно поразительны были старики, подслеповатые, беззубые, плешивые, оплывшие желтым жиром или сморщенные, худые. Они большей частью сидели на местах и молчали, и ежели ходили и говорили, то пристроивались к кому нибудь помоложе. Так же как на лицах толпы, которую на площади видел Петя, на всех этих лицах была поразительна черта противоположности: общего ожидания чего то торжественного и обыкновенного, вчерашнего – бостонной партии, Петрушки повара, здоровья Зинаиды Дмитриевны и т. п.
Пьер, с раннего утра стянутый в неловком, сделавшемся ему узким дворянском мундире, был в залах. Он был в волнении: необыкновенное собрание не только дворянства, но и купечества – сословий, etats generaux – вызвало в нем целый ряд давно оставленных, но глубоко врезавшихся в его душе мыслей о Contrat social [Общественный договор] и французской революции. Замеченные им в воззвании слова, что государь прибудет в столицу для совещания с своим народом, утверждали его в этом взгляде. И он, полагая, что в этом смысле приближается что то важное, то, чего он ждал давно, ходил, присматривался, прислушивался к говору, но нигде не находил выражения тех мыслей, которые занимали его.
Был прочтен манифест государя, вызвавший восторг, и потом все разбрелись, разговаривая. Кроме обычных интересов, Пьер слышал толки о том, где стоять предводителям в то время, как войдет государь, когда дать бал государю, разделиться ли по уездам или всей губернией… и т. д.; но как скоро дело касалось войны и того, для чего было собрано дворянство, толки были нерешительны и неопределенны. Все больше желали слушать, чем говорить.
Один мужчина средних лет, мужественный, красивый, в отставном морском мундире, говорил в одной из зал, и около него столпились. Пьер подошел к образовавшемуся кружку около говоруна и стал прислушиваться. Граф Илья Андреич в своем екатерининском, воеводском кафтане, ходивший с приятной улыбкой между толпой, со всеми знакомый, подошел тоже к этой группе и стал слушать с своей доброй улыбкой, как он всегда слушал, в знак согласия с говорившим одобрительно кивая головой. Отставной моряк говорил очень смело; это видно было по выражению лиц, его слушавших, и по тому, что известные Пьеру за самых покорных и тихих людей неодобрительно отходили от него или противоречили. Пьер протолкался в середину кружка, прислушался и убедился, что говоривший действительно был либерал, но совсем в другом смысле, чем думал Пьер. Моряк говорил тем особенно звучным, певучим, дворянским баритоном, с приятным грассированием и сокращением согласных, тем голосом, которым покрикивают: «Чеаек, трубку!», и тому подобное. Он говорил с привычкой разгула и власти в голосе.
– Что ж, что смоляне предложили ополченцев госуаю. Разве нам смоляне указ? Ежели буародное дворянство Московской губернии найдет нужным, оно может выказать свою преданность государю импературу другими средствами. Разве мы забыли ополченье в седьмом году! Только что нажились кутейники да воры грабители…
Граф Илья Андреич, сладко улыбаясь, одобрительно кивал головой.
– И что же, разве наши ополченцы составили пользу для государства? Никакой! только разорили наши хозяйства. Лучше еще набор… а то вернется к вам ни солдат, ни мужик, и только один разврат. Дворяне не жалеют своего живота, мы сами поголовно пойдем, возьмем еще рекрут, и всем нам только клич кликни гусай (он так выговаривал государь), мы все умрем за него, – прибавил оратор одушевляясь.
Илья Андреич проглатывал слюни от удовольствия и толкал Пьера, но Пьеру захотелось также говорить. Он выдвинулся вперед, чувствуя себя одушевленным, сам не зная еще чем и сам не зная еще, что он скажет. Он только что открыл рот, чтобы говорить, как один сенатор, совершенно без зубов, с умным и сердитым лицом, стоявший близко от оратора, перебил Пьера. С видимой привычкой вести прения и держать вопросы, он заговорил тихо, но слышно:
– Я полагаю, милостивый государь, – шамкая беззубым ртом, сказал сенатор, – что мы призваны сюда не для того, чтобы обсуждать, что удобнее для государства в настоящую минуту – набор или ополчение. Мы призваны для того, чтобы отвечать на то воззвание, которым нас удостоил государь император. А судить о том, что удобнее – набор или ополчение, мы предоставим судить высшей власти…
Пьер вдруг нашел исход своему одушевлению. Он ожесточился против сенатора, вносящего эту правильность и узкость воззрений в предстоящие занятия дворянства. Пьер выступил вперед и остановил его. Он сам не знал, что он будет говорить, но начал оживленно, изредка прорываясь французскими словами и книжно выражаясь по русски.
– Извините меня, ваше превосходительство, – начал он (Пьер был хорошо знаком с этим сенатором, но считал здесь необходимым обращаться к нему официально), – хотя я не согласен с господином… (Пьер запнулся. Ему хотелось сказать mon tres honorable preopinant), [мой многоуважаемый оппонент,] – с господином… que je n'ai pas L'honneur de connaitre; [которого я не имею чести знать] но я полагаю, что сословие дворянства, кроме выражения своего сочувствия и восторга, призвано также для того, чтобы и обсудить те меры, которыми мы можем помочь отечеству. Я полагаю, – говорил он, воодушевляясь, – что государь был бы сам недоволен, ежели бы он нашел в нас только владельцев мужиков, которых мы отдаем ему, и… chair a canon [мясо для пушек], которую мы из себя делаем, но не нашел бы в нас со… со… совета.
Многие поотошли от кружка, заметив презрительную улыбку сенатора и то, что Пьер говорит вольно; только Илья Андреич был доволен речью Пьера, как он был доволен речью моряка, сенатора и вообще всегда тою речью, которую он последнею слышал.
– Я полагаю, что прежде чем обсуждать эти вопросы, – продолжал Пьер, – мы должны спросить у государя, почтительнейше просить его величество коммюникировать нам, сколько у нас войска, в каком положении находятся наши войска и армии, и тогда…
Но Пьер не успел договорить этих слов, как с трех сторон вдруг напали на него. Сильнее всех напал на него давно знакомый ему, всегда хорошо расположенный к нему игрок в бостон, Степан Степанович Апраксин. Степан Степанович был в мундире, и, от мундира ли, или от других причин, Пьер увидал перед собой совсем другого человека. Степан Степанович, с вдруг проявившейся старческой злобой на лице, закричал на Пьера:
– Во первых, доложу вам, что мы не имеем права спрашивать об этом государя, а во вторых, ежели было бы такое право у российского дворянства, то государь не может нам ответить. Войска движутся сообразно с движениями неприятеля – войска убывают и прибывают…
Другой голос человека, среднего роста, лет сорока, которого Пьер в прежние времена видал у цыган и знал за нехорошего игрока в карты и который, тоже измененный в мундире, придвинулся к Пьеру, перебил Апраксина.
– Да и не время рассуждать, – говорил голос этого дворянина, – а нужно действовать: война в России. Враг наш идет, чтобы погубить Россию, чтобы поругать могилы наших отцов, чтоб увезти жен, детей. – Дворянин ударил себя в грудь. – Мы все встанем, все поголовно пойдем, все за царя батюшку! – кричал он, выкатывая кровью налившиеся глаза. Несколько одобряющих голосов послышалось из толпы. – Мы русские и не пожалеем крови своей для защиты веры, престола и отечества. А бредни надо оставить, ежели мы сыны отечества. Мы покажем Европе, как Россия восстает за Россию, – кричал дворянин.