Лонжюмо, Андре де

Если Вы искали пригород Парижа — см. Лонжюмо

Андре де Лонжюмо

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Андре из Лонжюмо (фр. André de Longjumeau; ум. около 1253) — французский доминиканский монах, миссионер и дипломат. Родился в диоцезе Парижа. Впервые упоминается как один из миссионеров, направленных на Восток генералом доминиканского ордена Йорданом Саксонским в 1228 году. Во время этого путешествия он достиг большого мастерства во владении несколькими восточными языками.

В 1237 году латинский император Балдуин II уступил Терновый венец королю Людовику IX Французскому, и Андре вместе с другим доминиканцем Жаком Парижским было поручено доставить святую реликвию во Францию. Но когда монахи достигли Константинополя, они получили от местных баронов задание отвезти реликвию венецианцам, которым она тем временем была продана. Доминиканцы прибыли в Венецию около Рождества 1238 года. Андре остался охранять Терновый венец, а Жак поспешил к Людовику за дальнейшими инструкциями. Когда от короля была получена гарантия на выплату 200 тысяч фунтов золотом, венецианцы согласились расстаться с реликвией. В 1239 Андре и Жак прибыли в Труа. Отсюда король Людовик на своих плечах понёс раку с венцом в Париж, где для него позже была построена особая часовня Сен-Шапель.

В 1245 году Андре был направлен папой Иннокентием IV на Ближний Восток к патриархам восточных церквей для переговоров об унии с католической церковью. Из Акры Андре выехал в Баальбек и Хомс, где был довольно хорошо принят местными правителями, так как знал арабский язык. В Халебе и Мосуле он вёл переговоры с яковитами, а затем направился в Тебриз. Здесь Андре встретился с Симеоном Раббан Ата, крупным несторианским церковным и политическим деятелем. Раббан Ата был сторонником союза монголов и ближневосточных христианских государств. На эту тему он, видимо, беседовал и с папским послом. Во всяком случае, в письме, которое Андре доставил в Лион в середине 1247 года, Раббан Ата просит папу прекратить вражду с императором Фридрихом II.

В декабре 1248 года к королю Людовику IX Французскому, находившемуся в Никосии на Кипре прибыли Давид (Сейф ад-Дин Дауд) и Марк, послы монгольского наместника Эдьджигидея. Они передали королю через Андре де Лонжюмо письмо, в котором было сказано, что великий хан Гуюк и сам Эльджигидей перешли в христианскую веру. С помощью этой дезинформации Эльджигидей хотел уверить Людовика, что монголы не собираются вторгаться во владения франков. В 1249 наместник собирался атаковать Багдад, и ему было необходимо, чтобы французский король совершил крестовый поход против Египта, связав таким образом руки могущественному союзнику Аббасидского халифа. В ответ король направил Андре, вместе с его братом-монахом и семью спутниками, с посланием ко двору Гуюка. Они пустились в дорогу 16 февраля 1249 года, неся с собой великое множество подарков, среди которых была шатровая часовня с вышитыми иконами. С Кипра они переправились в Акру, затем в Антиохию, пересекли Персию и Среднюю Азию и через год прибыли ко двору великого хана в Каракоруме (по другим предположениям, в окрестностях озера Алаколь). Оказалось, что Гуюк к тому времени умер (согласно Андре, был отравлен сторонниками Бату), а всеми делами ведала вдова хана Огуль-Гаймыш, которая ответила на французское предложение союза довольно грубо и вызывающе.

Вскоре после избрания ханом Мункэ французское посольство отбыло из монгольской столицы и в апреле 1251 года вернулось ко двору короля, который тогда находился в Кесарии. В рассказах Лонжюмо точно воспроизведенные реалии перемешаны с искажёнными фактами вроде известий о войнах Чингисхана с пресвитером Иоанном и о том, что в монгольском войске он видел 800 христианских божниц на колёсах. Король был разочарован результатами посольства и, по словам Жуанвиля, раскаялся в своём предприятии. Рубрук сообщает, что лично беседовал с Лонжюмо и что его наблюдения о нравах и обычаях монголов нашли полное подтверждение во время его собственного путешествия в ставку хана.

См. также

• Карпини, Джованни Плано
• Гийом де Рубрук

Ссылки

• [www.newadvent.org/cathen/01474a.htm Andrew of Lonjumeau] (англ.). — The Catholic Encyclopedia. Проверено 25 октября 2008. [www.webcitation.org/65nphteX0 Архивировано из первоисточника 29 февраля 2012].

Отрывок, характеризующий Лонжюмо, Андре де

Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.