Равджа

Равджа Дулдуйтын Данзанравжаа<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">дагеротип 1839 года [michael.eisenriegler.at/] (идентификация изображённой персоны ставится под сомнение)</td></tr>
Догшин-нойон-хутухта V
1811 — 1856
Интронизация:	1811
Церковь:	тибетский буддизм
Община:	ньингма
Предшественник:	Жамъян Ойдовжамц
Преемник:	Дондовдамбийжанцан
Рождение:	1803(1803) Цин, Внешняя Монголия Тушэту-ханский аймак, Гоби-Мергеновский хошун
Смерть:	1853(1853)

Это имя — монгольское; «Дулдуйтын» — отчество, а не фамилия; личное имя этого человека — «Данзанравжаа».

Равджа́ (также Равжай; монг. Ду́лдуйтын Да́нзанравжаа; 1803—1856), Догшин-нойон-хутухта V — деятель буддизма во Внешней Монголии, просветитель, художник, знаменитый поэт и драматург, автор перевода классической санскритской пьесы «Жизнь лунной кукушки» (монг. Саран хөхөөгийн намтар), ставшей первой известной в стране театральной постановкой.

Биография

Ранние годы и образование

Равджа родился в бедной семье в Гоби-Мергеновском хошуне Тушэту-ханского аймака Внешней Монголии (совр. сомон Хувсгел аймака Дорноговь) в 25 сутки среднего зимнего лунного месяца 1803 года недалеко от родника Шувуун, в местности к юго-востоку от горы Дулаан-Хар, к югу от Нарийн-Хар и к северу от источника Дэн. Его родители не имели практически никаких средств к существованию и жили нищенством.

Мои родители, у которых не было никакой еды, однажды просили подаяние у пастуха императорских табунов, чтобы хоть как-то прокормить новорожденного. Получив от него кусок баранины, они были чрезвычайно обрадованы и решили, что я, должно быть, какой-то выдающийся ребёнок. Всё, что у нас было из имущества — это гнедая лошадь, которую оставили в живых, не став забивать на мясо, в честь божества Амаа. Когда я ехал на ней, отец обычно шёл рядом и вёл её под уздцы. Однако и ту нашу гнедую вскоре съели волки у горы Хорго.

Рано лишившись матери, Равджа, вместе со своим отцом, Дулдуйтом, жил на подаяние. С ранних лет проявлял склонности к музыке и стихотворчеству; так, в семь лет он написал свой первый знаменитый экспромт «Хурмаст тэнгэр». Заметив в мальчике поэтические способности, которыми обладал прошлый перерожденец ньингмапинского хубилгана Догшин-нойон-хутухты, Жамъян Ойдовжамц, население местностей, где бывал Равджа, обращалось с просьбами к высшему духовенству с просьбой признать в нем его следующее воплощение. В 1809 году помощник старый Нойон-хутухты, отыскав мальчика, объявил его следующим воплощением своего учителя. Однако в связи с тем, что прошлый Нойон-хутухта, обвинённый в убийстве племянника маньчжурского императора Даогуана, был казнён в Пекине, а розыск его следующих воплощений в цинской Монголии был официально запрещён, осуществить признание гласно было невозможно.

В силу этого отец в 1809 году решил отдать его в монастырь Онгийн-хийд в ученичество к ламе Ишлхундэву Ринпоче, где мальчик получил имя Лувсанданзанравжа и обеты буддиста-мирянина. Во время учёбы в монастыре мальчик блестяще и разносторонне показал себя, и в 1811 году был гласно признан Ишлхундэвом в качестве перерождения агрампы-цордже Наваана, или Ашваа-гэгэна. Идентичность признания подтвердили Панчен-лама VII и Джанджа-хутухта IV Еше Тенпей Гьялцен; в Урге Равджа был представлен Богдо-гэгэну IV, который даровал ему титул «Отважный» (чин зоригт) и право пользования некоторыми статусными вещами, такими как пять ковриков для сиденья. Впоследствии Тушэту-хан даровал ему право пользоваться дополнительно ещё двумя ковриками. После вмешательства в конфликт вокруг одиозного хубилгана Далай-ламы X маньчжурские власти позволили Равдже носить свой подлинный титул.

В 1817 году Равджа переехал в монастырь Долнуур, где в течение трёх лет изучал ламрим, а также творчество тибетского поэта Ромпо Калден Гьяцо под руководством ученика предыдущего Нойон-хутухты, Жамбала; получал тантрические посвящения в монастырях Чойлинг и Бадгар. Первым таким посвящением стало посвящение Ямантаки, полученное Равджой в двенадцатилетнем возрасте у Ажаа-гэгэна; также он получал посвящения и наставления у Джанджа-хутухты, Арья Ринпоче, Дуйнхор Ринпоче, Гуру-Дэва Ринпоче, Ради Дорджежанцана, настоятеля Онгийн-хийда Брагри Ёнгзин Дамцагдоржа, цорджи-ламы Долнуура, настоятеля монастыря Цагаан-Хадны; прошёл множество затворничеств. В целом, Равджа прошёл курс буддийского образования, типичного для хубилганов.

Основание храмов

После окончания в 1820 году курса традиционного буддийского образования Равджа основал монастыри Хамарын (Увэр-Баясгалант), Чойлогийн и Бурдэний, ставшие средоточиями культуры, искусства и образования. В 1821 году им в Хамарын-хийде был основан Ламрим-дацан, в 1822 — храм Лабран, в 1823 — храмы Агваа, чойры и храм дхармапал, а в 1287 — храм Калачакры. Также он основал храм Цогчен в монастыре Чойлинг; в 1828 — три монастыря горы Шарилын. В 1843 году — Белокаменный (Цагаан чулуутын) храм и храм Ухаа-Аргалантын. Также, с момента основания Хамарын-хийда, Равджа занимался обустройством при нём ритуального комплекса «Северной Шамбалы».

В 1840-х годах Равджа основал монастыри Улан-Сахиусны, Цагаан-Толгойн и Дэмчигийн, известные как «Три монастыря горы Галбын» (совр. сомон Ханбогд аймака Умнеговь), и переехал туда. Помимо этого, оно основал несколько монастырей во Внутренней Монголии. Равджа лично принимал участие в разработке архитектурных проектов для этих строек.

Просветительская деятельность

Особое внимание Равджа уделял Хамрын-хийду, в котором помимо строений, стандартных для монгольского буддийского монастыря, в 1832 году организовал театр, — «дацан воспевания житий» (монг. намтар дуулах дацан), и при нём — гастролирующую труппу, общественную библиотеку, музей — т. н. «выставочный храм» «Гиваадин Равжаалин», а также и подобие начальной общеобразовательной школы для детей — беспрецедентные начинания в дореволюционной Монголии. Его школа — т. н. «детский дацан» (монг. хүүхдийн дацан) представляла возможность способным детям, как мальчикам, так и девочкам, вне зависимости от их сословного положения овладевать материалами светской образовательной программы — тибетской и монгольской литературой, математикой, естествознанием и историей. Выпускники школы получали заверенное печатью свидетельство об образовании.

Основанный в 1840 году «выставочный храм»-музей располагал десятитысячным фондом экспонатов, представлявших собой личные художественные работы-танка и вещи Равджи, подарки ему со стороны феодалов и чиновников, а также разнообразные любопытные вещи, собранные Равджой во время его многочисленных путешествий. В публичной библиотеке посетители могли послушать штатных чтецов, специально декламирующих книги вслух.

Основание монгольского театра

Наиболее талантливых приглашали в театральные труппы, ставившую «Лунную кукушку» и другие пьесы Равджи, в качестве актёров, певцов, костюмеров и декораторов, а также учителями в саму школу. Пьесы представляли собой сочетание песен, танца и рассказа в комедийном и мелодраматическом жанрах, которые Равджа ставил, основываясь на хореографии церемонии цам и иностранной драматургии; с ними порядка 300 артистов за гонорары гастролировало по Гоби. Первую свою пьесу Равджа поставил у себя на родине, в монастыре Тулгат Гоби-Мергеновского хошуна. Пьесы ставились нелегально, так как театр во Внешней Монголии был маньчжурами запрещён; полное же представление «Лунной кукушки» занимало месяц.

Отношения с властями

В отличие от абсолютного большинства буддийского духовенства Монголии, Равджа придерживался не учения школы гелуг, а воззрений тибетской школы старых переводов — ньингма, — и поэтому, не соблюдая обычного для гелонгов безбрачия, имел сразу двух жён, что также не способствовало его популярности в среди халхаского духовенства и знати. Его легкомысленный образ жизни, а также выражаемая им в своих стихах острая социальная критика навлекли на него неудовольствие халхаской элиты, в особенности же — вдовы Тушэту-хана. Последнее своё стихотворение, «Наказ вселенной», Равджа написал, узнав, что его только что отравили, и скончался в возрасте 53 лет.

Чтобы сохранить от рассеивания и разграбления наследие Равджи, его ученики мумифицировали его и, соорудив большой склеп, поместили в него его тело и 1500 сундуков с реликвиями, объявив это захоронением. В силу охраны всех захоронений императорским указом об неприкосновенности под угрозой смертной казни, маньчжурские посланцы не осмелились его тронуть. Вплоть до 1937 года захоронение оставалось целым, однако с началом репрессий и гонений на ламство хранитель склепа сумел вывезти и спрятать в песках лишь 49 сундуков, а остальное подверглось разграблению.

Литературное наследие

Стихотворения Равджи
на русском языке

[oros-oros.blogspot.ru/2011/01/blog-post_11.html Как не стыдно?]
[oros-oros.blogspot.ru/2011/01/blog-post_16.html С белою во лбу звездой]
[oros-oros.blogspot.ru/2013/11/blog-post_10.html Из наставлений геше Шараву]
[oros-oros.blogspot.ru/2014/02/blog-post_12.html Совершенные качества]
[oros-oros.blogspot.ru/2014/10/blog-post_27.html Наставление Даши-зайсангу]

Равджа сочинял на монгольском и тибетском языках, создав в общей сложности около тысячи стихотворных произведений и более сотни песен. Из сохранившихся до нашего времени 170 произведений — на монгольском и свыше 180 — на тибетском. Среди известнейших его стихотворных произведений, некоторые из которых остаются любимыми народом и по сей день — песни «Совершенные качества» (Yлэмжийн чанар), «Старая птица» (Өвгөн шувуу), «Солнечносветлый Морковный» (Наран зул хул, по имени лошади), «Тёплый ветерок» (Урьхан хонгор салхи), «Пять знаков» (Таван дохио), стихотворения «Неделимая душа» (Салж ядах сэтгэл), «Наказ вселенной» (Ертөнц авхайн жам), «Как не стыдно?» (Ичиг ичиг) и другие. Литературное наследие Равджи фигурирует и в современной монгольской популярной культуре, так, припев песни «Өвгөн савдагийн үлгэр» монгольской фолк-рок-группы «Алтан ураг» представляет собой незначительно изменённое четверостишие юного Равджи.

В поэзии Равджи ощущается сильное влияние классической индийской, китайской и тибетской литературы. Помимо стихосложения, Равджа оставил множество буддийских философских трактатов и сочинений.

Песни, стихи и наставления Равджи характерны своей неприкрытой критикой современного ему общества цинской Монголии. Выходец из простонародья, Равджа не мог спокойно смотреть на окружавшее его лицемерие, разоблачая тех, кто «помогает себе, не помогая другим и критикует других, не критикуя себя», а также всякую видимую им личину невежества и двуличия, и высмеивая их. При этом социальная сатира и критицизм Равджи были пропитаны духом буддийского учения о преходящности, понимание которого он продемонстрировал ещё ребёнком, сочинив экспромт в тот момент, когда в дымовое отверстие юрты, в которой он находился, внезапно полил дождь:

Тучи собрались, время дождю, — У двери ль, внутри ли сидишь — всё равно. Смерть подошла, настал смертный час — Стар ты иль молод — не всё ли одно?

В конце жизни Равджа особенно откровенно обличал лицемерие ламства и высоких сановников; этому посвящено, в частности, стихотворение «Как не стыдно?». Во многих его стихотворениях присутствовали антиманьчжурские настроения.

Дань памяти

• В 1991 году совместная австро-монгольская экспедиция обнаружила сокрытые в 1938 году в Гоби реликвии Равджи, ныне экспонирующиеся в посвящённом ему музее в Сайншанде, в том числе и некоторые вещи из инвентаря «Житийного дацана»-театра. Хранителем наследия Равджи при восстановленном в 1990-х годах в Дорногови Хамарын-хийде является прямой потомок ближайшего помощника Равджи З. Алтангэрэл.
• В 1997 году был снят художественный фильм «Страж Догшин-хутухты» (монг. Догшин хутагтын сахиус).
• В Улан-Баторе существует улица Нойон-хутухты Данзанравжи (Ноён хутагт Данзанравжаагийн гудамж), идущая от проспекта Чингиса до улицы Туристической.
• В 2000 году в Улан-Баторе был построен храм Уржиншаддувлин, посвящённый Равдже.
• «В память о Данзанравже» (монг. Данзанравжаагийн дурсгалд) — стихотворение монгольского поэта Ренчиний Чойнома.
• В 2003 году на уровне ЮНЕСКО отпраздновано двухсотлетие со дня его рождения.

Ссылки

• [oros-oros.blogspot.com/search/label/%D0%94%D0%B0%D0%BD%D0%B7%D0%B0%D0%BD%D1%80%D0%B0%D0%B2%D0%B6%D0%B0 Поэзия Равджи на русском языке] (пер. С. Куваев)
• [orientalstudies.ru/rus/images/pdf/p_mongolica_13_2014_06_leman.pdf «Поучение драгоценного грозного хутухты» Д. Равджи] (пер. Я. Леман)
• [danzanravjaa.blogmn.net/%D0%A8%D2%AE%D0%9B%D0%AD%D0%93%2C%2B%D0%AF%D0%A0%D0%A3%D0%A3%2B%D0%9D%D0%90%D0%99%D0%A0%D0%90%D0%93/ Поэзия Равджи на современном монгольском языке]
• [danzanravjaa.org/ Сайт, посвящённый жизни и наследию Равджи]  (англ.)

Библиография

• Г. Лувсанцэрэн. Данзанравжаа — төв үзлийн сэтгэгч. Түүх суутандаа хайртай. — Улаанбаатар, 1999.
• Н. Ганхуяг. XIX зууны суут соён гэгээрүүлэгч Д. Равжаагийн Цаасан шувуу тэргүүт алтан сургаал. — Улаанбаатар: Китаб, 2011. — 132 тал.
• Д. Ёндон. Тибетоязычная художественная литература в Монголии. \\ Монгольская литература. Москва, 1997
• Нойон-хутухта Равжай — История Монгольской Народной Республики. Коллектив авторов, глав. ред. акад. А. П. Окладников, акад. Шагдарын Бира и др., изд. 3, Москва, Наука, 1983 (стр. 247, 252)
• Д. Цагаан. Творчество Д. Равджи. Пер. с монг. Л. Г. Скородумовой. \\ Литературные связи Монголии. М., Наука, 1981
• Altangerel Z., Khatanbaatar Ch. A brief history of Khamar monastery. — Ulaanbaatar: Space entertainment. — ISBN 978-99929-966-2-5
• Kohn, M. Lama of the Gobi: How Mongolia’s Mystic Monk Spread Tibetan Buddhism in the World’s Harshest Desert. 2009
• Heissig W. Die Mongolen. Ein Volk sucht seine Geschichte, München 1978, p. 246—269

См. также

• Намжилдоржийн Данзанванжил
• Бавуугийн Гэлэгбалсан

Отрывок, характеризующий Равджа

– Сквег'но дело, – проговорил он про себя. – Сколько там денег в кошельке осталось? – спросил он у Ростова.
– Семь новых и три старых.
– Ах,сквег'но! Ну, что стоишь, чучела, пошли вахмистг'а, – крикнул Денисов на Лаврушку.
– Пожалуйста, Денисов, возьми у меня денег, ведь у меня есть, – сказал Ростов краснея.
– Не люблю у своих занимать, не люблю, – проворчал Денисов.
– А ежели ты у меня не возьмешь деньги по товарищески, ты меня обидишь. Право, у меня есть, – повторял Ростов.
– Да нет же.
И Денисов подошел к кровати, чтобы достать из под подушки кошелек.
– Ты куда положил, Ростов?
– Под нижнюю подушку.
– Да нету.
Денисов скинул обе подушки на пол. Кошелька не было.
– Вот чудо то!
– Постой, ты не уронил ли? – сказал Ростов, по одной поднимая подушки и вытрясая их.
Он скинул и отряхнул одеяло. Кошелька не было.
– Уж не забыл ли я? Нет, я еще подумал, что ты точно клад под голову кладешь, – сказал Ростов. – Я тут положил кошелек. Где он? – обратился он к Лаврушке.
– Я не входил. Где положили, там и должен быть.
– Да нет…
– Вы всё так, бросите куда, да и забудете. В карманах то посмотрите.
– Нет, коли бы я не подумал про клад, – сказал Ростов, – а то я помню, что положил.
Лаврушка перерыл всю постель, заглянул под нее, под стол, перерыл всю комнату и остановился посреди комнаты. Денисов молча следил за движениями Лаврушки и, когда Лаврушка удивленно развел руками, говоря, что нигде нет, он оглянулся на Ростова.
– Г'остов, ты не школьнич…
Ростов почувствовал на себе взгляд Денисова, поднял глаза и в то же мгновение опустил их. Вся кровь его, бывшая запертою где то ниже горла, хлынула ему в лицо и глаза. Он не мог перевести дыхание.
– И в комнате то никого не было, окромя поручика да вас самих. Тут где нибудь, – сказал Лаврушка.
– Ну, ты, чог'това кукла, повог`ачивайся, ищи, – вдруг закричал Денисов, побагровев и с угрожающим жестом бросаясь на лакея. – Чтоб был кошелек, а то запог'ю. Всех запог'ю!
Ростов, обходя взглядом Денисова, стал застегивать куртку, подстегнул саблю и надел фуражку.
– Я тебе говог'ю, чтоб был кошелек, – кричал Денисов, тряся за плечи денщика и толкая его об стену.
– Денисов, оставь его; я знаю кто взял, – сказал Ростов, подходя к двери и не поднимая глаз.
Денисов остановился, подумал и, видимо поняв то, на что намекал Ростов, схватил его за руку.
– Вздог'! – закричал он так, что жилы, как веревки, надулись у него на шее и лбу. – Я тебе говог'ю, ты с ума сошел, я этого не позволю. Кошелек здесь; спущу шкуг`у с этого мег`завца, и будет здесь.
– Я знаю, кто взял, – повторил Ростов дрожащим голосом и пошел к двери.
– А я тебе говог'ю, не смей этого делать, – закричал Денисов, бросаясь к юнкеру, чтоб удержать его.
Но Ростов вырвал свою руку и с такою злобой, как будто Денисов был величайший враг его, прямо и твердо устремил на него глаза.
– Ты понимаешь ли, что говоришь? – сказал он дрожащим голосом, – кроме меня никого не было в комнате. Стало быть, ежели не то, так…
Он не мог договорить и выбежал из комнаты.
– Ах, чог'т с тобой и со всеми, – были последние слова, которые слышал Ростов.
Ростов пришел на квартиру Телянина.
– Барина дома нет, в штаб уехали, – сказал ему денщик Телянина. – Или что случилось? – прибавил денщик, удивляясь на расстроенное лицо юнкера.
– Нет, ничего.
– Немного не застали, – сказал денщик.
Штаб находился в трех верстах от Зальценека. Ростов, не заходя домой, взял лошадь и поехал в штаб. В деревне, занимаемой штабом, был трактир, посещаемый офицерами. Ростов приехал в трактир; у крыльца он увидал лошадь Телянина.
Во второй комнате трактира сидел поручик за блюдом сосисок и бутылкою вина.
– А, и вы заехали, юноша, – сказал он, улыбаясь и высоко поднимая брови.
– Да, – сказал Ростов, как будто выговорить это слово стоило большого труда, и сел за соседний стол.
Оба молчали; в комнате сидели два немца и один русский офицер. Все молчали, и слышались звуки ножей о тарелки и чавканье поручика. Когда Телянин кончил завтрак, он вынул из кармана двойной кошелек, изогнутыми кверху маленькими белыми пальцами раздвинул кольца, достал золотой и, приподняв брови, отдал деньги слуге.
– Пожалуйста, поскорее, – сказал он.
Золотой был новый. Ростов встал и подошел к Телянину.
– Позвольте посмотреть мне кошелек, – сказал он тихим, чуть слышным голосом.
С бегающими глазами, но всё поднятыми бровями Телянин подал кошелек.
– Да, хорошенький кошелек… Да… да… – сказал он и вдруг побледнел. – Посмотрите, юноша, – прибавил он.
Ростов взял в руки кошелек и посмотрел и на него, и на деньги, которые были в нем, и на Телянина. Поручик оглядывался кругом, по своей привычке и, казалось, вдруг стал очень весел.
– Коли будем в Вене, всё там оставлю, а теперь и девать некуда в этих дрянных городишках, – сказал он. – Ну, давайте, юноша, я пойду.
Ростов молчал.
– А вы что ж? тоже позавтракать? Порядочно кормят, – продолжал Телянин. – Давайте же.
Он протянул руку и взялся за кошелек. Ростов выпустил его. Телянин взял кошелек и стал опускать его в карман рейтуз, и брови его небрежно поднялись, а рот слегка раскрылся, как будто он говорил: «да, да, кладу в карман свой кошелек, и это очень просто, и никому до этого дела нет».
– Ну, что, юноша? – сказал он, вздохнув и из под приподнятых бровей взглянув в глаза Ростова. Какой то свет глаз с быстротою электрической искры перебежал из глаз Телянина в глаза Ростова и обратно, обратно и обратно, всё в одно мгновение.
– Подите сюда, – проговорил Ростов, хватая Телянина за руку. Он почти притащил его к окну. – Это деньги Денисова, вы их взяли… – прошептал он ему над ухом.
– Что?… Что?… Как вы смеете? Что?… – проговорил Телянин.
Но эти слова звучали жалобным, отчаянным криком и мольбой о прощении. Как только Ростов услыхал этот звук голоса, с души его свалился огромный камень сомнения. Он почувствовал радость и в то же мгновение ему стало жалко несчастного, стоявшего перед ним человека; но надо было до конца довести начатое дело.
– Здесь люди Бог знает что могут подумать, – бормотал Телянин, схватывая фуражку и направляясь в небольшую пустую комнату, – надо объясниться…
– Я это знаю, и я это докажу, – сказал Ростов.
– Я…
Испуганное, бледное лицо Телянина начало дрожать всеми мускулами; глаза всё так же бегали, но где то внизу, не поднимаясь до лица Ростова, и послышались всхлипыванья.
– Граф!… не губите молодого человека… вот эти несчастные деньги, возьмите их… – Он бросил их на стол. – У меня отец старик, мать!…
Ростов взял деньги, избегая взгляда Телянина, и, не говоря ни слова, пошел из комнаты. Но у двери он остановился и вернулся назад. – Боже мой, – сказал он со слезами на глазах, – как вы могли это сделать?
– Граф, – сказал Телянин, приближаясь к юнкеру.
– Не трогайте меня, – проговорил Ростов, отстраняясь. – Ежели вам нужда, возьмите эти деньги. – Он швырнул ему кошелек и выбежал из трактира.


Вечером того же дня на квартире Денисова шел оживленный разговор офицеров эскадрона.
– А я говорю вам, Ростов, что вам надо извиниться перед полковым командиром, – говорил, обращаясь к пунцово красному, взволнованному Ростову, высокий штаб ротмистр, с седеющими волосами, огромными усами и крупными чертами морщинистого лица.
Штаб ротмистр Кирстен был два раза разжалован в солдаты зa дела чести и два раза выслуживался.
– Я никому не позволю себе говорить, что я лгу! – вскрикнул Ростов. – Он сказал мне, что я лгу, а я сказал ему, что он лжет. Так с тем и останется. На дежурство может меня назначать хоть каждый день и под арест сажать, а извиняться меня никто не заставит, потому что ежели он, как полковой командир, считает недостойным себя дать мне удовлетворение, так…
– Да вы постойте, батюшка; вы послушайте меня, – перебил штаб ротмистр своим басистым голосом, спокойно разглаживая свои длинные усы. – Вы при других офицерах говорите полковому командиру, что офицер украл…
– Я не виноват, что разговор зашел при других офицерах. Может быть, не надо было говорить при них, да я не дипломат. Я затем в гусары и пошел, думал, что здесь не нужно тонкостей, а он мне говорит, что я лгу… так пусть даст мне удовлетворение…
– Это всё хорошо, никто не думает, что вы трус, да не в том дело. Спросите у Денисова, похоже это на что нибудь, чтобы юнкер требовал удовлетворения у полкового командира?
Денисов, закусив ус, с мрачным видом слушал разговор, видимо не желая вступаться в него. На вопрос штаб ротмистра он отрицательно покачал головой.
– Вы при офицерах говорите полковому командиру про эту пакость, – продолжал штаб ротмистр. – Богданыч (Богданычем называли полкового командира) вас осадил.
– Не осадил, а сказал, что я неправду говорю.
– Ну да, и вы наговорили ему глупостей, и надо извиниться.
– Ни за что! – крикнул Ростов.
– Не думал я этого от вас, – серьезно и строго сказал штаб ротмистр. – Вы не хотите извиниться, а вы, батюшка, не только перед ним, а перед всем полком, перед всеми нами, вы кругом виноваты. А вот как: кабы вы подумали да посоветовались, как обойтись с этим делом, а то вы прямо, да при офицерах, и бухнули. Что теперь делать полковому командиру? Надо отдать под суд офицера и замарать весь полк? Из за одного негодяя весь полк осрамить? Так, что ли, по вашему? А по нашему, не так. И Богданыч молодец, он вам сказал, что вы неправду говорите. Неприятно, да что делать, батюшка, сами наскочили. А теперь, как дело хотят замять, так вы из за фанаберии какой то не хотите извиниться, а хотите всё рассказать. Вам обидно, что вы подежурите, да что вам извиниться перед старым и честным офицером! Какой бы там ни был Богданыч, а всё честный и храбрый, старый полковник, так вам обидно; а замарать полк вам ничего? – Голос штаб ротмистра начинал дрожать. – Вы, батюшка, в полку без году неделя; нынче здесь, завтра перешли куда в адъютантики; вам наплевать, что говорить будут: «между павлоградскими офицерами воры!» А нам не всё равно. Так, что ли, Денисов? Не всё равно?
Денисов всё молчал и не шевелился, изредка взглядывая своими блестящими, черными глазами на Ростова.
– Вам своя фанаберия дорога, извиниться не хочется, – продолжал штаб ротмистр, – а нам, старикам, как мы выросли, да и умереть, Бог даст, приведется в полку, так нам честь полка дорога, и Богданыч это знает. Ох, как дорога, батюшка! А это нехорошо, нехорошо! Там обижайтесь или нет, а я всегда правду матку скажу. Нехорошо!
И штаб ротмистр встал и отвернулся от Ростова.
– Пг'авда, чог'т возьми! – закричал, вскакивая, Денисов. – Ну, Г'остов! Ну!
Ростов, краснея и бледнея, смотрел то на одного, то на другого офицера.
– Нет, господа, нет… вы не думайте… я очень понимаю, вы напрасно обо мне думаете так… я… для меня… я за честь полка.да что? это на деле я покажу, и для меня честь знамени…ну, всё равно, правда, я виноват!.. – Слезы стояли у него в глазах. – Я виноват, кругом виноват!… Ну, что вам еще?…
– Вот это так, граф, – поворачиваясь, крикнул штаб ротмистр, ударяя его большою рукою по плечу.
– Я тебе говог'ю, – закричал Денисов, – он малый славный.
– Так то лучше, граф, – повторил штаб ротмистр, как будто за его признание начиная величать его титулом. – Подите и извинитесь, ваше сиятельство, да с.
– Господа, всё сделаю, никто от меня слова не услышит, – умоляющим голосом проговорил Ростов, – но извиняться не могу, ей Богу, не могу, как хотите! Как я буду извиняться, точно маленький, прощенья просить?
Денисов засмеялся.
– Вам же хуже. Богданыч злопамятен, поплатитесь за упрямство, – сказал Кирстен.
– Ей Богу, не упрямство! Я не могу вам описать, какое чувство, не могу…
– Ну, ваша воля, – сказал штаб ротмистр. – Что ж, мерзавец то этот куда делся? – спросил он у Денисова.
– Сказался больным, завтг'а велено пг'иказом исключить, – проговорил Денисов.
– Это болезнь, иначе нельзя объяснить, – сказал штаб ротмистр.
– Уж там болезнь не болезнь, а не попадайся он мне на глаза – убью! – кровожадно прокричал Денисов.
В комнату вошел Жерков.
– Ты как? – обратились вдруг офицеры к вошедшему.
– Поход, господа. Мак в плен сдался и с армией, совсем.
– Врешь!
– Сам видел.
– Как? Мака живого видел? с руками, с ногами?
– Поход! Поход! Дать ему бутылку за такую новость. Ты как же сюда попал?
– Опять в полк выслали, за чорта, за Мака. Австрийской генерал пожаловался. Я его поздравил с приездом Мака…Ты что, Ростов, точно из бани?
– Тут, брат, у нас, такая каша второй день.
Вошел полковой адъютант и подтвердил известие, привезенное Жерковым. На завтра велено было выступать.
– Поход, господа!
– Ну, и слава Богу, засиделись.


Кутузов отступил к Вене, уничтожая за собой мосты на реках Инне (в Браунау) и Трауне (в Линце). 23 го октября .русские войска переходили реку Энс. Русские обозы, артиллерия и колонны войск в середине дня тянулись через город Энс, по сю и по ту сторону моста.
День был теплый, осенний и дождливый. Пространная перспектива, раскрывавшаяся с возвышения, где стояли русские батареи, защищавшие мост, то вдруг затягивалась кисейным занавесом косого дождя, то вдруг расширялась, и при свете солнца далеко и ясно становились видны предметы, точно покрытые лаком. Виднелся городок под ногами с своими белыми домами и красными крышами, собором и мостом, по обеим сторонам которого, толпясь, лилися массы русских войск. Виднелись на повороте Дуная суда, и остров, и замок с парком, окруженный водами впадения Энса в Дунай, виднелся левый скалистый и покрытый сосновым лесом берег Дуная с таинственною далью зеленых вершин и голубеющими ущельями. Виднелись башни монастыря, выдававшегося из за соснового, казавшегося нетронутым, дикого леса; далеко впереди на горе, по ту сторону Энса, виднелись разъезды неприятеля.
Между орудиями, на высоте, стояли спереди начальник ариергарда генерал с свитским офицером, рассматривая в трубу местность. Несколько позади сидел на хоботе орудия Несвицкий, посланный от главнокомандующего к ариергарду.
Казак, сопутствовавший Несвицкому, подал сумочку и фляжку, и Несвицкий угощал офицеров пирожками и настоящим доппелькюмелем. Офицеры радостно окружали его, кто на коленах, кто сидя по турецки на мокрой траве.
– Да, не дурак был этот австрийский князь, что тут замок выстроил. Славное место. Что же вы не едите, господа? – говорил Несвицкий.
– Покорно благодарю, князь, – отвечал один из офицеров, с удовольствием разговаривая с таким важным штабным чиновником. – Прекрасное место. Мы мимо самого парка проходили, двух оленей видели, и дом какой чудесный!
– Посмотрите, князь, – сказал другой, которому очень хотелось взять еще пирожок, но совестно было, и который поэтому притворялся, что он оглядывает местность, – посмотрите ка, уж забрались туда наши пехотные. Вон там, на лужку, за деревней, трое тащут что то. .Они проберут этот дворец, – сказал он с видимым одобрением.
– И то, и то, – сказал Несвицкий. – Нет, а чего бы я желал, – прибавил он, прожевывая пирожок в своем красивом влажном рте, – так это вон туда забраться.
Он указывал на монастырь с башнями, видневшийся на горе. Он улыбнулся, глаза его сузились и засветились.
– А ведь хорошо бы, господа!
Офицеры засмеялись.
– Хоть бы попугать этих монашенок. Итальянки, говорят, есть молоденькие. Право, пять лет жизни отдал бы!