Башкирское национальное движение

Башкирское национальное движение башк. Башҡорт Милли Хәрәкәте
Страна	Российская республика, РСФСР
Дата	1917—1921
Основная цель	Создание национально-территориальной автономии Башкортостана
Итог	в ноябре 1917 года провозглашен автономный Башкурдистан, в марте 1919 года вошла в состав РСФСР на основе двухстороннего Соглашения как Башкирская АССР
Организаторы	Башкирское Правительство
Движущие силы	Башкирская армия, башкиры
Противники	РСФСР(с 1917 по февраль 1919), Белое движение (с августа 1918г.-1919г.)
Погибло	неизвестно
Ранено	неизвестно
Арестовано	неизвестно

Башкирское национальное движение — движение за автономию башкир в 1917—1921 гг.

История движения

История движения состоит из четырёх этапов:

• демократический (5.1917 — 2.1918)
• антибольшевистский (2.1918 — 2.1919)
• советский (2.1919 — 7.1920)
• повстанческий (7.1920 — 6.1921)

I этап

10 мая 1917 года на I Всероссийском съезде мусульман в Москве, для общего руководства башкирским национальным движением башкирскими делегатами было организовано Башкирское областное бюро. С 17 мая 1917 года бюро располагается в Оренбурге. 26 июня 1917 года преобразовано в Бюро союза башкирского народа. В составе бюро были А. Н. Ягафаров, С. Г. Мрясов, А.-З. А. Валидов, Ю. С. Бикбов, Ю. Ю. Бикбов, А. С. Давлетшин, У. М. Куватов, Г. М. Куватов, Х. Игликов, С. Идельбаев, Г. Мутин, Айдаров К.Г., В июне 1917 года бюро создавало местные волостные советы (тюбяк-шуро).

Бюро занималось подготовкой и организацией I Всебашкирского курултая (съезда), состоявшегося с 20 по 27 июля 1917 года в Оренбурге. Съезд оценил произошедшие в стране перемены, определил дальнейшую деятельность движения и его идеологию. На съезде создаётся Башкирского центрального шуро и избирается его первый состав. На курултае принимаются несколько резолюций, в том числе о создании Национально-территориальной автономии Башкурдистана в составе Российской демократической федеративной республики (РДФР).

С 25 по 29 августа 1917 года в Уфе проходил II Всебашкирский курултай (съезд). На съезде принято решение о постоянном размещении Башкирского центрального шуро в здании Караван-сарая г. Оренбурга и об организации его секретариатов в Уфе и Челябинске. Утверждено ряд резолюций, в том числе о национальном единстве, о сохранении курса башкирского национального движения на создание национально-территориальной автономии и о поддержке Временного правительства. На съезде были также утверждены списки депутатов Всероссийского Учредительного собрания от башкир Уфимской, Оренбургской, Пермской и Самарской губерний.

Башкирское центральное шуро Фарманом № 2 от 15 ноября 1917 года провозгласило автономию Башкурдистана в составе Российской республики. С 8 по 20 декабря 1917 года в Оренбурге проходил III Всебашкирский курултай (съезд), впоследствии названный учредительным. III Всебашкирский курултай (съезд) утвердил, провозглашённую Башкирским национальным шуро, территориально-национальную автономию Башкурдистана. Учредительный курултай определил меры по осуществлению автономного управления Башкурдистана. Был учрежден Кесе-Курултай (предпарламент), состоящий из представителей населения края по одному на каждые 100 тысяч человек пропорционально численности каждой народности, и его состав. Кроме организации учреждений органов власти, башкирское национальное движение в то же время начала создавать отдельное войско и милицию, согласно резолюциям учредительного курултая. Также во время прохождения съезда — 17 декабря часть делегатов на отдельном собрании создали молодёжное объединение (крыло) «Тулкын».

II этап

В начале января 1918 года представитель Башкирского центрального шуро Ш. А. Манатов прибыл в Петроград и 7 января встретился с В. И. Лениным, с целью добиться признания автономии со стороны центральных властей. Во время переговоров Ленин сказал: «Мы не признаём башкирское движение контрреволюционным, направленным против нас…Мы считаем, что национальные движения народов Востока вполне естественны и очень нужны». Несмотря на довольно прямые заявления вождя революции, Советы отказались признавать Башкирскую автономию, что предопределило дальнейшие трагические события.

27 января 1918 года Оренбург был взят частями Красной Армии. Башкирское центральное шуро, соблюдая свои «принципы нейтралитета», оставалась работать в городе. В ночь с 3 по 4 февраля 1918 года по указанию Оренбургского Мусульманского Военно-Революционного Комитета (МВРК), 7 членов Башкирского Правительства (И. М. Мутин, А. Н. Ягафаров, С. Г. Мрясов, А.-З. Валидов, Г. Я. Аитбаев, А. К. Адигамов, И. Салихов) были подвергнуты к аресту. Постановление МВРК об аресте было утверждено Оренбургским губернским ревкомом только задним числом.

26 февраля 1918 года на собрании 200 башкир — участников Оренбургского крестьянского съезда было принято решение об отношении к большевикам: «При условии ненанесения ущерба священному стремлению к башкирской территориальной автономии, объявляем, что башкиры будут идти рука об руку с Советами». Февральские события 1918 года оттолкнуло башкирское национальное движение от Советской власти.

После ареста членов Башкирского правительства, группа башкирской молодёжи, в том числе некоторые активисты из «Тулкына», образовали новый руководящий орган — Временный революционный совет (шуро) Башкурдистана (ВРСБ). Членами Совета являлись А. Давлетшин (председатель), Б. Шафиев (заместитель), Г. Алпаров (информ.отд.), Ж. Шарипов (секретарь), Ф. Султанбеков (отд.издательского дела), X. Ильясов, С. Тагиров, К. Юлмухаметов, Г. Альмухаметов, В. Габитов, У. Куватов, Т. Имаков, Г. Аитбаев (финансово-хозяйственный отдел) и другие. На основе принятого на III Всебашкирском курултае положения об общероссийской федерации и об отношении к ней Башкурдистана, ВРСБ разработал свой проект положения «Об автономии Башкирии» и представил его в Наркомнац. Однако, 30 марта 1918 года Оренбургский губисполком принял решение осуждающее идею национальной автономии и распускающее ВРСБ. В сообщении губисполкома говорилось, что деятельность ВРСБ ни чем не отличался «от прежнего Шуро и Башкирского правительства». Члены ВРСБ были вынуждены продолжить свою работу в Стерлитамаке, а 3 мая 1918 года шуро полностью прекращает свою деятельность. В марте 1918 года в Баймаке большевиками были расстреляны два члена Правительства Башкурдистана — Габдулла Идельбаев и Гимран Магазов, и другие представители органов властей автономии.

5 марта 1918 года Оренбургский губернский революционный комитет направил во все башкирские волости телеграмму ультимативного характера, в которой говорилось:

«Башкиры… формируют отряды вместе с офицерами, юнкерами и всякой сволочью против Советской народной власти. Бывший Башкирский областной совет, помогавший атаману Дутову вести борьбу с революцией, арестован постановлением ревкома. Ревком приказывает всем башкирам и их организациям немедленно разоружаться, сдавать все оружие местным советам и красногвардейцам; выдавать всех скрывающихся… офицеров и юнкеров, прекратить разбойничьи набеги. Если в течение трех дней это не будет выполнено, Ревком расстреляет весь арестованный Областной совет, и все башкирские селения, заподозренные в противодействии Советской власти, будут сметены с лица земли артиллерией и пулеметами».

3 апреля 1918 года объединенные отряды башкир под руководством А. Б. Карамышева и казаков, освобождают членов Башкирского Правительства из Оренбургской тюрьмы. С конца мая была полностью восстановлена работа органов властей автономии. Их новым местом размещения стал г. Челябинск. Для защиты республики, Башкирским Правительством была объявлена мобилизация и сформирован Башкирский корпус. Главнокомандующим всеми башкирскими военными частями до 22 ноября 1918 года являлся генерал Х. И. Ишбулатов.

Башкирским Правительством были установлены связи с антибольшевистскими центрами на востоке страны — Временным Сибирским правительством, Комучем, Оренбургским Казачьим Кругом и другими. 15—17 мая 1918 года в Кустанае состоялось совещание представителей башкирского и казахского национальных движений, где обсуждалось организация совместной контрреволюционной борьбы.

III этап

18 февраля 1919 года, согласно приказу Башкирского военного шуро (совета) о переходе башкирских войск и башкирского народа на сторону Советской власти, на сторону Красной Армии перешли 5 стрелковых и 2 кавалерийских полка, а также вспомогательных части, общей численностью 6656 человек. Однако не все согласились с переходом, на стороне А. В. Колчака со своими отрядами остались Муса Муртазин, Мухаммед-Габдулхай Курбангалиев, Галимьян Таган и другие.

С 20 по 21 февраля 1919 года в c. Темясово Орского уезда проходил I Всебашкирский военный съезд, на котором участвовали 92 делегата от Башкирского войска и члены Башкирского Правительства. На съезде решались вопросы о переходе на сторону Советов и о состоянии переговоров с ними, о положении социально-политических дел в республике и другие. Военный съезд одобрил создание Автономной Башкирской Советской Республики (БАССР) в составе РСФСР и переход башкирских воинских частей на сторону Красной Армии, также на нём был образован Башкирский военно-революционный комитет (Башревком) и утверждён его состав.

20 марта 1919 года в Москве подписывается «Соглашение центральной Советской власти с Башкирским правительством о Советской автономии Башкирии». Со стороны центра документ подписывали от имени СНК РСФСР В. И. Ленин, и. о. председателя ВЦИК М. Ф. Владимирский, народный комиссар по делам национальностей И. В. Сталин, секретарь ВЦИК А. Енукидзе, а со стороны автономии — председатель Башкирского правительства М. А. Кулаев, член Башкирского центрального шуро М. Д. Халиков и адъютант командующего Башкирскими войсками А. И. Бикбавов.

24 марта 1920 года Башревком одобрил положение о государственном статусе башкирского языка на территории Башкирской АССР.

IV этап

19 мая 1920 года был принят декрет ВЦИК «О государственном устройстве Автономной Советской Башкирской республики», значительно урезавший права автономной республики, достигнутые по «Соглашению центральной Советской власти с Башкирским правительством о Советской автономии Башкирии» от 20 марта 1919 года. Документ вызвал общее возмущение у членов республиканского ревкома, и 16 июня 1920 года в знак протеста Башревком принял решение о своей отставке и самороспуске.

Противостояние центральных и «старых» республиканских властей привело к тому, что значительное число советских и даже партийных работников на местах пытались протестовать и сопротивляться новым представителям властей автономии. Например, председатель Ток-Чуранского кантисполкома М. А. Бурангулов отказался подчиняться новоизбранному 26 июня 1920 года Башревкому, продолжая поддерживать связи с прежним правительством, а другой председатель кантисполкома Усканы Учаров назвал новый ревком «врагом башкирского народа» и начал создавать вооружённый отряд для сопротивления властям и т. п. Вскоре все они были объявлены контрреволюционерами, с вытекающими отсюда последствиями.

Декрет ВЦИК и СНК РСФСР «О государственном устройстве Автономной Советской Башкирской Республики» от 19 мая 1920 года вызвал недовольство среди башкир и послужил основной причиной партизанской войны против центральной власти. Непосредственно на территории автономии началось формирование башкирских вооружённых антисоветских повстанческих отрядов — подобные события происходили в Уфимской, Пермской и других губерниях ранее — в 1918 году. Различия во времени связано с деятельностью прежнего состава Башревкома, проводивший отдельную внутреннюю политику в отличие от соседних губерний. Например, в республике не применялась продразвёрстка, но с избранием нового состава Башревкома она стала широко использоваться — что привело к многочисленным вооружённым конфликтам. Данные конфликты совпали с преследованием сторонников «старого» ревкома. В итоге, летом 1920 года возникли массовые восстания с эпицентром в юго-восточных кантонах АБСР (Бурзян-Тангауровском, Тамьян-Катайском, Усерганском кантонах), а в сентябре, в связи с появлением новых очагов восстаний, военное положение было введено ещё в пяти кантонах. На их подавление их были направлены отряды БашЧК под общим командованием Поленова, который прибыв в Баймак, установил военную диктатуру, разогнал местные органы власти и объявил «беспощадную борьбу с движением башкир». Отрядами ЧК были без суда и следствия были расстреляны 10 членов Бурзян-Тангауровского кантисполкома, проводилась политика «массового устрашения», сопровождавшегося убийствами и пытками мирного башкирского населения.

10 сентября 1920 года на заседании Тамьян-Катайского кантисполкома участвовал комбриг М. Л. Муртазин, недавно возвратившийся с польского фронта. Он предложил вывести за пределы кантона все русские карательные отряды, амнистировать восставших башкир, назначать на ответственные посты башкирских работников и создать специальную следственную комиссию.

Численность повстанческих отрядов, которые делились на полки и даже были сведены в дивизию под командованием X. Унасова, доходила до 3 тысяч человек. На севере Тамьян-Катайского кантона, действовал отряд Фаткуллы Магасумова, численность которого достигала до 3 тысяч повстанцев. Отряд Ф. Магасумова неоднократно предпринимали нападения на Златоуст и другие заводы и населённые пункты. В районе Белорецка действовал повстанческий отряд с численностью в 4 000 человек, в районе Аскарово — 1 тыс. чел., в районе Байназарово — около 1 тыс. чел. и т. д.

В июле — августе 1920 года С. Ш. Мурзабулатовым, Х. Г. Унасовым, Ф. Б. Магасумовым, А. Г. Ишмурзиным, Г. Я. Амантаевым, Г. Аитбаевым, З. Галиным, М. Мустафиным, М. Расулевым, М. Сагитовым, Ф. Юламановым и другими создавались вооружённые отряды, которые в сентябре были объединены в Башкирскую Красную Армию. Командующим Башкирской Красной Армии избран Ф. Б. Магасумов, начальником 1-й дивизии — Х. Г. Унасов, а 2-й дивизии — Ф. Юламанов. Председатель Реввоенсовета являлся С. Ш. Мурзабулатов, а начальником штаба — Б. Ланин.

Основными требованиями восставших были:

• лишение властных полномочий Башкирского обкома РКП(б);
• возвращение в правительство членов Башревкома первого состава;
• о независимой от СНК РСФСР и ВЦИК работе Башревкома;
• о прекращении политики военного коммунизма и т. д.

28 июля 1920 года был образован постоянный высший орган государственной власти — Центральный исполнительный комитет БАССР.

М. Д. Халиков, в своем заявлении, поданном в Центральную комиссию по перерегистрации членов РКП(б) в октябре 1920 года подверг острой критике центральные и местные власти в связи последними событиями.

Значение

В 1926 году Башкирский обком партии, в ходе разработки тезисов «Характеристика башкирского движения», признал действия губернских органов Советской власти по аресту лидеров башкирского национального движения ошибочным: «В тот момент перед нами прежде всего стояла задача: иметь как можно меньшее количество противников. За Башкирским же правительством в тот период были значительные силы башкирского народа».

Литература

• Азнагулов В. Г., Хамитова З. Г. [www.gsrb.ru/ru/about_parliament/history/parlament_tom_1-1.pdf Парламентаризм в Башкортостане: история и современность]. — Уфа: ГРИ «Башкортостан», 2005. — 304 с.
• Багаутдинов Р. О. Участие башкир в Белом движении (1917—1920). — Уфа, 2009.
• Башкирское национальное движение 1917 — 1920 гг. и А. Валиди: Зарубежные исследования // Сост. и вступительная статья И. В. Кучумова. — Уфа: Гилем, 1997. — 250 с.
• [vk.com/doc704697_284976216?hash=a4ee4d620ac3ed753d&dl=6b77b33556b870c2fb Документы и материалы по истории башкирского народа (1900–1940) / Сост.: М. М. Кульшарипов, М. Н. Фархшатов, Д. Х. Янтурин, Р. З. Алмаев, Р. О. Багаутдинов, Р. Р. Газизов, Р. М. Зиязетдинов, А. Д. Казанчеев, К. К. Каримов, П. Ф. Назыров, Ю. Х. Юлдашбаев, А. З. Ярмуллина.]. — Уфа, 2012. — 624 с. — ISBN 978-5-916-08093-3.
• Зарипов А. Б. Юго-восточный Башкортостан 1917—1922 гг.. — Уфа, 2001. — 213 с.
• Идельгужин К. А. Башкирские движения (в 1917, 1918, 1919 гг.). — Уфа, 1926.
• История башкирского народа: в 7 т./ гл. ред. М. М. Кульшарипов ; Ин-т истории, языка и литературы УНЦ РАН. — Уфа: Гилем, 2010. — Т. V. — 468 с.
• Кульшарипов М. М. Башкирское национальное движение (1917—1921 гг.). — Уфа: Китап, 2000. — 364 с.
• Муртазин М. Л. [portal-rb.ru/documents/92688/93220/%D0%91%D0%B0%D1%88%D0%BA%D0%B8%D1%80%D0%B8%D1%8F%20%D0%B8%20%D0%B1%D0%B0%D1%88%D0%BA%D0%B8%D1%80%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B5%20%D0%B2%D0%BE%D0%B9%D1%81%D0%BA%D0%B0%20%D0%B2%20%D0%93%D1%80%D0%B0%D0%B6%D0%B4%D0%B0%D0%BD%D1%81%D0%BA%D1%83%D1%8E%20%D0%B2%D0%BE%D0%B9%D0%BD%D1%83.doc/7c10c221-1064-4574-b74f-02f13b31214a?version=1.0&targetExtension=pdf Башкирия и башкирские войска в Гражданскую войну]. — М.: Инсан, 2007. — 208 с.
• Таймасов Р. С. Участие башкир в Гражданской войне. Книга первая: В лагере контрреволюции (1918 — февраль 1919). — Уфа: РИЦ БашГУ, 2009. — 200 с.
• Юлдашбаев Б. Х. Учредительный курултай как вершина Башкирского национального движения// Этнополитическая мозаика Башкортостана. В 3 т.. — М., 1992. — Т. II.

Ссылки

• [башкирская-энциклопедия.рф/index.php/prosmotr/2-statya/7826-bashkirskoe-natsionalnoe-dvizhenie Статья в Башкирской энциклопедии]

Отрывок, характеризующий Башкирское национальное движение

У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.


В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.
Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Солдаты кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишние, все таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу осматривать город и, по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая себе коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде, кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых, как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.

Французы приписывали пожар Москвы au patriotisme feroce de Rastopchine [дикому патриотизму Растопчина]; русские – изуверству французов. В сущности же, причин пожара Москвы в том смысле, чтобы отнести пожар этот на ответственность одного или несколько лиц, таких причин не было и не могло быть. Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб. Москва должна была сгореть вследствие того, что из нее выехали жители, и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней будут сыпаться искры огня. Деревянный город, в котором при жителях владельцах домов и при полиции бывают летом почти каждый день пожары, не может не сгореть, когда в нем нет жителей, а живут войска, курящие трубки, раскладывающие костры на Сенатской площади из сенатских стульев и варящие себе есть два раза в день. Стоит в мирное время войскам расположиться на квартирах по деревням в известной местности, и количество пожаров в этой местности тотчас увеличивается. В какой же степени должна увеличиться вероятность пожаров в пустом деревянном городе, в котором расположится чужое войско? Le patriotisme feroce de Rastopchine и изуверство французов тут ни в чем не виноваты. Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей – не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотливо и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое.
Как ни лестно было французам обвинять зверство Растопчина и русским обвинять злодея Бонапарта или потом влагать героический факел в руки своего народа, нельзя не видеть, что такой непосредственной причины пожара не могло быть, потому что Москва должна была сгореть, как должна сгореть каждая деревня, фабрика, всякий дом, из которого выйдут хозяева и в который пустят хозяйничать и варить себе кашу чужих людей. Москва сожжена жителями, это правда; но не теми жителями, которые оставались в ней, а теми, которые выехали из нее. Москва, занятая неприятелем, не осталась цела, как Берлин, Вена и другие города, только вследствие того, что жители ее не подносили хлеба соли и ключей французам, а выехали из нее.


Расходившееся звездой по Москве всачивание французов в день 2 го сентября достигло квартала, в котором жил теперь Пьер, только к вечеру.
Пьер находился после двух последних, уединенно и необычайно проведенных дней в состоянии, близком к сумасшествию. Всем существом его овладела одна неотвязная мысль. Он сам не знал, как и когда, но мысль эта овладела им теперь так, что он ничего не помнил из прошедшего, ничего не понимал из настоящего; и все, что он видел и слышал, происходило перед ним как во сне.
Пьер ушел из своего дома только для того, чтобы избавиться от сложной путаницы требований жизни, охватившей его, и которую он, в тогдашнем состоянии, но в силах был распутать. Он поехал на квартиру Иосифа Алексеевича под предлогом разбора книг и бумаг покойного только потому, что он искал успокоения от жизненной тревоги, – а с воспоминанием об Иосифе Алексеевиче связывался в его душе мир вечных, спокойных и торжественных мыслей, совершенно противоположных тревожной путанице, в которую он чувствовал себя втягиваемым. Он искал тихого убежища и действительно нашел его в кабинете Иосифа Алексеевича. Когда он, в мертвой тишине кабинета, сел, облокотившись на руки, над запыленным письменным столом покойника, в его воображении спокойно и значительно, одно за другим, стали представляться воспоминания последних дней, в особенности Бородинского сражения и того неопределимого для него ощущения своей ничтожности и лживости в сравнении с правдой, простотой и силой того разряда людей, которые отпечатались у него в душе под названием они. Когда Герасим разбудил его от его задумчивости, Пьеру пришла мысль о том, что он примет участие в предполагаемой – как он знал – народной защите Москвы. И с этой целью он тотчас же попросил Герасима достать ему кафтан и пистолет и объявил ему свое намерение, скрывая свое имя, остаться в доме Иосифа Алексеевича. Потом, в продолжение первого уединенно и праздно проведенного дня (Пьер несколько раз пытался и не мог остановить своего внимания на масонских рукописях), ему несколько раз смутно представлялось и прежде приходившая мысль о кабалистическом значении своего имени в связи с именем Бонапарта; но мысль эта о том, что ему, l'Russe Besuhof, предназначено положить предел власти зверя, приходила ему еще только как одно из мечтаний, которые беспричинно и бесследно пробегают в воображении.
Когда, купив кафтан (с целью только участвовать в народной защите Москвы), Пьер встретил Ростовых и Наташа сказала ему: «Вы остаетесь? Ах, как это хорошо!» – в голове его мелькнула мысль, что действительно хорошо бы было, даже ежели бы и взяли Москву, ему остаться в ней и исполнить то, что ему предопределено.
На другой день он, с одною мыслию не жалеть себя и не отставать ни в чем от них, ходил с народом за Трехгорную заставу. Но когда он вернулся домой, убедившись, что Москву защищать не будут, он вдруг почувствовал, что то, что ему прежде представлялось только возможностью, теперь сделалось необходимостью и неизбежностью. Он должен был, скрывая свое имя, остаться в Москве, встретить Наполеона и убить его с тем, чтобы или погибнуть, или прекратить несчастье всей Европы, происходившее, по мнению Пьера, от одного Наполеона.
Пьер знал все подробности покушении немецкого студента на жизнь Бонапарта в Вене в 1809 м году и знал то, что студент этот был расстрелян. И та опасность, которой он подвергал свою жизнь при исполнении своего намерения, еще сильнее возбуждала его.
Два одинаково сильные чувства неотразимо привлекали Пьера к его намерению. Первое было чувство потребности жертвы и страдания при сознании общего несчастия, то чувство, вследствие которого он 25 го поехал в Можайск и заехал в самый пыл сражения, теперь убежал из своего дома и, вместо привычной роскоши и удобств жизни, спал, не раздеваясь, на жестком диване и ел одну пищу с Герасимом; другое – было то неопределенное, исключительно русское чувство презрения ко всему условному, искусственному, человеческому, ко всему тому, что считается большинством людей высшим благом мира. В первый раз Пьер испытал это странное и обаятельное чувство в Слободском дворце, когда он вдруг почувствовал, что и богатство, и власть, и жизнь, все, что с таким старанием устроивают и берегут люди, – все это ежели и стоит чего нибудь, то только по тому наслаждению, с которым все это можно бросить.
Это было то чувство, вследствие которого охотник рекрут пропивает последнюю копейку, запивший человек перебивает зеркала и стекла без всякой видимой причины и зная, что это будет стоить ему его последних денег; то чувство, вследствие которого человек, совершая (в пошлом смысле) безумные дела, как бы пробует свою личную власть и силу, заявляя присутствие высшего, стоящего вне человеческих условий, суда над жизнью.
С самого того дня, как Пьер в первый раз испытал это чувство в Слободском дворце, он непрестанно находился под его влиянием, но теперь только нашел ему полное удовлетворение. Кроме того, в настоящую минуту Пьера поддерживало в его намерении и лишало возможности отречься от него то, что уже было им сделано на этом пути. И его бегство из дома, и его кафтан, и пистолет, и его заявление Ростовым, что он остается в Москве, – все потеряло бы не только смысл, но все это было бы презренно и смешно (к чему Пьер был чувствителен), ежели бы он после всего этого, так же как и другие, уехал из Москвы.
Физическое состояние Пьера, как и всегда это бывает, совпадало с нравственным. Непривычная грубая пища, водка, которую он пил эти дни, отсутствие вина и сигар, грязное, неперемененное белье, наполовину бессонные две ночи, проведенные на коротком диване без постели, – все это поддерживало Пьера в состоянии раздражения, близком к помешательству.

Был уже второй час после полудня. Французы уже вступили в Москву. Пьер знал это, но, вместо того чтобы действовать, он думал только о своем предприятии, перебирая все его малейшие будущие подробности. Пьер в своих мечтаниях не представлял себе живо ни самого процесса нанесения удара, ни смерти Наполеона, но с необыкновенною яркостью и с грустным наслаждением представлял себе свою погибель и свое геройское мужество.
«Да, один за всех, я должен совершить или погибнуть! – думал он. – Да, я подойду… и потом вдруг… Пистолетом или кинжалом? – думал Пьер. – Впрочем, все равно. Не я, а рука провидения казнит тебя, скажу я (думал Пьер слова, которые он произнесет, убивая Наполеона). Ну что ж, берите, казните меня», – говорил дальше сам себе Пьер, с грустным, но твердым выражением на лице, опуская голову.
В то время как Пьер, стоя посередине комнаты, рассуждал с собой таким образом, дверь кабинета отворилась, и на пороге показалась совершенно изменившаяся фигура всегда прежде робкого Макара Алексеевича. Халат его был распахнут. Лицо было красно и безобразно. Он, очевидно, был пьян. Увидав Пьера, он смутился в первую минуту, но, заметив смущение и на лице Пьера, тотчас ободрился и шатающимися тонкими ногами вышел на середину комнаты.
– Они оробели, – сказал он хриплым, доверчивым голосом. – Я говорю: не сдамся, я говорю… так ли, господин? – Он задумался и вдруг, увидав пистолет на столе, неожиданно быстро схватил его и выбежал в коридор.
Герасим и дворник, шедшие следом за Макар Алексеичем, остановили его в сенях и стали отнимать пистолет. Пьер, выйдя в коридор, с жалостью и отвращением смотрел на этого полусумасшедшего старика. Макар Алексеич, морщась от усилий, удерживал пистолет и кричал хриплый голосом, видимо, себе воображая что то торжественное.
– К оружию! На абордаж! Врешь, не отнимешь! – кричал он.
– Будет, пожалуйста, будет. Сделайте милость, пожалуйста, оставьте. Ну, пожалуйста, барин… – говорил Герасим, осторожно за локти стараясь поворотить Макар Алексеича к двери.
– Ты кто? Бонапарт!.. – кричал Макар Алексеич.
– Это нехорошо, сударь. Вы пожалуйте в комнаты, вы отдохните. Пожалуйте пистолетик.
– Прочь, раб презренный! Не прикасайся! Видел? – кричал Макар Алексеич, потрясая пистолетом. – На абордаж!
– Берись, – шепнул Герасим дворнику.
Макара Алексеича схватили за руки и потащили к двери.
Сени наполнились безобразными звуками возни и пьяными хрипящими звуками запыхавшегося голоса.
Вдруг новый, пронзительный женский крик раздался от крыльца, и кухарка вбежала в сени.
– Они! Батюшки родимые!.. Ей богу, они. Четверо, конные!.. – кричала она.
Герасим и дворник выпустили из рук Макар Алексеича, и в затихшем коридоре ясно послышался стук нескольких рук во входную дверь.


Пьер, решивший сам с собою, что ему до исполнения своего намерения не надо было открывать ни своего звания, ни знания французского языка, стоял в полураскрытых дверях коридора, намереваясь тотчас же скрыться, как скоро войдут французы. Но французы вошли, и Пьер все не отходил от двери: непреодолимое любопытство удерживало его.
Их было двое. Один – офицер, высокий, бравый и красивый мужчина, другой – очевидно, солдат или денщик, приземистый, худой загорелый человек с ввалившимися щеками и тупым выражением лица. Офицер, опираясь на палку и прихрамывая, шел впереди. Сделав несколько шагов, офицер, как бы решив сам с собою, что квартира эта хороша, остановился, обернулся назад к стоявшим в дверях солдатам и громким начальническим голосом крикнул им, чтобы они вводили лошадей. Окончив это дело, офицер молодецким жестом, высоко подняв локоть руки, расправил усы и дотронулся рукой до шляпы.
– Bonjour la compagnie! [Почтение всей компании!] – весело проговорил он, улыбаясь и оглядываясь вокруг себя. Никто ничего не отвечал.
– Vous etes le bourgeois? [Вы хозяин?] – обратился офицер к Герасиму.
Герасим испуганно вопросительно смотрел на офицера.
– Quartire, quartire, logement, – сказал офицер, сверху вниз, с снисходительной и добродушной улыбкой глядя на маленького человека. – Les Francais sont de bons enfants. Que diable! Voyons! Ne nous fachons pas, mon vieux, [Квартир, квартир… Французы добрые ребята. Черт возьми, не будем ссориться, дедушка.] – прибавил он, трепля по плечу испуганного и молчаливого Герасима.
– A ca! Dites donc, on ne parle donc pas francais dans cette boutique? [Что ж, неужели и тут никто не говорит по французски?] – прибавил он, оглядываясь кругом и встречаясь глазами с Пьером. Пьер отстранился от двери.
Офицер опять обратился к Герасиму. Он требовал, чтобы Герасим показал ему комнаты в доме.
– Барин нету – не понимай… моя ваш… – говорил Герасим, стараясь делать свои слова понятнее тем, что он их говорил навыворот.
Французский офицер, улыбаясь, развел руками перед носом Герасима, давая чувствовать, что и он не понимает его, и, прихрамывая, пошел к двери, у которой стоял Пьер. Пьер хотел отойти, чтобы скрыться от него, но в это самое время он увидал из отворившейся двери кухни высунувшегося Макара Алексеича с пистолетом в руках. С хитростью безумного Макар Алексеич оглядел француза и, приподняв пистолет, прицелился.
– На абордаж!!! – закричал пьяный, нажимая спуск пистолета. Французский офицер обернулся на крик, и в то же мгновенье Пьер бросился на пьяного. В то время как Пьер схватил и приподнял пистолет, Макар Алексеич попал, наконец, пальцем на спуск, и раздался оглушивший и обдавший всех пороховым дымом выстрел. Француз побледнел и бросился назад к двери.
Забывший свое намерение не открывать своего знания французского языка, Пьер, вырвав пистолет и бросив его, подбежал к офицеру и по французски заговорил с ним.
– Vous n'etes pas blesse? [Вы не ранены?] – сказал он.
– Je crois que non, – отвечал офицер, ощупывая себя, – mais je l'ai manque belle cette fois ci, – прибавил он, указывая на отбившуюся штукатурку в стене. – Quel est cet homme? [Кажется, нет… но на этот раз близко было. Кто этот человек?] – строго взглянув на Пьера, сказал офицер.