Ольшана (Черкасская область)

Посёлок городского типа Ольшана укр. Вільшана Флаг Герб Страна УкраинаУкраина Область ЧеркасскаяЧеркасская область Район Городищенский Координаты 49°13′00″ с. ш. 31°13′00″ в. д.49.21667° с. ш. 31.21667° в. д. / 49.21667; 31.21667    Основан 1598 ПГТ с 1965 Высота центра 162 м Население 3256 человек (2011) Часовой пояс UTC+2, летом UTC+3 Телефонный код +380 4734 Почтовый индекс 19523 Автомобильный код CA, IА / 24 КОАТУУ 7120355400 Официальный сайт [vilshana.in.ua/ a.in.ua]

К:Населённые пункты, основанные в 1598 году

Ольша́на (укр. Вільшана) — посёлок городского типа в Городищенском районе Черкасской области Украины.

Ольшана — центр поселкового совета.

Население посёлка — 3433 (2008) человека.

Расположен на реке Ольшанке, в 25 км на запад от районного центра — города Городище и в 23 км от железнодорожной станции Городище.

История

В письменных документах Ольшана впервые упоминается в 1598 году. Её название происходит по видимому от реки Ольшанки, известной по летописи ещё с XII века.

На картах французского инженера Боплана 1650 года, Ольшана обозначена как крупное укреплённое поселение.

Много веков здесь господствовали польские феодалы, всё более усиливая крепостной гнёт. В первой половине XVII века социальное, национальное и религиозное угнетения привели к началу народно-освободительной войны 1648—1654 годов против польско-шляхетского господства, в которой Ольшанинцы боролись под руководством полковника-казака Максима Кривоноса, который по некоторым сведениям родился в Ольшане. Народное предание «Хмельницкий и Барабаш» называет его Максимом Ольшанским. В те годы Ольшана стала сотенным городком Корсуньского полка. Во время освободительной войны она насчитывала 838 дворов.

Согласно Андрусовскому перемирию 1667 года Ольшана оставалась под властью шляхетской Польши. Магнаты ещё более усилили эксплуатацию, в ответ на которую с новой силой развернулось народно-освободительное движение.

В составе гайдамацких отрядов Ольшанинцы нападали на шляхетские имения, нагоняли страх на господ. В 1742 году гайдамаки перехватили на пути к Ольшане шляхтича В. Буяльского, забрали у него деньги и заказное письмо. В 1750 году отряд А. Письменного отбирал у господ лошадей. Для расправы с населением 9 июня 1766 года к Ольшане прибыла целая тысяча польских солдат. Кроме преследования повстанцев, они сгоняли людей на сооружение военных укреплений («четыре недели в работе мучили»), грабили город. Боролись жители Ольшаны и против насильственного насаждения униатства. В 1767 году они жаловались переяславскому епископу, что за отказ принимать униатство штрафуют, у священников и прихожан Ольшаны забирают имущество.

С 1793 года Ольшана как и вся Правобережная Украина в составе Российской империи. Владельцем городка в то время был племянник князя Потёмкина, В. В. Энгельгардт.

В XIX веке в селе начали зарождаться капиталистические отношения. В Ольшане действовали винокурни, кирпичный и поташный заводы, мельницы. Сахарный завод, построенный в 1845 году помещиками Браницкими, уже 1847 года переработал 9128 берковцев сахарной свёклы. На предприятиях работали разорённые, лишённые земли и орудий труда крепостные крестьяне. Медицинское обслуживание, как и образование были в плохом состоянии. Здесь была только начальная школа, где обучалось 59 юношей и 37 девушек.

После реформы 1861 года положение крестьян почти не улучшилось. На 1220 ревизских душ Ольшан было выделено 2090 десятин земли, в том числе 2088 пахотной. Было 144 крестьянских хозяйства, среди хозяев было много вдов, оставшихся без удела. Помещик получил 2754 десятин. 3а полученную землю крестьяне должны были платить ежегодно по 4771 рублей 54 копейки в течение 49-ти лет.

Возмущённые грабительской реформой, крестьяне всячески протестовали против неё. Один киевский чиновник особых поручений, побывав в Ольшане 1861 года, доносил губернатору, что женщины Ольшаны отказываются отбывать повинности помещику, поскольку земля наделена только мужчинам.

На начало XX века процесс расслоения среди крестьян значительно углубился. 859 хозяйств Ольшаны обладали 2514 десятинами земли. Распределена она крайне неравномерно: 11,3 % крестьян имели до 1 десятин, 29,4 % — до 2 десятин, 10,2 % — до 3 десятин. 158 хозяйств не имели никакого скота, рабочие лошади были только в 94, волы в 100 хозяйствах. Чтобы прокормить семьи, крестьяне-бедняки нанимались к помещикам. У зажиточных крестьян на третий-пятый сноп, работали на рафинадному заводе (1899 года здесь насчитывалось 380 мужчин и 16 женщин).

Часть бедняков нанималась к состоятельным владельцам мельниц (в Ольшане было 2 водяные, 5 конных мельниц, 19 ветряных мельниц), работали в кузнях, которых насчитывалось 12, другие уходили на заработки в Крым, Екатеринослав и другие города.

Ежегодно в Ольшане весной и осенью проходили крупные ярмарки, на которых продавалось много помещичьего хлеба, преимущественно пшеницы.

Революционные события 1905—1907 годов нашли широкий отклик в Ольшане. Трудящиеся крестьяне отказывались работать в панской экономии, требуя от управляющего повышения подённой платы. Руководители таких выступлений — С. Черничка, А. Тинника, Б. Проненка — были арестованы. В донесении начальнику губернского полицейского управления говорилось, что местный крестьянин Л. Е Тищенко собирал в Ольшане митинги, на которых призывал делить помещичью землю, не выполнять приказы царской власти. С 1906 года он был сослан на три года в Вологодскую губернию под надзор полиции.

Социальные условия сказались и на характере быта и культуры Ольшаны. В центре размещались дома помещика, а также чиновников, которые защищали его интересы. По одну сторону центральной улице стояли крытые жестью дома зажиточных жителей, по второй — их магазины. Хаты крестьян ютились за Ольшанкою. Их строили из дерева и глины, покрывали соломой. В Ольшане были аптека, богадельня, небольшая больница, где от всех болезней лечил фельдшер. В дополнение к существующей начальной школе 1871 года было открыто одноклассное народное училище. Большинство жителей было неграмотно. Поскольку выделенных казною средств на её содержание было мало, селяне ежегодно вносили по 10 копеек с десятины земли. Обучали детей в училище учитель и священник.

Первая мировая война 1914 года пагубно повлияла на состояние сельского хозяйства. В армию были мобилизованы все мужчины призывного возраста, многие из них не вернулись домой. Только в 1915—1916 годах, по неполным данным, на войне погибло 39 ольшанинцев, пропали без вести — 21, попали в плен — 25. Ощущалась острая нехватка рабочих рук, чрезмерно частые реквизиции у крестьян — всё это приводило их хозяйства в упадок.

После установления в феврале 1918 года Советской власти земельный комитет начал делить помещичью землю и имущество. Делегация из Ольшаны, возглавляемая А. Пшеничним, принимала участие в созванном большевиками том же месяце уездном сельском съезде. Но первые органы советской власти прекратили свою деятельность, ибо в апреле 1918 года началась оккупация уезда австро-немецкими войсками. К Ольшаны прибыли кайзеровские солдаты. Они согнали население на площадь и каждого десятого пороли розгами за распределение помещичьего имущества и земли. В село вернулись управляющие они отбирали у крестьян землю, инвентарь, учиняли расправы.

Жестокость и насилие немецких оккупантов вызывали ненависть к врагам, которая переросла в крестьянское восстание. В начале июня 1918 года вместе с кирилловскими крестьянами ольшанинцы активно выступили против немецкого гарнизона, который разместился в помещичьем доме. Командиром повстанческого отряда был местный житель Ф. Г. Шендрик, начальником штаба А. Пшеничный. Враги после трёхдневных боёв сдались, потеряв 85 человек убитыми. Вскоре пришли каратели, сожгли 42 хозяйства, расстреляли 12 патриотов.

Подпольный ревком, созданный осенью 1918 года, сразу после изгнания оккупантов в ноябре 1918 года объявил себя революционной властью в волости, начал борьбу за укрепление Советской власти, проводил мобилизацию в армию. За неделю был организован отряд в составе 400 бойцов, который сразу соответствии с распоряжением Черкасского ревкома выступил на борьбу с петлюровцами. Для охраны революционного порядка в Ольшане осталось 40 бойцов. Впоследствии местный гарнизон вырос до 200 человек. Нехватка оружия была восполнена путём разоружения немецкого пехотного полка, который возвращался на родину.

В декабре 1918 года на заседании Ольшанского волостного ревкома создано пять отделов: военный, юридический, хозяйственный, культурно-образовательный, агитационный. Комиссаром ревкома избран местный житель, бывший шахтёр, член ВКП(б) с 1905 года Ф. М. Мороз, революционным комендантом — большевик Т. К. Шевченко. Тогда же создан сельский ревком, возглавляемый ольшанским крестьянином, бывшим фронтовиком В. П. Шендрином. Волостной военно-революционный комитет своим приказом от 29 января 1919 года передал землю и всю помещичью собственность крестьянам. 12 января 1919 года национализирован Ольшанский сахарный завод, создан комбед.

Когда летом 1919 года началось наступление деникинцев, Ольшанский ревком постановлением Звенигородской партийной организации был оставлен в уезде для подпольной работы. Все его члены вошли в партизанского отряда, который преследовал отступающих из Киева белогвардейцев. Были полностью уничтожены 2 деникинские войсковые части, захватили обоз, обмундирование, винтовки, патроны. Партизаны помогали красноармейцам 45-й дивизии под командованием И.Э. Якира громить деникинцев. 2 января 1920 года Ольшанский революционный отряд, возглавляемый коммунистами, полностью очистил Вильшану от белогвардейцев. Ревком провозгласил восстановление Советской власти. В своей деятельности он опирался на бедноту, которая поддерживала Советскую власть, в частности на комбед. 1920 года создан комитет малоимущих крестьян в составе 50 членов (Комнезам). С помощью комитета было проведено перераспределение земли. Все бедняки получили пахотные наделы.

В 1921 году работа ревкома и комитета была направлена на укрепление сельского хозяйства, на борьбу с голодом, ликвидации бандитизма. Комнезам подавал большую помощь семенами, лошадьми и и т. п. семьям красноармейцев, вдовам, беднякам: их хозяйствам. Его действия способствовали две партийные ячейки, которые в 1921 году насчитывали 13 коммунистов, которые объединялись в заводской и сельской партийных организациях. Активно действовали также два комсомольских очага, которые насчитывали 19 комсомольцив. Ольшанинцы помогли голодающим Поволжья. Только в 1922 году они отослали им 4150 тысяч рублей денег, свыше 80 пудов муки.

Летом 1921 года в Ольшане был избран сельский Совет рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов. Возглавил его Г. С. Костенко.

В результате нового административного деления, в марте 1923 года Ольшана стала районным центром Ольшанского района Шевченковского округа.

1924 года дал Продукцию сахарный завод. Его рабочие организовали ремонт сельскохозяйственного инвентаря в мастерских завода, помогали 4 ТСО3ам, созданным в 1922—1923 годах, сеять и возделывать сахарную свёклу.

Тогда же была организовано сельскохозяйственная артель «Красный путь», которая до 1927 года объединяла 15 единоличных хозяйств и обрабатывала 90 десятин земли.

В селе работала больница на 10 коек, амбулатория и аптека. Больных обслуживали врач и четыре фельдшера. В Ольшане была открыта семилетняя школа, где обучались 367 учащихся, было создано общество по ликвидации неграмотности им. Ленина, 15 кружков ликбеза.

С 1923 года начал работать сельский клуб, при котором действовала библиотека, кружки художественной самодеятельности. Часто силами кружковцев проводились концерты и спектакли. Собирали средства в фонд борьбы с беспризорностью.

В 1930 года завершена сплошная коллективизация. Все крестьянские хозяйства объединились в колхоз «Социалистический путь», который через два года разделился на четыре. В каждом из них были созданы партийные организации. С 1930 года на колхозных полях стали работать первые тракторы Ольшанской конно-машинно-тракторной станции, которая, кроме 17 тракторов, имела 120 лошадей (1932 года их передали колхозам). Того же года КМТС преобразован в МТС, в которой было 37 тракторов. С каждым годом росло её хозяйство. Здесь готовились механизаторские кадры. При МТС работал политотдел, начальник которого И. Г. Дячков за успехи в политико-воспитательной работе среди колхозников награждён в 1934 году орденом Ленина. С 1933 года начала выходить газета «3а большевистские колхозы». Получая большую помощь от МТС, 4 Ольшанских колхоза — «Красный путь», «Социалистический путь», им. Шевченко, им. Димитрова, выращивали высокие урожаи пшеницы и сахарной свёклы, за что в 1940 году были участниками Всесоюзной Выставки в Москве, а колхоз «Социалистический путь» стал «миллионером».

В быт крестьян входили электричество и радио. В 1940 году была расширена больница до 25 коек и построена новая амбулатория. В них работало 13 медицинских работников, 4 медработника оказывали помощь больным в медпункте при сахарном заводе. К тому времени была полностью ликвидирована неграмотность среди взрослого населения. Работали средняя, семилетняя и начальная школы, в которых было 48 учителей обучавших 1000 учащихся.

Большое внимание уделялось культурно-просветительской работе. При клубе демонстрировались кинофильмы, работали хоровой, драматический, музыкальный, физкультурный кружки. В селе было 2 библиотеки с книжным фондом более 15 тысяч книг.

Мирный труд нарушило нападение фашистской Германии. Многие ольшанинцы обратились в военкомат с просьбой послать их на фронт. Село переделало свою работу на военный лад. Было эвакуировано вглубь страны трактора МТС, Красной Армии переданы автомашины, лошади и повозки.

28 июля 1941 года гитлеровцы оккупировали село. С первых дней враги начали расстрелы. На каторгу в Германию они вывезли 649 человек.

Но ольшанинцы не сломились и под руководством подпольной партийной организации, действующей на сахарном заводе, сопротивлялись Фашистам. Руководил подпольщиками Г. Л. Калиновский. Они организовывали саботаж гитлеровских приказов, проводили диверсии. За время своего господства гитлеровцы вывезли из села 785 голов рогатого скота, почти 40 тысяч пудов хлеба, разрушили 3 школы, медицинскую амбулаторию, ветеринарную больницу, клуб, редакцию районной газеты, радиоузел, две библиотеки, сожгли много жилых построек.

5 февраля 1944 года после недельного боя части 1-го и 2-го Украинских фронтов освободили село от оккупантов. Первым вошло в Ольшаны подразделение самоходных орудий, которым командовал лейтенант В. И. Захаров. Гвардейцы 223-го полка 5-го Донского кавалерийского корпуса под командованием полковника Ф. Н. Петренко окончательно разгромили врага и очистили Ольшану от немцев.

Именем Захарова, который погиб в боях за Ольшану, названа одна из улиц посёлка. В посёлке три братских могилы, обелиск Славы односельчанам, монумент посвящённый 5-му кавалерийскому Донскому корпусу.

В послевоенные годы в Ольшане возобновили работу все четыре колхоза, которым Красная Армия передала 50 лошадей. МТС в конце 1944 года уже имела 62 трактора, 13 комбайнов, 24 молотилки т. п. Заработали школы, больницы, дом культуры, библиотеки и другие учреждения. Уже в 1948 году все колхозы достигли довоенного уровня урожайности всех сельскохозяйственных культур.

В 1950 году колхоз им. Сталина за высокие урожаи пшеницы стал участником Всесоюзной сельскохозяйственной выставки. Председатель артели Т. Г. Хищная был награждён орденом Ленина, бригадир Н. А. Кураса — орденом Трудового Красного Знамени.

В марте 1964 года Ольшанские колхозы слились в одну сельскохозяйственную артель «Правда», объединившей более 1200 дворов колхозников, обрабатывающей почти 5,5 тысяч га земли, в том числе 4 тысячи пахотной.

Накануне 1965 года в Ольшане открылся новый комплекс участковой больницы на 75 коек с поликлиникой и аптекой. В больнице были оборудованы хирургическое, терапевтическое, детское и родильное отделение, кабинеты: рентгенологический, физиотерапевтический и Функциональной диагностики, клиническая и санитарно-бактериологическая лаборатории. Обслуживали больницу 102 медицинских работника, в том числе 12 врачей.

По состоянию на 1972 год в посёлке работали средняя и восьмилетняя школы, школа-интернат, дом культуры на 550 мест, сельский клуб на 200 мест. Все библиотеки имели книжный фонд в 47 тысяч экземпляров.

Люди, связанные с посёлком

С Ольшаной тесно связано имя Т. Г. Шевченко. С 1828 года, желая научиться рисовать, любознательный юноша идёт к Ольшанскому управляющего имением помещика Енгельгардта за разрешением учиться у маляра. Но вместо науки его отправили на панскую кухню. Во время путешествия на Украину в 1843—1845 годах Шевченко заехал в Ольшаны, а 1853 году дважды посетил её. Село упоминается в поэме «Гайдамаки» и в других произведениях поэта.

Более 8 лет Ольшане жил, а будучи уже известным художником, несколько раз посещал её Иван Максимович Сошенко, который способствовал выкуп из крепостничества Шевченко.

В Ольшане родился польский живописец-пейзажист Ян Станиславский, который посвятил Украине много живописных полотен.

Литература

• Історія міст і сіл УРСР. Головна редакція Української Радянської енциклопедії. Київ.
• Чабан С. Вільшана на березі Вільшанки //Вісник Городищини. — 1999. — 23 черв. — С.2.
• [dir.icm.edu.pl/pl/Slownik_geograficzny/Tom_VII/496 Olszana, miasteczko przy ujściu ruczaju Maźniki do rzeczki Olszanki] (польск.) в Географическом словаре Царства Польского и других стран славянских, том VII (Netrebka — Perepiat) от 1886 года
• [dir.icm.edu.pl/pl/Slownik_geograficzny/Tom_XV_cz.2/408 Olszana, miasteczko, powiat zwinogródzki] (польск.) в Географическом словаре Царства Польского и других стран славянских, том XV, ч. 2 (Januszpol — Wola Justowska) от 1902 года

Отрывок, характеризующий Ольшана (Черкасская область)

Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
Пьер вспомнил Рамбаля и назвал его полк, и фамилию, и улицу, на которой был дом.
– Vous n'etes pas ce que vous dites, [Вы не то, что вы говорите.] – опять сказал Даву.
Пьер дрожащим, прерывающимся голосом стал приводить доказательства справедливости своего показания.
Но в это время вошел адъютант и что то доложил Даву.
Даву вдруг просиял при известии, сообщенном адъютантом, и стал застегиваться. Он, видимо, совсем забыл о Пьере.
Когда адъютант напомнил ему о пленном, он, нахмурившись, кивнул в сторону Пьера и сказал, чтобы его вели. Но куда должны были его вести – Пьер не знал: назад в балаган или на приготовленное место казни, которое, проходя по Девичьему полю, ему показывали товарищи.
Он обернул голову и видел, что адъютант переспрашивал что то.
– Oui, sans doute! [Да, разумеется!] – сказал Даву, но что «да», Пьер не знал.
Пьер не помнил, как, долго ли он шел и куда. Он, в состоянии совершенного бессмыслия и отупления, ничего не видя вокруг себя, передвигал ногами вместе с другими до тех пор, пока все остановились, и он остановился. Одна мысль за все это время была в голове Пьера. Это была мысль о том: кто, кто же, наконец, приговорил его к казни. Это были не те люди, которые допрашивали его в комиссии: из них ни один не хотел и, очевидно, не мог этого сделать. Это был не Даву, который так человечески посмотрел на него. Еще бы одна минута, и Даву понял бы, что они делают дурно, но этой минуте помешал адъютант, который вошел. И адъютант этот, очевидно, не хотел ничего худого, но он мог бы не войти. Кто же это, наконец, казнил, убивал, лишал жизни его – Пьера со всеми его воспоминаниями, стремлениями, надеждами, мыслями? Кто делал это? И Пьер чувствовал, что это был никто.
Это был порядок, склад обстоятельств.
Порядок какой то убивал его – Пьера, лишал его жизни, всего, уничтожал его.


От дома князя Щербатова пленных повели прямо вниз по Девичьему полю, левее Девичьего монастыря и подвели к огороду, на котором стоял столб. За столбом была вырыта большая яма с свежевыкопанной землей, и около ямы и столба полукругом стояла большая толпа народа. Толпа состояла из малого числа русских и большого числа наполеоновских войск вне строя: немцев, итальянцев и французов в разнородных мундирах. Справа и слева столба стояли фронты французских войск в синих мундирах с красными эполетами, в штиблетах и киверах.
Преступников расставили по известному порядку, который был в списке (Пьер стоял шестым), и подвели к столбу. Несколько барабанов вдруг ударили с двух сторон, и Пьер почувствовал, что с этим звуком как будто оторвалась часть его души. Он потерял способность думать и соображать. Он только мог видеть и слышать. И только одно желание было у него – желание, чтобы поскорее сделалось что то страшное, что должно было быть сделано. Пьер оглядывался на своих товарищей и рассматривал их.
Два человека с края были бритые острожные. Один высокий, худой; другой черный, мохнатый, мускулистый, с приплюснутым носом. Третий был дворовый, лет сорока пяти, с седеющими волосами и полным, хорошо откормленным телом. Четвертый был мужик, очень красивый, с окладистой русой бородой и черными глазами. Пятый был фабричный, желтый, худой малый, лет восемнадцати, в халате.
Пьер слышал, что французы совещались, как стрелять – по одному или по два? «По два», – холодно спокойно отвечал старший офицер. Сделалось передвижение в рядах солдат, и заметно было, что все торопились, – и торопились не так, как торопятся, чтобы сделать понятное для всех дело, но так, как торопятся, чтобы окончить необходимое, но неприятное и непостижимое дело.
Чиновник француз в шарфе подошел к правой стороне шеренги преступников в прочел по русски и по французски приговор.
Потом две пары французов подошли к преступникам и взяли, по указанию офицера, двух острожных, стоявших с края. Острожные, подойдя к столбу, остановились и, пока принесли мешки, молча смотрели вокруг себя, как смотрит подбитый зверь на подходящего охотника. Один все крестился, другой чесал спину и делал губами движение, подобное улыбке. Солдаты, торопясь руками, стали завязывать им глаза, надевать мешки и привязывать к столбу.
Двенадцать человек стрелков с ружьями мерным, твердым шагом вышли из за рядов и остановились в восьми шагах от столба. Пьер отвернулся, чтобы не видать того, что будет. Вдруг послышался треск и грохот, показавшиеся Пьеру громче самых страшных ударов грома, и он оглянулся. Был дым, и французы с бледными лицами и дрожащими руками что то делали у ямы. Повели других двух. Так же, такими же глазами и эти двое смотрели на всех, тщетно, одними глазами, молча, прося защиты и, видимо, не понимая и не веря тому, что будет. Они не могли верить, потому что они одни знали, что такое была для них их жизнь, и потому не понимали и не верили, чтобы можно было отнять ее.
Пьер хотел не смотреть и опять отвернулся; но опять как будто ужасный взрыв поразил его слух, и вместе с этими звуками он увидал дым, чью то кровь и бледные испуганные лица французов, опять что то делавших у столба, дрожащими руками толкая друг друга. Пьер, тяжело дыша, оглядывался вокруг себя, как будто спрашивая: что это такое? Тот же вопрос был и во всех взглядах, которые встречались со взглядом Пьера.
На всех лицах русских, на лицах французских солдат, офицеров, всех без исключения, он читал такой же испуг, ужас и борьбу, какие были в его сердце. «Да кто жо это делает наконец? Они все страдают так же, как и я. Кто же? Кто же?» – на секунду блеснуло в душе Пьера.
– Tirailleurs du 86 me, en avant! [Стрелки 86 го, вперед!] – прокричал кто то. Повели пятого, стоявшего рядом с Пьером, – одного. Пьер не понял того, что он спасен, что он и все остальные были приведены сюда только для присутствия при казни. Он со все возраставшим ужасом, не ощущая ни радости, ни успокоения, смотрел на то, что делалось. Пятый был фабричный в халате. Только что до него дотронулись, как он в ужасе отпрыгнул и схватился за Пьера (Пьер вздрогнул и оторвался от него). Фабричный не мог идти. Его тащили под мышки, и он что то кричал. Когда его подвели к столбу, он вдруг замолк. Он как будто вдруг что то понял. То ли он понял, что напрасно кричать, или то, что невозможно, чтобы его убили люди, но он стал у столба, ожидая повязки вместе с другими и, как подстреленный зверь, оглядываясь вокруг себя блестящими глазами.
Пьер уже не мог взять на себя отвернуться и закрыть глаза. Любопытство и волнение его и всей толпы при этом пятом убийстве дошло до высшей степени. Так же как и другие, этот пятый казался спокоен: он запахивал халат и почесывал одной босой ногой о другую.
Когда ему стали завязывать глаза, он поправил сам узел на затылке, который резал ему; потом, когда прислонили его к окровавленному столбу, он завалился назад, и, так как ему в этом положении было неловко, он поправился и, ровно поставив ноги, покойно прислонился. Пьер не сводил с него глаз, не упуская ни малейшего движения.
Должно быть, послышалась команда, должно быть, после команды раздались выстрелы восьми ружей. Но Пьер, сколько он ни старался вспомнить потом, не слыхал ни малейшего звука от выстрелов. Он видел только, как почему то вдруг опустился на веревках фабричный, как показалась кровь в двух местах и как самые веревки, от тяжести повисшего тела, распустились и фабричный, неестественно опустив голову и подвернув ногу, сел. Пьер подбежал к столбу. Никто не удерживал его. Вокруг фабричного что то делали испуганные, бледные люди. У одного старого усатого француза тряслась нижняя челюсть, когда он отвязывал веревки. Тело спустилось. Солдаты неловко и торопливо потащили его за столб и стали сталкивать в яму.
Все, очевидно, несомненно знали, что они были преступники, которым надо было скорее скрыть следы своего преступления.
Пьер заглянул в яму и увидел, что фабричный лежал там коленами кверху, близко к голове, одно плечо выше другого. И это плечо судорожно, равномерно опускалось и поднималось. Но уже лопатины земли сыпались на все тело. Один из солдат сердито, злобно и болезненно крикнул на Пьера, чтобы он вернулся. Но Пьер не понял его и стоял у столба, и никто не отгонял его.
Когда уже яма была вся засыпана, послышалась команда. Пьера отвели на его место, и французские войска, стоявшие фронтами по обеим сторонам столба, сделали полуоборот и стали проходить мерным шагом мимо столба. Двадцать четыре человека стрелков с разряженными ружьями, стоявшие в середине круга, примыкали бегом к своим местам, в то время как роты проходили мимо них.
Пьер смотрел теперь бессмысленными глазами на этих стрелков, которые попарно выбегали из круга. Все, кроме одного, присоединились к ротам. Молодой солдат с мертво бледным лицом, в кивере, свалившемся назад, спустив ружье, все еще стоял против ямы на том месте, с которого он стрелял. Он, как пьяный, шатался, делая то вперед, то назад несколько шагов, чтобы поддержать свое падающее тело. Старый солдат, унтер офицер, выбежал из рядов и, схватив за плечо молодого солдата, втащил его в роту. Толпа русских и французов стала расходиться. Все шли молча, с опущенными головами.
– Ca leur apprendra a incendier, [Это их научит поджигать.] – сказал кто то из французов. Пьер оглянулся на говорившего и увидал, что это был солдат, который хотел утешиться чем нибудь в том, что было сделано, но не мог. Не договорив начатого, он махнул рукою и пошел прочь.


После казни Пьера отделили от других подсудимых и оставили одного в небольшой, разоренной и загаженной церкви.
Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.
С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такою силой, как теперь. Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения, – сомнения эти имели источником собственную вину. И в самой глубине души Пьер тогда чувствовал, что от того отчаяния и тех сомнений было спасение в самом себе. Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти.
Вокруг него в темноте стояли люди: верно, что то их очень занимало в нем. Ему рассказывали что то, расспрашивали о чем то, потом повели куда то, и он, наконец, очутился в углу балагана рядом с какими то людьми, переговаривавшимися с разных сторон, смеявшимися.
– И вот, братцы мои… тот самый принц, который (с особенным ударением на слове который)… – говорил чей то голос в противуположном углу балагана.
Молча и неподвижно сидя у стены на соломе, Пьер то открывал, то закрывал глаза. Но только что он закрывал глаза, он видел пред собой то же страшное, в особенности страшное своей простотой, лицо фабричного и еще более страшные своим беспокойством лица невольных убийц. И он опять открывал глаза и бессмысленно смотрел в темноте вокруг себя.
Рядом с ним сидел, согнувшись, какой то маленький человек, присутствие которого Пьер заметил сначала по крепкому запаху пота, который отделялся от него при всяком его движении. Человек этот что то делал в темноте с своими ногами, и, несмотря на то, что Пьер не видал его лица, он чувствовал, что человек этот беспрестанно взглядывал на него. Присмотревшись в темноте, Пьер понял, что человек этот разувался. И то, каким образом он это делал, заинтересовало Пьера.
Размотав бечевки, которыми была завязана одна нога, он аккуратно свернул бечевки и тотчас принялся за другую ногу, взглядывая на Пьера. Пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматывать другую ногу. Таким образом аккуратно, круглыми, спорыми, без замедления следовавшими одно за другим движеньями, разувшись, человек развесил свою обувь на колышки, вбитые у него над головами, достал ножик, обрезал что то, сложил ножик, положил под изголовье и, получше усевшись, обнял свои поднятые колени обеими руками и прямо уставился на Пьера. Пьеру чувствовалось что то приятное, успокоительное и круглое в этих спорых движениях, в этом благоустроенном в углу его хозяйстве, в запахе даже этого человека, и он, не спуская глаз, смотрел на него.
– А много вы нужды увидали, барин? А? – сказал вдруг маленький человек. И такое выражение ласки и простоты было в певучем голосе человека, что Пьер хотел отвечать, но у него задрожала челюсть, и он почувствовал слезы. Маленький человек в ту же секунду, не давая Пьеру времени выказать свое смущение, заговорил тем же приятным голосом.
– Э, соколик, не тужи, – сказал он с той нежно певучей лаской, с которой говорят старые русские бабы. – Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить! Вот так то, милый мой. А живем тут, слава богу, обиды нет. Тоже люди и худые и добрые есть, – сказал он и, еще говоря, гибким движением перегнулся на колени, встал и, прокашливаясь, пошел куда то.
– Ишь, шельма, пришла! – услыхал Пьер в конце балагана тот же ласковый голос. – Пришла шельма, помнит! Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что то завернуто в тряпке.
– Вот, покушайте, барин, – сказал он, опять возвращаясь к прежнему почтительному тону и развертывая и подавая Пьеру несколько печеных картошек. – В обеде похлебка была. А картошки важнеющие!
Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.