Рябово (мыза)

Не следует путать с дачным посёлком Рябово.

Мыза
Рябово
«Вид мызы Рябовой». А. Дезарно, 1822 год.
Страна	Россия
Город	Всеволожск
Тип здания	Усадьба
Автор проекта	П. Д. Шрётер
Строитель	В. А. Всеволожский
Основатель	И. Ю. Фридрикс
Первое упоминание	1720-е годы
Строительство	1818—1822 годы
Дата упразднения	1928 год
Состояние	разрушена

Мы́за Ря́бово (фин. Rääpyvä) — бывшая усадьба старинного дворянского рода Всеволожских, ныне один из микрорайонов города Всеволожска.

История

Первые поселения на территории нынешнего Всеволожска были упомянуты ещё в Писцовой книге Водской пятины 1500 года — среди них три деревни Рябово: «Рябово», «Рябово Новое» и «Рябово Владыкино».

В период шведского владычества деревни Рябово на картах не упоминались.

В писцовой книге 1712 года по Санкт-Петербургскому и Шлиссельбургскому уездам мыза Рябово не указана.

В ходе Северной войны мызу Рябово Пётр I подарил своему сподвижнику и фавориту Александру Меншикову.

В 1727 году, мыза Рябово уже упоминается на карте Ингерманландии А. Ростовцева, но к востоку от места нынешнего расположения, в верховье Мельничного ручья. Согласно ревизским сказкам в мызе числилось 12 человек мужского пола.

• При императрице Анне Иоанновне (1730—1740 гг.), мызой владел герцог Бирон.
• В 1743—1747 годах, мызой владел Егор Иванович Пашков, вице-губернатор Петербургской губернии. При мызе числилось 20 человек мужского пола.
• В 1748—1761 годах, владелицей мызы была его жена Марфа Васильевна Пашкова, совместно с камерпажем будущего императора Петра III, Михаилом Ивановым.
• В 1762 году мыза Рябово числится по переписи в вотчинном владении генерала Афанасия Степановича Исакова и коллежского советника Александра Ульяновича Саблукова.
• В 1764 году мызу Рябово получает в приданое дочь А. У. Саблукова.
• В 1773 году Екатерина Александровна Мордвинова, (супруга видного военного инженера М. И. Мордвинова) продала имение, доставшееся ей в приданое от отца Александра Ульяновича Саблукова, придворному банкиру Ивану Юрьевичу Фридриксу за 20 000 рублей.

С 1774 по 1779 год мызой владел банкир Императорского двора, барон Иван (Иоганн) Юрьевич Фридрикс (Фредерикс), основавший в ней сыроварение, мелиорацию и плавку чугуна, а также построивший первый на территории будущего Всеволожска храм — 400-местную кирху во имя св. Регины, ставшую центром Рябовского лютеранского прихода. Вступив во владение мызой Рябово в 1774 году, Иван Юрьевич решил осушить окрестные леса. За три года мелиоративных работ, в сторону Токсова был проложен магистральный канал длиной около 8 километров, шириной около 4 метров и множеством впадающих в него малых каналов общей длиной около 120 километров. Были пробиты 14 просек шириной 30 метров, по которым были проложены дороги и построено множество мостов.

Барона привлекала идея организовать на своих землях место для празднеств, охотничьих выездов и прочих развлечений столичной знати, включая императрицу. Он даже пытался построить на Румболовской горе дворец для Екатерины II. По проекту переустройства мызы архитектора Е. И. Шрётера им были начаты работы по разбивке регулярного парка, производилось рытьё подземных ходов от заложенного дворца, но воплотить свои замыслы в жизнь барон не успел, им были выстроены лишь деревянный господский дом, службы, большие оранжереи и сад.

Во время прокладки каналов, в окрестных болотах была обнаружена железная руда, залегавшая пластами, и в ней «до 100 фунтов по плавильной пробе 35 фунтов хорошего железа в себе содержали». Из неё Фридрикс организовал выплавку железа, спрос на которое в Петербурге был очень велик.

Осушенные земли барон засевал озимой рожью. Кроме того он завёз в имение породистый молочный скот. Дело в том, что Иван Юрьевич основал в своём имении производство сыров, занятие для России тех времён необычное и передовое. Для этого под Румболовской горой было выстроено здание из красного кирпича. Здание сыроварни 1774 года постройки, дошло до наших дней и является самым старым зданием в городе Всеволожске. В конце XIX века в здании сыроварни работала щёточная фабрика, в начале XX века размещался лазарет для раненых на фронтах Первой мировой войны, после революции — детсад, в годы Великой Отечественной войны — дом отдыха, где жили лётчики — 43 Героя Советского Союза, после войны прокат лыж, столовая, база отдыха «Снежинка». Сейчас в здании бывшей сыроварни барона Фридрикса располагается Всеволожский историко-краеведческий музей (основан в 1988, открыт в 1990 году).

После его смерти в 1779 году, владельцем имения стал его сын Густав Иванович Фридрикс, майор артиллерии в отставке. Общая площадь мызы Рябово, составляла тогда 8408 десятин. К ней относились деревни: Бабино, Губки, Кяселево, Корнево, Минулово, Пугарево, Румболово, Углово.

В декабре 1808 года, мызу покупает надворный советник И. Э. Эртель (по другим данным — петербургский обер-полицеймейстер Ф. Ф. Эртель). Затем Эртель продаёт усадьбу жене коллежского советника Н. Я. Толстого, графине Алевтине (Елизавете) Ивановне Толстой, у которой 25 мая 1818 года её купил богатейший русский помещик, камергер Всеволод Андреевич Всеволожский.

За четыре года, В. А. Всеволожский создал на месте старой, новую усадьбу с большим французским парком. Парк был разбит на основе дикорастущих деревьев и дополнен высаженными дубами, липами, лиственницами, соснами, елями, берёзами, клёнами и декоративным кустарником. На восточном склоне холма был разбит фруктовый сад и выстроены оранжереи, где посреди зимы зрели персики, виноград, ананасы и земляника. Рядом был построен ресторан «Каламбурини». В поместье было налажено производство листового железа и белой жести.

После смерти в 1836 году В. А. Всеволожского выяснилось, что только казённых долгов Всеволода Андреевича осталось «три миллиона сто восемьдесят восемь тысяч семьсот семьдесят три рубля сорок пять копеек; да частных долгов разным лицам, по закладной на Рябово и по обязательствам до миллиона пятисот тысяч рублей», вследствие чего имение отошло в казну.

РЯБОВА — мыза принадлежит наследникам покойного Действительного Камергера Всеволода Всеволожского, жителей 73 м. п., 18 ж. п.
В оной: Домовая церковь в каменном строении во имя Св. Благоверного Великого Князя Всеволода. (1838 год)

На этнографической карте Санкт-Петербургской губернии П. И. Кёппена 1849 года, упомянута как деревня «Rabowa», населённая ингерманландцами-савакотами.

РЯБОВО — мыза Всеволожского с 8 деревнями. Число душ крепостных людей мужского пола: крестьян — 391, дворовых — нет. Число дворов или отдельных усадеб: 177. Число тягол: оброчных — 1, издельных — 128. Земли состоящей в пользовании крестьян (в десятинах): усадебной: всего — 45, на душу — 0,11; пахотной: всего — 1050, на душу — 2,70; сенокосы: 1040; выгоны: 1294; кустарник: нет; всего удобной на душу: 8,76. Земли несостоящей в пользовании крестьян (в десятинах): удобной — 4671,82; неудобной — 723,86; кустарник и лес — 4057,17; всего удобной на душу — 1,94. Величина денежного оброка: 50 рублей с тягла. (1860 год)

---

РЯБОВО (Всеволожского) — мыза владельческая, при колодцах и водопроводе из оз. Большого, 7 дворов, 28 м. п., 28 ж. п. (1862 год)

В 1872 году внук В. А. Всеволожского — Павел Александрович Всеволожский вступает в права наследования и намеревается погасить его долги. За несколько лет была приведена в порядок усадьба и производственные постройки, заработал мастеровой корпус, водопроводная насосная станция, паровая мельница и даже небольшая электростанция, начал приносить доход новый лесопильный завод. Усадебный дом был перестроен и расширен. Все хозяйственные постройки были вынесены на восточную окраину и отделялись от барского дома широкой аллеей. Поля лежащие в восточной части имения имели свои имена: Музыкантское, Магазейное и Румболовское поле.

Несмотря на все предпринятые усилия погасить долги в срок ему не удалось и в 1878 году мыза была выставлена на торги. Родовую усадьбу спасла жена Павла Александровича Всеволожского — Елена Васильевна, урождённая княжна Кочубей, она за свой счёт выкупила имение. Согласно материалам по статистике народного хозяйства Шлиссельбургского уезда, мызу Рябово площадью 8141 десятина и 2130 квадратных саженей, Елена Васильевна выкупила за 200 000 рублей, однако её тут же вновь пришлось заложить в Дворянском земельном банке.

В 1884 году, 24 десятины земли в мызе Рябово были проданы за 4000 рублей прусскому подданному Ф. Н. Зебергу. В том же году Елена Васильевна Всеволожская начала хлопотать о строительстве в имении земской больницы.

В 1886 году она подарила Шлиссельбургской земской управе, принадлежащий ей двухэтажный с мезонином каменный дом у подножья Румболовской горы.

По данным 1889 года в имении было 8 лошадей, 14 коров и 2 быка шортгорнской породы. Имением супруги Всеволожские управляли сами, без управляющего, но с тремя помощниками по хозяйству. Почва в имении не отличалась плодородием (песок и супесь), покосы и пашни сдавались в аренду разным лицам, крестьянам и швейцарским подданным.

В 1890 году П. А. Всеволожский перестроил, подаренный его женой земской управе дом. Для будущей больницы он пожертвовал 4215 рублей и землю под домом.

В 1894 году открылась Рябовская земская больница на 10 кроватей. Шлиссельбургская земская управа постановила назвать её «Имени Павла и Елены Всеволожских».

РЯБОВО — имение, владельческая мыза Всеволожского при земской шоссейной дороге 2 двора, 64 м. п., 46 ж. п., всего 110 чел. Домовая церковь. (1896 год)

В 1898 году Павел Александрович Всеволожский — статский советник, почётный мировой судья, предводитель дворянства Шлиссельбургского уезда, один из устроителей Ириновской железной дороги и основатель двух дачных посёлков на этой дороге: Рябово (1892) и Всеволожский (1895), позднее преобразованных в город Всеволожск (1963), умер и был похоронен в своей усадьбе, единственный из рода Всеволожских.

В 1900 году, вдове Павла Александровича, Елене Васильевне Всеволожской принадлежала мыза и 7583 десятины земли, ещё 420 десятин принадлежали её сыну Василию Павловичу Всеволожскому.

В 1901 году в имении открылась земская школа — «Рябовское двухклассное училище в память П. А. Всеволожского». В первый год обучения в неё были приняты 42 мальчика и 49 девочек лютеранского вероисповедания, а также 23 мальчика и 10 девочек других вероисповеданий. Учителями в ней работали — выпускник семинарии Г. В. Липияйнен и «госпожа О. Ф. Липияйнен — русская». Училище располагалось в соседней деревне Романовка.

В 1902—1903 годах, в Рябове работала «Публичная народная библиотека».

В 1905 году, вдове Павла Александровича, Елене Васильевне Всеволожской принадлежала мыза и 6496 десятин, 1217 кв. саженей земли.

После её смерти 1906 году, мыза Рябово вновь продаётся за долги и вновь её выкупает жена одного из Всеволожских — Лидия Филипповна Всеволожская, владелица журнала «Нива». Управлял имением её муж Василий Павлович Всеволожский, правнук В. А. Всеволожского и весьма успешно, имение освободилось от долгов и процветало. Он модернизирует оборудование на заводах, в котельных, строит жилые дома для рабочих, приобретает сельскохозяйственные машины и остаётся последним в истории владельцем мызы Рябово.

В 1909 году он устраивает в Рябове первую сельскохозяйственную выставку, в которой приняли участие более сотни участников, и несколько тысяч посетителей. На выставке демонстрировались достижения в животноводстве, птицеводстве и овощеводстве. Медали выставки получили: владелец мызы Христиновка (с 1910 года — Бернгардовка) Г. И. Бернгард и сам В. П. Всеволожский.

В 1914 году в имении Рябово работал небольшой (11 рабочих) лесопильный завод, последнего перед революцией владельца усадьбы Колтуши — Сергея Аркадьевича де Каррьера.

30 июня 1918 года имение Рябово было национализировано и перешло в ведение земельного отдела Рябовского волисполкома. На его основе был организован совхоз «Рябово», объединивший 273 работника, хозяйственные вопросы совхоза решал комиссар В. П. Прокофьев.

28 февраля 1923 года в бывшем имении открылся финский сельхозтехникум (в 1934 году он был преобразован в финско-эстонский).

В 1927 году в усадьбе Рябово, финскими рабочими приехавшими из США, была организована коммуна «Труд» («Туö»). 28 семей коммунаров прибывали в Рябово небольшими группами с мая по декабрь 1927 года. Председателем правления коммуны был Эдвард Мяки. Местное население к новым методам ведения хозяйства относилось неоднозначно. В коммуне были совершены поджоги, уничтожившие лесопилку, школьное общежитие и клуб коммунаров, который располагался в усадьбе Всеволожских. Коммунары обвиняли в поджогах пастора Рябовского лютеранского прихода Селима Лауриккалу, якобы «пастор в Финляндии получил задание уничтожить» имущество коммунаров.

По воспоминаниям коммунаров усадебный дом сгорел в декабре 1928 года, в ночь перед Рождеством. Однако по воспоминаниям пастора, кирха и пасторат которого находились через дорогу от коммуны «Труд», усадебный дом сгорел на год раньше.

В ночь с 16 на 17 декабря [1927 года] дотла сгорело главное здание техникума. А вскоре, на Рождество огонь уничтожил завод, принадлежащий коммуне «Труд».

Архитектура

Усадьба, одноэтажная с мезонином, построена архитектором Павлом Даниловичем Шрётером, имела театральный зал и домовую церковь, рядом «булыжная конюшня о двух этажах».

Поместье

Хотя поместье дало название Рябовской волости Шлиссельбургского уезда Санкт-Петербургской губернии, оно не было её административным центром.

В 1905 году, в поместье работала казённая винная лавка № 552. Рябовское же двухклассное училище имени П. А. Всеволожского, подведомственное Министерству Народного Просещения, располагалось в деревне Романовка. Там же в Романовке до революции располагалось и правление Рябовской волости. По данным памятной книжки Санкт-Петербургской губернии за тот же год, поместье принадлежащее Елене Васильевне Всеволожской, насчитывало 6076 десятин 1217 саженей и ещё 420 десятин.

Любопытный факт — Василий Павлович Всеволожский выстроил у соседней деревни Бабино специальный птичник, в нём содержались куры, гуси, утки, индейки, цесарки. На воле содержались павлины, а в окрестном лесу фазаны. К фазанникам от Большого (Круглого) озера была построена булыжная мостовая. Эти фазанники Всеволожских даже обозначались на картах того времени.

Приход

Лютеранский

Рябовская лютеранская община была основана в 1685 году.

В конце деревни Румболово, у пересечения с дорогой на Санкт-Петербург, на земле, подаренной бароном Иваном (Иоганном) Юрьевичем Фридриксом (Фредериксом), в 1778 году была возведена 400-местная деревянная кирха святой Регины, его окормлявшая.

Число прихожан: в 1848 году — 937 человек, в 1910 году — 2171 человек, в 1917 году — 2372 человека, в 1928 году — 2460 человек.

В 1937 году Рябовский лютеранский приход был ликвидирован, кирха в Румболово закрыта и передана под клуб сельхозтехникума, а затем разрушена.

Православный

Первая, домовая православная церковь, была построена в мызе Рябово в 1821 году по проекту архитектора Павла Шрётера и принадлежала колтушскому приходу.

В 1898 году, Елена Васильевна Всеволожская, начала обустраивать храм-усыпальницу Всеволожских на южной окраине усадьбы. По одной из версий, его восьмигранная форма говорит о том, что возведено оно было ещё при шведском владычестве в этих местах, в XV—XVI веках, по другой — каменная восьмигранная церковь возводилась над могилой П. А. Всеволожского. В 1901 году, работы были завершены и над склепом Всеволожских была освящена церковь Спаса Нерукотворного Образа ириновского прихода.

В октябре 1931 года храм Спаса Нерукотворного Образа закрыли, а над семейным захоронением Всеволожских надругались. Гробы вынесли из склепа и бросили в открытом виде на улице. Кощунство продолжалось всю зиму, пока несколько финских девушек из соседней Романовки, шедших с пасхального богослужения в соседней кирхе, не похоронили останки на лютеранском кладбище.

В 1930-е годы в церкви был склад зерна, затем школа младших лейтенантов, в войну — клуб, затем станция горючесмазочных материалов, с 1960 года храм пустовал.

29 декабря 1989 года, храм во имя Спаса Нерукотворного Образа на Дороге жизни был передан православной общине.

Современность

С момента своего возникновения посёлок Всеволожский и мыза Рябово существовали независимо друг от друга, как два различных населённых пункта, однако, в 1963 году, после преобразования рабочего посёлка Всеволожский в город и объединения с ним нескольких соседних населённых пунктов, мыза Рябово вошла в состав вновь образованного города Всеволожска.

На территории усадьбы располагаются «Всеволожский агропромышленный техникум» и жилой микрорайон Сельхозтехникум.

Из оригинальных построек усадьбы сохранилась лишь булыжная конюшня в полуразрушенном состоянии.

Сын последнего садовника Всеволожских — Гергард Яковлевич Вокка, стал известным исследователем истории Всеволожского района, краеведом и почётным жителем города, награждён орденом Ленина, в его честь названа одна из улиц Всеволожска в микрорайоне Котово Поле.

Ссылки

• [doroga-k-hramu.ru/index.php?option=com_mamboezine&Itemid=22 Храм Спаса Нерукотворного образа на Дороге Жизни]
• [gerbovnik.ru/arms/169.html Общий гербовник дворянских родов Российской империи. Герб рода Всеволожских.]
• [www.rusgenealog.ru/index.php?id=gen_table&table_id=gen_rk_105 Русская знать — Генеалогические таблицы — Всеволожские]

Отрывок, характеризующий Рябово (мыза)

Княжна Марья действительно сконфузилась и покраснела пятнами, когда вошли к ней. В ее уютной комнате с лампадами перед киотами, на диване, за самоваром сидел рядом с ней молодой мальчик с длинным носом и длинными волосами, и в монашеской рясе.
На кресле, подле, сидела сморщенная, худая старушка с кротким выражением детского лица.
– Andre, pourquoi ne pas m'avoir prevenu? [Андрей, почему не предупредили меня?] – сказала она с кротким упреком, становясь перед своими странниками, как наседка перед цыплятами.
– Charmee de vous voir. Je suis tres contente de vous voir, [Очень рада вас видеть. Я так довольна, что вижу вас,] – сказала она Пьеру, в то время, как он целовал ее руку. Она знала его ребенком, и теперь дружба его с Андреем, его несчастие с женой, а главное, его доброе, простое лицо расположили ее к нему. Она смотрела на него своими прекрасными, лучистыми глазами и, казалось, говорила: «я вас очень люблю, но пожалуйста не смейтесь над моими ». Обменявшись первыми фразами приветствия, они сели.
– А, и Иванушка тут, – сказал князь Андрей, указывая улыбкой на молодого странника.
– Andre! – умоляюще сказала княжна Марья.
– Il faut que vous sachiez que c'est une femme, [Знай, что это женщина,] – сказал Андрей Пьеру.
– Andre, au nom de Dieu! [Андрей, ради Бога!] – повторила княжна Марья.
Видно было, что насмешливое отношение князя Андрея к странникам и бесполезное заступничество за них княжны Марьи были привычные, установившиеся между ними отношения.
– Mais, ma bonne amie, – сказал князь Андрей, – vous devriez au contraire m'etre reconaissante de ce que j'explique a Pierre votre intimite avec ce jeune homme… [Но, мой друг, ты должна бы быть мне благодарна, что я объясняю Пьеру твою близость к этому молодому человеку.]
– Vraiment? [Правда?] – сказал Пьер любопытно и серьезно (за что особенно ему благодарна была княжна Марья) вглядываясь через очки в лицо Иванушки, который, поняв, что речь шла о нем, хитрыми глазами оглядывал всех.
Княжна Марья совершенно напрасно смутилась за своих. Они нисколько не робели. Старушка, опустив глаза, но искоса поглядывая на вошедших, опрокинув чашку вверх дном на блюдечко и положив подле обкусанный кусочек сахара, спокойно и неподвижно сидела на своем кресле, ожидая, чтобы ей предложили еще чаю. Иванушка, попивая из блюдечка, исподлобья лукавыми, женскими глазами смотрел на молодых людей.
– Где, в Киеве была? – спросил старуху князь Андрей.
– Была, отец, – отвечала словоохотливо старуха, – на самое Рожество удостоилась у угодников сообщиться святых, небесных тайн. А теперь из Колязина, отец, благодать великая открылась…
– Что ж, Иванушка с тобой?
– Я сам по себе иду, кормилец, – стараясь говорить басом, сказал Иванушка. – Только в Юхнове с Пелагеюшкой сошлись…
Пелагеюшка перебила своего товарища; ей видно хотелось рассказать то, что она видела.
– В Колязине, отец, великая благодать открылась.
– Что ж, мощи новые? – спросил князь Андрей.
– Полно, Андрей, – сказала княжна Марья. – Не рассказывай, Пелагеюшка.
– Ни… что ты, мать, отчего не рассказывать? Я его люблю. Он добрый, Богом взысканный, он мне, благодетель, рублей дал, я помню. Как была я в Киеве и говорит мне Кирюша юродивый – истинно Божий человек, зиму и лето босой ходит. Что ходишь, говорит, не по своему месту, в Колязин иди, там икона чудотворная, матушка пресвятая Богородица открылась. Я с тех слов простилась с угодниками и пошла…
Все молчали, одна странница говорила мерным голосом, втягивая в себя воздух.
– Пришла, отец мой, мне народ и говорит: благодать великая открылась, у матушки пресвятой Богородицы миро из щечки каплет…
– Ну хорошо, хорошо, после расскажешь, – краснея сказала княжна Марья.
– Позвольте у нее спросить, – сказал Пьер. – Ты сама видела? – спросил он.
– Как же, отец, сама удостоилась. Сияние такое на лике то, как свет небесный, а из щечки у матушки так и каплет, так и каплет…
– Да ведь это обман, – наивно сказал Пьер, внимательно слушавший странницу.
– Ах, отец, что говоришь! – с ужасом сказала Пелагеюшка, за защитой обращаясь к княжне Марье.
– Это обманывают народ, – повторил он.
– Господи Иисусе Христе! – крестясь сказала странница. – Ох, не говори, отец. Так то один анарал не верил, сказал: «монахи обманывают», да как сказал, так и ослеп. И приснилось ему, что приходит к нему матушка Печерская и говорит: «уверуй мне, я тебя исцелю». Вот и стал проситься: повези да повези меня к ней. Это я тебе истинную правду говорю, сама видела. Привезли его слепого прямо к ней, подошел, упал, говорит: «исцели! отдам тебе, говорит, в чем царь жаловал». Сама видела, отец, звезда в ней так и вделана. Что ж, – прозрел! Грех говорить так. Бог накажет, – поучительно обратилась она к Пьеру.
– Как же звезда то в образе очутилась? – спросил Пьер.
– В генералы и матушку произвели? – сказал князь Aндрей улыбаясь.
Пелагеюшка вдруг побледнела и всплеснула руками.
– Отец, отец, грех тебе, у тебя сын! – заговорила она, из бледности вдруг переходя в яркую краску.
– Отец, что ты сказал такое, Бог тебя прости. – Она перекрестилась. – Господи, прости его. Матушка, что ж это?… – обратилась она к княжне Марье. Она встала и чуть не плача стала собирать свою сумочку. Ей, видно, было и страшно, и стыдно, что она пользовалась благодеяниями в доме, где могли говорить это, и жалко, что надо было теперь лишиться благодеяний этого дома.
– Ну что вам за охота? – сказала княжна Марья. – Зачем вы пришли ко мне?…
– Нет, ведь я шучу, Пелагеюшка, – сказал Пьер. – Princesse, ma parole, je n'ai pas voulu l'offenser, [Княжна, я право, не хотел обидеть ее,] я так только. Ты не думай, я пошутил, – говорил он, робко улыбаясь и желая загладить свою вину. – Ведь это я, а он так, пошутил только.
Пелагеюшка остановилась недоверчиво, но в лице Пьера была такая искренность раскаяния, и князь Андрей так кротко смотрел то на Пелагеюшку, то на Пьера, что она понемногу успокоилась.


Странница успокоилась и, наведенная опять на разговор, долго потом рассказывала про отца Амфилохия, который был такой святой жизни, что от ручки его ладоном пахло, и о том, как знакомые ей монахи в последнее ее странствие в Киев дали ей ключи от пещер, и как она, взяв с собой сухарики, двое суток провела в пещерах с угодниками. «Помолюсь одному, почитаю, пойду к другому. Сосну, опять пойду приложусь; и такая, матушка, тишина, благодать такая, что и на свет Божий выходить не хочется».
Пьер внимательно и серьезно слушал ее. Князь Андрей вышел из комнаты. И вслед за ним, оставив божьих людей допивать чай, княжна Марья повела Пьера в гостиную.
– Вы очень добры, – сказала она ему.
– Ах, я право не думал оскорбить ее, я так понимаю и высоко ценю эти чувства!
Княжна Марья молча посмотрела на него и нежно улыбнулась. – Ведь я вас давно знаю и люблю как брата, – сказала она. – Как вы нашли Андрея? – спросила она поспешно, не давая ему времени сказать что нибудь в ответ на ее ласковые слова. – Он очень беспокоит меня. Здоровье его зимой лучше, но прошлой весной рана открылась, и доктор сказал, что он должен ехать лечиться. И нравственно я очень боюсь за него. Он не такой характер как мы, женщины, чтобы выстрадать и выплакать свое горе. Он внутри себя носит его. Нынче он весел и оживлен; но это ваш приезд так подействовал на него: он редко бывает таким. Ежели бы вы могли уговорить его поехать за границу! Ему нужна деятельность, а эта ровная, тихая жизнь губит его. Другие не замечают, а я вижу.
В 10 м часу официанты бросились к крыльцу, заслышав бубенчики подъезжавшего экипажа старого князя. Князь Андрей с Пьером тоже вышли на крыльцо.
– Это кто? – спросил старый князь, вылезая из кареты и угадав Пьера.
– AI очень рад! целуй, – сказал он, узнав, кто был незнакомый молодой человек.
Старый князь был в хорошем духе и обласкал Пьера.
Перед ужином князь Андрей, вернувшись назад в кабинет отца, застал старого князя в горячем споре с Пьером.
Пьер доказывал, что придет время, когда не будет больше войны. Старый князь, подтрунивая, но не сердясь, оспаривал его.
– Кровь из жил выпусти, воды налей, тогда войны не будет. Бабьи бредни, бабьи бредни, – проговорил он, но всё таки ласково потрепал Пьера по плечу, и подошел к столу, у которого князь Андрей, видимо не желая вступать в разговор, перебирал бумаги, привезенные князем из города. Старый князь подошел к нему и стал говорить о делах.
– Предводитель, Ростов граф, половины людей не доставил. Приехал в город, вздумал на обед звать, – я ему такой обед задал… А вот просмотри эту… Ну, брат, – обратился князь Николай Андреич к сыну, хлопая по плечу Пьера, – молодец твой приятель, я его полюбил! Разжигает меня. Другой и умные речи говорит, а слушать не хочется, а он и врет да разжигает меня старика. Ну идите, идите, – сказал он, – может быть приду, за ужином вашим посижу. Опять поспорю. Мою дуру, княжну Марью полюби, – прокричал он Пьеру из двери.
Пьер теперь только, в свой приезд в Лысые Горы, оценил всю силу и прелесть своей дружбы с князем Андреем. Эта прелесть выразилась не столько в его отношениях с ним самим, сколько в отношениях со всеми родными и домашними. Пьер с старым, суровым князем и с кроткой и робкой княжной Марьей, несмотря на то, что он их почти не знал, чувствовал себя сразу старым другом. Они все уже любили его. Не только княжна Марья, подкупленная его кроткими отношениями к странницам, самым лучистым взглядом смотрела на него; но маленький, годовой князь Николай, как звал дед, улыбнулся Пьеру и пошел к нему на руки. Михаил Иваныч, m lle Bourienne с радостными улыбками смотрели на него, когда он разговаривал с старым князем.
Старый князь вышел ужинать: это было очевидно для Пьера. Он был с ним оба дня его пребывания в Лысых Горах чрезвычайно ласков, и велел ему приезжать к себе.
Когда Пьер уехал и сошлись вместе все члены семьи, его стали судить, как это всегда бывает после отъезда нового человека и, как это редко бывает, все говорили про него одно хорошее.


Возвратившись в этот раз из отпуска, Ростов в первый раз почувствовал и узнал, до какой степени сильна была его связь с Денисовым и со всем полком.
Когда Ростов подъезжал к полку, он испытывал чувство подобное тому, которое он испытывал, подъезжая к Поварскому дому. Когда он увидал первого гусара в расстегнутом мундире своего полка, когда он узнал рыжего Дементьева, увидал коновязи рыжих лошадей, когда Лаврушка радостно закричал своему барину: «Граф приехал!» и лохматый Денисов, спавший на постели, выбежал из землянки, обнял его, и офицеры сошлись к приезжему, – Ростов испытывал такое же чувство, как когда его обнимала мать, отец и сестры, и слезы радости, подступившие ему к горлу, помешали ему говорить. Полк был тоже дом, и дом неизменно милый и дорогой, как и дом родительский.
Явившись к полковому командиру, получив назначение в прежний эскадрон, сходивши на дежурство и на фуражировку, войдя во все маленькие интересы полка и почувствовав себя лишенным свободы и закованным в одну узкую неизменную рамку, Ростов испытал то же успокоение, ту же опору и то же сознание того, что он здесь дома, на своем месте, которые он чувствовал и под родительским кровом. Не было этой всей безурядицы вольного света, в котором он не находил себе места и ошибался в выборах; не было Сони, с которой надо было или не надо было объясняться. Не было возможности ехать туда или не ехать туда; не было этих 24 часов суток, которые столькими различными способами можно было употребить; не было этого бесчисленного множества людей, из которых никто не был ближе, никто не был дальше; не было этих неясных и неопределенных денежных отношений с отцом, не было напоминания об ужасном проигрыше Долохову! Тут в полку всё было ясно и просто. Весь мир был разделен на два неровные отдела. Один – наш Павлоградский полк, и другой – всё остальное. И до этого остального не было никакого дела. В полку всё было известно: кто был поручик, кто ротмистр, кто хороший, кто дурной человек, и главное, – товарищ. Маркитант верит в долг, жалованье получается в треть; выдумывать и выбирать нечего, только не делай ничего такого, что считается дурным в Павлоградском полку; а пошлют, делай то, что ясно и отчетливо, определено и приказано: и всё будет хорошо.
Вступив снова в эти определенные условия полковой жизни, Ростов испытал радость и успокоение, подобные тем, которые чувствует усталый человек, ложась на отдых. Тем отраднее была в эту кампанию эта полковая жизнь Ростову, что он, после проигрыша Долохову (поступка, которого он, несмотря на все утешения родных, не мог простить себе), решился служить не как прежде, а чтобы загладить свою вину, служить хорошо и быть вполне отличным товарищем и офицером, т. е. прекрасным человеком, что представлялось столь трудным в миру, а в полку столь возможным.
Ростов, со времени своего проигрыша, решил, что он в пять лет заплатит этот долг родителям. Ему посылалось по 10 ти тысяч в год, теперь же он решился брать только две, а остальные предоставлять родителям для уплаты долга.

Армия наша после неоднократных отступлений, наступлений и сражений при Пултуске, при Прейсиш Эйлау, сосредоточивалась около Бартенштейна. Ожидали приезда государя к армии и начала новой кампании.
Павлоградский полк, находившийся в той части армии, которая была в походе 1805 года, укомплектовываясь в России, опоздал к первым действиям кампании. Он не был ни под Пултуском, ни под Прейсиш Эйлау и во второй половине кампании, присоединившись к действующей армии, был причислен к отряду Платова.
Отряд Платова действовал независимо от армии. Несколько раз павлоградцы были частями в перестрелках с неприятелем, захватили пленных и однажды отбили даже экипажи маршала Удино. В апреле месяце павлоградцы несколько недель простояли около разоренной до тла немецкой пустой деревни, не трогаясь с места.
Была ростепель, грязь, холод, реки взломало, дороги сделались непроездны; по нескольку дней не выдавали ни лошадям ни людям провианта. Так как подвоз сделался невозможен, то люди рассыпались по заброшенным пустынным деревням отыскивать картофель, но уже и того находили мало. Всё было съедено, и все жители разбежались; те, которые оставались, были хуже нищих, и отнимать у них уж было нечего, и даже мало – жалостливые солдаты часто вместо того, чтобы пользоваться от них, отдавали им свое последнее.
Павлоградский полк в делах потерял только двух раненых; но от голоду и болезней потерял почти половину людей. В госпиталях умирали так верно, что солдаты, больные лихорадкой и опухолью, происходившими от дурной пищи, предпочитали нести службу, через силу волоча ноги во фронте, чем отправляться в больницы. С открытием весны солдаты стали находить показывавшееся из земли растение, похожее на спаржу, которое они называли почему то машкин сладкий корень, и рассыпались по лугам и полям, отыскивая этот машкин сладкий корень (который был очень горек), саблями выкапывали его и ели, несмотря на приказания не есть этого вредного растения.
Весною между солдатами открылась новая болезнь, опухоль рук, ног и лица, причину которой медики полагали в употреблении этого корня. Но несмотря на запрещение, павлоградские солдаты эскадрона Денисова ели преимущественно машкин сладкий корень, потому что уже вторую неделю растягивали последние сухари, выдавали только по полфунта на человека, а картофель в последнюю посылку привезли мерзлый и проросший. Лошади питались тоже вторую неделю соломенными крышами с домов, были безобразно худы и покрыты еще зимнею, клоками сбившеюся шерстью.
Несмотря на такое бедствие, солдаты и офицеры жили точно так же, как и всегда; так же и теперь, хотя и с бледными и опухлыми лицами и в оборванных мундирах, гусары строились к расчетам, ходили на уборку, чистили лошадей, амуницию, таскали вместо корма солому с крыш и ходили обедать к котлам, от которых вставали голодные, подшучивая над своею гадкой пищей и своим голодом. Также как и всегда, в свободное от службы время солдаты жгли костры, парились голые у огней, курили, отбирали и пекли проросший, прелый картофель и рассказывали и слушали рассказы или о Потемкинских и Суворовских походах, или сказки об Алеше пройдохе, и о поповом батраке Миколке.
Офицеры так же, как и обыкновенно, жили по двое, по трое, в раскрытых полуразоренных домах. Старшие заботились о приобретении соломы и картофеля, вообще о средствах пропитания людей, младшие занимались, как всегда, кто картами (денег было много, хотя провианта и не было), кто невинными играми – в свайку и городки. Об общем ходе дел говорили мало, частью оттого, что ничего положительного не знали, частью оттого, что смутно чувствовали, что общее дело войны шло плохо.
Ростов жил, попрежнему, с Денисовым, и дружеская связь их, со времени их отпуска, стала еще теснее. Денисов никогда не говорил про домашних Ростова, но по нежной дружбе, которую командир оказывал своему офицеру, Ростов чувствовал, что несчастная любовь старого гусара к Наташе участвовала в этом усилении дружбы. Денисов видимо старался как можно реже подвергать Ростова опасностям, берег его и после дела особенно радостно встречал его целым и невредимым. На одной из своих командировок Ростов нашел в заброшенной разоренной деревне, куда он приехал за провиантом, семейство старика поляка и его дочери, с грудным ребенком. Они были раздеты, голодны, и не могли уйти, и не имели средств выехать. Ростов привез их в свою стоянку, поместил в своей квартире, и несколько недель, пока старик оправлялся, содержал их. Товарищ Ростова, разговорившись о женщинах, стал смеяться Ростову, говоря, что он всех хитрее, и что ему бы не грех познакомить товарищей с спасенной им хорошенькой полькой. Ростов принял шутку за оскорбление и, вспыхнув, наговорил офицеру таких неприятных вещей, что Денисов с трудом мог удержать обоих от дуэли. Когда офицер ушел и Денисов, сам не знавший отношений Ростова к польке, стал упрекать его за вспыльчивость, Ростов сказал ему:
– Как же ты хочешь… Она мне, как сестра, и я не могу тебе описать, как это обидно мне было… потому что… ну, оттого…
Денисов ударил его по плечу, и быстро стал ходить по комнате, не глядя на Ростова, что он делывал в минуты душевного волнения.
– Экая дуг'ацкая ваша пог'ода Г'остовская, – проговорил он, и Ростов заметил слезы на глазах Денисова.


В апреле месяце войска оживились известием о приезде государя к армии. Ростову не удалось попасть на смотр который делал государь в Бартенштейне: павлоградцы стояли на аванпостах, далеко впереди Бартенштейна.
Они стояли биваками. Денисов с Ростовым жили в вырытой для них солдатами землянке, покрытой сучьями и дерном. Землянка была устроена следующим, вошедшим тогда в моду, способом: прорывалась канава в полтора аршина ширины, два – глубины и три с половиной длины. С одного конца канавы делались ступеньки, и это был сход, крыльцо; сама канава была комната, в которой у счастливых, как у эскадронного командира, в дальней, противуположной ступеням стороне, лежала на кольях, доска – это был стол. С обеих сторон вдоль канавы была снята на аршин земля, и это были две кровати и диваны. Крыша устраивалась так, что в середине можно было стоять, а на кровати даже можно было сидеть, ежели подвинуться ближе к столу. У Денисова, жившего роскошно, потому что солдаты его эскадрона любили его, была еще доска в фронтоне крыши, и в этой доске было разбитое, но склеенное стекло. Когда было очень холодно, то к ступеням (в приемную, как называл Денисов эту часть балагана), приносили на железном загнутом листе жар из солдатских костров, и делалось так тепло, что офицеры, которых много всегда бывало у Денисова и Ростова, сидели в одних рубашках.
В апреле месяце Ростов был дежурным. В 8 м часу утра, вернувшись домой, после бессонной ночи, он велел принести жару, переменил измокшее от дождя белье, помолился Богу, напился чаю, согрелся, убрал в порядок вещи в своем уголке и на столе, и с обветрившимся, горевшим лицом, в одной рубашке, лег на спину, заложив руки под голову. Он приятно размышлял о том, что на днях должен выйти ему следующий чин за последнюю рекогносцировку, и ожидал куда то вышедшего Денисова. Ростову хотелось поговорить с ним.
За шалашом послышался перекатывающийся крик Денисова, очевидно разгорячившегося. Ростов подвинулся к окну посмотреть, с кем он имел дело, и увидал вахмистра Топчеенко.
– Я тебе пг'иказывал не пускать их жг'ать этот ког'ень, машкин какой то! – кричал Денисов. – Ведь я сам видел, Лазаг'чук с поля тащил.
– Я приказывал, ваше высокоблагородие, не слушают, – отвечал вахмистр.
Ростов опять лег на свою кровать и с удовольствием подумал: «пускай его теперь возится, хлопочет, я свое дело отделал и лежу – отлично!» Из за стенки он слышал, что, кроме вахмистра, еще говорил Лаврушка, этот бойкий плутоватый лакей Денисова. Лаврушка что то рассказывал о каких то подводах, сухарях и быках, которых он видел, ездивши за провизией.
За балаганом послышался опять удаляющийся крик Денисова и слова: «Седлай! Второй взвод!»
«Куда это собрались?» подумал Ростов.
Через пять минут Денисов вошел в балаган, влез с грязными ногами на кровать, сердито выкурил трубку, раскидал все свои вещи, надел нагайку и саблю и стал выходить из землянки. На вопрос Ростова, куда? он сердито и неопределенно отвечал, что есть дело.
– Суди меня там Бог и великий государь! – сказал Денисов, выходя; и Ростов услыхал, как за балаганом зашлепали по грязи ноги нескольких лошадей. Ростов не позаботился даже узнать, куда поехал Денисов. Угревшись в своем угле, он заснул и перед вечером только вышел из балагана. Денисов еще не возвращался. Вечер разгулялся; около соседней землянки два офицера с юнкером играли в свайку, с смехом засаживая редьки в рыхлую грязную землю. Ростов присоединился к ним. В середине игры офицеры увидали подъезжавшие к ним повозки: человек 15 гусар на худых лошадях следовали за ними. Повозки, конвоируемые гусарами, подъехали к коновязям, и толпа гусар окружила их.
– Ну вот Денисов всё тужил, – сказал Ростов, – вот и провиант прибыл.
– И то! – сказали офицеры. – То то радешеньки солдаты! – Немного позади гусар ехал Денисов, сопутствуемый двумя пехотными офицерами, с которыми он о чем то разговаривал. Ростов пошел к нему навстречу.
– Я вас предупреждаю, ротмистр, – говорил один из офицеров, худой, маленький ростом и видимо озлобленный.
– Ведь сказал, что не отдам, – отвечал Денисов.
– Вы будете отвечать, ротмистр, это буйство, – у своих транспорты отбивать! Наши два дня не ели.
– А мои две недели не ели, – отвечал Денисов.
– Это разбой, ответите, милостивый государь! – возвышая голос, повторил пехотный офицер.