Происхождение Арнульфингов

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Арнульфинги
Происхождение Арнульфингов
Арнульф Мецский
Дети
   Анзегизель Австразийский
Анзегизель Австразийский
Дети
   Пипин Геристальский
Пипиниды

Интерес к происхождению Святого Арнульфа Мецского, основателя династии Арнульфингов, обусловлен тем, что Арнульф является первым достоверно известным предком Карла Великого. До настоящего времени ведутся дискуссии о том, кто мог быть предком Святого Арнульфа.





Упоминание в документах

Ни один современный Арнульфу Мецкому (около 582640) документ не говорит о его происхождении. Первые Каролинги помнили больше своё происхождение от Пипинидов, то есть по материнской линии, чем происхождение Арнульфингов. Только происхождение Анзегизеля подтверждено документально и не вызывает вопросов. Родство между Святым Арнульфом и Анзегизелом определенно описано полтора века спустя историком Павлом Диаконом.

Следующие документы также так или иначе свидетельствуют о ранних Арнульфингах и их предках:

  • Житие Святого Коломбана (650 год): «Бертульф происходил из благородной, хотя и языческой семьи, и приходился двоюродным братом блаженному Арнульфу из Меца».
  • Житие Святого Арнульфа (650 год): «Арнульф, благородной франкской крови, сын благородных и знатных родителей».
  • Продолжатели Фредегара (750 год): «…и Пипин, сын покойного Ансегизела, франки знатного происхождения, правили Австразией».
  • Павел Диакон в «Деяниях мецких епископов» (около 784 года): «Агиульф, который, как говорят, был рожден дочерью короля франков Хлодовея, а отец его происходил из знатной сенаторской семьи. За ним воспоследовал его племянник по имени Арноальд. За ним следовал Паппол. После них к управлению Церковью был допущен блаженнейший Арнульф, муж славившийся повсюду светом святости и блестящим происхождением… … этот почтенный муж, во времена своей юности родил в узах законного брака двоих сыновей, а именно, Ансхиза (Анзегизеля) и Клодульфа. Анзегизель родил Пипина, … Пипин родил Карла, мужа во всех отношениях сильнейшего… …он родил Пипина, …»
  • Commemoratio genealogiae domni Karoli gloriossimi imperatoris (810 год): «Анспертус, сын славных и знатных родителей, из сенатского рода взял в жены дочь короля Хлотаря по имени Билихильда от которой у него родилось три сына и дочь. Старшего сына звали Арноальд, второго Фериол, третьего Модерих, а дочь — Тарцизия. Фериол был епископом в городе Юзес. Модерих был епископом в d’Aristum (южная Франция). Арноальд был отцом епископа Арнульфа. Сеньор Арнульф родил Флодульфа и Анхиза. Флодульф был рукоположен в сан епископа. Анхиз родил Пипина. Пипин родил Карла. Карл был отцом короля Пипина, который стал отцом славного и благородного короля Карла Великого». Позже эта родословная была продолжена с поколениями происходящими от Карла Великого.
  • Commemoratio genealogia domni Arnulfi episcopi et confessoris Christi (840/855 год): включает в себя Commemoratio genealogiae domni Karoli gloriossimi imperatoris с добавлением братьев Ансперта, деда Арнульфа. Эта генеалогия также возобновлена продолжателями.
  • Рукопись, написанная в 840—855 годах в аббатстве де Фонтенелль: "Бодогизус родил Арнульфа, блаженного епископа города Мец. Святой Арнульф родил Ансгиза, отца Пипина майордома франков. Пипин родил герцога Карла. Герцог был отцом короля Пипина. Пипин стал отцом Карла, самого известного в этом роде. Карл стал отцом императора Людовика.
  • Genealogia regum Francorum (870 год): «Хлотарь II отец Дагоберта и Билихильдис (Билихильды). Билихильдис родила Арноальда от знатного мужа Анспертуса. Арноальд родил Арнульфа, позднее ставшим епископом Меца. Арнульф родил Флодульфа, Вальхиса и Ансигиза. Ансигиз родил Пипина от Бегги дочери майордома Пипина. Пипин Старый отец Карла Старшего. Этот Карл отец короля Пипина и Карломана, ставшего позднее монахом. Король Пипин родил Карломана и императора Карла. Карл был отцом Пипина, Карла Юного и Луи. Луи родил Лота, Пипина и Людовика от Ирменгарды и Карла Лысого от Юдифи». Этот вариант Commemoratio genealogiae domni Karoli gloriossimi imperatoris был направлен на то, что вывести Билихильду не от Хлотаря I, а от Хлотаря II и сделать её сестрой Дагоберта. Хлотарь II и Арнульф были современниками друг друга и последний хронологически не мог являться его правнуком.
  • Житие Святого Хлодульфа (875 год): «Таким образом, он (Хлодульф) был сыном Арнульфа, который был епископом Меца […] его отец происходил из древнего сенаторского рода, который возглавляет его отец Арноальд [ …], который была сыном Ансперта. Говорят Агилульф, епископ Меца, родился от дочери короля Кловиса. Матерью Клодульфа была Дода; не было более благородных и знатных родителей».
  • Уммо в его Житие Святого Арнульфа пишет (X век) «Блаженный Арнульф родился от отца родом из Аквитании и матери из Швабии в замке Леисензи около Шомона во времена императора Маврикия [… ] его женой была Дода, девушка из благородного рода […] от неё он имел двух сыновей: Клодульфа и Анхиза […] у Анхиза родился сын Пипин, принц Германии, от его жены Бегги, сестры святой Гертруды Невельской […] от сестры Пипина по имени Вальдрада родился Гуалхиз, который родил святого Вандрегизеля, проповедника Христа […] От сестры Гуалхиза (Валхиза) родился святой Гонд де Уаес, сын графа Вердена».
  • Англо-саксонские рукописи конца XI века или начала XII века: «Анхиз, оставив Трою, родил сына Франко, который дал своё имя всем франкам. Этот Франко, princeps generis, родил Грифо. Балдгисл родился от Грифо. Лодупих родился от Балдгисла. Алпгис родился от Лодупиха. Алпгилс родил Аодульфа. Аодульф родил Ансигиза. Ансигиз отец Пипина. Карл родился от Пипина». Есть и другой вариант: "Грифо родил Халдгисла. Момулин родился от Халдгисла. Батгисл родился от Момулина. Батгисл родил Аодульфа. Аодульф родил Ансигиза […] ".
  • Житие Святого Гундульфа (XII век): «Гундульф сын Мундериха, убитого по приказа короля Австразии Теодориха I за покушение на его власть, воспитывался вместе со своим братом Бодогизелем при дворе Хлотаря I. В старости, осыпанный милостями короля Теодеберта II, он даёт наставление своему племяннику Арнульф, сыну Бодогизеля: „Слушай меня, любимый племянник. Проклятие от Бога на наш род начались со смертью от меча Мундериха, сына отцеубийцы Хлодериха. Молись, чтобы Христос не покарал нас, ибо Бог проклял потомков Хлодериха до третьего и четвёртого колена“. Отказавшись от света, Гундульф постригся в монахи, и после смерти Монульфа, стал епископом в Тонгерене, в возрасте шестидесяти лет».
  • Эгидий д’Орвал (1250 год): «Лотарь, король франков, отец Дагоберта, был отцом Билихильды. Она родила от благородного Ансберта Арноальда или Бодогизеля, которого также называли Боггис. Боггис от жены Оды родил сына Арнульфа, ставшего позже священником в Меце. Арнульф от жены Доды родил Ансигизеля и Клодульфа».

Анализ всех этих материалов говорит о том, что ранние авторы не знают происхождения святого Арнульфа, а просто говорят, что род был несомненно благородным и знатным. Генеалогии же, появившиеся спустя полтора века, наполняют род новыми поколениями и новыми представителями поколений уже известных.

Позиции историков по отношению к этим генеалогиям

Долгое время по общепринятой среди историков позиции Арнульф Мецкий считался сыном другого епископа Мецского — Арноальда. Однако в XVII веке один из историков, изучавший Commemoratio genealogia domni Arnulfi episcopi et confessoris Christi, обратил внимание на то, что брат сенатора Анспертуса и дядя святого Ферроля святой Фирмин из Юзеса является ближайшим родственником императора Авита. Так впервые появилась гипотеза, совершенно неизвестная средневековым авторам, которая пыталась породнить Каролингов с правителями Римской империи.

Только в конце XIX начале XX века историческая наука оспорила этот тезис, что особенно присуще работам Луи Салтета. Рассматривая генеалогии в сравнении с другими современными им документами, он раскрывает их несоответствие и заявляет на этом основании, что все генеалогии Каролингов фальшивые. Это мнение, господствовавшее в течение всего XX века, и сейчас имеет много сторонников.

Но критика Салтета имеет свои недостатки: обращая внимание на присутствующие в генеалогии противоречия и несоответствия историческим фактам, автор не раскрывает нам методы их составления, а главное причины, побудившие их авторов к созданию той или иной фальсификации. К тому же в его работах не было исследована генеалогия Фонтелльской рукописи. В 1986 году Йорг Ярнут занялся критическим изучением различных вариантов родословной Каролингов, признанных ранее ложными. По его мнению, работа средневековых фальсификаторов состояла больше в том, чтобы интерполировать подлинные факты, а не изобретать новые генеалогии. По его мнению, генеалогии основываются на интерполяции и интерпретации подлинных документов, которые были доступны епископству Меца в VIII веке.

Различные гипотезы родословной

Изучение всех ложных родословных Каролингов приводит к двум основным гипотезам:

  • Мецской гипотезе: по которой Арнульф Мецкий был сыном епископа Мецского Арноальда,
  • Гипотезе, основанной на данных рукописи аббатства де Фонтенелль, согласно которой Арнульф был сыном Бодогизеля.

Сообщение Эгидия д’Орвал (1250 год) является первой попыткой объединить обе эти гипотезы.

Мецская гипотеза: Арнульф — сын Арноальда Мецкого

Мецской эта гипотеза названа потому, что выводит родословную Каролингов от епископов города Меца VI и VII веков. Её отличительной особенностью является, то что Святой Арнульф является сыном епископа Арноальда Мецкого. Первым документом, котором делалось такое заявление, был Commemoratio genealogiae domni Karoli gloriossimi imperatoris, написанный, как предполагают, в 810 году на основании рукописей епископства Мец.

Создание этой родословной обусловлено может быть следующими целями:

  • узаконить власть Каролингов, делая их родственниками Меровингов;
  • представить Каролингов в качестве объединителя галло-римлян через брак сенатора Ансберта и Блитхильдис (Билитхильдис).
  • сделать причастной епархию Меца к происхождению Карла Великого.

Но эта родословная имеет серьёзные недостатки:

В 1986 году Йорг Ярнут возобновил изучение Commemoratio genealogiae domni Karoli gloriossimi imperatoris и классифицирует различную генеалогическую информацию по четырём категориям:

  • подлинная информация, подтверждённая другими источниками;
  • ложная информация, противоречащая другим современным источникам;
  • другая информация, сопоставление которой с современными ей документами не позволяет ни подтвердить её, ни опровергнуть. Имеется два вида такой информации:
    • та, которая добавлена для прославления епископов Меца или Каролингов и из-за этого факта считается маловероятной;
    • та, которая не несет в себе ничего, за исключением имен и представляется как вероятная.

Как говорилось выше, Йорг Ярнут считает, что работа средневековых фальсификаторов состояла больше в том, чтобы интерполировать подлинные факты, а не изобретать новые генеалогии. По его мнению, генеалогии основываются на интерполяции и интерпретации подлинных документов, которые были доступны епископству Меца в VIII веке. Главным образом, мецские родословные составляются спустя два века после жизни святого Арнульфа, и они не противоречили знаниям их авторов об той эпохе, но содержали ошибки и противоречия если рассматривать непосредственно документы той эпохи. Продолжение работы Ярнута состоит таким образом в том, чтобы объяснять причины различных ошибок, которые содержат мецские родословные.

Объясняя причины взаимосвязи Арноальда Мецкого и Арнульф Мецкого, Ярнут думает, что авторы родословных пользовались документом, описывающих Клодульфа, сына Арноульда (Арноульфа), nepos Арноальда. Переводя nepos как внук, авторы посчитали Арноальда отцом Арнульфа, несмотря на различную этническую принадлежность носителей этих двух имён. Но nepos имеет несколько значений: "внук ", "племянник " или «внучатый племянник». Вариант племянника хронологически маловероятен, остается два других:

  • Клодульф — внучатый племянник Арноальда. Мать Арнульфа была сестрой Арноальда. Эта гипотеза подкреплена ономастикой, которая считает, что имя Arnulf (Arn-ulf) образовано корнями происходящими от Arnoald (Arn-oald) и от Agilulf (agil-ulf).
  • Клодульф — внук Арноальда по линии матери, которой согласно Житию Арнульфа, переписанному в X веке была Дода. Эта гипотеза также поддержана данными ономастики, так как Дода имя сестры Ансберта и Агилульфа.

Имя же Арнульфа может быть объяснено из гипотезы родословной Фонтенелля. В итоге, анализ Ярнута позволяет составить следующую картину:

 
 
 
 
 
 
 
благородный
галло-римлянин
 
 
 
дочь
короля франков
(Хлодевих ?)
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Агиульф
(† 591)
епископ Меца
 
Рагинфрид
 
 
Дода
 
 
Ансберт
сенатор
 
 
 
Гамард
Бабо
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Муммол
патриций
 
 
 
 
 
Мундерих
епископ d'Arisitum
(600)
 
Арноальд
(† 601)
епископ Меца
 
Гоэрих
(† 643)
епископ Меца
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
святой Арнульф
(† 640)
епископ Меца
 
 
 
 
 
святая Дода
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Клодульф
(† 697)
епископ Меца
 
 
 
Анзегизель
(† 662)
дворянин


Фонтенелльская гипотеза: Арнульф сын Бодогизеля

Другая традиция, отличная от мецской генеалогии, возникла в Средние века. Первым документом, содержащим эту родословную, является рукопись, написанная в 840—855 годах в аббатстве де Фонтенелль. В ней говорится: «Бодогизус родил Арнульфа, блаженного епископа города Мец. Святой Арнульф родил Ансгиза, отца Пипина майордома франков. Пипин родил герцога Карла. Герцог был отцом короля Пипина. Пипин стал отцом Карла, самого известного в этом роде. Карл стал отцом императора Людовика». В этом документе в отличие от двух мецских Commemoratio, назван другой отец Арнульфа Мецского, а также сын Арнульфа назван Ансгизом, а не Анхизом. Это говорит о различных источниках информации, использованных для написания данных документов. Основатель аббатства Фонтенелль, Святой Вандриль, является близким родственником святого Арнульфа и безусловно располагал подлинными документами лёгшими в основу рукописи.

Англо-саксонские хроники конца XI века или начала XII века говорят, что: «Анхиз, оставив Трою, родил сына Франко, который дал своё имя всем франкам. Этот Франко, princeps generis, родил Грифо. Балдгисл родился от Грифо. Лодупих родился от Балдгисла. Алпгис родился от Лодупиха. Алпгилс родил Аодульфа. Аодульф родил Ансигиза. Ансигиз отец Пипина. Карл родился от Пипина». Есть и другой вариант: "Грифо родил Халдгисла. Момулин родился от Халдгисла. Батгисл родился от Момулина. Батгисл родил Аодульфа. Аодульф родил Ансигиза […] ". Этот отрывок содержит информацию, которая противоречит общепринятой в то время мецской родословной, следовательно не содействует целям фальсификаторов. Мы должны рассматривать это сообщение в том качестве, что она является подтверждением существования различных вариантов родословных с довольно давнего времени. К сожалению имена, содержащиеся в отрывке, невозможно идентифицировать, за исключением Аодульфа — Арнульф, Лодупиха — Кловис или Хлодвиг.

В житие Святого Гундульфа (XII век) говорится: «Гундульф сын Мундериха, убитого по приказу короля Австразии Теодориха I за покушение на его власть, воспитывался вместе со своим братом Бодогизелем при дворе Хлотаря I. В старости, осыпанный милостями короля Теодеберта II, он даёт наставление своему племяннику Арнульф, сыну Бодогизеля: „Слушай меня, любимый племянник. Проклятие от Бога на наш род начались со смертью от меча Мундериха, сына отцеубийцы Хлодериха. Молись, чтобы Христос не покарал нас, ибо Бог проклял потомков Хлодериха до третьего и четвёртого колена“. Отказавшись от света, Гундульф постригся в монахи, и после смерти Монульфа, стал епископом в Тонгерене, в возрасте семидесяти шести лет». Мы можем сделать вывод, что эти данные также противоречат общепринятой родословной, как и англо-саксонские хроники, и также как и хроника передавались в разных вариантах различно.

Этот вариант родословной чаще всего средневековыми историками не рассматривался. Только в 1683 году герцог Эпернон опубликовал его. Более недавно, историк Жозеф Депуан описал данную родословную, но его отсутствие методологии побудило историков не принимать её в расчет.

Бодогизель: четыре Бодогизеля известны в конце VI века, и единственный, который может идентифицироваться с отцом Святого Арнульфа, австразийский дворянин, брат герцога Бабона и сын Муммолина, графа в Суассоне. Посланный с посольством в Константинополь в 589 году, он останавливается в Карфагене, где был растерзан толпой. Его брат Бабон был послом в Константинополе в 585 году.

Муммолин идентичен вероятно Муммолину, майордому Нейстрии в 566 году. Отец его неизвестен, но Житие Гундульфа, позволяет сформулировать гипотезу: она утверждает, что Арнульф был nepos Гундульфа, который вероятно идентифицируется с майордомом Австразии в 595 году и епископом в Тонгерене с 600 до 607 года, родившемся в 525 году. Хронологически, nepos не может переводиться как «племянник». «Внук» также не возможен, так как дедушка по отцовской линии — Муммолин, а дедушка по материнской линии является алеманом, что не соответствует франку Гундульфу. Гундульф таким образом дядя отца Арнульфа. В Житие Гундульфа говорится о брате святого Бодогизеля, который идентифицируется с одним дворянином Прованса, ставшего затем герцогом Австразии, умершем в 585 году. Автор жития, вероятно, смешал двух Бодогизелей, фактически дядю и племянника. Гундульф и Бодогизель, вероятно, братья Муммолина.

Отец Гундульфа, и соответственно Муммолина, был Мундерих, троюродный брат короля Теодориха I, восставший против него в 532 году, утверждая, что австразийский трон по закону должен принадлежать ему, и погибший вскоре в бою. Претензии были обоснованы, так как австразийское дворянство приняло сторону Мундериха и также, потому что Теодорих, как свидетельствует Григорий Турский, объявил себя готовым разделить королевство. Поэтому весьма правдоподобным представляется, что Мундерих был сыном Хлодериха, как сказано в Житие, короля Кёльна и двоюродного брата Хлодвига, который был королём в части Австразии до своей смерти в 508 году. Хлодерих является сыном короля Кёльна Сигиберта Хромого.

В Истории Реймской церкви Флодоарда упоминается священник Бальдерис и его сестра Боба (ставшая потом Святой Бевой). Бева была дочерью короля Сижеберта и основательницей аббатства Сент-Пьерр-лес-Дамес и его первой аббатисой. Её племянницей была святая Дода. Хронологически, этот король Сижеберт может быть только Сигибертом Хромым.

В конечном счете, гипотеза, предложенная монахами Фонтенелля стремится к тому, чтобы сделать из Каролингов прямых потомков первых королей Кельна, что выражается следующей картиной:

 
 
 
 
 
 
 
 
 
Сигиберт Хромой
(† 508)
король Кёльна
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Хлодерих
(† 508)
король Кёльна
 
 
?
 
Балдерих
священник
 
Святая Бева
аббатиса
Сент-Пьер в Реймсе
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Мундерих
(† 532)
претендент на трон
 
 
 
святая Дода
аббатиса Сент-Пьер в Реймсе
племянница св. Бевы
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Бодогизель
(† 585)
герцог и патриций
 
Гундульф
(† 607)
епископ Тонгерена
 
Муммолин
граф Суассона
(566)
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Бабо
посол в Византии
(585)
 
Бодогизель
(† 589)
посол в Византии
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
святой Арнульф
епископ Меца
 
 
 
 


Генеалогические дополнения

Принцесса франков, мать Ансберта

Одинаковые имена (Mundéric, Mummolin / Mummolus, Doda и Babo) встречаются среди потомков Хлодериха и Ансберта. Это очень сильный показатель родства между двумя группами потомков, родства, через брак между ближайшей роднёй галло-римлянина Ансберта и франка Хлодериха. С другой стороны, Павел Диакон упоминает в 783 году, что мать епископа Агиульф Мецского была дочерью короля Хлодвига. Эрудиция и достоверность этого автора не позволяют отклонять эту информацию, но две известные дочери Хлодвига (Клотильда (Clotilde, ?), жена короля вестготов Амалариха, и Теодехильда, ставшая монашкой) не могли быть матерью Агиульфа. Йорг Ярнут предложил идентифицировать мать Агилульфа с другой Теодехильдой, дочерью короля Теодориха I, посчитав, что Павел Диакон просто смешал двух принцесс. Жозеф Депуан предположил что матерью была дочь Хлотаря I, считающаяся, в некоторых вариантах женой Ансберта, Блитхильдой (Билихильдой). Кристиан Сеттипани, учитывая также ономастическое совпадение, упомянутое выше, предполагает, что Павел Диакон плохо расшифровал имеющиеся у него документы и прочитал Chlodovicus (=Clovis) вместо того, чтобы читать Chlodoricus (=Cloderic).

</tr> </tr> </tr> </tr> </tr>

</table>


Происхождение отца сенатора Ансберта

В XVII веке историк в Commemoratio genealogia domni Arnulfi episcopi и confessoris Christi упоминает епископов города Юзес Святого Фирмина и святого Ферреоля, соответственно брата и сына сенатора Ансберта. Оба эти епископа присутствуют в Житие святого Фирмина.

Commemoratio ошибочна по отношению к родственной связи, существующей между обоими епископами и Ансбертом. Не принимая в расчет хронологию, она противоречит Житию Фирмина. Анализ показывает, что автор Commemoratio не был знаком с семьей святого Фирмина. Сеттипани полагает, что у него не было никакого интереса искажать текст и что это произошло из-за неправильной интерпретации документов. Замечая, что семья Ансберта связана с регионом Нима, также как и святой Фирмин; он предполагает, что Ансберт был племянником святого Фирмина. Родословная же святого Фирмина хорошо известна: речь идет о семье Ферреоли.

 
 
 
 
 
 
 
 
Сигиберт Хромой
(† 507)
король Кёльна
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
?
 
Святая Бева
аббатиса de
Сент-Пьер в Реймсе</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
Хлодерих
(† 508)
король Кёльна</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td></tr>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td></tr>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td></tr>
святая Дода
аббатиса de
Сент-Пьер в Реймсе</td>
 
</td>
 
</td>
Мундерих
(† 532)
претендент на трон</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>

?</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
благородный
галло-римлянин</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td></tr>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td></tr>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
</td></tr>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td></tr>
Бодогизель
(† 585)
герцог и патриций</td>
 
</td>
Гундульф
(† 607)
епископ Тонгерена</td>
 
</td>
Муммолин
граф Суассона
(566)
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
Агиульф
(† 591)
епископ Меца</td>
 
</td>
Ансберт
сенатор
</td>
 
</td>
 
</td>
Дода</td>
 
</td>
Рагинфрид</td>
 
</td>
 
</td>
Бабо</td>
 
</td></tr>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
</td></tr>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td></tr>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
Бабо
посол в Византию (585)</td>
 
</td>
Бодогизель
посол в Византию († 589)</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
Арноальд
(† 601)
епископ Меца</td>
 
</td>
Мундерих
епископ d'Arisitum</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
Муммол
патриций</td>
 
</td>
 
</td>
Гоэрих
(† 643)
епископ Меца</td></tr>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
</td></tr>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
святой Арнульф
(† 640)
епископ Меца</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
святая Дода</td></tr>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td></tr>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td></tr>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td></tr>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
Клодульф
(† 697)
епископ Меца</td>
 
</td>
 
</td>
 
</td>
Анзегизель
(† 662)
дворянин</td></tr>
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Флавий Афраний
Сиагрий

консул (382)
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
?
 
дочь
 
? / дочь
 
Авит
император
(455-456)
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Тонантий Ферреол
префект Галлии
(451)
 
 
 
Папианилла
 
Папианилла
x Сидоний
Аполлинарий
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Тонантий Ферреол
сенатор в Нарбонне
(479 / 517)

x Индустрия
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
?
(Ферреол ?)
 
 
 
 
 
Святой Фирмин
епископ Юзеса
(507-533)
 
Фаденса
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Ансберт
сенатор
 
 
Агиульф
(† 591)
епископ Меца
 
Деотерий
епископ d'Arisitum
(591)
 
 
 
 
святой Ферреоль
епископ Юзеса
(553-581)
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Арноальд
(† 601)
епископ Меца
 
Мундерих
епископ d'Arisitum
(600)
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 


Мать Арнульфа Мецского: святая Ода

В X веке Уммо, в своем Житие Арнульфа впервые даёт информацию о матери святого Арнульфа, называя её швабкой, то есть алеманкой. В 1250 году Эгидий д’Орвал называет её имя — Ода, но так как он пытается примирить разные родословные идентифицируя Арноальда и Бодогизеля в одном и том же человеке, не знаем происхождения этой информации: то ли это имя супруги Арноальда, то ли супруги Бодогизеля, матери Арнульфа?

Есть ещё упоминания об Оде: начиная с X века, в списках аббатства Ставело упоминается некая Huode. В XI веке, в Annales Lobienses упоминают Оду, вдову Бодогизеля или Боггиса, герцога Аквитании и тетю святого Юбера (Губерта). В XII веке Сигеберт де Гемблю уточняет, что святая Ода умерла в 711 году и похоронена в Аме. В течение следующих веков, родство становится все более и более произвольным и находим Оду вновь упомянутой в хартии Алаона. Но, даже если часть этих традиций неверна (что Бодогизель, отец Арнульфа, был герцогом Аквитании, её кончина датируется 711 годом, родстве святого Юбера с Арнульфингами), предание об Оде — слишком давняя традиция чтобы отказаться от неё без обоснований.

В 634 году, Адальгизель Гримо, дьякон в Вердене, составляет своё завещание и упоминает в нём свою сестру Эрменгарду, дьяконессу, Адо, своего брата, своего племянника герцога Бабон и свою тетку по отцовской линии, которой он не называет, но говорит, что он похоронена в Аме. Нотариус называет Арнульфа и герцог Адальгизеля свидетелями завещания. Имена Арнульф и Бабон показывают близкое родство с Бодогизелем, и родители Бабона, родственника Адальгизеля Гримо происходят, вероятно, от Бабо, брата Бодогизеля. В 1977 году, в аббатстве Аме был найден саркофаг, датируюемый VII-ым веком, который, судя по надписи, содержал остатки Святой Кродоар. Хронологически, она — вероятно тетка по отцовской линии Адальгизель Гримо, а имя Ода — есть уменьшительное имя от Кродоар.

 
 
 
 
 
 
 
 
Муммолин
граф Суассона
(566)
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Бабо
посол в Византию
(585)
 
 
 
Бодогизель
(† 589)
посол в Византию
 
Кродоар
(святая Ода)
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Адальгизель Гримо
дьякон в Вердене
 
Эрменгарда
дьяконесса
 
Адо
 
 
святой Арнульф
епископ Меца
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Адальгизель
герцог (634)
 
Бабо
герцог (634)
 
 
 
 
 
 


Семья святого Вандриля

Уммо в своем Житие Арнульфа пишет «от сестры Пипина по имени Вальдрада родился Гуалхиз, который родил святого Вандрегизеля, проповедника Христа […] От сестры Гуалхиза (Валхиза, Валдегизель) родился святой Гонд де Уаес, сын графа Вердена». Святой Вандергизель, который после был назван святым Вандрилем, вероятно, состоял в родстве со святым Арнульфом, так как корень — gisel, которым заканчивается его имя и имя его отца, встречается в именах Бодогизель, Анзегизель и Адальгизель. Кроме того, аббатство Фонтенелль, судя по всему, располагало уставами и документами, которые позволили его монахам написать рукопись где отцом святого Арнульфа назван Бодогизель. Впрочем, Житие Вандриля также утверждает, что он был близким родственником Арнульфингов.

Бабушка Святого Вандриля, сестра Пипина Ланденского, носит имя Вальдрада, которое распространено в роду Агилульфингов. Имена детей Пипина также более распространены у Агилульфингов: Гримоальд, Гертруда и возможно Бегга (если производить это имя от Герберги). Есть ещё одна семья близкая к Арнульфу Мецкому, в которой также присутствуют имена Агилульфингов. Речь идёт о семье Адальгизеле Гримо, так как Гримо есть уменьшительное имя от Гримоальда. С другой стороны, Маттиас Вернер отметил что между Агилульфингами и Пипинидами существуют давние родственные отношения, преплетенные в неразрывный клубок. Все это говорит о союзе между обеими родами, заключенному ещё до брака Анзегизеля и Бегги. Кристиан Сеттипани предположил что, возможно, в браке с сестрой Пипина Ланденского Вальдрадой состоял, брат Бодогизеля, Бабо.

 
 
 
Муммолин
граф Суассона
(566)
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Карломан
благородный франк
 
 
 
(Агилольфинг)
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Бодогизель
(† 589)
посол в Византии
 
 
 
Бабо
посол в Византии
(585)
 
 
 
 
 
 
Вальдрада
 
 
 
Пипин
Ланденский

майордом
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
святой Арнульф
епископ Меца
 
Адальгизель Гримо
дьякон в Вердене
 
 
Адо
 
 
 
Вальдегизель
дворянин Вердена
 
Гримоальд Старший
майордом
 
 
Гертруда
аббатиса Нивеля
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Адальгизель
герцог (634)
 
Бабо
герцог (634)
 
Вандергизель
аббат Фонтенелля
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Анзегизель
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Бегга
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 


Напишите отзыв о статье "Происхождение Арнульфингов"

Ссылки

  • [www.vostlit.info/Texts/rus/Diacon_P_II/frametext.htm Павел Диакон «Деяние Мецких епископов»]
  • [www.vostlit.info/Texts/rus4/ContFredegar/frametext.htm Продолжатели Фредегара]
  • [www.vostlit.info/Texts/rus/Greg_Tour/frametext6.htm Григорий Турский HISTORIA FRANCORUM]
  • [www.fermataopera.com/gallica/SaintCommunesV--E.pdf Житие святого Вандриля]

Литература

  • Christian Settipani, Les Ancêtres de Charlemagne, Paris, 1989, 170 p. (ISBN 2-906483-28-1), p. 28-29, 38-42, 55-58 et addenda.
  • Christian Settipani, La Préhistoire des Capétiens (Nouvelle histoire généalogique de l’auguste maison de France, vol. 1), éd. Patrick van Kerrebrouck, 1993 (ISBN 2-9501509-3-4), p. 139—146
  • Christian Settipani, " L’apport de l’onomastique dans l'étude des généalogies carolingiennes ", dans Onomastique et Parenté dans l’Occident médiéval, Prosopographica et genealogica, Oxford, 2000, 310 p. (ISBN 1-900934-01-9), p. 185—229

Отрывок, характеризующий Происхождение Арнульфингов

– A celui qui s'est le plus vaillament conduit dans cette derieniere guerre, [Тому, кто храбрее всех показал себя во время войны,] – прибавил Наполеон, отчеканивая каждый слог, с возмутительным для Ростова спокойствием и уверенностью оглядывая ряды русских, вытянувшихся перед ним солдат, всё держащих на караул и неподвижно глядящих в лицо своего императора.
– Votre majeste me permettra t elle de demander l'avis du colonel? [Ваше Величество позволит ли мне спросить мнение полковника?] – сказал Александр и сделал несколько поспешных шагов к князю Козловскому, командиру батальона. Бонапарте стал между тем снимать перчатку с белой, маленькой руки и разорвав ее, бросил. Адъютант, сзади торопливо бросившись вперед, поднял ее.
– Кому дать? – не громко, по русски спросил император Александр у Козловского.
– Кому прикажете, ваше величество? – Государь недовольно поморщился и, оглянувшись, сказал:
– Да ведь надобно же отвечать ему.
Козловский с решительным видом оглянулся на ряды и в этом взгляде захватил и Ростова.
«Уж не меня ли?» подумал Ростов.
– Лазарев! – нахмурившись прокомандовал полковник; и первый по ранжиру солдат, Лазарев, бойко вышел вперед.
– Куда же ты? Тут стой! – зашептали голоса на Лазарева, не знавшего куда ему итти. Лазарев остановился, испуганно покосившись на полковника, и лицо его дрогнуло, как это бывает с солдатами, вызываемыми перед фронт.
Наполеон чуть поворотил голову назад и отвел назад свою маленькую пухлую ручку, как будто желая взять что то. Лица его свиты, догадавшись в ту же секунду в чем дело, засуетились, зашептались, передавая что то один другому, и паж, тот самый, которого вчера видел Ростов у Бориса, выбежал вперед и почтительно наклонившись над протянутой рукой и не заставив ее дожидаться ни одной секунды, вложил в нее орден на красной ленте. Наполеон, не глядя, сжал два пальца. Орден очутился между ними. Наполеон подошел к Лазареву, который, выкатывая глаза, упорно продолжал смотреть только на своего государя, и оглянулся на императора Александра, показывая этим, что то, что он делал теперь, он делал для своего союзника. Маленькая белая рука с орденом дотронулась до пуговицы солдата Лазарева. Как будто Наполеон знал, что для того, чтобы навсегда этот солдат был счастлив, награжден и отличен от всех в мире, нужно было только, чтобы его, Наполеонова рука, удостоила дотронуться до груди солдата. Наполеон только прило жил крест к груди Лазарева и, пустив руку, обратился к Александру, как будто он знал, что крест должен прилипнуть к груди Лазарева. Крест действительно прилип.
Русские и французские услужливые руки, мгновенно подхватив крест, прицепили его к мундиру. Лазарев мрачно взглянул на маленького человечка, с белыми руками, который что то сделал над ним, и продолжая неподвижно держать на караул, опять прямо стал глядеть в глаза Александру, как будто он спрашивал Александра: всё ли еще ему стоять, или не прикажут ли ему пройтись теперь, или может быть еще что нибудь сделать? Но ему ничего не приказывали, и он довольно долго оставался в этом неподвижном состоянии.
Государи сели верхами и уехали. Преображенцы, расстроивая ряды, перемешались с французскими гвардейцами и сели за столы, приготовленные для них.
Лазарев сидел на почетном месте; его обнимали, поздравляли и жали ему руки русские и французские офицеры. Толпы офицеров и народа подходили, чтобы только посмотреть на Лазарева. Гул говора русского французского и хохота стоял на площади вокруг столов. Два офицера с раскрасневшимися лицами, веселые и счастливые прошли мимо Ростова.
– Каково, брат, угощенье? Всё на серебре, – сказал один. – Лазарева видел?
– Видел.
– Завтра, говорят, преображенцы их угащивать будут.
– Нет, Лазареву то какое счастье! 10 франков пожизненного пенсиона.
– Вот так шапка, ребята! – кричал преображенец, надевая мохнатую шапку француза.
– Чудо как хорошо, прелесть!
– Ты слышал отзыв? – сказал гвардейский офицер другому. Третьего дня было Napoleon, France, bravoure; [Наполеон, Франция, храбрость;] вчера Alexandre, Russie, grandeur; [Александр, Россия, величие;] один день наш государь дает отзыв, а другой день Наполеон. Завтра государь пошлет Георгия самому храброму из французских гвардейцев. Нельзя же! Должен ответить тем же.
Борис с своим товарищем Жилинским тоже пришел посмотреть на банкет преображенцев. Возвращаясь назад, Борис заметил Ростова, который стоял у угла дома.
– Ростов! здравствуй; мы и не видались, – сказал он ему, и не мог удержаться, чтобы не спросить у него, что с ним сделалось: так странно мрачно и расстроено было лицо Ростова.
– Ничего, ничего, – отвечал Ростов.
– Ты зайдешь?
– Да, зайду.
Ростов долго стоял у угла, издалека глядя на пирующих. В уме его происходила мучительная работа, которую он никак не мог довести до конца. В душе поднимались страшные сомнения. То ему вспоминался Денисов с своим изменившимся выражением, с своей покорностью и весь госпиталь с этими оторванными руками и ногами, с этой грязью и болезнями. Ему так живо казалось, что он теперь чувствует этот больничный запах мертвого тела, что он оглядывался, чтобы понять, откуда мог происходить этот запах. То ему вспоминался этот самодовольный Бонапарте с своей белой ручкой, который был теперь император, которого любит и уважает император Александр. Для чего же оторванные руки, ноги, убитые люди? То вспоминался ему награжденный Лазарев и Денисов, наказанный и непрощенный. Он заставал себя на таких странных мыслях, что пугался их.
Запах еды преображенцев и голод вызвали его из этого состояния: надо было поесть что нибудь, прежде чем уехать. Он пошел к гостинице, которую видел утром. В гостинице он застал так много народу, офицеров, так же как и он приехавших в статских платьях, что он насилу добился обеда. Два офицера одной с ним дивизии присоединились к нему. Разговор естественно зашел о мире. Офицеры, товарищи Ростова, как и большая часть армии, были недовольны миром, заключенным после Фридланда. Говорили, что еще бы подержаться, Наполеон бы пропал, что у него в войсках ни сухарей, ни зарядов уж не было. Николай молча ел и преимущественно пил. Он выпил один две бутылки вина. Внутренняя поднявшаяся в нем работа, не разрешаясь, всё также томила его. Он боялся предаваться своим мыслям и не мог отстать от них. Вдруг на слова одного из офицеров, что обидно смотреть на французов, Ростов начал кричать с горячностью, ничем не оправданною, и потому очень удивившею офицеров.
– И как вы можете судить, что было бы лучше! – закричал он с лицом, вдруг налившимся кровью. – Как вы можете судить о поступках государя, какое мы имеем право рассуждать?! Мы не можем понять ни цели, ни поступков государя!
– Да я ни слова не говорил о государе, – оправдывался офицер, не могший иначе как тем, что Ростов пьян, объяснить себе его вспыльчивости.
Но Ростов не слушал.
– Мы не чиновники дипломатические, а мы солдаты и больше ничего, – продолжал он. – Умирать велят нам – так умирать. А коли наказывают, так значит – виноват; не нам судить. Угодно государю императору признать Бонапарте императором и заключить с ним союз – значит так надо. А то, коли бы мы стали обо всем судить да рассуждать, так этак ничего святого не останется. Этак мы скажем, что ни Бога нет, ничего нет, – ударяя по столу кричал Николай, весьма некстати, по понятиям своих собеседников, но весьма последовательно по ходу своих мыслей.
– Наше дело исполнять свой долг, рубиться и не думать, вот и всё, – заключил он.
– И пить, – сказал один из офицеров, не желавший ссориться.
– Да, и пить, – подхватил Николай. – Эй ты! Еще бутылку! – крикнул он.



В 1808 году император Александр ездил в Эрфурт для нового свидания с императором Наполеоном, и в высшем Петербургском обществе много говорили о величии этого торжественного свидания.
В 1809 году близость двух властелинов мира, как называли Наполеона и Александра, дошла до того, что, когда Наполеон объявил в этом году войну Австрии, то русский корпус выступил за границу для содействия своему прежнему врагу Бонапарте против прежнего союзника, австрийского императора; до того, что в высшем свете говорили о возможности брака между Наполеоном и одной из сестер императора Александра. Но, кроме внешних политических соображений, в это время внимание русского общества с особенной живостью обращено было на внутренние преобразования, которые были производимы в это время во всех частях государственного управления.
Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни, труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки, поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла как и всегда независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований.
Князь Андрей безвыездно прожил два года в деревне. Все те предприятия по именьям, которые затеял у себя Пьер и не довел ни до какого результата, беспрестанно переходя от одного дела к другому, все эти предприятия, без выказыванья их кому бы то ни было и без заметного труда, были исполнены князем Андреем.
Он имел в высшей степени ту недостававшую Пьеру практическую цепкость, которая без размахов и усилий с его стороны давала движение делу.
Одно именье его в триста душ крестьян было перечислено в вольные хлебопашцы (это был один из первых примеров в России), в других барщина заменена оброком. В Богучарово была выписана на его счет ученая бабка для помощи родильницам, и священник за жалованье обучал детей крестьянских и дворовых грамоте.
Одну половину времени князь Андрей проводил в Лысых Горах с отцом и сыном, который был еще у нянек; другую половину времени в богучаровской обители, как называл отец его деревню. Несмотря на выказанное им Пьеру равнодушие ко всем внешним событиям мира, он усердно следил за ними, получал много книг, и к удивлению своему замечал, когда к нему или к отцу его приезжали люди свежие из Петербурга, из самого водоворота жизни, что эти люди, в знании всего совершающегося во внешней и внутренней политике, далеко отстали от него, сидящего безвыездно в деревне.
Кроме занятий по именьям, кроме общих занятий чтением самых разнообразных книг, князь Андрей занимался в это время критическим разбором наших двух последних несчастных кампаний и составлением проекта об изменении наших военных уставов и постановлений.
Весною 1809 года, князь Андрей поехал в рязанские именья своего сына, которого он был опекуном.
Пригреваемый весенним солнцем, он сидел в коляске, поглядывая на первую траву, первые листья березы и первые клубы белых весенних облаков, разбегавшихся по яркой синеве неба. Он ни о чем не думал, а весело и бессмысленно смотрел по сторонам.
Проехали перевоз, на котором он год тому назад говорил с Пьером. Проехали грязную деревню, гумны, зеленя, спуск, с оставшимся снегом у моста, подъём по размытой глине, полосы жнивья и зеленеющего кое где кустарника и въехали в березовый лес по обеим сторонам дороги. В лесу было почти жарко, ветру не слышно было. Береза вся обсеянная зелеными клейкими листьями, не шевелилась и из под прошлогодних листьев, поднимая их, вылезала зеленея первая трава и лиловые цветы. Рассыпанные кое где по березнику мелкие ели своей грубой вечной зеленью неприятно напоминали о зиме. Лошади зафыркали, въехав в лес и виднее запотели.
Лакей Петр что то сказал кучеру, кучер утвердительно ответил. Но видно Петру мало было сочувствования кучера: он повернулся на козлах к барину.
– Ваше сиятельство, лёгко как! – сказал он, почтительно улыбаясь.
– Что!
– Лёгко, ваше сиятельство.
«Что он говорит?» подумал князь Андрей. «Да, об весне верно, подумал он, оглядываясь по сторонам. И то зелено всё уже… как скоро! И береза, и черемуха, и ольха уж начинает… А дуб и не заметно. Да, вот он, дуб».
На краю дороги стоял дуб. Вероятно в десять раз старше берез, составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный в два обхвата дуб с обломанными, давно видно, суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными своими неуклюжими, несимметрично растопыренными, корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
«Весна, и любовь, и счастие!» – как будто говорил этот дуб, – «и как не надоест вам всё один и тот же глупый и бессмысленный обман. Всё одно и то же, и всё обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастия. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам».
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он всё так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
«Да, он прав, тысячу раз прав этот дуб, думал князь Андрей, пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!» Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно приятных в связи с этим дубом, возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь, и пришел к тому же прежнему успокоительному и безнадежному заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая.


По опекунским делам рязанского именья, князю Андрею надо было видеться с уездным предводителем. Предводителем был граф Илья Андреич Ростов, и князь Андрей в середине мая поехал к нему.
Был уже жаркий период весны. Лес уже весь оделся, была пыль и было так жарко, что проезжая мимо воды, хотелось купаться.
Князь Андрей, невеселый и озабоченный соображениями о том, что и что ему нужно о делах спросить у предводителя, подъезжал по аллее сада к отрадненскому дому Ростовых. Вправо из за деревьев он услыхал женский, веселый крик, и увидал бегущую на перерез его коляски толпу девушек. Впереди других ближе, подбегала к коляске черноволосая, очень тоненькая, странно тоненькая, черноглазая девушка в желтом ситцевом платье, повязанная белым носовым платком, из под которого выбивались пряди расчесавшихся волос. Девушка что то кричала, но узнав чужого, не взглянув на него, со смехом побежала назад.
Князю Андрею вдруг стало от чего то больно. День был так хорош, солнце так ярко, кругом всё так весело; а эта тоненькая и хорошенькая девушка не знала и не хотела знать про его существование и была довольна, и счастлива какой то своей отдельной, – верно глупой – но веселой и счастливой жизнию. «Чему она так рада? о чем она думает! Не об уставе военном, не об устройстве рязанских оброчных. О чем она думает? И чем она счастлива?» невольно с любопытством спрашивал себя князь Андрей.
Граф Илья Андреич в 1809 м году жил в Отрадном всё так же как и прежде, то есть принимая почти всю губернию, с охотами, театрами, обедами и музыкантами. Он, как всякому новому гостю, был рад князю Андрею, и почти насильно оставил его ночевать.
В продолжение скучного дня, во время которого князя Андрея занимали старшие хозяева и почетнейшие из гостей, которыми по случаю приближающихся именин был полон дом старого графа, Болконский несколько раз взглядывая на Наташу чему то смеявшуюся и веселившуюся между другой молодой половиной общества, всё спрашивал себя: «о чем она думает? Чему она так рада!».
Вечером оставшись один на новом месте, он долго не мог заснуть. Он читал, потом потушил свечу и опять зажег ее. В комнате с закрытыми изнутри ставнями было жарко. Он досадовал на этого глупого старика (так он называл Ростова), который задержал его, уверяя, что нужные бумаги в городе, не доставлены еще, досадовал на себя за то, что остался.
Князь Андрей встал и подошел к окну, чтобы отворить его. Как только он открыл ставни, лунный свет, как будто он настороже у окна давно ждал этого, ворвался в комнату. Он отворил окно. Ночь была свежая и неподвижно светлая. Перед самым окном был ряд подстриженных дерев, черных с одной и серебристо освещенных с другой стороны. Под деревами была какая то сочная, мокрая, кудрявая растительность с серебристыми кое где листьями и стеблями. Далее за черными деревами была какая то блестящая росой крыша, правее большое кудрявое дерево, с ярко белым стволом и сучьями, и выше его почти полная луна на светлом, почти беззвездном, весеннем небе. Князь Андрей облокотился на окно и глаза его остановились на этом небе.
Комната князя Андрея была в среднем этаже; в комнатах над ним тоже жили и не спали. Он услыхал сверху женский говор.
– Только еще один раз, – сказал сверху женский голос, который сейчас узнал князь Андрей.
– Да когда же ты спать будешь? – отвечал другой голос.
– Я не буду, я не могу спать, что ж мне делать! Ну, последний раз…
Два женские голоса запели какую то музыкальную фразу, составлявшую конец чего то.
– Ах какая прелесть! Ну теперь спать, и конец.
– Ты спи, а я не могу, – отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она видимо совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Всё затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего невольного присутствия.
– Соня! Соня! – послышался опять первый голос. – Ну как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня, – сказала она почти со слезами в голосе. – Ведь этакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало.
Соня неохотно что то отвечала.
– Нет, ты посмотри, что за луна!… Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки, – туже, как можно туже – натужиться надо. Вот так!
– Полно, ты упадешь.
Послышалась борьба и недовольный голос Сони: «Ведь второй час».
– Ах, ты только всё портишь мне. Ну, иди, иди.
Опять всё замолкло, но князь Андрей знал, что она всё еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.
– Ах… Боже мой! Боже мой! что ж это такое! – вдруг вскрикнула она. – Спать так спать! – и захлопнула окно.
«И дела нет до моего существования!» подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему то ожидая и боясь, что она скажет что нибудь про него. – «И опять она! И как нарочно!» думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.


На другой день простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.
Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем полтора месяца тому назад; всё было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.
Целый день был жаркий, где то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.
«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»

Возвратившись из своей поездки, князь Андрей решился осенью ехать в Петербург и придумал разные причины этого решенья. Целый ряд разумных, логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить, ежеминутно был готов к его услугам. Он даже теперь не понимал, как мог он когда нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему притти мысль уехать из деревни. Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое. После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его, и часто, сидя один в своем кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая с взбитыми a la grecque [по гречески] буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные как преступление мысли, связанные с Пьером, с славой, с девушкой на окне, с дубом, с женской красотой и любовью, которые изменили всю его жизнь. И в эти то минуты, когда кто входил к нему, он бывал особенно сух, строго решителен и в особенности неприятно логичен.
– Mon cher, [Дорогой мой,] – бывало скажет входя в такую минуту княжна Марья, – Николушке нельзя нынче гулять: очень холодно.
– Ежели бы было тепло, – в такие минуты особенно сухо отвечал князь Андрей своей сестре, – то он бы пошел в одной рубашке, а так как холодно, надо надеть на него теплую одежду, которая для этого и выдумана. Вот что следует из того, что холодно, а не то чтобы оставаться дома, когда ребенку нужен воздух, – говорил он с особенной логичностью, как бы наказывая кого то за всю эту тайную, нелогичную, происходившую в нем, внутреннюю работу. Княжна Марья думала в этих случаях о том, как сушит мужчин эта умственная работа.


Князь Андрей приехал в Петербург в августе 1809 года. Это было время апогея славы молодого Сперанского и энергии совершаемых им переворотов. В этом самом августе, государь, ехав в коляске, был вывален, повредил себе ногу, и оставался в Петергофе три недели, видаясь ежедневно и исключительно со Сперанским. В это время готовились не только два столь знаменитые и встревожившие общество указа об уничтожении придворных чинов и об экзаменах на чины коллежских асессоров и статских советников, но и целая государственная конституция, долженствовавшая изменить существующий судебный, административный и финансовый порядок управления России от государственного совета до волостного правления. Теперь осуществлялись и воплощались те неясные, либеральные мечтания, с которыми вступил на престол император Александр, и которые он стремился осуществить с помощью своих помощников Чарторижского, Новосильцева, Кочубея и Строгонова, которых он сам шутя называл comite du salut publique. [комитет общественного спасения.]
Теперь всех вместе заменил Сперанский по гражданской части и Аракчеев по военной. Князь Андрей вскоре после приезда своего, как камергер, явился ко двору и на выход. Государь два раза, встретив его, не удостоил его ни одним словом. Князю Андрею всегда еще прежде казалось, что он антипатичен государю, что государю неприятно его лицо и всё существо его. В сухом, отдаляющем взгляде, которым посмотрел на него государь, князь Андрей еще более чем прежде нашел подтверждение этому предположению. Придворные объяснили князю Андрею невнимание к нему государя тем, что Его Величество был недоволен тем, что Болконский не служил с 1805 года.
«Я сам знаю, как мы не властны в своих симпатиях и антипатиях, думал князь Андрей, и потому нечего думать о том, чтобы представить лично мою записку о военном уставе государю, но дело будет говорить само за себя». Он передал о своей записке старому фельдмаршалу, другу отца. Фельдмаршал, назначив ему час, ласково принял его и обещался доложить государю. Через несколько дней было объявлено князю Андрею, что он имеет явиться к военному министру, графу Аракчееву.
В девять часов утра, в назначенный день, князь Андрей явился в приемную к графу Аракчееву.
Лично князь Андрей не знал Аракчеева и никогда не видал его, но всё, что он знал о нем, мало внушало ему уважения к этому человеку.
«Он – военный министр, доверенное лицо государя императора; никому не должно быть дела до его личных свойств; ему поручено рассмотреть мою записку, следовательно он один и может дать ход ей», думал князь Андрей, дожидаясь в числе многих важных и неважных лиц в приемной графа Аракчеева.
Князь Андрей во время своей, большей частью адъютантской, службы много видел приемных важных лиц и различные характеры этих приемных были для него очень ясны. У графа Аракчеева был совершенно особенный характер приемной. На неважных лицах, ожидающих очереди аудиенции в приемной графа Аракчеева, написано было чувство пристыженности и покорности; на более чиновных лицах выражалось одно общее чувство неловкости, скрытое под личиной развязности и насмешки над собою, над своим положением и над ожидаемым лицом. Иные задумчиво ходили взад и вперед, иные шепчась смеялись, и князь Андрей слышал sobriquet [насмешливое прозвище] Силы Андреича и слова: «дядя задаст», относившиеся к графу Аракчееву. Один генерал (важное лицо) видимо оскорбленный тем, что должен был так долго ждать, сидел перекладывая ноги и презрительно сам с собой улыбаясь.
Но как только растворялась дверь, на всех лицах выражалось мгновенно только одно – страх. Князь Андрей попросил дежурного другой раз доложить о себе, но на него посмотрели с насмешкой и сказали, что его черед придет в свое время. После нескольких лиц, введенных и выведенных адъютантом из кабинета министра, в страшную дверь был впущен офицер, поразивший князя Андрея своим униженным и испуганным видом. Аудиенция офицера продолжалась долго. Вдруг послышались из за двери раскаты неприятного голоса, и бледный офицер, с трясущимися губами, вышел оттуда, и схватив себя за голову, прошел через приемную.
Вслед за тем князь Андрей был подведен к двери, и дежурный шопотом сказал: «направо, к окну».
Князь Андрей вошел в небогатый опрятный кабинет и у стола увидал cорокалетнего человека с длинной талией, с длинной, коротко обстриженной головой и толстыми морщинами, с нахмуренными бровями над каре зелеными тупыми глазами и висячим красным носом. Аракчеев поворотил к нему голову, не глядя на него.
– Вы чего просите? – спросил Аракчеев.
– Я ничего не… прошу, ваше сиятельство, – тихо проговорил князь Андрей. Глаза Аракчеева обратились на него.
– Садитесь, – сказал Аракчеев, – князь Болконский?
– Я ничего не прошу, а государь император изволил переслать к вашему сиятельству поданную мною записку…
– Изволите видеть, мой любезнейший, записку я вашу читал, – перебил Аракчеев, только первые слова сказав ласково, опять не глядя ему в лицо и впадая всё более и более в ворчливо презрительный тон. – Новые законы военные предлагаете? Законов много, исполнять некому старых. Нынче все законы пишут, писать легче, чем делать.
– Я приехал по воле государя императора узнать у вашего сиятельства, какой ход вы полагаете дать поданной записке? – сказал учтиво князь Андрей.
– На записку вашу мной положена резолюция и переслана в комитет. Я не одобряю, – сказал Аракчеев, вставая и доставая с письменного стола бумагу. – Вот! – он подал князю Андрею.
На бумаге поперег ее, карандашом, без заглавных букв, без орфографии, без знаков препинания, было написано: «неосновательно составлено понеже как подражание списано с французского военного устава и от воинского артикула без нужды отступающего».
– В какой же комитет передана записка? – спросил князь Андрей.
– В комитет о воинском уставе, и мною представлено о зачислении вашего благородия в члены. Только без жалованья.
Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.


Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.