Андрей (Комаров)

Архиепископ Андрей<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Архиепископ Днепропетровский и Запорожский
28 января 1944 — 17 июля 1955
Предшественник:	Димитрий (Маган)
Преемник:	Симон (Ивановский)
Архиепископ Казанский и Чистопольский
26 августа 1942 — 14 апреля 1944
Предшественник:	Никон (Пурлевский)
Преемник:	Иларий (Ильин) (в/у)
Архиепископ Горьковский и Арзамасский
28 мая — 26 августа 1942
Предшественник:	Сергий (Гришин)
Преемник:	Сергий (Гришин)
Архиепископ Куйбышевский
9 декабря 1941 — 28 мая 1942
Предшественник:	Вениамин (Иванов)
Преемник:	Григорий (Чуков)
Архиепископ Куйбышевский и Сызранский
12 сентября — 9 декабря 1941
Предшественник:	Ириней (Шульмин)
Преемник:	Питирим (Свиридов)
Рождение:	26 июня 1879(1879-06-26) село Андросовка, Николаевский уезд, Самарская губерния
Смерть:	17 июля 1955(1955-07-17) (76 лет) Днепропетровск

Архиепископ Андрей (в миру Анатолий Андреевич Комаров; 26 июня 1879, село Андросовка, Николаевский уезд, Самарская губерния — 17 июля 1955, Днепропетровск) — епископ Русской православной церкви, архиепископ Днепропетровский и Запорожский.

Биография

Родился 26 июня 1879 в селе Андросовка-Утевка Самарской губернии в семье священника.

Окончил сельскую школу. В 1894 году он закончил Самарское духовное училище, в 1901 году — Самарскую духовную семинарию. Вскоре вступил в брак.

8 августа 1901 года рукоположён в сан иерея в село Хворостинино. Вскоре переведён в родную Андросовку. Овдовел через два года после женитьбы.

В 1904 году поступил в Казанскую Духовную Академию и окончил её в 1908 году со степенью кандидата богословия за сочинение «Книга Иова и раскрываемое в ней догматическое и нравственное учение».

По окончании Академии был законоучителем в средних учебных заведениях, а затем приходским священником в Саратове.

Его преподавательская деятельность прекратилась в конце 1917 года, когда советским декретом преподавание Закона Божия было прекращено.

Во время начавшегося в 1920-х годах голода много потрудился по организации помощи голодающим и беспризорным детям, за что даже получил письменную благодарность от Н. К. Крупской.

День ареста 26 июля 1923 в Саратове был арестован по обвинению в антисоветской деятельности. Виновным себя не признал. Через некоторое время освобождён.

11 января 1924 года он был пострижен в монашество в Донском монастыре.

13 января 1924 года хиротонисан Патриархом Тихоном, архиепископ Крутицким Петром (Полянским), архиепископом Тверским Серафимом (Александровым) и епископом Звенигородским Николаем (Добронравовым) во епископа Балашовского, викария Саратовской епархии с жительством в Саратове.

C 14 января 1924 до 6 марта 1926 года — временный управляющий Саратовской епархией.

В 1925 году арестован. Приговорён к 3 годам ссылки. Ссылку отбывал в городе Торжке.

С 26 июля 1927 года — епископ Новоторжский, викарий Тверской епархии.

29 января 1928 года — епископ Петровский, викарий Саратовской епархии.

12 ноября 1928 года назначен епископом Вольским, викарием той же епархии.

28 октября 1929 года назначен управляющим Астраханской епархией с оставлением епископом Вольским.

В сентябре 1930 года арестован. 26 апреля 1931 года освобождён по подписку о невыезде ввиду того, что факт «преступного деяния был не установлен».

С 13 октября 1933 года — епископ Астраханский.

Был временным членом зимней сессии Временного Патриаршего Священного Синода 1933—1934 годов. 3 января 1934 года возведён в сан архиепископа. Вместе с другими членами Временного Патриаршего Священного Синода подписал циркулярный указ Московской Патриархии от 10 мая 1934 года «О новом титуле заместителя Патриаршего Местоблюстителя и о порядке поминовения за богослужениями».

Архиепископ Андрей долго и упорно выживался из Астрахани местными властями. В 1935 году он был привлечен к суду из-за «злостного неплатежа» умышленно завышенных налогов.

27 апреля 1939 года после усиленного давления властей «временно уволен на покой» по прошению.

В октябре 1939 года назначен на штатное место приходского священника Покровской церкви г. Куйбышева. Занял это место по просьбе верующих и особому благословению Патриаршего местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского), для оздоровления церковной жизни в епархии, которая в то время фактически состояла из одной этой церкви. Для архиереев практиковалось назначение на штатные места настоятелей, так как после после массового закрытия храмов в каждой епархии осталось всего несколько действующих храмов, в некоторых их не осталось вовсе.

Настоятеля Петра Свиридова народ не уважал и не доверял ему до такой степени, что многие считали за грех ходить в церковь, где он служит. С приездом архиепископа Андрея брожения прекратились.

Кроме храма, никуда не ходил и у себя почти никого не принимал, но видел многое и незаметно влиял на умы и события. Добился запрещения некоторых священнослужителей. Служил ежедневно, а накануне воскресных и праздничных дней по две всенощных. Временами терпел лишения, оскорбления, грубость и даже побои.

В 1939—1941 годах архиепископ Андрей был единственным служившим архиереем на обширной территории, включавшей Куйбышевскую и Ульяновскую области и Татарскую АССР.

В начале 1941 года стал настоятелем Покровской церкви.

Возрождение церковной жизни в Куйбышеве, связанное с деятельностью архиепископа Андрея, вызвало резкое недовольство местных властей. 13 июля 1941 года последовал арест. Благодаря заступничеству митрополита Сергия (Страгородского) архиепископ Андрей 7 сентября 1941 года был освобождён.

12 сентября 1941 года состоялся указ о назначении его правящим архиепископом Куйбышевским.

8 декабря 1941 года был награждён правом ношения креста на клобуке.

9 декабря 1941 года перемещён на Саратовскую кафедру, после чего начал хлопотать об открытии Саратовского собора, но до сентября 1942 года в епархию не приезжал: действовавших храмов там не было.

28 мая 1942 года перемещён на кафедру Горьковскую и Арзамасскую.

13 июня 1942 года за оставлением архиепископа Сергия (Гришина) в Горьком, согласно Указу, оставлен Саратовским.

26 августа 1942 года назначен архиепископом Казанским, но назначение было получено одновременно с телеграфным вызовом Саратовского Горисполкома принимать собор. В ответ на телеграфный запрос куда ехать, Митрополит Сергий (Страгородский) ответил телеграммой: «Саратов». Открытие собора потребовало колоссальной затраты сил, духовных и физических. Собор был открыт 8 октября, а 14 октября в Ульяновске был рукоположён для Саратова новый епископ Григорий (Чуков).

Архиепископ Андрей получил распоряжение ехать в Казань, где и прослужил до 1944 года.

8 сентября 1943 года участвовал в Архиерейском соборе, избравшем митрополита Сергия (Страгородского) Патриархом Московским и всея Руси.

С декабря 1943 года по март 1944 года был вызван на зимнюю сессию Священного Синода, во время которой Патриарх Сергий доверил ему делать заключения по содержанию прошений бывших священников (отрёкшихся).

За патриотическую деятельность во время Великой Отечественной войны имел ряд благодарностей от Правительства, награждён медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне».

С 28 января 1944 года — архиепископ Днепропетровский и Запорожский. До его вступления на Днепропетровскую кафедру в епархии царил беспорядок. Во время оккупации там действовал Геннадий (Шиприкевич) — архиерей неканонической Украинской автокефальной православной церкви, оставивший повсюду своих ставленников. Свою деятельность начал там с того, что «просеял сквозь сито церковных правил» всё духовенство и выявил не имеющих законного рукоположения. Уволил многих из тех, кто был рукоположён по правилам, но не соответствовал священному сану по моральному облику. За свою принципиальность нажил немало врагов.

Пожертвовал большую сумму на художественную роспись стен Днепропетровского кафедрального собора, уделяя большое внимание этой росписи.

С 1950 года владыка тяжело болел, просился на покой.

Скончался 17 июля 1955 года. Похоронен в ограде восстановленного им кафедрального собора Днепропетровска.

Ссылки

• [www.pstbi.ru/bin/db.exe/no_dbpath/docum/cnt/ans/nm1/?HYZ9EJxGHoxITYZCF2JMTdG6Xbu*fOHUdOYU86eif81Ufe6UU8qUseufe8YUU8qYs8KZceXb8E* Андрей (Комаров Анатолий Андреевич)]
• [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_565 Андрей (Комаров)] на сайте «Русское православие»
• [www.kds.eparhia.ru/bibliot/istoriakazeparhii/arhipastyri/arhipast_15/ Архипастыри Казанские 1555—2007]
• [www.astrakhan-ortodox.astranet.ru/vladyki/andrey.htm Биография на официальном сайте Астраханской епархии]
• [www.pravenc.ru/text/115248.html АНДРЕЙ] // Православная энциклопедия. Том II. — М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2001. — С. 359-360. — 752 с. — 40 000 экз. — ISBN 5-89572-007-2

Отрывок, характеризующий Андрей (Комаров)

– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.


Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.


Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.