Битва при Саладо
| Битва при Саладо | |||
| Основной конфликт: Реконкиста | |||
 | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место | |||
| Итог |
победа португало-кастильского войска, провал маринидского вторжения | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Битва при Рио-Саладо (или Битва при Тарифе) — сражение, произошедшее 30 октября 1340 года между силами королей Португалии Афонсу IV и Кастилии Альфонсо XI с одной стороны и войск марокканского султана Абуль-Хасана Али I и правителя Гранады Юсуфа I ибн Исмаила — с другой. Оно произошло у реки Саладо, протекающей в 50 км от Тарифы..
Предыстория
После поражения в битве при Тебе в 1330 году эмир Гранады Мохаммед IV обратился за помощью к султану Марокко Абуль-Хасану Али I. Абуль-Хасан послал флот и армию, высадившуюся в Альхесирасе в 1333 году. За счет этой армии Мохаммед IV захватил кастильский форпост Гибралтар, который он был вынужден сдать менее чем за два месяца. Вернувшись в Магриб, Абуль-Хасан собрал свою самую большую армию, чтобы провести вторжение на Пиренейский полуостров с целью возвращения всех потерянных мусульманами земель.
Это вторжение стало последней попыткой мусульман вернуть себе Пиренейский полуостров. Мариниды мобилизовали огромную армию и, после пересечения Гибралтарского пролива и победы над христианским флотом в Гибралтаре, высадились и встали лагерем у реки Саладо близ Тарифы, где встретились с христианскими войсками.
Приготовления
В течение зимы 1340 года Абуль-Хасан передислоцировал свой флот, отныне 100 галер под командованием Мухаммада ибн Али аль-Азафи были сосредоточены в Сеуте. Мариниды высадили армию в Гибралтаре, и 1 апреля 1340 года встретились с кастильским флотом (32 галеры и шесть кораблей под командованием адмирала Альфонсо Хофре Тенорио) в проливе. Аль-Азафи окружил и уничтожил кастильский флот, сам Тенорио погиб, и лишь пяти его галерам удалось достичь Картахены.
Абуль-Хасан пересек пролив 14 августа 1340 года и в течение всего лета переправлял войска и грузы на полуостров. 22 сентября, с помощью Юсуфа I, мусульмане осадили Тарифу. Однако султан допустил серьезную ошибку: полагая, что кастильцам понадобится очень много времени для восстановления флота, он приказал своим галерам вернуться в Марокко, оставив только 12 в Альхесирасе.
В то же время Альфонсо XI получил поддержку короля Арагона и его родственника, короля Португалии Афонсу IV. Последний послал военно-морской флот во главе с португальцем Мануэлом Пессаньей, адмиралом Португалии, и дополнительно оплатил услуги 15 генуэзских галер во главе с Жилем Боканегра. Дождавшись 27 кораблей, спешно завершенных в Севилье, христианский флот снялся с якоря и в октябре вошел в пролив, отрезав пути снабжения между Марокко и полуостровом.
Позиция Абуль-Хасан теперь стала крайне сложной: не только осаждающие Тарифу войска зависели от поставок из Марокко, но и гранадские силы, которые Юсуф направил для атак на границе, чтобы держать кастильцев в напряжении. 10 октября сильный шторм потопил 12 кастильских галер, и в тот же день султан начал общий штурм Тарифы, который был с трудом отбит с большими потерями с обеих сторон.
Альфонсо XI покинул Севилью 15 октября 1340 года во главе армии, на следующий день к нему присоединились войска Афонсу IV. Союзная армия продвинулась к линии реки Гуадалете и там ожидала подкреплений. Наконец, 26 октября 20-тысячная христианская армия вступила на территорию противника. Зная об этом заранее, Абуль-Хасан приказал снять осаду и разместил свою армию на холме между Тарифой и морем. Армия Юсуфа I разместилась на соседнем холме. 29 октября христианская армия достигла Оленьего холма (Хаджар аль-Айал), в 8 км от Тарифы и в 250 м от побережья. Между ними и противником было 4,5 км долины, пересеченной реками Ла-Хара и Эль-Саладо.
В течение ночи Альфонсо XI отправил 1000 всадников и 4000 пехотинцев усилить гарнизон Тарифы, надеясь застичь врасплох арьергард противника во время боя. Отряд встретил лишь слабое сопротивление легкой мусульманской кавалерии и достиг города без труда. Тем не менее, командующий легкой кавалерии Абуль-Хасана доложил султану, что ни один христианин не смог войти в Тарифу в течение ночи: эта дезинформация дорого обошлась мусульманам на следующий день.
Сражение
Точное число сошедшихся в битве войск неизвестно. Христианские хроники дают завышенную оценку в 200 000 испанцев и 700 000 мавров; арабские хроники указывают на собственные потери в 60 000 человек. Таким образом, каждое войско могло состоять примерно из 150 000 — 200 000 человек. Предположительно преимущество в численности было на стороне мавров, но более высокий боевой дух испанцев и неожиданная атака гарнизона Тарифы с моря в критический момент битвы принесли победу христианам[1].
Военный совет решил, что кастильский король будет атаковать основную армию султана, в то время как португальцы, усиленные 3000 кастильцев, атакуют войска Юсуфа I. В девять часов утра 30 октября армия покинула лагерь, оставив его под охраной 2000 ополченцев. Сильный кастильский авангард находился под командованием братьев Лара, в то время как король возглавил главные силы. Слева располагались войска из Королевства Леон во главе с Педро Нуньесом, справа — Альваро Перес де Гусман во главе кавалерийского корпуса.
Абуль-Хасан рахвернул свою армию вдоль реки Саладо. Кастильский авангард встретил серьезное сопротивление: люди братьев Лара не смогли пересечь неглубокую реку, но родные сыновья короля Фернандо и Фадрике во главе 800 всадников нашли и захватили небольшой мост на правом фланге. Альфонсо во главе кастильской армии благополучно форсировал Саладо по этому мосту.
В центре Хуан Нуньес де Лара и рыцари ордена Сантьяго, наконец, прорвали вражескую линию и смогли подобраться к холму, где находился лагерь Абуль-Хасана. В это время скрытые в Тарифе кастильские войска атаковали лагерь султана, и войска, защищающие его (около 3000 всадников и 8000 пехотинцев) были смяты, половина из них бежала в сторону Альхесираса, а другая половина отступила в долину, где армия султана еще держала ряды.
Альфонсо оказался в опасной изоляции, с правым крылом на некотором расстоянии от него и авангардом, который атаковал лагерь противника. Абуль-Хасан организовал общую атаку, и сам кастильский король оказался вовлечен в рукопашный бой. Своевременный подход кастильского арьергарда уравнял шансы, и когда спустившиеся с холма кастильские солдаты, атаковавшие лагерь, ударили по мусульманам с тыла, армия Абуль-Хасана дрогнула и побежала в сторону Альхесираса.
Между тем, португальский контингент перешел Саладо и вынудил гранадские войска покинуть поле боя.
Погоня была беспощадной, кастильцы гнали врага 6 км до реки. В руки победителей попали сын султана, гарем и сокровищница[1]. Многие из жен султана были убиты, в том числе его первая жена Фатима (дочь султана Туниса) и Айса (дочь дворянина Абу Яхья ибн Якуба). В плен попали сестра султана Умальфат и его племянник Али.
Али бежал в Альхесирас, а оттуда — в Северную Африку, Юсуф укрылся в Гранадском эмирате. Однако испанцы не воспользовались моментом и окончательно не изгнали мавров с Пиренейского полуострова. С триумфом возвратившись в Севилью, войско разделило добычу и разошлось по удельным владениям[2]. Объёмы захваченных драгоценностей были столь велики, что на обширной территории снизились цены на золото, серебро и драгоценные камни. Эффект ощущался даже в Париже[1]. С другой стороны, богатство привело к снижению боеспособности христиан[2].
Последствия
Мариниды пережили катастрофическое поражение. Никогда больше мусульманские армии не вторгались на Пиренейский полуостров. Война с Гранадой продолжалась еще более десяти лет, в течение которых Альфонсо XI сделал несколько небольших территориальных приобретений за счет западной части Гранадского эмирата. Самое главное, что город Альхесирас, ценный для Маринидов плацдарм, был окончательно взят христианами, его осада в 1344 году привлекла добровольцев со всей Европы. Попытка Кастилии вернуть себе Гибралтар была сорвана, однако и эмиру Гранады пришлось довольствоваться изолированной от остальной части христианских владений цитаделью. В 1350 году был заключен мир, после смерти Альфонсо XI в своем лагере во время Великой Чумы[2].
Напишите отзыв о статье "Битва при Саладо"
Примечания
- ↑ 1 2 3 Jackson, 1987, p. 49.
- ↑ 1 2 3 Jackson, 1987, p. 50.
Литература
- Jackson, William G. F. [books.google.ru/books?id=WxGTAAAAIAAJ The Rock of the Gibraltarians: A History of Gibraltar]. — Madison, NJ: Fairleigh Dickinson University Press, 1987. — 379 p. — ISBN 0-8386-3237-8.
- Azeredo António Carlos de. Guimarães. — Oporto: Caminhos Romanos, 2007. — ISBN 978-989-95232-3-4.
- Huici Miranda Ambrosio. Las Grandes Batallas de la Reconquista durante las Invasiones Africanas. — Granada: Univ. of Granada, 2000. — ISBN 843382659X.
- MacKay Angus. Spain in the Middle Ages. — Basingstoke: MacMillan, 1977.
- Ibn al-ŷayyāb, el otro poeta de la Alhambra. — Granada: Patronato de la Alhambra: Instituto Hispano-Árabe de Cultura, 1982. — ISBN 8485622162.
- Segura González, Wenceslao (2005). «[dialnet.unirioja.es/descarga/articulo/3709946.pdf La batalla del Salado (año 1340)]» (ES). Al Qantir: Monofrafías y documentos sobre la Historia de Tarifa: 1–32. ISSN [worldcat.org/issn/2171-5858 2171-5858].
| ||||||||||||||
Координаты: 36°08′ с. ш. 5°36′ з. д. / 36.133° с. ш. 5.600° з. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=36.133&mlon=-5.600&zoom=14 (O)] (Я)
Отрывок, характеризующий Битва при Саладо
Как ни счастлив был Петя, но ему все таки грустно было идти домой и знать, что все наслаждение этого дня кончилось. Из Кремля Петя пошел не домой, а к своему товарищу Оболенскому, которому было пятнадцать лет и который тоже поступал в полк. Вернувшись домой, он решительно и твердо объявил, что ежели его не пустят, то он убежит. И на другой день, хотя и не совсем еще сдавшись, но граф Илья Андреич поехал узнавать, как бы пристроить Петю куда нибудь побезопаснее.15 го числа утром, на третий день после этого, у Слободского дворца стояло бесчисленное количество экипажей.
Залы были полны. В первой были дворяне в мундирах, во второй купцы с медалями, в бородах и синих кафтанах. По зале Дворянского собрания шел гул и движение. У одного большого стола, под портретом государя, сидели на стульях с высокими спинками важнейшие вельможи; но большинство дворян ходило по зале.
Все дворяне, те самые, которых каждый день видал Пьер то в клубе, то в их домах, – все были в мундирах, кто в екатерининских, кто в павловских, кто в новых александровских, кто в общем дворянском, и этот общий характер мундира придавал что то странное и фантастическое этим старым и молодым, самым разнообразным и знакомым лицам. Особенно поразительны были старики, подслеповатые, беззубые, плешивые, оплывшие желтым жиром или сморщенные, худые. Они большей частью сидели на местах и молчали, и ежели ходили и говорили, то пристроивались к кому нибудь помоложе. Так же как на лицах толпы, которую на площади видел Петя, на всех этих лицах была поразительна черта противоположности: общего ожидания чего то торжественного и обыкновенного, вчерашнего – бостонной партии, Петрушки повара, здоровья Зинаиды Дмитриевны и т. п.
Пьер, с раннего утра стянутый в неловком, сделавшемся ему узким дворянском мундире, был в залах. Он был в волнении: необыкновенное собрание не только дворянства, но и купечества – сословий, etats generaux – вызвало в нем целый ряд давно оставленных, но глубоко врезавшихся в его душе мыслей о Contrat social [Общественный договор] и французской революции. Замеченные им в воззвании слова, что государь прибудет в столицу для совещания с своим народом, утверждали его в этом взгляде. И он, полагая, что в этом смысле приближается что то важное, то, чего он ждал давно, ходил, присматривался, прислушивался к говору, но нигде не находил выражения тех мыслей, которые занимали его.
Был прочтен манифест государя, вызвавший восторг, и потом все разбрелись, разговаривая. Кроме обычных интересов, Пьер слышал толки о том, где стоять предводителям в то время, как войдет государь, когда дать бал государю, разделиться ли по уездам или всей губернией… и т. д.; но как скоро дело касалось войны и того, для чего было собрано дворянство, толки были нерешительны и неопределенны. Все больше желали слушать, чем говорить.
Один мужчина средних лет, мужественный, красивый, в отставном морском мундире, говорил в одной из зал, и около него столпились. Пьер подошел к образовавшемуся кружку около говоруна и стал прислушиваться. Граф Илья Андреич в своем екатерининском, воеводском кафтане, ходивший с приятной улыбкой между толпой, со всеми знакомый, подошел тоже к этой группе и стал слушать с своей доброй улыбкой, как он всегда слушал, в знак согласия с говорившим одобрительно кивая головой. Отставной моряк говорил очень смело; это видно было по выражению лиц, его слушавших, и по тому, что известные Пьеру за самых покорных и тихих людей неодобрительно отходили от него или противоречили. Пьер протолкался в середину кружка, прислушался и убедился, что говоривший действительно был либерал, но совсем в другом смысле, чем думал Пьер. Моряк говорил тем особенно звучным, певучим, дворянским баритоном, с приятным грассированием и сокращением согласных, тем голосом, которым покрикивают: «Чеаек, трубку!», и тому подобное. Он говорил с привычкой разгула и власти в голосе.
– Что ж, что смоляне предложили ополченцев госуаю. Разве нам смоляне указ? Ежели буародное дворянство Московской губернии найдет нужным, оно может выказать свою преданность государю импературу другими средствами. Разве мы забыли ополченье в седьмом году! Только что нажились кутейники да воры грабители…
Граф Илья Андреич, сладко улыбаясь, одобрительно кивал головой.
– И что же, разве наши ополченцы составили пользу для государства? Никакой! только разорили наши хозяйства. Лучше еще набор… а то вернется к вам ни солдат, ни мужик, и только один разврат. Дворяне не жалеют своего живота, мы сами поголовно пойдем, возьмем еще рекрут, и всем нам только клич кликни гусай (он так выговаривал государь), мы все умрем за него, – прибавил оратор одушевляясь.
Илья Андреич проглатывал слюни от удовольствия и толкал Пьера, но Пьеру захотелось также говорить. Он выдвинулся вперед, чувствуя себя одушевленным, сам не зная еще чем и сам не зная еще, что он скажет. Он только что открыл рот, чтобы говорить, как один сенатор, совершенно без зубов, с умным и сердитым лицом, стоявший близко от оратора, перебил Пьера. С видимой привычкой вести прения и держать вопросы, он заговорил тихо, но слышно:
– Я полагаю, милостивый государь, – шамкая беззубым ртом, сказал сенатор, – что мы призваны сюда не для того, чтобы обсуждать, что удобнее для государства в настоящую минуту – набор или ополчение. Мы призваны для того, чтобы отвечать на то воззвание, которым нас удостоил государь император. А судить о том, что удобнее – набор или ополчение, мы предоставим судить высшей власти…
Пьер вдруг нашел исход своему одушевлению. Он ожесточился против сенатора, вносящего эту правильность и узкость воззрений в предстоящие занятия дворянства. Пьер выступил вперед и остановил его. Он сам не знал, что он будет говорить, но начал оживленно, изредка прорываясь французскими словами и книжно выражаясь по русски.
– Извините меня, ваше превосходительство, – начал он (Пьер был хорошо знаком с этим сенатором, но считал здесь необходимым обращаться к нему официально), – хотя я не согласен с господином… (Пьер запнулся. Ему хотелось сказать mon tres honorable preopinant), [мой многоуважаемый оппонент,] – с господином… que je n'ai pas L'honneur de connaitre; [которого я не имею чести знать] но я полагаю, что сословие дворянства, кроме выражения своего сочувствия и восторга, призвано также для того, чтобы и обсудить те меры, которыми мы можем помочь отечеству. Я полагаю, – говорил он, воодушевляясь, – что государь был бы сам недоволен, ежели бы он нашел в нас только владельцев мужиков, которых мы отдаем ему, и… chair a canon [мясо для пушек], которую мы из себя делаем, но не нашел бы в нас со… со… совета.
Многие поотошли от кружка, заметив презрительную улыбку сенатора и то, что Пьер говорит вольно; только Илья Андреич был доволен речью Пьера, как он был доволен речью моряка, сенатора и вообще всегда тою речью, которую он последнею слышал.
– Я полагаю, что прежде чем обсуждать эти вопросы, – продолжал Пьер, – мы должны спросить у государя, почтительнейше просить его величество коммюникировать нам, сколько у нас войска, в каком положении находятся наши войска и армии, и тогда…
Но Пьер не успел договорить этих слов, как с трех сторон вдруг напали на него. Сильнее всех напал на него давно знакомый ему, всегда хорошо расположенный к нему игрок в бостон, Степан Степанович Апраксин. Степан Степанович был в мундире, и, от мундира ли, или от других причин, Пьер увидал перед собой совсем другого человека. Степан Степанович, с вдруг проявившейся старческой злобой на лице, закричал на Пьера:
– Во первых, доложу вам, что мы не имеем права спрашивать об этом государя, а во вторых, ежели было бы такое право у российского дворянства, то государь не может нам ответить. Войска движутся сообразно с движениями неприятеля – войска убывают и прибывают…
Другой голос человека, среднего роста, лет сорока, которого Пьер в прежние времена видал у цыган и знал за нехорошего игрока в карты и который, тоже измененный в мундире, придвинулся к Пьеру, перебил Апраксина.
– Да и не время рассуждать, – говорил голос этого дворянина, – а нужно действовать: война в России. Враг наш идет, чтобы погубить Россию, чтобы поругать могилы наших отцов, чтоб увезти жен, детей. – Дворянин ударил себя в грудь. – Мы все встанем, все поголовно пойдем, все за царя батюшку! – кричал он, выкатывая кровью налившиеся глаза. Несколько одобряющих голосов послышалось из толпы. – Мы русские и не пожалеем крови своей для защиты веры, престола и отечества. А бредни надо оставить, ежели мы сыны отечества. Мы покажем Европе, как Россия восстает за Россию, – кричал дворянин.
Пьер хотел возражать, но не мог сказать ни слова. Он чувствовал, что звук его слов, независимо от того, какую они заключали мысль, был менее слышен, чем звук слов оживленного дворянина.
Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались плечом к оратору при конце фразы и говорили:
– Вот так, так! Это так!
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.
