Нидал, Оле

Оле Нидал
Ole Nydahl
Род деятельности:	буддийский лама тибетской традиции Карма Кагью
Дата рождения:	19 марта 1941(1941-03-19) (83 года)
Место рождения:	Копенгаген, Дания

О́ле Нида́л (собственно Оле Нюдаль дат. Ole Nydahl [ˈnyˌdaːˀl]; род. 19 марта 1941) — датский религиозный деятель, также известный как Лама Оле (тибетское имя — Карма Лоди Чжамцо), передающий поучения традиции Карма Кагью в адаптированном для западного мира виде — «учёные люди усложняют простые вещи, а йогины упрощают сложные вещи». Он основал более шестисот буддийских центров Алмазного пути во всём мире. Карма Кагью является субтрадицией Кагью — одной из четырёх крупнейших традиций тибетского буддизма (Ваджраяны). Центры «Алмазного пути» признаются принадлежащими к традиции Кагью определённой частью лам Карма Кагью. С начала 1970-х годов Оле Нидал путешествует, проводя лекции, курсы и основывая буддийские центры «Алмазного пути». У него более 30 000 учеников, в том числе более 5 000 в России.

Обучение и встреча с буддизмом

Оле Нидал вырос в Дании. С 1960 по 1969 год обучался в университете Копенгагена, а несколько семестров — в Тюбингене и Мюнхене в Германии. Основные предметы: философия, английский и немецкий языки.

Оле Нидал принимал активное участие в духовных поисках хиппи — в том числе с помощью наркотиков, имея проблемы со здоровьем и законом. Продолжением духовных поисков стало путешествие в Гималаи.

В 1961 году познакомился со своей будущей женой Ханной. После свадьбы в 1968 году они отправились в свадебное путешествие по Непалу, где встречают своего первого буддийского учителя Лопёна Цечу Ринпоче — Ламу школы Друкпа Кагью. В следующей поездке они встречают и становятся первыми западными учениками Шестнадцатого Кармапы Рангджунга Ригпе Дордже, главы линии Карма Кагью.

Оле и Ханна Нидал стали близкими учениками Шестнадцатого Кармапы. В то же время они познакомились с остальными учителями Кагью, такими, как Калу Ринпоче, Кюнзиг Шамарпа, Джамгон Конгтрул Ринпоче, Ситу Ринпоче и другими. Оба становятся также учениками Лопена Цечу Ринпоче и Кюнзига Шамарпы.

Оле и Ханна Нидал проходили традиционное буддийское образование под руководством Калу Ринпоче. Будучи близкими учениками Шестнадцатого Кармапы, они также получили многие поучения, посвящения и передачи в неформальном виде.

Центры Алмазного пути

Согласно многим свидетельствам^{[неавторитетный источник? 3020 дней]}, Шестнадцатый Кармапа поручил ему основывать центры Карма Кагью на западе. Подробнее об этом можно узнать из письма кхенпо Чёдрага.

Начиная с 1973 года Оле Нидал путешествует, проводя лекции. Вскоре образовывается первый медитационный центр в Копенгагене, который впоследствии посещает Четырнадцатый Далай-лама Тензин Гьяцо. В 1974, 1976, 1977 и 1980 годах Шестнадцатый Кармапа посещал центры в Европе и США. В январе 2000 года состоялась первая поездка Семнадцатого Кармапы Тринле Тхае Дордже по европейским центрам, основанным Ламой Оле Нидалом.

Центры, основанные Оле Нидалом, носят название Центры Алмазного пути традиции Карма Кагью. Алмазный Путь — это вариант перевода с санскрита термина Ваджраяна.

Начиная с 1970-х годов, Оле Нидал и его жена Ханна основали более 600 буддийских медитационных групп в Центральной и Западной Европе, Азии, Америке, Австралии и ЮАР. Оле Нидал предпочитает не читать лекции и не открывать медитационные центры Алмазного пути в странах, где население преимущественно исповедует ислам. По его мнению, ему не удалось бы эффективно защитить своих учеников в этих странах в случае притеснений — даже в тех странах Ближнего Востока и Северной Африки, где не наблюдается притеснений и другие буддийские центры сосуществуют с исламом. Таким образом, несмотря на существование буддийских центров в «исламском мире», Оле Нидал утверждает, что открытие центров там было бы безответственным шагом с его стороны. Исключение составляют традиционно мусульманские республики РФ (например, Башкортостан) и бывшего СССР (Казахстан, Киргизия), где есть группы, получившие благословение Ламы Оле Нидала.

В России насчитывается около 80 центров и медитационных групп, открытых с благословения Ламы Оле Нидала и объединённых в Российскую Ассоциацию Буддистов Алмазного Пути Традиции Карма Кагью.

Преподавательская деятельность и награды

Оле Нидал непрерывно путешествует по различным странам, обучая своих учеников, а также интересующихся буддизмом людей. Цель курсов Оле Нидала по различным темам, таким как Махамудра (Великая Печать) — способствовать более глубокому пониманию буддизма Алмазного пути.

Начиная с 1978 года, Оле Нидал написал несколько книг о буддизме, некоторые из них автобиографичны. Часть его книг издана и на русском языке. Людям, начинающим практиковать, Оле Нидал не рекомендует читать тексты по теме Ваджраяны других школ Ваджраяны. Он объясняет это тем, что лучше хорошо разобраться в чём-то одном, чем запутаться во многом. В разных школах подобные термины используются в разных смыслах, что порой ускользает от внимания начинающих буддистов.

Ученики Оле Нидала являются без исключения мирянами, которые живут в основном в западной культуре. Монастырское буддийское образование с принятием обета безбрачия, по мнению Оле Нидала, не подходит образу жизни в западном обществе.

Оле Нидал поддерживает Тринле Тхае Дордже в вопросе признания Семнадцатого Кармапы.

В октябре 2015 года Оле Нидал в качестве [religion-world.ru/eksperty приглашённого эксперта] принял участие в [icmos.ru/news/31548-v-moskve-proshel-tretiy-moskovskiy-mezhdunarodnyy-forum-religiya-i-mir/ III Московском Международном форуме «Религия и Мир»], посвященном теме «Роль религии в современном мире», который собрал за одним столом представителей христианства, буддизма, ислама, иудаизма. Приветствия участникам [blagovest-info.ru/index.php?ss=2&s=3&id=64935 Форума] направили Президент РФ Владимир Путин, мэр Москвы Сергей Собянин, Патриарх Московский и всея Руси Кирилл, глава Государственной Думы Сергей Нарышкин. Организаторами мероприятия выступили Правительство Москвы и Совет по взаимодействию с религиозными объединениями при Президенте Российской Федерации. В рамках Форума Оле Нидал выступил с докладом на тему «Традиционные духовно-нравственные ценности как фактор раскрытия человеческого потенциала». 

В 2016 году Оле Нидал [www.infpol.ru/news/society/74173-v-buryatii-lamu-ole-nidal-nagradyat-ordenom-agvana-dorzhieva/ награжден] орденом Агвана Доржиева.  Президент Фонда Агвана Доржиева, Тарба лама Доржиев, [www.youtube.com/watch?v=MVJqVRhV8G4 передал орден] в Улан-Удэнский буддийский центр Алмазного пути традиции Карма Кагью. Ламе Оле Нидалу орден вручен за распространение учения Будды, создание около 700 буддийских центров во многих странах, принесение вневременной пользы множеству людей. Первый такой орден был вручен Далай-ламе XIV в 2014 году.

Карма Кагью в России сегодня

Большинство общин Карма Кагью, имеющихся сейчас в России и других странах СНГ, основаны Ламой Оле Нидалом. Его статус — учитель традиции Карма Кагью, получивший право на это от главы линии Шестнадцатого Кармапы, ушедшего в 1981 году. Первая из общин Карма Кагью в России появилась в Ленинграде (Санкт-Петербурге) в 1989 году.

Нынешние европейские и российские центры Карма Кагью, как и другие буддийские центры Сакья, Ньингма, тоже существующие в России (за исключением традиционной для России традиции Гелуг), сильно отличаются по стилю от той школы, что возникла в XI—XII вв. в Тибете. Но это естественно, ибо любая религиозная организация, где бы и когда бы она не возникла, попав в иное культурное пространство, приспособится к нему, а иначе будет обречена на исчезновение. Европейские и российские центры Карма Кагью ориентированы на небольшие группы светских последователей данного направления буддизма, на занятие практикой буддийской медитации, освоение по мере надобности буддийской теории, не связанное ни с уходом в монашество (отшельничество), ни с отказом от своих гражданских обязанностей. Это естественная и спокойная форма поиска религиозной истины в рамках буддизма.

Сомнения относительно того, возможно ли практиковать буддизм, являясь мирянином, и противопоставление этого «мирского пути» монашеству (отшельничеству) имеют стереотипную основу. Мирской буддизм — одна из равноправных, с точки зрения изучения и применения аутентичных методов, форм буддийской практики и следования принципам Учения (буддийской Дхармы). Мирянин, как и монах, для достижения цели — реализации потенциала ума, достижения Освобождения и Просветления — должен выполнять практику, данную ему опытным учителем, мастером. В Ваджраяне методы работы с умом не отделены от повседневной жизни, а интегрированы в неё на всех уровнях, и практика не является только формальным упражнением; также в Алмазном пути особое значение имеет учитель — тот, кто представляет реализованный потенциал ума. Через непосредственное отождествление с этими качествами на внеличностном уровне (медитации Лами налджор, тиб.; Гуру-йога, санскр.) ученик быстрее и эффективнее развивается на пути. Учитель Алмазного пути должен обладать подлинной передачей, то есть получить посвящения у своих учителей, которые, в свою очередь, получили их в непрерывной линии передачи.

Позиция по социальным вопросам

Оле Нидал допускает аборты, назначенные по медицинским показаниям для сохранения жизни матери или связанные с дефектами развития плода. На вопрос о вреде абортов он отвечает следующее: «Есть много семей, которые хотели бы иметь детей, но не могут их завести. Если ребёнок явно неполноценный, спросите у доктора, что он думает. Но если ребёнок явно здоровый, тогда не убивайте его, отдайте тому, кто явно хочет ребёнка».

Разногласия

Оле Нидал является одним из сторонников Кармапы Тринле Тхае Дордже в вопросе об идентификации Семнадцатого Кармапы. Согласно позиции Оле Нидала и второго по важности ламы в линии Карма Кагью — Кюнзига Шамара Ринпоче — Далай-лама не уполномочен признавать (и никогда ранее не участвовал в узнавании) главу линии Карма Кагью тибетского буддизма. Далай-лама XIV подтвердил признание Ургьена Тринле Дордже в качестве Кармапы по просьбе Ситу Ринпоче и Гьялцаба Ринпоче.

Критика

Оливер Фрайбергер, научный сотрудник Техасского университета в Остине, указывает, что имеет место «постоянная полемика» относительно Оле Нидала. Фрайбергер сообщает, что журнал германского буддийского союза «Lotusblätter» заявляет, что утверждения и деятельность Нидала оскорбляют некоторых немецких буддистов, которые считают, что его поведение не подобает буддистскому учителю. «Нидала обвиняют не только в самоуверенных и милитаристских речах, но также в принадлежности к „правым“, расизме, сексизме и враждебности к иностранцам. Его необычные действия (например, прыжки с банджи, с парашютами, езда на скоростных мотоциклах) также раздражает некоторых буддистов, которые не являются его учениками — независимо от того, принадлежат ли они к школе Карма Кагью.» Такое же отношение Оле Нидал вызывает и у ряда российских буддистов, не являющихся его учениками.

Мартин Бауманн, профессор Бернского университета (Швейцария), заметил в интервью в 2005 году, что «когда он слышит в его (Оле Нидала) лекциях ужасно неглубокие выражения, он понимает критиков, говорящих, что Оле Нидал представляет на Западе разбавленный водой „быстрорастворимый Буддизм“ или разновидность „Буддизма лайт“».

Михаил Плотников, диакон, кандидат богословия, старший преподаватель Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, Вице-президент Центра религиоведческих исследований во имя св. Иринея Лионского, охарактеризовал миссию ламы Оле Нидала как нетрадиционную для России необуддийскую секту (хотя и с некоторыми оговорками), активная деятельность которой имеет в целом негативные социальные последствия, за исключением того, что «часть привлеченной им контркультурной молодёжи, употребляющей наркотики, снижает их приём или вовсе его прекращает, поскольку Нидал пропагандирует медитацию как более эффективное и качественно лучшее, чем наркотики, средство изменения состояния сознания и говорит, что наркотики мешают медитации».

Религиовед Е. Г. Балагушкин в своей докторской диссертации отмечает, что в пропагандируемой Нидалом «версии тибетского буддизма, во многом нетрадиционной» продолжает сохраняться «влияние феномена молодёжной контркультуры, настроений и быта хиппи», что является одним «из источников синкретического характера этого нового религиозного направления». Балагушкин указывает на то, что «вероучение Нидала не принадлежит к типу универсальной веры, подобно традиционному буддизму или христианству», поскольку его назначение утилитарное и заключается в разрешении «экзистенциального кризиса, остро ощущаемого в странах Запада». Балагушкин замечает, что в версии Нидала «нет ориентации на определённый социально-политический образец будущего в виде гармоничного и справедливого общества, нет социальной утопии, а есть стремление к формированию личности, отстраненной от тягостных социальных проблем, стремление убедить адептов этой веры в возможность стать идеалом совершенства — буддами и сохранить при этом потребительски-гедонистический образ жизни западного общества, став, так сказать, буддистами-плейбоями». Балагушкин считает, что пропаганда Нидала по своей сути «направлена на отстранение человека от мира, на уход от его насущных проблем, поскольку предлагается иллюзорный способ их разрешения — в воображении и силой воображения, что является как раз следствием нежелания да и неспособности „смотреть в глаза миру“». Он подмечает, что несмотря на то, что «современный буддизм» Нидала «подчинён традиционной тантристской парадигме и является, следовательно, фундаменталистским по своему содержанию», но «в проповедях Нидала часто звучат сугубо модернистские мотивы». Балагушкин обращает внимание на то, что Нидал придает своему «современному буддизму» «налёт практицизма и утилитарности, что, конечно, мало совместимо с традиционными установками на сакральное просветление и освобождение от бренного мира». Он считает, что несмотря на постоянные разговоры Нидала «о ненужности рационалистического, проблемно-аналитического подхода к деятельности», тот тут же «настаивает на необходимости рациональных действий». Балагушкин полагает, что такие «рассуждения имеют глубокую мировоззренческую подоплёку и порождены, в конечном счёте, неудовлетворенностью определенных общественных групп, отмеченных характерной контркультурной ориентацией, религиозно-этической системой Запада с её мотивационно-целевым (в частности позитивистским, протестантским) осмыслением поведения и поступков человека». И здесь же отмечает, что «в качестве её альтернативы принята, в данном случае, вера другого типа — эзотерическая, упование на сакральное совершенствование человека», где адепт имеет возможность «быть вполне уверен в своих действиях, полагаясь на буддийских защитников, именуемых „Прибежищем“, и на свои собственные достижения при восхождении к вершинам просветления по Алмазному пути». В ходе своего исследования Балагушкин пришёл к выводу, что особенность «светского буддизма» Нидала заключается в том, что он «обладает типичными чертами утилитарно-проективной веры, приспособленной к разрешению социальных проблем (прежде всего в их личностном проявлении) современного западного общества», а «фундаменталистский характер проповедуемого вероучения в целом явно контрастирует с модернистскими нововведениями и практицизмом ориентаций, рекомендуемых для повседневной жизни адептов». Балагушкин подытоживает, отмечая, что бросающийся в глаза интерес «к выступлениям Нидала в России, связан не просто с распространением нового ориентализма в западном мире и возлагаемыми на него надеждами по оздоровлению общества и духовно-нравственному возрождению личности», прежде всего вызван тем, им популяризируется «эзотерическое учение восточного религиозного мистицизма», о котором в недавнее время на Западе знал лишь очень узкий круг специалистов, и приобщаются россияне «к тайным практикам сакрального совершенствования», о которых Нидал заявляет как о совместимых «с беззаботно-гедонистическим образом жизни молодого плейбоя».

Позиция Оле Нидала по отношению к исламу

Позиция Оле Нидала по отношению к исламу и мусульманам порой вызывает удивление аудитории и критику, он допускает неполиткорректные высказывания, которые расценивались критикой также как расистские и ксенофобские.

В одном опубликованном интервью он заявил: «У меня есть два опасения за мир: перенаселённость и ислам. Эти две вещи могут уничтожить мир, который иначе мог бы стать прекрасным местом». Он объясняет, что «мужчины, которые подавляют женщин, скорее всего станут подавляемыми женщинами в следующей жизни».

Книги

Оле Нидал является автором нескольких книг. На русском языке изданы:

• Оле Нидал. Книга надежды: как освободиться от страха смерти = Von Tod und Wiedergeburt. — М.: Эксмо, 2013. — 288 с. — ISBN 978-5-699-60593-4.
• Оле Нидал. Верхом на Тигре. Европейский ум и буддийская свобода = Riding the Tiger. — М.: Эксмо, 2012. — 608 с. — ISBN 978-5-699-54643-5.
• Оле Нидал. Каким все является. Психология свободы — опыт буддизма = Wie die Dinge sind. Eine zeitgemäße Einführung in die Lehre Buddhas. — М.: Эксмо, 2012. — 208 с. — ISBN 978-5-699-54288-8.
• Оле Нидал. Книга о любви. Счастливое партнёрство глазами буддийского Ламы = Der Buddha und die Liebe. — М.: Эксмо, 2011. — 304 с. — ISBN 978-5-699-50651-4.
• Оле Нидал. Будда и любовь. Как любить и быть счастливым = Der Buddha und die Liebe. — М.: Алмазный путь, 2009. — 256 с. — ISBN 978-5-94303-027-7.
• Оле Нидал. Каким всё является. Учение Будды в современной жизни = Wie die Dinge sind. Eine zeitgemäße Einführung in die Lehre Buddhas. — М.: Алмазный путь, 2008. — 240 с. — ISBN 978-5-94303-028-4.
• Оле Нидал. Глубина славянского ума. Буддизм в вопросах и ответах. — СПб.: Алмазный путь, 2006. — 560 с. — ISBN 5-88882-027-X.
• Оле Нидал. Открытие Алмазного пути. Тибетский буддизм встречается с Западом = Entering the Diamond Way. — 4-е изд. — М.: София, 2007. — 304 с. — ISBN 978-5-91250-285-9.
• Оле Нидал. Шесть освобождающих действий = The Six Liberating Actions. — М.: Алмазный путь, 2008. — 32 с. — ISBN 5-94303-021-2.
• Оле Нидал. Основополагающие упражнения = Die Vier Grundübungen. — М.: Алмазный путь, 2006. — 176 с. — ISBN 5-94303-008-5.
• Оле Нидал. Великая печать. Взгляд Махамудры буддизма Алмазного пути = The Great Seal. Limitless Space and Joy. The Mahamudra View of Diamond Way Buddhism. — СПб.: Алмазный путь, 2006. — 246 с. — ISBN 5-94303-002-6.
• Оле Нидал. Верхом на Тигре = Riding the Tiger. — СПб.: Алмазный путь, 1994. — 494 с.

Литература

• Балагушкин Е. Г. [iph.ras.ru/page51177532.htm Глава III. Тибетский буддизм датчанина Оле Нидала] // [iph.ras.ru/page49849618.htm Нетрадиционные религии в современной России. Морфологический анализ. — Ч. 2]. — М.: Ин-т философии РАН, 2002. — 248 с. — ISBN 5-201-02094-1.
• Балагушкин Е. Г. [cheloveknauka.com/v/30356/a?#?page=1 Нетрадиционные религии в современной России: Системно-аналитический подход] / автореферат дис. ... доктора философских наук: 09.00.13. — М.: Ин-т философии РАН, 2006. — 66 с.

Ссылки

• [www.lama-ole-nydahl.org/ Личный веб-сайт]  (англ.)
• [www.youtube.com/DiamondWayBuddhismRu Видеоканал Нидал, Оле] на YouTube
• [www.buddhism.ru/ Буддизм Алмазного Пути]
• [www.diamondway-buddhism.org/ Diamond Way Buddhism]  (англ.)
• [www.youtube.com/watch?feature=player_embedded&v=xSk6OgVEG5s Игры разума с Алексеем Мазуром: Оле Нидал. «Когда зеркало узнает себя» (видео)]

Отрывок, характеризующий Нидал, Оле

Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.


Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.