Ильминский, Николай Иванович

Николай Иванович Ильминский
Дата рождения:	23 апреля 1822(1822-04-23)
Место рождения:	Пенза
Дата смерти:	27 декабря 1891(1891-12-27) (69 лет)
Место смерти:	Казань
Страна:	Российская империя Российская империя
Научная сфера:	тюркология, востоковедение, библеистика
Место работы:	Казанская духовная академия, Казанский университет
Альма-матер:	Казанская духовная академия
Известные ученики:	И. Алтынсарин, Н. А. Бобровников, В. Т. Тимофеев, И. Я. Яковлев
Известен как:	учёный-востоковед, педагог, миссионер
Награды и премии:

Николай Иванович Ильминский (23 апреля 1822, Пенза — 27 декабря 1891 (8 января 1892), Казань) — русский востоковед, педагог-миссионер, библеист, член-корреспондент Академии Наук.

Известен как разработчик миссионерско-просветительской «системы Н. И. Ильминского» и «алфавита Н. И. Ильминского».

Биография

Образование, начало научной деятельности

Н. И. Ильминский родился 23 апреля 1822 года в Пензе в семье иерея (впоследствии — протоиерея) Николаевской церкви.

Успешно окончил Пензенское духовное училище и Пензенскую духовную семинарию со званием студента.

В 1842 — 1846 годах в составе первого набора учился в Казанской духовной академии, после окончания которой 10 октября 1846 года был определён «учителем Казанской Духовной Академии по классу естественных наук и турецко-татарского языка». 8 июня 1847 года Н. И. Ильминский был возведён в степень магистра, а 16 сентября 1847 года «переименован бакалавром».

С раннего возраста Н. И. Ильминский проявлял большие способности к изучению языков. По свидетельству его биографа, профессора П. В. Знаменского, «раз услышанное или прочитанное слово чужого языка, кажется, никогда уже им не забывалось, этого мало, — с каким-то, можно сказать ясновидением он быстро схватывал самый строй, внутренний дух нового неизвестного ему прежде языка до такой степени, что мог, кажется, без грамматики и словаря наперёд угадывать подробности его форм и значение его своеобразных понятий».

Вместе со своим учителем А. К. Казембеком и Г. С. Саблуковым Н. И. Ильминский был привлечён к работе по переводу на татарский язык Священного Писания. В это время он пришёл к мысли о необходимости использовать при переводах «народный язык», понятный для большинства населения.

5 декабря 1847 года по собственному прошению Н. И. Ильминский был уволен из духовного звания.

В 1847 году для лучшего усвоения разговорного татарского языка Н. И. Ильминский переселился в Старо-Татарскую слободу Казани, посещал медресе.

Как отмечается в монографии М. З. Хабибуллина и М. А. Кострюкова «Казанское востоковедение XIX — первой половины XX вв.: П. К. Жузе», Н. И. Ильминский первым поднял «вопрос о более определённой постановке миссионерских кафедр».

Поездка на Ближний Восток, труды по востоковедению

В 1850 году он был командирован в Санкт-Петербург для продолжения работы в переводческом комитете.

В 1851 году, по распоряжению Святейшего Правительствующего Синода, утверждённого Императором Николаем I, Н. И. Ильминский был направлен на Ближний Восток (в Константинополь, Дамаск, Каир и другие города) «для собрания подробнейших и основательнейших сведений о магометанском учении и для усовершенствования себя в языках Арабском, Турецком и Персидском, как способствующих ближайшему познанию магометанского учения». Это была первая подобная научная поездка, совершённая учёными из российского православного учебного заведения.

Во время пребывания в Палестине он подружился со святителем Феофаном Затворником (Г. В. Говоровым).

После возвращения в 1854 году с Ближнего Востока Н. И. Ильминский был назначен первым преподавателем «противомусульманского отделения» Казанской духовной академии: вёл занятия по «истории Мухаммеда», «мухаммеданской вере», педагогике, татарскому и арабскому языках.

В 1855 — 1856 годы у Н. И. Ильминского, выработавшего систему православного просвещения народов Поволжья, Средней Азии и Сибири, по утверждению Д. К. Зеленина, сложилось твёрдое убеждение, что «лучшим средством для борьбы с иноверческой пропагандой может быть только школьное просвещение инородцев», «которое развило бы в них охоту к самостоятельному, беспристрастному размышлению, обогатило бы их здра­выми понятиями о природе и истории и внушило бы им уважение к свидетельствам до­стоверным».

В 1857 году Н. И. Ильминскому было присвоено звание экстраординарного профессора.

В эти годы Н. И. Ильминский впервые в истории тюркологии подготовил к изданию (по списку Г.-Я. Кера) чагатайский текст «Бабур-наме». Вскоре — в 1859 году — он издал в Казани другой важный средневековый памятник — «Кысас ал-анбийа».

Необходимо отметить, что Ильминский стоял у истоков изучения стран Ближнего Востока, арабского языка и ислама в КазДА. Именно его исследования способствовали превращению академии в крупный востоковедческий и исламоведческий центр России.

— Хабибуллин М. З., Кострюков М. А. Казанское востоковедение XIX — первой половины XX вв.: П. К. Жузе: монография. — Казань: Издательство «ЯЗ», 2012. — С. 51.

Стремление Н. И. Ильминского дать будущим православным миссионерам фундаментальные знания по исламу, было воспринято руководством Казанской духовной академии, а затем и священноначалием Казанской епархии, как пропаганда последнего. В результате с начала 1858/1859 учебного года он был отстранён от преподавания на миссионерском отделении и был определён преподавать еврейский язык и математику. Вследствие этого Н. И. Ильминский вынужден был оставить службу в Казанской духовной академии. Как отмечал в 2007 году в своём исследовании «Архипастыри Казанские. 1555 — 2007» историк Е. В. Липаков: «Уход Ильминского был демонстративным — бывший профессор устроился на должность переводчика Оренбургской пограничной комиссии, которая не требовала никакого образования и предполагала лишь знание татарского языка».

Служба в Оренбурге

С 31 декабря 1858 года Н. И. Ильминский работал переводчиком Оренбургской Пограничной комиссии, где познакомился с казахским просветителем И. Алтынсарином.

В 1859 году он принял участие в экспедиции для съёмки восточного бе­рега Каспийского моря, начиная почти от Мангышлака до персидской границы (эта экспедиция продолжалась с 1 мая по октябрь).

Преподавательская и научная деятельность в Казани

С декабря 1861 года Н. И. Ильминский переехал в Казань. Совмещал чтение лекций на кафедре турецко-татарского языка историко-филологического факультета Казанского университета, а с 1863 года — и препо­давание восточных языков в Казанской духовной академии, с работой над учебными по­собиями для татар на татарском языке.

В 1868 году Н. И. Ильминский стал одним из основателей и руководителем вновь образованной Постоянной перевод­ческой комиссии, при миссионерском Братстве Святителя Гурия, состоявшей из трёх членов Совета братства и решавшей вопрос о качестве и необходимости тех или иных переводов.

19 августа 1872 года он перешёл на должность директора вновь открытой в Казани инородческой учительской семинарии.

С 1870 года — член-корреспондент Императорской Академии Наук. На пост академика баллотироваться отказался в пользу В. В. Радлова.

Награды

15 марта 1857 года Н. И. Ильминский был награждён бронзовой медалью на Владимирской ленте «В память войны 1853 — 1856». 20 декабря 1857 года он был пожалован орденом Святого Станислава 3-й степени, 28 октября 1866 года — орденом Святой Анны 2-й степени с Императорской короною.

Семья

В 1857 году Н. И. Ильминский женился на осиротевшей дочери тверского протоиерея Екатерине Степановне, проживавшей в Казани у своей замужней сестры. Супруга всегда поддерживала его в миссионерской и просветительской деятельности.

Своих детей у Ильминских не было, но они вырастили осиротевших детей однокурсника и друга Н. И. Ильминского — известного ориенталиста А. А. Бобровникова — Николая, Александра и Екатерину. После кончины Н. И. Ильминского его приёмный сын Н. А. Бобровников занял пост директора Казанской инородческой учительской семинарии. Е. А. Бобровникова (1861 — 1936) впоследствии вышла замуж за ученика Н. И. Ильминского — выдающегося чувашского просветителя И. Я. Яковлева и возглавляла в Симбирске женское отделение Симбирской чувашской школы.

Кончина

Скончался Н. И. Ильминский 27 декабря 1891 года (8 января 1892 года) в Казани в окружении родных, после тяжёлой болезни (рак желудка).

Похоронен на Арском кладбище Казани, около кладбищенского храма во имя святых благоверных князей Феодора, Давида и Константина Ярославских чудотворцев.

Отпевание в Захарие-Елисаветинской церкви Казанской инородческой учительской семинарии совершил епископ Чебоксарский, викарий Казанской епархии Никанор (Каменский), ученик и сотрудник Николая Ивановича. На похороны собралось множество духовенства, профессоров Казанской духовной академии и Казанского императорского университета, преподавателей Казанской инородческой учительской семинарии, Центральной крещёно-татарской школы, сотрудников и учеников покойного. По завещанию самого Николая Ивановича в гроб его положили в простом чёрном сюртуке, без орденов и без венков.

— Колчерин А. Христианизация народов Поволжья. Н. И. Ильминский и православная миссия. — Москва: РИСИ, 2014. — С. 151.

На кресте и надгробии помещена надпись: «Блажени чистии сердцем. Вечная память! Здесь покоится тело Николая Ивановича Ильминского, великого просветителя инородцев учением Христовым. Скончался 27 декабря 1891 года». Надгробие неоднократно подвергалось нападениям вандалов, в том числе, в нескольких местах был разбит крест. В настоящее время крест восстановлен, его части вновь скреплены воедино.

Жена Н. И. Ильминского Екатерина Степановна Ильминская похоронена на том же Арском кладбище, рядом с его учеником В. Т. Тимофеевым.

Алфавит Н. И. Ильминского

В процессе начавшегося с 1862 года издания переводов отдельных книг Священного Писания, выполненных Н. И. Ильминским и В. Т. Тимофеевым, происходило постепенное формирование на основе кириллицы специальной азбуки для «крещёных татар» (кряшен). При этом первоначально предполагалось печатать тексты буквами русского алфавита, но опыт организации учебного процесса и распространения миссионерской литературы показал, что для точной передачи звуков необходимы дополнительные буквы.

Окончательно алфавит и нормы написания оформились в составленном в 1874 году «Букваре для крещёных татар», который переиздавался одиннадцать раз и до 1917 года и был единственным в миссионерских, братских, земских и церковно-приходских школах для «крещёных татар» (кряшен). При этом алфавит не утверждался государственными инстанциями: считалось, что книги печатались «на крещёно-татарском наречии русскими буквами».

По сведениям историка Е. В. Липакова, алфавитом Н. И. Ильминского были напечатаны книги более 160 наименований, в том числе, переводы Священного Писания, богослужебных книг, житийной и духовной литературы, а также учебники для начальных школ, брошюры по гигиене и сельскому хозяйству, сборники стихов. На нём издавались газеты «Сугыш хабарляре» и «Дус». В советское время алфавит Н. И. Ильминского продолжал использоваться в начальных школах и Казанском кряшенском педагогическом техникуме. В 1918 — 1929 годах на нём были изданы книги более 90 названий: учебники, переводы произведений В. И. Ленина и И. В. Сталина, коммунистическая агитационная и научно-популярная литература, стихи, пьесы.

С введением в 1930-х годах яналифа алфавит Н. И. Ильминского был выведен из употребления.

С начала 1990-х годов он начал вновь использоваться Русской Православной Церковью и Библейским обществом как в переизданиях дореволюционных книг, так и в новых переводах Священного Писания и богослужебных книг. Алфавит Н. И. Ильминского употребляется также в изданиях кряшенских общественных организаций.

Оценка результатов реализации идей Н. И. Ильминского в области образования и миссионерства

Наиболее полно концепция «инородческого образования», его методика и методология, организационные принципы и структура были изложены Н. И. Ильминским в изданном в 1887 году в Казани труде «Казанская центральная крещёно-татарская школа: Материалы для истории христианского просвещения крещёных татар»

Взгляды и предложения Н. И. Ильминского получили поддержку у министра народного просвещения Д. А. Толстого, попечителя Казанского учебного округа П. Д. Шестакова, были одобрены Святейшим Правительствующим Синодом и Императором Александром II.

В 1864 году для реализации своих идей и рекомендаций Н. И. Ильминский добился открытия «Казанской центральной крещёно-татарской школы», которая впоследствии стала играть роль научно-методического центра для школ Казанской и соседних с ней губерний.

Реализацией идей Н. И. Ильминского среди кряшен и чуваш занимались, главным образом, В. Т. Тимофеев и И. Я. Яковлев. При этом в Татарстане и Чувашии по-разному оценивают результаты внедрения «системы Н. И. Ильминского».

На это обстоятельство указывал, в частности, в 1970-е годы исследователь И. Г. Максимов:

По-разному оценивается теперь деятельность этих двух людей, В. Т. Тимофеева и И. Я. Яковлева, делавших, одно и тоже, на их родине: первый для просвещения татар-кряшен, а второй — чувашей. В Чувашской АССР в 1968 году торжественно и всенародно праздновалось 100-летие Симбирской чувашской учительской школы и 120-летие её основателя И. Я. Яковлева. В Чебоксарах на центральной площади установлен памятник просветителю чувашей И. Я. Яковлеву, его имя присвоено библиотеке и открыт музей его имени. В современной же татарской литературе к именам Н. И. Ильминского и В. Т. Тимофеева, ещё 100 лет тому назад обучавших часть татар (кряшен) письменности с русскими буквами и способом письма, которая теперь стала всеобщей для татар, и тем самым облегчавшим путь к сближению с европейской культурой, приклеены ярлыки «миссионер» и «поп», позаимствованные из пропагандистского арсенала былых татарских националистов, а Казанская центральная крещено-татарская школа третируется, как место подготовки антимусульманских миссионеров.

— [www.missiakryashen.ru/about/Est-takoiy-narod/neopublikovannyie/otzvuki/ Максимов И. Г. Отзвуки отживших идей в татарской газете]

В настоящее время значение просветительно-миссионерской деятельности Н. И. Ильминского, его учеников и последователей в значительной мере пересматривается (особенно в кряшенской среде).

В изданной в 2008 году монографии учёного секретаря Института теории и истории педагогики и секретаря научного совета по истории образования и педагогической науки РАО, доктора педагогических наук И. З. Сковородкиной «Этнопедагогический подход к образованию народов России: история, теория, практика» Н. И. Ильминский ставится по значению в один ряд с основателем научной педагогики в России К. Д. Ушинским.

27 декабря 2011 года в столице Татарии Казанским экспертным клубом РИСИ была проведена конференция «Николай Ильминский и кряшенское национальное движение». Открывая работу конференции 27 декабря 2011 года, Раис Сулейманов отметил, что ни в советское время, ни в постсоветский период не было проведено ни одной научной конференции, которая была бы посвящена этой личности и той роли, которую великий просветитель сыграл в истории кряшен, чуваш, марийцев, мордвы и других народов России.

16 мая 2012 года в Казанской духовной семинарии прошла конференция «Н. И. Ильминский — просветитель народов России», посвященная 190-летию со дня его рождения. Организаторами конференции выступили Приволжский центр региональных и этнорелигиозных исследований Российского института стратегических исследований, Казанская Духовная семинария и Совет ветеранов кряшенского движения г. Казани.

Руководитель Кряшенской духовной миссии священник Димитрий Сизов отмечал в 2015 году:

Больше всего трудов Николай Иванович положил для христианизации кряшен, лично участвуя в переводах Священного Писания, богослужебных книг и назидательной литературы на родной язык кряшен, участвуя в устроении начальных школ в кряшенских селениях, а также участвуя в подготовке священнических и учительских кадров. Верующие кряшены его еще при жизни называли святым человеком, в наши дни почитание его только усилилось.

— [www.tuganaylar.ru/tt/2014-09-25-12-53-26/item/1583-podderzhite-nachinanie.html Сизов Д. Поддержите начинание!]

Изучение и издание трудов Н. И. Ильминского в конце XX — начале XXI вв.

В 2002 году в Чебоксарах А. Н. Павловой была защищена диссертация на соискание учёной степени кандидата исторических наук по теме «Система Н. И. Ильминского и её реализация в школьном образовании нерусских народов Востока России». В ней, в частности, был сделан вывод о том, что «система Н. И. Ильминского реально способствовала национальному подъёму нерусских народов Востока России, повышению уровня грамотности населения, возникновению и становлению национальной интеллигенции, развитию издательского дела, печати, зарождению и развитию национальной художественной литературы, зачатков музыкального, театрального, изобразительного искусств нерусских народов Востока России». «Реализация системы Н. И. Ильминского, — указывала также А. Н. Павлова, — привела к повышению общественно-политической активности восточных народов, усвоению крещёными народами православного учения, налаживанию более тесного общения между различными этносами восточной России».

В 2011 году, в соответствии с программой «Совета ветеранов кряшенского движения города Казани» по возрождению и развитию этнокультурного и православного самосознания кряшенского населения России, в Казани было выпущено репринтное издание книги 1896 года «Письма Н. И. Ильминского к крещёным татарам».

В том же 2011 году в связи с проведением научно-практической конференции на тему «Значение религиозно-педагогической деятельности В. Т. Тимофеева в социально-культурном и духовно-нравственном развитии кряшенского населения края» в Казани было выпущено репринтное издание книги 1887 года «Казанская центральная крещёно-татарская школа: Материалы для истории христианского просвещения крещёных татар» с материалами Н. И. Ильминского.

27 декабря 2011 года в Казани в рамках заседания Казанского экспертного клуба Российского института стратегических исследований (РИСИ) прошла научная конференция на тему «Николай Ильминский и кряшенское национальное движение», организатором которого выступил Приволжский центр региональных и этнорелигиозных исследований РИСИ. По её итогам в 2013 году был издан сборник материалов.

Первое на современном этапе комплексное изучение миссионерско-просветительской «системы Н. И. Ильминского» было предпринято священником А. С. Колчериным, защитившим 28 февраля 2014 года в Общецерковной аспирантуре и докторантуре имени святых Кирилла и Мефодия Московского Патриархата диссертацию на соискание ученой степени доктора церковной истории по теме «Миссионерско-просветительская система Н. И. Ильминского (вторая половина XIX — начало XX в.) в христианизации малых народов Казанского края». В том же году в Москве было издано исследование А. С. Колчерина «Христианизация народов Поволжья. Н. И. Ильминский и православная миссия».

Религиозное почитание Н. И. Ильминского

В январе 2015 года по благословению митрополита Казанского и Татарстанского Анастасия (А. М. Меткина) Комиссией по канонизации святых Казанской епархии был начат сбор материалов для канонизации Н. И. Ильминского в лике местночтимых святых.

Библиография

• Бабер-намэ или Записки Султана Бабера / Изд. в под­линном тексте Н. И.[льминским]. Казань, 1857.
• Древний обычай распределения кусков мяса, сохранив­шийся у киргизов. Пояснение одного места в Истории моголов Рашид-Эддина [письмо Н. И. Ильминского к П. С. Савельеву]. СПб., [1860].
• Вступительное чтение в курс турецко-татарского язы­ка // Уч. зап. Казанск. ун-та. Кн. III. Казань, 1861.
• Материалы для джагатайского склонения. Из Бабер-намэ // Уч. зап. Каз. ун-та. Вып. 1-2. Казань, 1863.
• Об A.A. Бобровникове // Православное обозрение. Ка­зань, 1865. Т. 17, май.
• Практические замечания о переводах и сочинениях на инородческих языках. Казань, 1871.
• Из переписки по вопросу о применении русского алфа­вита к инородческим языкам. Казань, 1883.
• Казанская центральная крещёно-татарская школа: Материалы для истории христианского просвещения крещёных татар. — Казань, 1887. — 485 с.
• Беседы о народной школе. Казань, 1888.
• Воспоминание об И. А. Алтынсарине. Казань, 1891.
• Избранные места из педагогических сочинений, некоторые сведения о его деятельности и о последних днях его жизни / Издание почитателей покойного. Казань, 1892.
• Письма Н. И. Ильминского к К. П. Победоносцеву. Ка­зань, 1899.
• О способах обучения инородцев (отд. отт. из: Церков­ные ведомости. 1900. № 2).

Литература

• Густерин П. Русскоязычная коранистика досоветского периода // Вопросы истории. — 2015. — № 5. — С. 163.
• Благова Г. Ф. Николай Иванович Ильминский как исследователь туркмен­ских диалектов// Вопросы языкознания. 2005. № 6. С. 97-114.
• Веселовский Н. Ильминский, Николай Иванович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• Зеленин Д. К. Н. И. Ильминский и просвещение инородцев (К 10-летию со дня смерти 27.XII.1901 г.)// Русская школа. СПб., 1902. № 2.
• Знаменский П. На память об Н. И. Ильминском. Казань, 1892.
• Знаменский П. История Казанской духовной академии за первый (доре­форменный) период её существования. Вып. 2. Казань, 1892.
• Знаменский П. В. Участие Н. И. Ильминского в деле инородческого обра­зования в Туркестанском крае. Казань, 1900 (см. также: Русская школа. 1902. № 7, 8).
• Колчерин А. Христианизация народов Поволжья. Н. И. Ильминский и православная миссия. — Москва: РИСИ, 2014. — 720 с. (ISBN 978-5-7893-0183-8)
• Кононов А. Н. История изучения тюркских языков в России. Дооктябрьский период. Изд. 2-е, доп. и испр. Л., 1982.
• Кононов А. Н. Биобиблиографический словарь отечественных тюркологов. Дооктябрьский период. Изд. 2-е, перераб., подготовил А. Н. Кононов. М., 1989.
• Липаков Е. В., Кравецкий А. Г. [www.pravenc.ru/text/389465.html ИЛЬМИНСКИЙ Николай Иванович// Православная Энциклопедия (электронная версия).]

Отрывок, характеризующий Ильминский, Николай Иванович

– Прекрасный ответ, – сказал Наполеон. – Молодой человек, вы далеко пойдете!
Князь Андрей, для полноты трофея пленников выставленный также вперед, на глаза императору, не мог не привлечь его внимания. Наполеон, видимо, вспомнил, что он видел его на поле и, обращаясь к нему, употребил то самое наименование молодого человека – jeune homme, под которым Болконский в первый раз отразился в его памяти.
– Et vous, jeune homme? Ну, а вы, молодой человек? – обратился он к нему, – как вы себя чувствуете, mon brave?
Несмотря на то, что за пять минут перед этим князь Андрей мог сказать несколько слов солдатам, переносившим его, он теперь, прямо устремив свои глаза на Наполеона, молчал… Ему так ничтожны казались в эту минуту все интересы, занимавшие Наполеона, так мелочен казался ему сам герой его, с этим мелким тщеславием и радостью победы, в сравнении с тем высоким, справедливым и добрым небом, которое он видел и понял, – что он не мог отвечать ему.
Да и всё казалось так бесполезно и ничтожно в сравнении с тем строгим и величественным строем мысли, который вызывали в нем ослабление сил от истекшей крови, страдание и близкое ожидание смерти. Глядя в глаза Наполеону, князь Андрей думал о ничтожности величия, о ничтожности жизни, которой никто не мог понять значения, и о еще большем ничтожестве смерти, смысл которой никто не мог понять и объяснить из живущих.
Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.


В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.
– Здоровы? – спросил Ростов, выдергивая у него свою руку.
– Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство!
– Всё совсем благополучно?
– Слава Богу, слава Богу!
Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную, большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их – это он помнил.
– А я то, не знал… Николушка… друг мой!
– Вот он… наш то… Друг мой, Коля… Переменился! Нет свечей! Чаю!
– Да меня то поцелуй!
– Душенька… а меня то.
Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера, старый граф, обнимали его; и люди и горничные, наполнив комнаты, приговаривали и ахали.
Петя повис на его ногах. – А меня то! – кричал он. Наташа, после того, как она, пригнув его к себе, расцеловала всё его лицо, отскочила от него и держась за полу его венгерки, прыгала как коза всё на одном месте и пронзительно визжала.
Со всех сторон были блестящие слезами радости, любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя.
Соня красная, как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых она ждала. Соне минуло уже 16 лет, и она была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но всё еще ждал и искал кого то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери.
Но это была она в новом, незнакомом еще ему, сшитом без него платье. Все оставили его, и он побежал к ней. Когда они сошлись, она упала на его грудь рыдая. Она не могла поднять лица и только прижимала его к холодным снуркам его венгерки. Денисов, никем не замеченный, войдя в комнату, стоял тут же и, глядя на них, тер себе глаза.
– Василий Денисов, друг вашего сына, – сказал он, рекомендуясь графу, вопросительно смотревшему на него.
– Милости прошу. Знаю, знаю, – сказал граф, целуя и обнимая Денисова. – Николушка писал… Наташа, Вера, вот он Денисов.
Те же счастливые, восторженные лица обратились на мохнатую фигуру Денисова и окружили его.
– Голубчик, Денисов! – визгнула Наташа, не помнившая себя от восторга, подскочила к нему, обняла и поцеловала его. Все смутились поступком Наташи. Денисов тоже покраснел, но улыбнулся и взяв руку Наташи, поцеловал ее.
Денисова отвели в приготовленную для него комнату, а Ростовы все собрались в диванную около Николушки.
Старая графиня, не выпуская его руки, которую она всякую минуту целовала, сидела с ним рядом; остальные, столпившись вокруг них, ловили каждое его движенье, слово, взгляд, и не спускали с него восторженно влюбленных глаз. Брат и сестры спорили и перехватывали места друг у друга поближе к нему, и дрались за то, кому принести ему чай, платок, трубку.
Ростов был очень счастлив любовью, которую ему выказывали; но первая минута его встречи была так блаженна, что теперешнего его счастия ему казалось мало, и он всё ждал чего то еще, и еще, и еще.
На другое утро приезжие спали с дороги до 10 го часа.
В предшествующей комнате валялись сабли, сумки, ташки, раскрытые чемоданы, грязные сапоги. Вычищенные две пары со шпорами были только что поставлены у стенки. Слуги приносили умывальники, горячую воду для бритья и вычищенные платья. Пахло табаком и мужчинами.
– Гей, Г'ишка, т'убку! – крикнул хриплый голос Васьки Денисова. – Ростов, вставай!
Ростов, протирая слипавшиеся глаза, поднял спутанную голову с жаркой подушки.
– А что поздно? – Поздно, 10 й час, – отвечал Наташин голос, и в соседней комнате послышалось шуршанье крахмаленных платьев, шопот и смех девичьих голосов, и в чуть растворенную дверь мелькнуло что то голубое, ленты, черные волоса и веселые лица. Это была Наташа с Соней и Петей, которые пришли наведаться, не встал ли.
– Николенька, вставай! – опять послышался голос Наташи у двери.
– Сейчас!
В это время Петя, в первой комнате, увидав и схватив сабли, и испытывая тот восторг, который испытывают мальчики, при виде воинственного старшего брата, и забыв, что сестрам неприлично видеть раздетых мужчин, отворил дверь.
– Это твоя сабля? – кричал он. Девочки отскочили. Денисов с испуганными глазами спрятал свои мохнатые ноги в одеяло, оглядываясь за помощью на товарища. Дверь пропустила Петю и опять затворилась. За дверью послышался смех.
– Николенька, выходи в халате, – проговорил голос Наташи.
– Это твоя сабля? – спросил Петя, – или это ваша? – с подобострастным уважением обратился он к усатому, черному Денисову.
Ростов поспешно обулся, надел халат и вышел. Наташа надела один сапог с шпорой и влезала в другой. Соня кружилась и только что хотела раздуть платье и присесть, когда он вышел. Обе были в одинаковых, новеньких, голубых платьях – свежие, румяные, веселые. Соня убежала, а Наташа, взяв брата под руку, повела его в диванную, и у них начался разговор. Они не успевали спрашивать друг друга и отвечать на вопросы о тысячах мелочей, которые могли интересовать только их одних. Наташа смеялась при всяком слове, которое он говорил и которое она говорила, не потому, чтобы было смешно то, что они говорили, но потому, что ей было весело и она не в силах была удерживать своей радости, выражавшейся смехом.
– Ах, как хорошо, отлично! – приговаривала она ко всему. Ростов почувствовал, как под влиянием жарких лучей любви, в первый раз через полтора года, на душе его и на лице распускалась та детская улыбка, которою он ни разу не улыбался с тех пор, как выехал из дома.
– Нет, послушай, – сказала она, – ты теперь совсем мужчина? Я ужасно рада, что ты мой брат. – Она тронула его усы. – Мне хочется знать, какие вы мужчины? Такие ли, как мы? Нет?
– Отчего Соня убежала? – спрашивал Ростов.
– Да. Это еще целая история! Как ты будешь говорить с Соней? Ты или вы?
– Как случится, – сказал Ростов.
– Говори ей вы, пожалуйста, я тебе после скажу.
– Да что же?
– Ну я теперь скажу. Ты знаешь, что Соня мой друг, такой друг, что я руку сожгу для нее. Вот посмотри. – Она засучила свой кисейный рукав и показала на своей длинной, худой и нежной ручке под плечом, гораздо выше локтя (в том месте, которое закрыто бывает и бальными платьями) красную метину.
– Это я сожгла, чтобы доказать ей любовь. Просто линейку разожгла на огне, да и прижала.
Сидя в своей прежней классной комнате, на диване с подушечками на ручках, и глядя в эти отчаянно оживленные глаза Наташи, Ростов опять вошел в тот свой семейный, детский мир, который не имел ни для кого никакого смысла, кроме как для него, но который доставлял ему одни из лучших наслаждений в жизни; и сожжение руки линейкой, для показания любви, показалось ему не бесполезно: он понимал и не удивлялся этому.
– Так что же? только? – спросил он.
– Ну так дружны, так дружны! Это что, глупости – линейкой; но мы навсегда друзья. Она кого полюбит, так навсегда; а я этого не понимаю, я забуду сейчас.
– Ну так что же?
– Да, так она любит меня и тебя. – Наташа вдруг покраснела, – ну ты помнишь, перед отъездом… Так она говорит, что ты это всё забудь… Она сказала: я буду любить его всегда, а он пускай будет свободен. Ведь правда, что это отлично, благородно! – Да, да? очень благородно? да? – спрашивала Наташа так серьезно и взволнованно, что видно было, что то, что она говорила теперь, она прежде говорила со слезами.
Ростов задумался.
– Я ни в чем не беру назад своего слова, – сказал он. – И потом, Соня такая прелесть, что какой же дурак станет отказываться от своего счастия?
– Нет, нет, – закричала Наташа. – Мы про это уже с нею говорили. Мы знали, что ты это скажешь. Но это нельзя, потому что, понимаешь, ежели ты так говоришь – считаешь себя связанным словом, то выходит, что она как будто нарочно это сказала. Выходит, что ты всё таки насильно на ней женишься, и выходит совсем не то.
Ростов видел, что всё это было хорошо придумано ими. Соня и вчера поразила его своей красотой. Нынче, увидав ее мельком, она ему показалась еще лучше. Она была прелестная 16 тилетняя девочка, очевидно страстно его любящая (в этом он не сомневался ни на минуту). Отчего же ему было не любить ее теперь, и не жениться даже, думал Ростов, но теперь столько еще других радостей и занятий! «Да, они это прекрасно придумали», подумал он, «надо оставаться свободным».
– Ну и прекрасно, – сказал он, – после поговорим. Ах как я тебе рад! – прибавил он.
– Ну, а что же ты, Борису не изменила? – спросил брат.
– Вот глупости! – смеясь крикнула Наташа. – Ни об нем и ни о ком я не думаю и знать не хочу.
– Вот как! Так ты что же?
– Я? – переспросила Наташа, и счастливая улыбка осветила ее лицо. – Ты видел Duport'a?
– Нет.
– Знаменитого Дюпора, танцовщика не видал? Ну так ты не поймешь. Я вот что такое. – Наташа взяла, округлив руки, свою юбку, как танцуют, отбежала несколько шагов, перевернулась, сделала антраша, побила ножкой об ножку и, став на самые кончики носков, прошла несколько шагов.
– Ведь стою? ведь вот, – говорила она; но не удержалась на цыпочках. – Так вот я что такое! Никогда ни за кого не пойду замуж, а пойду в танцовщицы. Только никому не говори.
Ростов так громко и весело захохотал, что Денисову из своей комнаты стало завидно, и Наташа не могла удержаться, засмеялась с ним вместе. – Нет, ведь хорошо? – всё говорила она.
– Хорошо, за Бориса уже не хочешь выходить замуж?
Наташа вспыхнула. – Я не хочу ни за кого замуж итти. Я ему то же самое скажу, когда увижу.
– Вот как! – сказал Ростов.
– Ну, да, это всё пустяки, – продолжала болтать Наташа. – А что Денисов хороший? – спросила она.
– Хороший.
– Ну и прощай, одевайся. Он страшный, Денисов?
– Отчего страшный? – спросил Nicolas. – Нет. Васька славный.
– Ты его Васькой зовешь – странно. А, что он очень хорош?
– Очень хорош.
– Ну, приходи скорей чай пить. Все вместе.
И Наташа встала на цыпочках и прошлась из комнаты так, как делают танцовщицы, но улыбаясь так, как только улыбаются счастливые 15 летние девочки. Встретившись в гостиной с Соней, Ростов покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались в первую минуту радости свидания, но нынче они чувствовали, что нельзя было этого сделать; он чувствовал, что все, и мать и сестры, смотрели на него вопросительно и от него ожидали, как он поведет себя с нею. Он поцеловал ее руку и назвал ее вы – Соня . Но глаза их, встретившись, сказали друг другу «ты» и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом у него прощения за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить ее, потому что нельзя не любить ее.
– Как однако странно, – сказала Вера, выбрав общую минуту молчания, – что Соня с Николенькой теперь встретились на вы и как чужие. – Замечание Веры было справедливо, как и все ее замечания; но как и от большей части ее замечаний всем сделалось неловко, и не только Соня, Николай и Наташа, но и старая графиня, которая боялась этой любви сына к Соне, могущей лишить его блестящей партии, тоже покраснела, как девочка. Денисов, к удивлению Ростова, в новом мундире, напомаженный и надушенный, явился в гостиную таким же щеголем, каким он был в сражениях, и таким любезным с дамами и кавалерами, каким Ростов никак не ожидал его видеть.


Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными – как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми – как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы.
Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь. Теперь он – гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.
Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что то еще есть в его чувстве к государю, что не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование ангела во плоти.
В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в армию, он не сблизился, а напротив разошелся с Соней. Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поре молодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек боится связываться – дорожит своей свободой, которая ему нужна на многое другое. Когда он думал о Соне в это новое пребывание в Москве, он говорил себе: Э! еще много, много таких будет и есть там, где то, мне еще неизвестных. Еще успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда. Кроме того, ему казалось что то унизительное для своего мужества в женском обществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь, что делал это против воли. Бега, английский клуб, кутеж с Денисовым, поездка туда – это было другое дело: это было прилично молодцу гусару.
В начале марта, старый граф Илья Андреич Ростов был озабочен устройством обеда в английском клубе для приема князя Багратиона.
Граф в халате ходил по зале, отдавая приказания клубному эконому и знаменитому Феоктисту, старшему повару английского клуба, о спарже, свежих огурцах, землянике, теленке и рыбе для обеда князя Багратиона. Граф, со дня основания клуба, был его членом и старшиною. Ему было поручено от клуба устройство торжества для Багратиона, потому что редко кто умел так на широкую руку, хлебосольно устроить пир, особенно потому, что редко кто умел и хотел приложить свои деньги, если они понадобятся на устройство пира. Повар и эконом клуба с веселыми лицами слушали приказания графа, потому что они знали, что ни при ком, как при нем, нельзя было лучше поживиться на обеде, который стоил несколько тысяч.
– Так смотри же, гребешков, гребешков в тортю положи, знаешь! – Холодных стало быть три?… – спрашивал повар. Граф задумался. – Нельзя меньше, три… майонез раз, – сказал он, загибая палец…
– Так прикажете стерлядей больших взять? – спросил эконом. – Что ж делать, возьми, коли не уступают. Да, батюшка ты мой, я было и забыл. Ведь надо еще другую антре на стол. Ах, отцы мои! – Он схватился за голову. – Да кто же мне цветы привезет?
– Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, в подмосковную, – обратился он к вошедшему на его зов управляющему, – скачи ты в подмосковную и вели ты сейчас нарядить барщину Максимке садовнику. Скажи, чтобы все оранжереи сюда волок, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшков тут к пятнице были.
Отдав еще и еще разные приказания, он вышел было отдохнуть к графинюшке, но вспомнил еще нужное, вернулся сам, вернул повара и эконома и опять стал приказывать. В дверях послышалась легкая, мужская походка, бряцанье шпор, и красивый, румяный, с чернеющимися усиками, видимо отдохнувший и выхолившийся на спокойном житье в Москве, вошел молодой граф.
– Ах, братец мой! Голова кругом идет, – сказал старик, как бы стыдясь, улыбаясь перед сыном. – Хоть вот ты бы помог! Надо ведь еще песенников. Музыка у меня есть, да цыган что ли позвать? Ваша братия военные это любят.
– Право, папенька, я думаю, князь Багратион, когда готовился к Шенграбенскому сражению, меньше хлопотал, чем вы теперь, – сказал сын, улыбаясь.
Старый граф притворился рассерженным. – Да, ты толкуй, ты попробуй!
И граф обратился к повару, который с умным и почтенным лицом, наблюдательно и ласково поглядывал на отца и сына.
– Какова молодежь то, а, Феоктист? – сказал он, – смеется над нашим братом стариками.
– Что ж, ваше сиятельство, им бы только покушать хорошо, а как всё собрать да сервировать , это не их дело.
– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.