Леркари, Джованни Баттиста (1507)

Джованни Баттиста Леркари итал. Giovanni Battista Lercari
Дож Генуи
4 октября 1563 — 4 октября 1565
Предшественник:	Баттиста Чикала-Дзоальи
Преемник:	Одорико Оттавио Джентиле
Рождение:	1507(1507) Генуя
Смерть:	1592(1592) Генуя
Место погребения:	аббатство Сан-Николо-дель-Боскетто
Род:	Леркари
Отец:	Стефано Леркари
Мать:	Мария Джустиниани
Супруга:	Мария Империале
Дети:	Джованни Джироламо, Джованни Стефано, Пеллина

Джованни Баттиста Леркари (итал. Giovanni Battista Lercari; Генуя, 1507 — Генуя, 1592) — дож Генуэзской республики.

Биография

Ранняя жизнь

Сын Стефано Леркари и Марии Джустиниани, родился в Генуе, вероятно, около 1507 года. Получил хорошее гуманитарное образование и уже в 22 года стал консулом Республики Генуя в Палермо. В 1529 году, через год после восстановления независимости Генуи усилиями адмирала Андреа Дориа, Джованни Баттиста был назначен капитаном и, следовательно, ответственным за оборону и военную структуру генуэзского государства. 25 октября того же года он был назначен представителем Генуи на коронации Карла V в Болонье в качестве нового императора Священной Римской империи.

В период "вооруженного перемирия" между Францией и Испании Джованни Баттиста занимался дипломатией, в частности, участвовал между 1532 и 1534 гола в урегулировании спора о блокированных Францией генуэзских торговых маршрутах. На встрече в ноябре 1533 года в Марселе, в присутствии короля Франциска I, папы Климента VII и генуэзского банкира Бенедетто Вивальди, Леркари, казалось, достиг соглашения между сторонами, но в результате переговоры были сорваны из-за неопределенной позиции французского короля. В 1535 году он был отправлен в качестве посла в Мадрид, где пытался обеспечить интересы Генуи в конфликте между двумя великими нациями.

До своего назначения дожем Леркари занимал различные должности в Республике, в частности, члена Совета управляющих, ответственного за прием в Генуе иностранных правителей.

Правление

191 голосами из 300 Леркари был избран 7 октября 1563 года новым дожем Генуи.

Конфликт между "новой знатью" во главе с семьей Дориа и "старой знатью" во главе с бывшим дожем Джованни Баттистой Чикала Дзоальи в период правления Леркари несколько утих, ввиду смерти Андреа Дориа и внутренних споров между аристократами после подавления восстания на Корсике. В эти годы в Генуе побывали такие известные для своего времени личности, как вице-король Испании дон Гарсия Альварес де Толедо-и-Осорио, герцог Альбукерке Габриэль де ла Куэва, маркиз Пескары Д'Авалос или кардинал из Аугсбурга Отто фон Вальдбург.

Решительность и независимость дожа Леркари вызывали раздражение знати, кроме того, его упрекали в чрезмерной любви к роскоши, что стало причиной конфликта внутри Синдикатории - органа, оценивавшего итоги работы дожа. Двое из пяти членов этого органа (из "новой знати", среди них был будущий дож Просперо Чентурионе Фаттинанти) проголосовали за назначение Леркари пожизненным прокурором в знак признания его заслуг, но остальные трое (из "старой знати", недовольной политикой дожа и обвинявшей его в растратах) проголосовали против. В письме от 5 февраля 1566 года уже бывший дож Леркари ответил на обвинения, ссылаясь на то, что прием иностранных гостей способствует поддержанию авторитета республики, а траты на открытие больниц и школ он нередко покрывал собственными деньгами. Через месяц, не получив ответа, он отправил в Синдикаторию новое письмо с возражениями и объяснениями своих действий и с просьбой приложить документальные сведения по поводу обвинений в его адрес. 28 марта 1566 года Синдикатория вновь признала итоги деятельности Леркари на посту дожа неудовлетворительными и отказала в назначении на высокие посты.

Смерть сына и отъезд из Генуи

Уже потеряв старшего сына Джованни Джироламо, бывшего дожа Леркари и его жену Марию Империале ожидала еще одна утрата. После выступления в Сенате Луки Спинолы (дожа в 1551-1553 годах), в котором тот отрицательно оценил деятельности Леркари, назвав его "разрушителем республиканской свободы", сын Леркари Джованни Стефано, движимый жаждой мести, нанял убийцу для убийства Спинолы. Однако убийца ошибся и убил бывшего дожа Аугустино Пинелло Ардименти, который шел рядом с Лукой Спинолой, а того лишь ранил.

Открытие раскрытия имени заказчика убийства родители Джованни Стефано были задержаны и доставлены в тюрьму, так как их сначала считали пособниками или подстрекателями убийства. Вскоре они были освобождены. 13 декабря 1566 года Джованни Стефано был арестован, под пытками дал признательные показания и был обезглавлен 22 февраля 1567 года в башне Гримальдина во Дворце дожей.

После гибели последнего сына Леркари с женой покинул Геную и 10 лет жил в Тунисе, Неаполе и Испании, при дворе Филиппа II, где, по-видимому, занимал государственные должности. Супруги вернулась в Геную в 1574 году, и Леркари сопровождал эрцгерцога Хуана Австрийского на встрече с дожем Джакомо Дураццо Гримальди.

Последние годы

Леркари, вернувшись в Геную, предложил своё посредничество, чтобы найти компромисс среди участников восстания, разразившегося в 1575 году между различными группировками "новой" и "старой" знати после отмены так называемого "закона garibetto" по инициативе Андреа Дориа. 6 июня того же года он был назначен послом Республики при дворе Филиппа II, что позволило генуэзцам восстановить былые торговые связи с Испанией.

20 апреля 1589 года 82-летний Леркари был послан вместе с Агостино Саули на Корсику для решения проблем, связанных с поставками пшеницы в Геную. В тому времени уже овдовевший Леркари умер в 1592 году в Генуе, оставив единственной своё наследницей дочь Пеллину, жену Джованни Мария Спинолы. В своем завещании он также даровал 6000 генуэзских лир беднякам города.

Тело бывшего дожа было погребено в часовне Богоматери в аббатстве Сан-Николо-дель-Боскетто в пригороде Корнильяно, где уже находились останки его жены и двух сыновей.

Библиография

• Sergio Buonadonna, Mario Mercenaro, Rosso doge. I dogi della Repubblica di Genova dal 1339 al 1797, Genova, De Ferrari Editori, 2007.

Отрывок, характеризующий Леркари, Джованни Баттиста (1507)

– Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет, – бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала идущих к ней навстречу m lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом, предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем, она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и сказал, что нельзя.
– Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она пробыла там. Чьи то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею, вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
– Пожалуйте, княжна… князь… – сказала Дуняша сорвавшимся голосом.
– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
– Оставьте меня. Это неправда! – злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И что они тут делают? – Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.
«Нет, он не умер, это не может быть! – сказала себе княжна Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, что то чуждое и враждебное, какая то страшная, ужасающая и отталкивающая тайна… – И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.
В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.
Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной вокруг гроба толпился народ чужой и свой – предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися испуганными глазами, крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку старого князя.


Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.
В окрестности Богучарова были всё большие села, казенные и оброчные помещичьи. Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников. Одно из таких явлений было проявившееся лет двадцать тому назад движение между крестьянами этой местности к переселению на какие то теплые реки. Сотни крестьян, в том числе и богучаровские, стали вдруг распродавать свой скот и уезжать с семействами куда то на юго восток. Как птицы летят куда то за моря, стремились эти люди с женами и детьми туда, на юго восток, где никто из них не был. Они поднимались караванами, поодиночке выкупались, бежали, и ехали, и шли туда, на теплые реки. Многие были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода умерли по дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же, как оно и началось без очевидной причины. Но подводные струи не переставали течь в этом народе и собирались для какой то новой силы, имеющей проявиться так же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в 1812 м году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти подводные струи производили сильную работу и были близки к проявлению.
Алпатыч, приехав в Богучарово несколько времени перед кончиной старого князя, заметил, что между народом происходило волнение и что, противно тому, что происходило в полосе Лысых Гор на шестидесятиверстном радиусе, где все крестьяне уходили (предоставляя казакам разорять свои деревни), в полосе степной, в богучаровской, крестьяне, как слышно было, имели сношения с французами, получали какие то бумаги, ходившие между ними, и оставались на местах. Он знал через преданных ему дворовых людей, что ездивший на днях с казенной подводой мужик Карп, имевший большое влияние на мир, возвратился с известием, что казаки разоряют деревни, из которых выходят жители, но что французы их не трогают. Он знал, что другой мужик вчера привез даже из села Вислоухова – где стояли французы – бумагу от генерала французского, в которой жителям объявлялось, что им не будет сделано никакого вреда и за все, что у них возьмут, заплатят, если они останутся. В доказательство того мужик привез из Вислоухова сто рублей ассигнациями (он не знал, что они были фальшивые), выданные ему вперед за сено.