Кинематограф Югославии

Югославское кино никогда не котировалось наряду с кинематографом ведущих стран мира, но известно критикам своей самобытностью. Признанные режиссёры-мастера кино из Югославии — Пуриша Джорджевич, Душан Макавеев, Эмир Кустурица.

Представители других кинопрофессий практически неизвестны, за исключением голливудской актрисы сербки Милы Йовович и актёра Гойко Митича, бывшего популярным в СССР.

Особенности югославского кино

Несмотря на то, что югославское кино не слишком популярно у широкой аудитории, у него есть то, чего нет у многих знаменитых кинематографических школ — узнаваемый стиль. Основные отличительные особенности югославского кино:

• Экспрессивность
• Гедонизм
• Тяготение к абсурду
• Трагикомичность
• Нередко — отсутствие хеппи-энда. Югославское кино — одно из самых печальных, если можно так выразиться.

Стоит заметить, что сочетание этих черт не всегда нравится критикам и зрителям и вызывает у них прямо противоположные эмоции — от восторга до полного неприятия.

Югославское кино от зарождения до 1945 года

В Сербии кино появилось рано — так же, как и в большинстве европейских государств, но практически не развивалось. Первым сербским фильмом считается документальная лента о коронации Петра I, снятая на плёнку англичанином Фрэнком Моттершоу. Первый игровой фильм, снятый в Сербии — «Карагеоргий» 1911 года.

После Первой мировой войны балканские славяне объединились в одно государство, но кинематограф там был плохо развит, и широко признанных фильмов за этот период в Югославии не было. Всего до прихода к власти коммунистов в Югославии было снято всего около 20 фильмов.

Официальное кино в социалистической Югославии

После прихода к власти коммунистов во главе с маршалом Тито кинематограф Югославии встал на государственные рельсы, и вплоть до падения режима большинство югославских картин снималось на государственные деньги. Это был период расцвета югославского кино.

Кинематограф для правительства Тито был мощным оружием пропаганды, и поэтому государство выделяло немало денег на этот вид искусства.

«Партизанское кино»

В 1940-е — 1970-е годы широкое распространение в Югославии получили фильмы о Второй мировой войне. Поскольку регулярная армия в 1941 году служила интересам буржуазного правительства и, тем более, не оказала почти никакого сопротивления агрессорам, в кино прославляли партизан. В годы войны в Югославии действительно было очень развито партизанское движение, тем более, именно командующие армии сопротивления в 1946 году возглавили государство.

Некоторые из «партизанских» фильмов действительно представляли и представляют художественный интерес (в их числе — «Козара» (реж. Велько Булаич), «Офицер с розой» (реж. Деян Сорак), «Последний мост», «Битва на Неретве», хорошо принятый европейскими критиками на Каннском фестивале), но довольно скоро жанр, ставший визитной карточкой югославского кино, был дискредитирован — он оброс штампами и оказался идеологизирован.

Съёмки идеологического «партизанского» фильма с нескрываемой иронией показал Эмир Кустурица в своей картине «Подполье».

Советско-югославские фильмы

Несмотря на несколько натянутые политические отношения между двумя странами, было снято несколько совместных советско-югославских фильмов: «В горах Югославии» (1946, реж. Абрам Роом), «Олеко Дундич» (1958), «Дикий ветер», «Единственная дорога». В основном это было то же «партизанское кино».

Другие официальные фильмы

Историческая тематика в югославском кино не ограничивалась партизанами — также в СФРЮ были сняты «Закон любви», «Косовская битва» (реж. Здравко Шотра), «Зона Замфирова» (реж. Здравко Шотра).

Снимались и комедии, наиболее известная — «Жикина династия».

Гойко Митич

У многих советских зрителей югославский кинематограф во многом ассоциируется с актёром Гойко Митичем, снявшимся в роли индейцев в нескольких фильмах производства ГДР. Благодаря этим фильмам Митич был знаменит в СССР, хотя никогда не был популярен у себя на родине.

Авторское кино (1960-е — 1970-е)

В 1960-х годах в Югославии появилось новое поколение режиссёров, снимавших достаточно независимое (насколько это было возможно) кино и обновивших весь облик национального киноискусства. Впрочем, в СФРЮ цензура не была такой жёсткой, как в странах Варшавского договора, и фильмы «новой волны» побудили западных киноведов назвать Югославию самой свободной из всех стран социалистического лагеря. Совершенно отдельно расположены кинематографисты, творчество которых позже будет названо Югославской чёрной волной: Душан Макавеев, Александр Пе́трович, Живоин Павлович, Желимир Жилник и другие.

Пуриша Джорджевич

Одним из самым ярких представителей поколения режиссёров шестидесятых был Пуриша Джорджевич. Как и большинство югославских режиссёров послевоенного периода, он снимал фильмы о Второй мировой войне. Джорджевич - непосредственный участник войны, он был в концентрационных лагерях, сбежал оттуда и потом активно участвовал в освободительной борьбе. От других режиссёров Пуриша Джорджевича отличает лёгкость и гибкость киноязыка. Идеи его фильмов пытались вложить в свои картины и другие режиссёры 1960-х, но у Пуриша Джорджевича эти идеи сочетались с талантом и профессионализмом.

Самые известные фильмы Пуриши Джорджевича: «Девушка» (1965), «Мечта» (1966), «Утро» (1967), «Полдень» (1968)

Новый взгляд на войну

В 1970-е появилось ещё одно поколение югославских режиссёров. Они опирались на опыт «шестидесятников», но предлагали свои ответы на те же вопросы. Самым значительным фильмом этого периода были «Судьбы» режиссёра Предрага Голубовича — фильм, небольшой для полнометражного по длине (64 минуты), в сценарий которого преднамеренно не было включено никаких диалогов (в картине звучит только несколько уставных реплик на немецком языке). Ещё одним значительным фильмом был «Кто-то там поёт» (Ko to tamo peva?, 1980, реж. Слободан Шиян). Кроме Голубовича и Шияна следует отметить режиссёра Александра Петровича.

Югославских режиссёров этого поколения отличало совершенно новое видение войны. Если военные фильмы СФРЮ 1940-х — 1960-х строились на героическом пафосе, то у этих режиссёров пафос был трагический.

Из невоенных фильмов интересно «Особое воспитание» (1977, реж. Горан Маркович)

Душан Макавеев

Особняком среди режиссёров Югославии 1970-х стоит Душан Макавеев, снимавший смелые экспериментаторские фильмы, интересные критикам, но непригодные для показа на широком экране. Некоторые называют фильмы Макавеева высшей точкой югославского киноабсурдизма.

У себя на родине Макавеев снял четыре фильма, включая известную ленту «В. Р. Мистерии организма» (1971), после чего эмигрировал, и ещё шесть фильмов поставил за пределами Югославии, в их числе такие, как «Сладкое кино» (1974) и «Манифест» (1988).

Горан Паскалевич

Ещё один необычный югославский режиссёр — Горан Паскалевич. Он снимал фильмы и в 1980-е, и в 1990-е, и продолжает заниматься этим и теперь, но принадлежит, бесспорно, к поколению 1970-х. Фильмы Паскалевича наполнены символизмом и трагичны, но, в то же время, и смешны (трагикомизм, как отмечалось выше, вообще характерен для югославского кино). Лучшие фильмы Паскалевича — «Дети» (1973), «Обманчивое лето 1968» (1984), «Время чуда» (1989), «Чужая Америка» (1995), «Пороховая бочка» (1998), «Сон в зимнюю ночь» (2004)

1980-е

В 1980-х годах окончательно оформился характерный стиль югославского кино. Режиссёры 80-х уже не считались с цензурой, и снимали фильмы на самые разные темы. Для их фильмов была характерна абсурдность, экспрессия, гротескность, граничащая с кичем, национальный колорит. Характерные фильмы для этого периода — «Чудо невиданное» (Cudo nevidjeno, 1984, реж. Живко Николич), получивший приз Московского Кинофестиваля; «Октоберфест» (1987), «Как закалялась сталь», «Обманчивое лето 1968» Паскалевича о событиях Пражской весны а также фильмы наиболее прославившегося режиссёра Югославии — Эмира Кустурицы.

Эмир Кустурица

Кустурица — самый известный за пределами своей родины югославский режиссёр. Его фильмы сочетают в себе характерную для среднеевропейского кино проблематику и типично югославскую манеру самой постановки, а отличает их экспрессивность и фантасмагоричность. К национальному колориту Кустурица пришёл не сразу — его первые фильмы «Помнишь ли ты Долли Белл?» (1981) и «Папа в командировке» (1985) — вполне европейские по форме, но последовавшее за ними «Время цыган» («Dom za vesanje», 1988, фильм известен также под названием «Дом для повешения») обладает всеми характерными чертами югославского кино. В 1993 году Кустурица снял в США фильм «Аризонская мечта» («Arizona dream»), а фильмы «Подполье» («Underground», 1995), «Чёрная кошка, белый кот» («Crna maćka, beli maćor», 1998) и «Жизнь как чудо» («Život je čudo») (2004) окончательно закрепили славу Кустурицы. Все эти фильмы носят черты, присущие как творчеству Эмира Кустурицы, так и югославскому кино в целом.

Кино в посткоммунистической Югославии

С приходом капитализма в Югославии количество фильмов уменьшилось, и почти все картины снимались на деньги иностранных продюсеров.

Безоговорочным номером один стал Кустурица, в 1995 году получивший вторую «Золотую пальмовую ветвь» за фильм «Подполье» — эпическую притчу о разрушающейся стране, а в 1998 снявший народную комедию «Чёрная кошка, белый кот».

Горан Паскалевич в 1998 году снял «Бочку пороха», получившую призы на престижных фестивалях.

Из других фильмов стоит выделить «Crni bombarder» (реж. Дарко Бажич, 1992) и «Rat uzivo» (реж. Дарко Бажич, 2000), иллюстрирующий ту ситуацию, в которой оказался национальный кинематограф — фабула фильма заключается в том, что у съёмочной группы фильма неожиданно заканчиваются деньги, выделенные продюсерами.

Современное кино в странах бывшей Югославии

В последние годы в кинематограф балканских стран возвращаются деньги, и фильмов становится больше, хотя за редким исключением режиссёры из бывшей Югославии почти неизвестны за пределами своих стран.

Основная тема фильмов в регионе — Югославская война.

Сербия

В 2004 году вышли очередные фильмы Эмира Кустурицы — «Жизнь как чудо», завоевавший несколько призов на международных фестивалях, и Горана Паскалевича — «Сон в зимнюю ночь».

Также успехом были отмечены драмы «Раны» (реж. Срджан Драгоевич), «Профессионал» (реж. Душан Ковачевич) и «Любовь» (реж. Владан Николич, 2005), а также комедия «Клубничка в супермаркете» (реж. Душан Милич).

В США в 1990-е годы прославилась актриса Мила Йовович, сербка по происхождению.

Хорватия

Два последних известных фильма хорватского производства — «Запчасти» (совместно со Словенией) о торговцах людьми и «Спи, моё золотко» (реж. Невен Хитрец, 2005) о первой любви, возникающей между молодыми людьми на фоне войны.

Босния и Герцеговина

Из боснийских режиссёров наибольшего успеха добился Данис Танович — в 2001 году он получил приз Каннского кинофестиваля за лучший сценарий, а в 2002 году удостоился «Оскара» за лучший иностранный фильм. Обе награды Танович получил за свой игровой дебют — антивоенную драму «Ничья земля». До этого фильма Танович снял большое количество документальных лент о трагических событиях 1990-х годов.

В 2006 году ещё один боснийский фильм получил крупную награду — женщина-режиссёр Ясмила Жбанич заработала «Золотого медведя» Берлинского кинофестиваля за фильм «Грбавица».

Словения

Самым известным режиссёром Словении является Исток Ковач, произведения которого часто называют не фильмами, а видеокомпозициями — основой лент Ковача является танец. Его самый известный фильм — «Dom svobode» (2000).

На XXVIII Московском кинофестивале была представлена работа молодого словенского режиссёра Маттиаса Клопчича «Возлюбленная Любляна». Стоит упомянуть и совместную с Хорватией картину «Запчасти» (см. выше).

В 2001 году фильм Яна Цвитковича Kruh in Mleko получил «Золотого льва будущего» Венецианского кинофестиваля.

Македония

За последние несколько лет Македония поучаствовала в создании двух фильмов, более или менее позвучавших за рубежом: «Разогреть вчерашний обед» (2002, реж. Костадин Бонев, совместно с Болгарией) и «Балканкан» (2004, реж. Дарко Митревски)

Черногория

Черногория — пожалуй, единственная страна бывшей Югославии, в которой кинематограф находится в катастрофическом состоянии. В городе Херцег-Нови каждый год проводится кинофестиваль, но черногорские фильмы на нём не представлены — их просто нет. Последняя полнометражная картина «Вид с Эйфелевой башни» была снята Николой Вукчевичем в 2005 году, до этого перерыв составлял 6 лет.

Кинофестивали в странах бывшей Югославии

• Международный фестиваль в Сараево (посвящён дебютным фильмам режиссёров восточной Европы)
• Международный фестиваль подводных фильмов в Белграде
• Фестиваль в Пуле (посвящён хорватским фильмам)
• Фестиваль в Херцег-Нови
• Фестиваль Кустендорф, проходящий в этнодеревне Эмира Кустурицы Мечавник (Дрвенград), Сербия.

Библиография

• Мирон Черненко. [chernenko.org/270.shtml Кино Югославии]. — М.: Союзинформкино, 1986.

Ссылки

• [tumbalalaika.memo.ru/articles/artn12/n12_16p19.htm Статья о югославском кино]
• [yugo_ru.livejournal.com/ yugo_ru]

Отрывок, характеризующий Кинематограф Югославии

Старый князь вышел ужинать: это было очевидно для Пьера. Он был с ним оба дня его пребывания в Лысых Горах чрезвычайно ласков, и велел ему приезжать к себе.
Когда Пьер уехал и сошлись вместе все члены семьи, его стали судить, как это всегда бывает после отъезда нового человека и, как это редко бывает, все говорили про него одно хорошее.


Возвратившись в этот раз из отпуска, Ростов в первый раз почувствовал и узнал, до какой степени сильна была его связь с Денисовым и со всем полком.
Когда Ростов подъезжал к полку, он испытывал чувство подобное тому, которое он испытывал, подъезжая к Поварскому дому. Когда он увидал первого гусара в расстегнутом мундире своего полка, когда он узнал рыжего Дементьева, увидал коновязи рыжих лошадей, когда Лаврушка радостно закричал своему барину: «Граф приехал!» и лохматый Денисов, спавший на постели, выбежал из землянки, обнял его, и офицеры сошлись к приезжему, – Ростов испытывал такое же чувство, как когда его обнимала мать, отец и сестры, и слезы радости, подступившие ему к горлу, помешали ему говорить. Полк был тоже дом, и дом неизменно милый и дорогой, как и дом родительский.
Явившись к полковому командиру, получив назначение в прежний эскадрон, сходивши на дежурство и на фуражировку, войдя во все маленькие интересы полка и почувствовав себя лишенным свободы и закованным в одну узкую неизменную рамку, Ростов испытал то же успокоение, ту же опору и то же сознание того, что он здесь дома, на своем месте, которые он чувствовал и под родительским кровом. Не было этой всей безурядицы вольного света, в котором он не находил себе места и ошибался в выборах; не было Сони, с которой надо было или не надо было объясняться. Не было возможности ехать туда или не ехать туда; не было этих 24 часов суток, которые столькими различными способами можно было употребить; не было этого бесчисленного множества людей, из которых никто не был ближе, никто не был дальше; не было этих неясных и неопределенных денежных отношений с отцом, не было напоминания об ужасном проигрыше Долохову! Тут в полку всё было ясно и просто. Весь мир был разделен на два неровные отдела. Один – наш Павлоградский полк, и другой – всё остальное. И до этого остального не было никакого дела. В полку всё было известно: кто был поручик, кто ротмистр, кто хороший, кто дурной человек, и главное, – товарищ. Маркитант верит в долг, жалованье получается в треть; выдумывать и выбирать нечего, только не делай ничего такого, что считается дурным в Павлоградском полку; а пошлют, делай то, что ясно и отчетливо, определено и приказано: и всё будет хорошо.
Вступив снова в эти определенные условия полковой жизни, Ростов испытал радость и успокоение, подобные тем, которые чувствует усталый человек, ложась на отдых. Тем отраднее была в эту кампанию эта полковая жизнь Ростову, что он, после проигрыша Долохову (поступка, которого он, несмотря на все утешения родных, не мог простить себе), решился служить не как прежде, а чтобы загладить свою вину, служить хорошо и быть вполне отличным товарищем и офицером, т. е. прекрасным человеком, что представлялось столь трудным в миру, а в полку столь возможным.
Ростов, со времени своего проигрыша, решил, что он в пять лет заплатит этот долг родителям. Ему посылалось по 10 ти тысяч в год, теперь же он решился брать только две, а остальные предоставлять родителям для уплаты долга.

Армия наша после неоднократных отступлений, наступлений и сражений при Пултуске, при Прейсиш Эйлау, сосредоточивалась около Бартенштейна. Ожидали приезда государя к армии и начала новой кампании.
Павлоградский полк, находившийся в той части армии, которая была в походе 1805 года, укомплектовываясь в России, опоздал к первым действиям кампании. Он не был ни под Пултуском, ни под Прейсиш Эйлау и во второй половине кампании, присоединившись к действующей армии, был причислен к отряду Платова.
Отряд Платова действовал независимо от армии. Несколько раз павлоградцы были частями в перестрелках с неприятелем, захватили пленных и однажды отбили даже экипажи маршала Удино. В апреле месяце павлоградцы несколько недель простояли около разоренной до тла немецкой пустой деревни, не трогаясь с места.
Была ростепель, грязь, холод, реки взломало, дороги сделались непроездны; по нескольку дней не выдавали ни лошадям ни людям провианта. Так как подвоз сделался невозможен, то люди рассыпались по заброшенным пустынным деревням отыскивать картофель, но уже и того находили мало. Всё было съедено, и все жители разбежались; те, которые оставались, были хуже нищих, и отнимать у них уж было нечего, и даже мало – жалостливые солдаты часто вместо того, чтобы пользоваться от них, отдавали им свое последнее.
Павлоградский полк в делах потерял только двух раненых; но от голоду и болезней потерял почти половину людей. В госпиталях умирали так верно, что солдаты, больные лихорадкой и опухолью, происходившими от дурной пищи, предпочитали нести службу, через силу волоча ноги во фронте, чем отправляться в больницы. С открытием весны солдаты стали находить показывавшееся из земли растение, похожее на спаржу, которое они называли почему то машкин сладкий корень, и рассыпались по лугам и полям, отыскивая этот машкин сладкий корень (который был очень горек), саблями выкапывали его и ели, несмотря на приказания не есть этого вредного растения.
Весною между солдатами открылась новая болезнь, опухоль рук, ног и лица, причину которой медики полагали в употреблении этого корня. Но несмотря на запрещение, павлоградские солдаты эскадрона Денисова ели преимущественно машкин сладкий корень, потому что уже вторую неделю растягивали последние сухари, выдавали только по полфунта на человека, а картофель в последнюю посылку привезли мерзлый и проросший. Лошади питались тоже вторую неделю соломенными крышами с домов, были безобразно худы и покрыты еще зимнею, клоками сбившеюся шерстью.
Несмотря на такое бедствие, солдаты и офицеры жили точно так же, как и всегда; так же и теперь, хотя и с бледными и опухлыми лицами и в оборванных мундирах, гусары строились к расчетам, ходили на уборку, чистили лошадей, амуницию, таскали вместо корма солому с крыш и ходили обедать к котлам, от которых вставали голодные, подшучивая над своею гадкой пищей и своим голодом. Также как и всегда, в свободное от службы время солдаты жгли костры, парились голые у огней, курили, отбирали и пекли проросший, прелый картофель и рассказывали и слушали рассказы или о Потемкинских и Суворовских походах, или сказки об Алеше пройдохе, и о поповом батраке Миколке.
Офицеры так же, как и обыкновенно, жили по двое, по трое, в раскрытых полуразоренных домах. Старшие заботились о приобретении соломы и картофеля, вообще о средствах пропитания людей, младшие занимались, как всегда, кто картами (денег было много, хотя провианта и не было), кто невинными играми – в свайку и городки. Об общем ходе дел говорили мало, частью оттого, что ничего положительного не знали, частью оттого, что смутно чувствовали, что общее дело войны шло плохо.
Ростов жил, попрежнему, с Денисовым, и дружеская связь их, со времени их отпуска, стала еще теснее. Денисов никогда не говорил про домашних Ростова, но по нежной дружбе, которую командир оказывал своему офицеру, Ростов чувствовал, что несчастная любовь старого гусара к Наташе участвовала в этом усилении дружбы. Денисов видимо старался как можно реже подвергать Ростова опасностям, берег его и после дела особенно радостно встречал его целым и невредимым. На одной из своих командировок Ростов нашел в заброшенной разоренной деревне, куда он приехал за провиантом, семейство старика поляка и его дочери, с грудным ребенком. Они были раздеты, голодны, и не могли уйти, и не имели средств выехать. Ростов привез их в свою стоянку, поместил в своей квартире, и несколько недель, пока старик оправлялся, содержал их. Товарищ Ростова, разговорившись о женщинах, стал смеяться Ростову, говоря, что он всех хитрее, и что ему бы не грех познакомить товарищей с спасенной им хорошенькой полькой. Ростов принял шутку за оскорбление и, вспыхнув, наговорил офицеру таких неприятных вещей, что Денисов с трудом мог удержать обоих от дуэли. Когда офицер ушел и Денисов, сам не знавший отношений Ростова к польке, стал упрекать его за вспыльчивость, Ростов сказал ему:
– Как же ты хочешь… Она мне, как сестра, и я не могу тебе описать, как это обидно мне было… потому что… ну, оттого…
Денисов ударил его по плечу, и быстро стал ходить по комнате, не глядя на Ростова, что он делывал в минуты душевного волнения.
– Экая дуг'ацкая ваша пог'ода Г'остовская, – проговорил он, и Ростов заметил слезы на глазах Денисова.


В апреле месяце войска оживились известием о приезде государя к армии. Ростову не удалось попасть на смотр который делал государь в Бартенштейне: павлоградцы стояли на аванпостах, далеко впереди Бартенштейна.
Они стояли биваками. Денисов с Ростовым жили в вырытой для них солдатами землянке, покрытой сучьями и дерном. Землянка была устроена следующим, вошедшим тогда в моду, способом: прорывалась канава в полтора аршина ширины, два – глубины и три с половиной длины. С одного конца канавы делались ступеньки, и это был сход, крыльцо; сама канава была комната, в которой у счастливых, как у эскадронного командира, в дальней, противуположной ступеням стороне, лежала на кольях, доска – это был стол. С обеих сторон вдоль канавы была снята на аршин земля, и это были две кровати и диваны. Крыша устраивалась так, что в середине можно было стоять, а на кровати даже можно было сидеть, ежели подвинуться ближе к столу. У Денисова, жившего роскошно, потому что солдаты его эскадрона любили его, была еще доска в фронтоне крыши, и в этой доске было разбитое, но склеенное стекло. Когда было очень холодно, то к ступеням (в приемную, как называл Денисов эту часть балагана), приносили на железном загнутом листе жар из солдатских костров, и делалось так тепло, что офицеры, которых много всегда бывало у Денисова и Ростова, сидели в одних рубашках.
В апреле месяце Ростов был дежурным. В 8 м часу утра, вернувшись домой, после бессонной ночи, он велел принести жару, переменил измокшее от дождя белье, помолился Богу, напился чаю, согрелся, убрал в порядок вещи в своем уголке и на столе, и с обветрившимся, горевшим лицом, в одной рубашке, лег на спину, заложив руки под голову. Он приятно размышлял о том, что на днях должен выйти ему следующий чин за последнюю рекогносцировку, и ожидал куда то вышедшего Денисова. Ростову хотелось поговорить с ним.
За шалашом послышался перекатывающийся крик Денисова, очевидно разгорячившегося. Ростов подвинулся к окну посмотреть, с кем он имел дело, и увидал вахмистра Топчеенко.
– Я тебе пг'иказывал не пускать их жг'ать этот ког'ень, машкин какой то! – кричал Денисов. – Ведь я сам видел, Лазаг'чук с поля тащил.
– Я приказывал, ваше высокоблагородие, не слушают, – отвечал вахмистр.
Ростов опять лег на свою кровать и с удовольствием подумал: «пускай его теперь возится, хлопочет, я свое дело отделал и лежу – отлично!» Из за стенки он слышал, что, кроме вахмистра, еще говорил Лаврушка, этот бойкий плутоватый лакей Денисова. Лаврушка что то рассказывал о каких то подводах, сухарях и быках, которых он видел, ездивши за провизией.
За балаганом послышался опять удаляющийся крик Денисова и слова: «Седлай! Второй взвод!»
«Куда это собрались?» подумал Ростов.
Через пять минут Денисов вошел в балаган, влез с грязными ногами на кровать, сердито выкурил трубку, раскидал все свои вещи, надел нагайку и саблю и стал выходить из землянки. На вопрос Ростова, куда? он сердито и неопределенно отвечал, что есть дело.
– Суди меня там Бог и великий государь! – сказал Денисов, выходя; и Ростов услыхал, как за балаганом зашлепали по грязи ноги нескольких лошадей. Ростов не позаботился даже узнать, куда поехал Денисов. Угревшись в своем угле, он заснул и перед вечером только вышел из балагана. Денисов еще не возвращался. Вечер разгулялся; около соседней землянки два офицера с юнкером играли в свайку, с смехом засаживая редьки в рыхлую грязную землю. Ростов присоединился к ним. В середине игры офицеры увидали подъезжавшие к ним повозки: человек 15 гусар на худых лошадях следовали за ними. Повозки, конвоируемые гусарами, подъехали к коновязям, и толпа гусар окружила их.
– Ну вот Денисов всё тужил, – сказал Ростов, – вот и провиант прибыл.
– И то! – сказали офицеры. – То то радешеньки солдаты! – Немного позади гусар ехал Денисов, сопутствуемый двумя пехотными офицерами, с которыми он о чем то разговаривал. Ростов пошел к нему навстречу.
– Я вас предупреждаю, ротмистр, – говорил один из офицеров, худой, маленький ростом и видимо озлобленный.
– Ведь сказал, что не отдам, – отвечал Денисов.
– Вы будете отвечать, ротмистр, это буйство, – у своих транспорты отбивать! Наши два дня не ели.
– А мои две недели не ели, – отвечал Денисов.
– Это разбой, ответите, милостивый государь! – возвышая голос, повторил пехотный офицер.
– Да вы что ко мне пристали? А? – крикнул Денисов, вдруг разгорячась, – отвечать буду я, а не вы, а вы тут не жужжите, пока целы. Марш! – крикнул он на офицеров.
– Хорошо же! – не робея и не отъезжая, кричал маленький офицер, – разбойничать, так я вам…
– К чог'ту марш скорым шагом, пока цел. – И Денисов повернул лошадь к офицеру.
– Хорошо, хорошо, – проговорил офицер с угрозой, и, повернув лошадь, поехал прочь рысью, трясясь на седле.
– Собака на забог'е, живая собака на забог'е, – сказал Денисов ему вслед – высшую насмешку кавалериста над верховым пехотным, и, подъехав к Ростову, расхохотался.
– Отбил у пехоты, отбил силой транспорт! – сказал он. – Что ж, не с голоду же издыхать людям?
Повозки, которые подъехали к гусарам были назначены в пехотный полк, но, известившись через Лаврушку, что этот транспорт идет один, Денисов с гусарами силой отбил его. Солдатам раздали сухарей в волю, поделились даже с другими эскадронами.
На другой день, полковой командир позвал к себе Денисова и сказал ему, закрыв раскрытыми пальцами глаза: «Я на это смотрю вот так, я ничего не знаю и дела не начну; но советую съездить в штаб и там, в провиантском ведомстве уладить это дело, и, если возможно, расписаться, что получили столько то провианту; в противном случае, требованье записано на пехотный полк: дело поднимется и может кончиться дурно».
Денисов прямо от полкового командира поехал в штаб, с искренним желанием исполнить его совет. Вечером он возвратился в свою землянку в таком положении, в котором Ростов еще никогда не видал своего друга. Денисов не мог говорить и задыхался. Когда Ростов спрашивал его, что с ним, он только хриплым и слабым голосом произносил непонятные ругательства и угрозы…
Испуганный положением Денисова, Ростов предлагал ему раздеться, выпить воды и послал за лекарем.
– Меня за г'азбой судить – ох! Дай еще воды – пускай судят, а буду, всегда буду подлецов бить, и госудаг'ю скажу. Льду дайте, – приговаривал он.
Пришедший полковой лекарь сказал, что необходимо пустить кровь. Глубокая тарелка черной крови вышла из мохнатой руки Денисова, и тогда только он был в состоянии рассказать все, что с ним было.
– Приезжаю, – рассказывал Денисов. – «Ну, где у вас тут начальник?» Показали. Подождать не угодно ли. «У меня служба, я зa 30 верст приехал, мне ждать некогда, доложи». Хорошо, выходит этот обер вор: тоже вздумал учить меня: Это разбой! – «Разбой, говорю, не тот делает, кто берет провиант, чтоб кормить своих солдат, а тот кто берет его, чтоб класть в карман!» Так не угодно ли молчать. «Хорошо». Распишитесь, говорит, у комиссионера, а дело ваше передастся по команде. Прихожу к комиссионеру. Вхожу – за столом… Кто же?! Нет, ты подумай!…Кто же нас голодом морит, – закричал Денисов, ударяя кулаком больной руки по столу, так крепко, что стол чуть не упал и стаканы поскакали на нем, – Телянин!! «Как, ты нас с голоду моришь?!» Раз, раз по морде, ловко так пришлось… «А… распротакой сякой и… начал катать. Зато натешился, могу сказать, – кричал Денисов, радостно и злобно из под черных усов оскаливая свои белые зубы. – Я бы убил его, кабы не отняли.
– Да что ж ты кричишь, успокойся, – говорил Ростов: – вот опять кровь пошла. Постой же, перебинтовать надо. Денисова перебинтовали и уложили спать. На другой день он проснулся веселый и спокойный. Но в полдень адъютант полка с серьезным и печальным лицом пришел в общую землянку Денисова и Ростова и с прискорбием показал форменную бумагу к майору Денисову от полкового командира, в которой делались запросы о вчерашнем происшествии. Адъютант сообщил, что дело должно принять весьма дурной оборот, что назначена военно судная комиссия и что при настоящей строгости касательно мародерства и своевольства войск, в счастливом случае, дело может кончиться разжалованьем.