Фишер, Джон (святой)

Джон Фишер
John Fisher
Джон Фишер (Ганс Гольбейн младший)
Рождение	1469(1469) Беверли (графство Йоркшир)
Смерть	22 июня 1535(1535-06-22) Лондонский Тауэр
Почитается	Католическая церковь
Беатифицирован	29 декабря 1886 года
Канонизирован	19 мая 1935 года
В лике	святой
День памяти	22 июня (в Католической церкви), 6 июля (в Церкви Англии)
Подвижничество	священномученик

Джон Фишер (1469, Беверли — 22 июня 1535, Лондонский Тауэр) — епископ Рочестерский, канцлер Кембриджского университета, кардинал. Не признал Акта о супрематии и был казнён Генрихом VIII. Канонизирован Римско-Католической церковью.

Ранние годы

Джон Фишер родился в 1469 году в Беверли, графство Йоркшир, один из четырёх детей преуспевающего коммерсанта Роберта Фишера и его жены Агнес. После смерти мужа (1477) Агнес вышла замуж вторично и родила ещё пятерых детей. Джон Фишер поддерживал близкие отношения с многочисленными братьями и сёстрами в течение всей жизни.

Первоначально Джон Фишер обучался в приходской школе в Беверли, затем (с 1484 года) продолжил образование в кембриджском колледже Майклхаус. В 1487 году стал бакалавром, а в 1491 году магистром искусств; в это же время был рукоположен в викария в Норталлертоне, но затем отказался от бенефиция ради трудов в Кембриджском университете. Последовательно занимал ряд должностей. В 1502 году стал Профессором богословия леди Маргарет Кембриджского университета, а в 1504 году был избран канцлером Кембриджского университета, неоднократно переизбирался на этот пост, а затем получил его пожизненно. Будучи канцлером, способствовал финансовому процветанию университета, приглашал сюда известных европейских учёных (в том числе Эразма Роттердамского), ввёл в учебную программу, помимо традиционных древнегреческого и латыни, ещё и иврит. Совмещал университетскую работу с проповеднической деятельностью.

Связь с Тюдорами и епископство

В 1497 году Джон Фишер стал капелланом и духовником Маргарет Бофор, матери короля Генриха VII. Под его влиянием Маргарет Бофор основала в Кембридже два новых колледжа (англ. St John's и англ. Christ's) и оказывала значительную материальную поддержку университету. Благодаря Маргарет Бофор и её почтительному сыну Генриху VII, 14 октября 1504 года папа Юлий II назначил Джона Фишера епископом Рочестера.

Рочестер был одним из самых бедных английских епархий и рассматривался обычно в качестве первой ступени духовной карьеры, но Фишер не пожелал дальнейших перемещений и всю последующую жизнь оставался на своей кафедре. Назначение епископом не помешало Фишеру сохранять все последующие годы пост канцлера Кембриджского университета. Предполагается, что под влиянием Маргарет Бофор Джон Фишер был назначен также наставником её внука, будущего Генриха VIII. В 1509 году Джон Фишер проповедовал на погребениях обоих своих благодетелей — Маргарет Бофор и Генриха VII, тексты его проповедей сохранились до настоящего дня. Близость к Тюдорам не помешала Фишеру вступить в спор со своим бывшим учеником Генрихом VIII из-за наследства Маргарет, значительная часть достояния которой была завещана Кембриджскому университету. Впрочем, этот конфликт не имел в это время никаких последствий для Фишера.

В 1512 году Джон Фишер был назначен одним из английских представителей на Пятый Латеранский собор, но его отъезд в Рим был сначала отложен, а затем вообще отменён. Впрочем, собор, созывавшийся для начала реформ в Церкви, ограничился лишь декларациями, а уже в 1517 году с опубликованием Лютером 95 тезисов в Европе началась Реформация. До этого момента Фишер не отрицал необходимости реформ в Церкви, но с началом Реформации занял твёрдую контрреформационную позицию. Предполагается, что Фишер мог быть действительным автором трактата Генриха VIII «В защиту семи таинств» (1521), направленного против Лютера и принёсшего монарху почётный титул «защитника веры» . 11 февраля 1526 года по поручению короля Джон Фишер произнёс публичную проповедь против Лютера у лондонского собора святого Павла, а в 1529 году арестовал и допрашивал Томаса Хиттона, одного из последователей Уильяма Тиндейла.

Начало английской Реформации и конфликт с королём

В 1527 году Генрих VIII инициировал вопрос об аннулировании своего брака с Екатериной Арагонской. В 1528 году под совместным председательством папского легата кардинала Кампеджо и кардинала Уолси начался судебный процесс. В ходе процесса были зачитаны письменные мнения английских епископов, в том числе и Фишера, якобы поддержавших короля. Фишер заявил, что его показания фальсифицированы, он сам категорически против аннулирования брака и, подобно своему патрону Иоанну Крестителю, готов умереть за принцип нерушимости брака. Разгневанный Генрих VIII был вынужден письменно опровергать возражения Фишера. Недостаточные показания свидетелей со стороны Генриха VIII, твёрдая позиция Екатерины Арагонской и Джона Фишера вынудили Кампеджо отложить суд, а затем перенести заседания в Рим. Попытка Генриха VIII расторгнуть брак в ходе рядовой судебной процедуры была сорвана, что побудило его предпринять в дальнейшем шаги по разрыву с папским Римом.

В ноябре 1529 года Джон Фишер, в качестве епископа являвшийся членом Палаты лордов, выступил в парламенте с предупреждением, что парламентское вмешательство в дела Церкви незаконно. В ответ члены Палаты общин обратились к Генриху VIII с жалобой на Фишера, оскорбившего парламент. Король потребовал от Фишера объяснений, каковые были ему предоставлены, после чего Генрих VIII заявил, что удовлетворён действиями епископа. В 1530 году Фишер, совместно с епископами Бата и Или, обратился к папе Клименту VII с жалобой на незаконные действия парламента против Церкви. Это обращение дало Генриху VIII повод объявить апелляции к папе по вопросам Церкви незаконными и запретить их. Трое апеллянтов, в том числе Фишер, были арестованы, но вскоре освобождены.

В феврале 1531 года Фишер принимал участие в соборе английского духовенства, обвинённого Генрихом VIII в государственной измене (заключалась в принесении клятв верности папе при посвящении в сан). Епископам было высочайше позволено искупить свою вину выплатой штрафа в 100 тысяч фунтов в казну; духовенство было вынуждено признать Генриха VIII главой Церкви, но, по настоянию Фишера, полномочия короля были подтверждены с оговоркой («насколько позволяет Божественный закон»). Через несколько дней была совершена попытка отравить Фишера, и, хотя Генрих VIII выразил негодование по поводу преступления, общественное мнение обвиняло в неудавшемся отравлении короля.

Стремительное развитие событий в сторону разрыва с Римом вызвало протест верных католиков: в мае 1532 года, Томас Мор ушёл в отставку с поста лорда-канцлера, а в июне того же года Джон Фишер публично произнёс проповедь против готовящегося королевского развода. Тем не менее, в январе 1533 года Генрих VIII тайно женился на Анне Болейн, а в марте 1533 года новым архиепископом Кентерберийским стал Томас Кранмер, заранее одобривший аннулирование королевского брака без участия папы. В мае 1533 года Томас Кранмер своей властью объявил брак Генриха VIII и Екатерины Арагонской аннулированным.

Аресты и низложение Фишера

Джон Фишер был арестован в марте 1533 года, обвинений против него так и не было предъявлено, и он был освобождён в июне того же года. Возможным объяснением этого ареста может служить желание Генриха VIII лишить Фишера возможности выразить мнение по поводу аннулирования королевского брака (май) и коронации Анны Болейн (1 июня).

Осенью 1533 года последовала череда арестов лиц, связанных с монахиней Элизабет Бартон «Кентской девой», публично обвинявшей короля в прелюбодеянии и предрекавшей его скорую смерть. Джон Фишер, публично одобривший пророчества Кентской девы, избежал заключения только из-за своей болезни в декабре 1533 года. В марте 1534 года против Кентской девы и её приверженцев был издан особый парламентский акт, согласно этому акту Джон Фишер был приговорён к конфискации имущества и тюремному заключению на срок, угодный королю. Генрих VIII помиловал Фишера после выплаты штрафа в 300 фунтов.

В том же марте 1534 года парламент принял Акт о престолонаследии, объявлявший наследниками трона детей Генриха VIII и Анны Болейн, совершенно отстранявший дочь Екатерины Арагонской Марию. Акт об измене обязывал подданных под страхом обвинения в государственной измене клятвенно подтвердить своё согласие с новым порядком престолонаследия. Джон Фишер отказался от присяги и 26 апреля 1534 года был заключён в Тауэр. Принятие парламентом в ноябре 1534 года Акта о супрематии окончательно закрепило за Генрихом VIII статус главы Церкви, что позволило королю осуществлять церковный суд.

В ноябре 1534 года Джон Фишер, в соответствии с Актом об измене, был осуждён, его имущество было конфисковано, а 2 июня 1535 года кафедра епископа Рочестерского была объявлена вакантной. Заключение Фишера в Тауэре продолжалось больше года, ему было позволено принимать помощь от друзей, но отказано в праве общаться со священниками. Сохранилось письмо Фишера к Томасу Кромвелю с жалобами на невыносимые условия заключения

Суд над Джоном Фишером и казнь

Как и Томас Мор, также арестованный по схожему обвинению, Джон Фишер не присягал без объяснения причин, одновременно отказываясь выразить собственное мнение о порядке наследования и Акте о супрематии, что не позволяло предъявить ему обвинения в публичном отказе от парламентских актов. Несмотря на выбранную тактику, Джон Фишер в итоге попался на провокацию: 7 мая 1535 году к нему в камеру прибыл Ричард Рич, сообщивший узнику, что Генрих VIII, ради спасения своей души, желает тайно узнать мнение бывшего епископа о законности принятых парламентских актов. Джон Фишер сказал Ричу, что, по его мнению, король не может по Божественному закону быть главой Церкви. Это частное мнение Фишера стало главным обвинением против него на последовавшем судебном процессе.

Против Джона Фишера неожиданно сыграл папа Павел III, пожаловавший ему сан кардинала. Разгневанный Генрих VIII заявил, что в обмен на кардинальскую шапку он вышлет папе голову, для которой эта шапка предназначалась. 17 июня 1535 года Джон Фишер вновь предстал перед судом (в числе его судей были Томас Кромвель и отец Анны Болейн) по обвинению в государственной измене. Так как Фишер был уже лишён королём епископского сана, его судили как обычного мирянина. Единственным свидетелем со стороны обвинения выступал Ричард Рич. Суд счёл показания Рича достаточными и приговорил Джона Фишера к так называемой квалифицированной казни — повешению, сожжению внутренностей, четвертованию и обезглавливанию, заменённой по решению Генриха VIII обычным отсечением головы. Так как общественное мнение видело множество параллелей в судьбах Джона Фишера и Иоанна Крестителя, король приказал казнить Фишера до праздника Рождества Иоанна Предтечи.

Джон Фишер был обезглавлен в Тауэре 22 июня 1535 года. Его обнажённое тело было оставлено на эшафоте до вечера, а затем без совершения погребальной службы захоронено на кладбище у церкви Всех святых близ Тауэра. После казни Томаса Мора (6 июля 1535 года) обезглавленные останки обоих мучеников были погребены в церкви святого Петра «в оковах» в Тауэре. Голова епископа была выставлена на Лондонском мосту, но, поскольку она привлекала к себе сочувственное внимание горожан, через две недели была выброшена в Темзу.

Канонизация

Несмотря на позорную казнь, Джон Фишер и Томас Мор остались в памяти потомков жертвами королевского произвола и беззакония. 29 декабря 1886 года папа Лев XIII причислил обоих к лику блаженных, а 19 мая 1935 года они были канонизированы Пием XI. В настоящее время оба почитаются в качестве святых и Церковью Англии. В коллекте, посвящённой святому Джону Фишеру, католики просят: "Отче, ты утвердил истинную веру мученическим венцом. Молитвами святых Джона Фишера и Томаса Мора да обретём мужество свидетельствовать о нашей вере самой нашей жизнью..."

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Св. Джон Фишер
• [www.santiebeati.it/dettaglio/27850 Domenico Agasso, San Giovanni Fisher]  (итал.)

Отрывок, характеризующий Фишер, Джон (святой)

– Ни за что! – крикнул Ростов.
– Не думал я этого от вас, – серьезно и строго сказал штаб ротмистр. – Вы не хотите извиниться, а вы, батюшка, не только перед ним, а перед всем полком, перед всеми нами, вы кругом виноваты. А вот как: кабы вы подумали да посоветовались, как обойтись с этим делом, а то вы прямо, да при офицерах, и бухнули. Что теперь делать полковому командиру? Надо отдать под суд офицера и замарать весь полк? Из за одного негодяя весь полк осрамить? Так, что ли, по вашему? А по нашему, не так. И Богданыч молодец, он вам сказал, что вы неправду говорите. Неприятно, да что делать, батюшка, сами наскочили. А теперь, как дело хотят замять, так вы из за фанаберии какой то не хотите извиниться, а хотите всё рассказать. Вам обидно, что вы подежурите, да что вам извиниться перед старым и честным офицером! Какой бы там ни был Богданыч, а всё честный и храбрый, старый полковник, так вам обидно; а замарать полк вам ничего? – Голос штаб ротмистра начинал дрожать. – Вы, батюшка, в полку без году неделя; нынче здесь, завтра перешли куда в адъютантики; вам наплевать, что говорить будут: «между павлоградскими офицерами воры!» А нам не всё равно. Так, что ли, Денисов? Не всё равно?
Денисов всё молчал и не шевелился, изредка взглядывая своими блестящими, черными глазами на Ростова.
– Вам своя фанаберия дорога, извиниться не хочется, – продолжал штаб ротмистр, – а нам, старикам, как мы выросли, да и умереть, Бог даст, приведется в полку, так нам честь полка дорога, и Богданыч это знает. Ох, как дорога, батюшка! А это нехорошо, нехорошо! Там обижайтесь или нет, а я всегда правду матку скажу. Нехорошо!
И штаб ротмистр встал и отвернулся от Ростова.
– Пг'авда, чог'т возьми! – закричал, вскакивая, Денисов. – Ну, Г'остов! Ну!
Ростов, краснея и бледнея, смотрел то на одного, то на другого офицера.
– Нет, господа, нет… вы не думайте… я очень понимаю, вы напрасно обо мне думаете так… я… для меня… я за честь полка.да что? это на деле я покажу, и для меня честь знамени…ну, всё равно, правда, я виноват!.. – Слезы стояли у него в глазах. – Я виноват, кругом виноват!… Ну, что вам еще?…
– Вот это так, граф, – поворачиваясь, крикнул штаб ротмистр, ударяя его большою рукою по плечу.
– Я тебе говог'ю, – закричал Денисов, – он малый славный.
– Так то лучше, граф, – повторил штаб ротмистр, как будто за его признание начиная величать его титулом. – Подите и извинитесь, ваше сиятельство, да с.
– Господа, всё сделаю, никто от меня слова не услышит, – умоляющим голосом проговорил Ростов, – но извиняться не могу, ей Богу, не могу, как хотите! Как я буду извиняться, точно маленький, прощенья просить?
Денисов засмеялся.
– Вам же хуже. Богданыч злопамятен, поплатитесь за упрямство, – сказал Кирстен.
– Ей Богу, не упрямство! Я не могу вам описать, какое чувство, не могу…
– Ну, ваша воля, – сказал штаб ротмистр. – Что ж, мерзавец то этот куда делся? – спросил он у Денисова.
– Сказался больным, завтг'а велено пг'иказом исключить, – проговорил Денисов.
– Это болезнь, иначе нельзя объяснить, – сказал штаб ротмистр.
– Уж там болезнь не болезнь, а не попадайся он мне на глаза – убью! – кровожадно прокричал Денисов.
В комнату вошел Жерков.
– Ты как? – обратились вдруг офицеры к вошедшему.
– Поход, господа. Мак в плен сдался и с армией, совсем.
– Врешь!
– Сам видел.
– Как? Мака живого видел? с руками, с ногами?
– Поход! Поход! Дать ему бутылку за такую новость. Ты как же сюда попал?
– Опять в полк выслали, за чорта, за Мака. Австрийской генерал пожаловался. Я его поздравил с приездом Мака…Ты что, Ростов, точно из бани?
– Тут, брат, у нас, такая каша второй день.
Вошел полковой адъютант и подтвердил известие, привезенное Жерковым. На завтра велено было выступать.
– Поход, господа!
– Ну, и слава Богу, засиделись.


Кутузов отступил к Вене, уничтожая за собой мосты на реках Инне (в Браунау) и Трауне (в Линце). 23 го октября .русские войска переходили реку Энс. Русские обозы, артиллерия и колонны войск в середине дня тянулись через город Энс, по сю и по ту сторону моста.
День был теплый, осенний и дождливый. Пространная перспектива, раскрывавшаяся с возвышения, где стояли русские батареи, защищавшие мост, то вдруг затягивалась кисейным занавесом косого дождя, то вдруг расширялась, и при свете солнца далеко и ясно становились видны предметы, точно покрытые лаком. Виднелся городок под ногами с своими белыми домами и красными крышами, собором и мостом, по обеим сторонам которого, толпясь, лилися массы русских войск. Виднелись на повороте Дуная суда, и остров, и замок с парком, окруженный водами впадения Энса в Дунай, виднелся левый скалистый и покрытый сосновым лесом берег Дуная с таинственною далью зеленых вершин и голубеющими ущельями. Виднелись башни монастыря, выдававшегося из за соснового, казавшегося нетронутым, дикого леса; далеко впереди на горе, по ту сторону Энса, виднелись разъезды неприятеля.
Между орудиями, на высоте, стояли спереди начальник ариергарда генерал с свитским офицером, рассматривая в трубу местность. Несколько позади сидел на хоботе орудия Несвицкий, посланный от главнокомандующего к ариергарду.
Казак, сопутствовавший Несвицкому, подал сумочку и фляжку, и Несвицкий угощал офицеров пирожками и настоящим доппелькюмелем. Офицеры радостно окружали его, кто на коленах, кто сидя по турецки на мокрой траве.
– Да, не дурак был этот австрийский князь, что тут замок выстроил. Славное место. Что же вы не едите, господа? – говорил Несвицкий.
– Покорно благодарю, князь, – отвечал один из офицеров, с удовольствием разговаривая с таким важным штабным чиновником. – Прекрасное место. Мы мимо самого парка проходили, двух оленей видели, и дом какой чудесный!
– Посмотрите, князь, – сказал другой, которому очень хотелось взять еще пирожок, но совестно было, и который поэтому притворялся, что он оглядывает местность, – посмотрите ка, уж забрались туда наши пехотные. Вон там, на лужку, за деревней, трое тащут что то. .Они проберут этот дворец, – сказал он с видимым одобрением.
– И то, и то, – сказал Несвицкий. – Нет, а чего бы я желал, – прибавил он, прожевывая пирожок в своем красивом влажном рте, – так это вон туда забраться.
Он указывал на монастырь с башнями, видневшийся на горе. Он улыбнулся, глаза его сузились и засветились.
– А ведь хорошо бы, господа!
Офицеры засмеялись.
– Хоть бы попугать этих монашенок. Итальянки, говорят, есть молоденькие. Право, пять лет жизни отдал бы!
– Им ведь и скучно, – смеясь, сказал офицер, который был посмелее.
Между тем свитский офицер, стоявший впереди, указывал что то генералу; генерал смотрел в зрительную трубку.
– Ну, так и есть, так и есть, – сердито сказал генерал, опуская трубку от глаз и пожимая плечами, – так и есть, станут бить по переправе. И что они там мешкают?
На той стороне простым глазом виден был неприятель и его батарея, из которой показался молочно белый дымок. Вслед за дымком раздался дальний выстрел, и видно было, как наши войска заспешили на переправе.
Несвицкий, отдуваясь, поднялся и, улыбаясь, подошел к генералу.
– Не угодно ли закусить вашему превосходительству? – сказал он.
– Нехорошо дело, – сказал генерал, не отвечая ему, – замешкались наши.
– Не съездить ли, ваше превосходительство? – сказал Несвицкий.
– Да, съездите, пожалуйста, – сказал генерал, повторяя то, что уже раз подробно было приказано, – и скажите гусарам, чтобы они последние перешли и зажгли мост, как я приказывал, да чтобы горючие материалы на мосту еще осмотреть.
– Очень хорошо, – отвечал Несвицкий.
Он кликнул казака с лошадью, велел убрать сумочку и фляжку и легко перекинул свое тяжелое тело на седло.
– Право, заеду к монашенкам, – сказал он офицерам, с улыбкою глядевшим на него, и поехал по вьющейся тропинке под гору.
– Нут ка, куда донесет, капитан, хватите ка! – сказал генерал, обращаясь к артиллеристу. – Позабавьтесь от скуки.
– Прислуга к орудиям! – скомандовал офицер.
И через минуту весело выбежали от костров артиллеристы и зарядили.
– Первое! – послышалась команда.
Бойко отскочил 1 й номер. Металлически, оглушая, зазвенело орудие, и через головы всех наших под горой, свистя, пролетела граната и, далеко не долетев до неприятеля, дымком показала место своего падения и лопнула.
Лица солдат и офицеров повеселели при этом звуке; все поднялись и занялись наблюдениями над видными, как на ладони, движениями внизу наших войск и впереди – движениями приближавшегося неприятеля. Солнце в ту же минуту совсем вышло из за туч, и этот красивый звук одинокого выстрела и блеск яркого солнца слились в одно бодрое и веселое впечатление.


Над мостом уже пролетели два неприятельские ядра, и на мосту была давка. В средине моста, слезши с лошади, прижатый своим толстым телом к перилам, стоял князь Несвицкий.
Он, смеючись, оглядывался назад на своего казака, который с двумя лошадьми в поводу стоял несколько шагов позади его.
Только что князь Несвицкий хотел двинуться вперед, как опять солдаты и повозки напирали на него и опять прижимали его к перилам, и ему ничего не оставалось, как улыбаться.
– Экой ты, братец, мой! – говорил казак фурштатскому солдату с повозкой, напиравшему на толпившуюся v самых колес и лошадей пехоту, – экой ты! Нет, чтобы подождать: видишь, генералу проехать.
Но фурштат, не обращая внимания на наименование генерала, кричал на солдат, запружавших ему дорогу: – Эй! землячки! держись влево, постой! – Но землячки, теснясь плечо с плечом, цепляясь штыками и не прерываясь, двигались по мосту одною сплошною массой. Поглядев за перила вниз, князь Несвицкий видел быстрые, шумные, невысокие волны Энса, которые, сливаясь, рябея и загибаясь около свай моста, перегоняли одна другую. Поглядев на мост, он видел столь же однообразные живые волны солдат, кутасы, кивера с чехлами, ранцы, штыки, длинные ружья и из под киверов лица с широкими скулами, ввалившимися щеками и беззаботно усталыми выражениями и движущиеся ноги по натасканной на доски моста липкой грязи. Иногда между однообразными волнами солдат, как взбрызг белой пены в волнах Энса, протискивался между солдатами офицер в плаще, с своею отличною от солдат физиономией; иногда, как щепка, вьющаяся по реке, уносился по мосту волнами пехоты пеший гусар, денщик или житель; иногда, как бревно, плывущее по реке, окруженная со всех сторон, проплывала по мосту ротная или офицерская, наложенная доверху и прикрытая кожами, повозка.
– Вишь, их, как плотину, прорвало, – безнадежно останавливаясь, говорил казак. – Много ль вас еще там?
– Мелион без одного! – подмигивая говорил близко проходивший в прорванной шинели веселый солдат и скрывался; за ним проходил другой, старый солдат.
– Как он (он – неприятель) таперича по мосту примется зажаривать, – говорил мрачно старый солдат, обращаясь к товарищу, – забудешь чесаться.
И солдат проходил. За ним другой солдат ехал на повозке.
– Куда, чорт, подвертки запихал? – говорил денщик, бегом следуя за повозкой и шаря в задке.
И этот проходил с повозкой. За этим шли веселые и, видимо, выпившие солдаты.
– Как он его, милый человек, полыхнет прикладом то в самые зубы… – радостно говорил один солдат в высоко подоткнутой шинели, широко размахивая рукой.
– То то оно, сладкая ветчина то. – отвечал другой с хохотом.
И они прошли, так что Несвицкий не узнал, кого ударили в зубы и к чему относилась ветчина.
– Эк торопятся, что он холодную пустил, так и думаешь, всех перебьют. – говорил унтер офицер сердито и укоризненно.
– Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро то, – говорил, едва удерживаясь от смеха, с огромным ртом молодой солдат, – я так и обмер. Право, ей Богу, так испужался, беда! – говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался. И этот проходил. За ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец, привязана была красивая, пестрая, с огромным вымем, корова. На перинах сидела женщина с грудным ребенком, старуха и молодая, багроворумяная, здоровая девушка немка. Видно, по особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, и, все замечания солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка непристойных мыслей об этой женщине.
– Ишь, колбаса то, тоже убирается!
– Продай матушку, – ударяя на последнем слоге, говорил другой солдат, обращаясь к немцу, который, опустив глаза, сердито и испуганно шел широким шагом.
– Эк убралась как! То то черти!
– Вот бы тебе к ним стоять, Федотов.
– Видали, брат!
– Куда вы? – спрашивал пехотный офицер, евший яблоко, тоже полуулыбаясь и глядя на красивую девушку.
Немец, закрыв глаза, показывал, что не понимает.
– Хочешь, возьми себе, – говорил офицер, подавая девушке яблоко. Девушка улыбнулась и взяла. Несвицкий, как и все, бывшие на мосту, не спускал глаз с женщин, пока они не проехали. Когда они проехали, опять шли такие же солдаты, с такими же разговорами, и, наконец, все остановились. Как это часто бывает, на выезде моста замялись лошади в ротной повозке, и вся толпа должна была ждать.
– И что становятся? Порядку то нет! – говорили солдаты. – Куда прешь? Чорт! Нет того, чтобы подождать. Хуже того будет, как он мост подожжет. Вишь, и офицера то приперли, – говорили с разных сторон остановившиеся толпы, оглядывая друг друга, и всё жались вперед к выходу.