Екатерина Арагонская

Екатерина Арагонская исп. Catalina de Aragón<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Официальный портрет Екатерины Арагонской, королевы Англии. Неизвестный художник, ок. 1525 г.</td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Королева-консорт Англии
11 июня 1509 — 23 мая 1533
Коронация:	24 июня 1509
Предшественник:	Елизавета Йоркская
Преемник:	Анна Болейн
Вероисповедание:	католицизм
Рождение:	16 декабря 1485(1485-12-16) Алькала-де-Энарес, Испания
Смерть:	7 января 1536(1536-01-07) (50 лет) замок Кимболтон, Кембриджшир, Англия
Место погребения:	собор Св. Петра, Питерборо, Англия
Род:	Трастамара (по факту рождения) Тюдоры (в замужестве)
Отец:	Фердинанд II Арагонский
Мать:	Изабелла I Кастильская
Супруг:	1. Артур, принц Уэльский 2. Генрих VIII, король Англии
Дети:	От 2-го брака: Мария I, королева Англии
Автограф:

Екатери́на Араго́нская (исп. Catalina de Aragón y Castilla, Catalina de Trastámara y Trastámara; англ. Catherine of Aragon, употреблялось также написание Katherine или Katharine; 16 декабря 1485 — 7 января 1536) — дочь основателей испанского государства Фердинанда Арагонского и Изабеллы Кастильской, первая жена короля Англии Генриха VIII Тюдора, мать королевы Марии I. После двадцати четырёх лет супружества, из-за отсутствия наследников мужского пола, Генрих настоял на аннулировании брака с Екатериной. Этот шаг стал одной из причин конфликта Генриха с папой римским, разрыва с Римско-католической церковью и Реформации в Англии.

Ранние годы

Екатерина родилась в ночь на 16 декабря 1485 года в замке архиепископа Толедского в городке Алькала-де-Энарес, расположенном неподалёку от Мадрида. Она была младшим ребёнком Католических королей — Фердинанда Арагонского и Изабеллы Кастильской — и получила своё имя в честь прабабушки, английской принцессы Екатерины из рода Ланкастеров, дочери Джона Гонта. По материнской линии юная инфанта состояла в отдалённом родстве с семьёй английских монархов и приходилась четвероюродной сестрой своему будущему свёкру Генриху VII.

Первые годы жизни Екатерина провела с сёстрами и матерью — Изабелла не расставалась с дочерьми даже при осаде Гранады в 1491 году. Детство инфанты совпало с периодом подъёма эпохи Возрождения в Испании, что во многом повлияло и на качество её образования и воспитания. Изабелла лично следила за тем, чтобы уровень образования дочерей был ничуть не ниже того, что получил сын-наследник, Хуан Астурийский. Одним из наставников Екатерины стал Алессандро Джеральдини, который вместе со своим братом Антонио был одним из известнейших гуманистов своего времени.

В программу входило изучение геральдики и генеалогии, штудирование истории, канонического и гражданского права, классической литературы, словесности и древних языков — в частности, латыни и древнегреческого. Впоследствии, уже будучи супругами монархов, каждая из сестёр прекрасно изъяснялась на латыни с многочисленными посланниками других государств, а Эразм Роттердамский и Хуан Луис Вивес отзывались о Екатерине как о чрезвычайно образованной женщине. Кроме того, Екатерине, как и её сёстрам — Изабелле, Хуане и Марии — были даны уроки танцев и светских манер, однако не сохранилось свидетельств того, что инфантам преподавали пение и игру на музыкальных инструментах. Немалое внимание уделялось религиозному воспитанию детей, а девочек также обучили типично женским для той эпохи занятиям — ведению домашнего хозяйства, шитью и рукоделию. Поскольку инфантам предстояло породниться с влиятельнейшими династиями Европы, уже вскоре после их рождения для каждой были выбраны подходящие партии. Изабелла должна была отправиться в Португалию, Хуана предназначалась в жёны Филиппу, герцогу Бургундскому, а Екатерина уже с трёхлетнего возраста была помолвлена с Артуром, принцем Уэльским, наследником английского престола.

В Англии, где ещё недавно бушевала Война Алой и Белой розы, нанёсшая ощутимый удар престижу страны, на троне воцарился Генрих VII Тюдор. Он был женат на Елизавете Йоркской, дочери Эдуарда IV, короля из династии Йорков, младшей ветви Плантагенетов. Сам же Генрих был потомком Джона Гонта, но его родословная восходила к побочной линии. Он был правнуком Джона Бофорта, сына Гонта от его любовницы Кэтрин Суинфорд. И хотя после смерти своей жены, Констанции Кастильской, Гонт обвенчался с Кэтрин, и их дети получили статус законнорожденных, они были лишены прав претендовать на корону Англии. Из-за этого обстоятельства легитимность восшествия на престол Тюдоров подвергалась сомнению и признавалась далеко не всеми европейскими королевскими домами.

Брачный союз старшего сына короля с испанской инфантой, представительницей могущественной династии Трастамара, усиливал стабильность и законность притязаний Тюдоров и восстанавливал пошатнувшиеся позиции Англии. Для Испании же этот брак представлял выгодное сотрудничество в борьбе с извечным соперником, Францией.

После завершения длительных переговоров о размере приданого, 19 мая 1499 года в Англии состоялась церемония заключения брака по доверенности. Условились, что Екатерина отправится в Англию по достижении пятнадцати лет. До её переезда предстояло решить ещё одну проблему: преодоление языкового барьера. Помимо родного испанского, инфанта свободно владела латинским, но не знала ни одного современного ей иностранного языка. Её будущие родственницы, Елизавета Йоркская и Маргарет Бофорт, через испанского посланника Родриго де Пуэблу выразили пожелание, чтобы Екатерина начала учить французский, за который она вскоре и принялась с помощью своей невестки Маргариты Австрийской. Переписку с женихом инфанта вела на латыни.

Первые годы в Англии

Брак с принцем Артуром

17 августа 1501 года в сопровождении огромной свиты Екатерина отплыла в Англию, и 2 октября её корабли достигли гавани Плимута. Уже во время её первого путешествия по стране, англичане тепло приветствовали испанскую инфанту. Лиценциат Алькарес сообщал в письме Изабелле:

Её не могли бы принять с большей радостью, даже если бы она была Спасителем мира.

Через месяц, 4 ноября, король и принц Артур встретили Екатерину в Догмерсфилде, графство Гэмпшир, а 14 ноября в Лондоне в Соборе Святого Павла состоялось венчание. Невесту к алтарю вёл младший брат жениха, десятилетний Генрих Тюдор, герцог Йоркский.

После свадьбы молодожёны отправились в замок Ладлоу, расположенный на границе Уэльса. Их присутствие там было необходимо, так как Артур носил титул принца Уэльского и представлял в этих землях королевскую власть. Затем они жили в замке Лодж неподалёку. Несколько месяцев спустя оба заболели потницей, и 2 апреля 1502 года принц Артур скончался. Его похоронили в Вустере, а Екатерина вернулась в Лондон, где её поселили во дворце на Стрэнде.

Вдовствующая принцесса

В целях сохранения союзнических и дипломатических связей от Фердинанда и Изабеллы поступило предложение обручить её с младшим сыном короля, но Генрих VII медлил с ответом. 11 февраля 1503 года скончалась его супруга, Елизавета Йоркская, и, опасаясь за судьбу династии (единственным живым наследником мужского пола был принц Генрих), он решил было сам жениться на Екатерине. Этому варианту развития событий воспротивилась Изабелла: такой брак не отвечал интересам испанцев. Став женой столь зрелого мужа как Генрих, юная Екатерина не сможет влиять на его политику во благо Испании.

Генрих не настаивал, но и не собирался возвращать первую часть приданого Екатерины, явно намереваясь получить и его остаток. 23 июня 1503 года был подписан новый брачный контракт, по которому испанская сторона обязывалась выплатить оставшуюся часть (100 тыс. дукатов), а Екатерина в свою очередь отказывалась от наследства, положенного ей как вдове принца Артура, на том основании, что получит соответствующее содержание, вступив в брак с принцем Генрихом, когда тому исполнится пятнадцать лет, при условии, что приданое будет полностью выплачено. Кроме того, необходимо было получить разрешение на брак от папы римского, поскольку согласно каноническому праву Генрих и Екатерина считались близкими родственниками.

Пока же Екатерина оставалась в Англии, ей было назначено содержание (100 фунтов в месяц), которое пришлось очень кстати, потому что её денежные средства подходили к концу и нечем было заплатить жалование слугам. В ноябре 1504 года было получено разрешение на брак от папы Юлия II — Екатерина поклялась, что брак с Артуром не был довершён должным образом, так как они не вступали в интимные отношения.

Но кончина Изабеллы в конце 1504 года оказала отрицательное влияние на англо-испанский союз: были расторгнуты важные торговые договоры, а принц Генрих по наущению отца 27 июня 1505 года официально опротестовал помолвку с Екатериной. Англия намеревалась сменить свой внешнеполитический курс, и брак сына с дочерью Фердинанда уже не был столь значим для короля. Генрих стремился заполучить в союзники Филиппа, правителя Нидерландов, который после смерти Изабеллы претендовал на звание регента Кастилии. Испанское государство было на грани распада, так как в Кастилии, его более обширной части, король Фердинанд считался лишь супругом королевы Изабеллы, и после её смерти Кастилия по праву принадлежала не ему, а его дочери Хуане, жене Филиппа, которая уже тогда проявляла признаки эмоциональной нестабильности. Фердинанд, занятый решением внутриполитических проблем, откладывал выплату приданого. Король английский в свою очередь не предпринимал никаких действий относительно свадьбы и, вдобавок, перестал выделять Екатерине содержание.

Ожидая пока прояснится вопрос о замужестве дочери, в 1507 году Фердинанд отправил ей 2 тыс. дукатов и верительные грамоты, наделив Екатерину полномочиями посла при английском дворе. Теперь, став первой женщиной-послом в европейской истории, она могла самостоятельно отстаивать свои интересы и контролировать ситуацию. В начале 1508 года в помощь ей из Испании прибыл дон Гутьерре Гомес де Фуэнсалида. Их совместная миссия состояла не только в том, чтобы добиться окончательного решения о браке Екатерины с принцем Уэльским, но и восстановить прежние доверительные отношения Генриха и Фердинанда.

Но вспыльчивый нрав Фуэнсалиды и его излишняя прямолинейность едва не привели возобновившиеся переговоры к полному провалу. Наконец, в апреле 1509 года, незадолго до смерти Генриха VII (он скончался 21 апреля), Фердинанд сообщил, что готов выплатить недостающую часть приданого Екатерины.

Для дальнейшего упрочения союза между Англией, Испанией и Священной Римской империей и совместного противостояния Франции, новый король Генрих VIII решил жениться на вдове своего брата. Как он впоследствии признавался, взять в жёны Екатерину его заставил умирающий отец, и он не посмел ослушаться.

Брак с Генрихом VIII

Первые годы и вопрос о наследнике

11 июня 1509 года состоялось долгожданное событие — Генрих и Екатерина обвенчались в часовне в Гринвиче, а 24 июня в Вестминстерском аббатстве прошла торжественная коронация.

Первые пять лет брака Екатерина продолжала исполнять обязанности посла Испании, всецело разделяя интересы своего отца. Под её тактичным, но весьма ощутимым влиянием внешняя политика Англии придерживалась происпанского курса и была направлена против Франции, которая к тому времени стала ведущей европейской державой. Её могущество было столь велико, что другим странам пришлось объединить усилия, дабы остановить её экспансию в Италию, что вылилось в серию конфликтов на континенте, известных как Итальянские войны.

Несмотря на бурную политическую деятельность, основным её предназначением было рождение наследника. О первой беременности королевы было объявлено в ноябре 1509 года. Однако роды, наступившие 31 января 1510 года, были преждевременными, и завершились появлением на свет мертворождённой девочки. О произошедшем знали лишь несколько человек, включая короля, двух испанских дам из свиты Екатерины, её врача и исповедника. Тем не менее, живот королевы не уменьшился; вероятно, это было следствием инфекции, но её доктор сделал вывод, что она по-прежнему беременна другим ребёнком. В марте Екатерина удалилась в специально отведённые для родов покои, где оставалась до конца мая, однако долгожданное событие так и не наступило. Вскоре ей пришлось признать, что беременность оказалась ложной.

Тем не менее, уже в середине 1510 года она снова зачала, и в первый день нового года родила здорового мальчика, прозванного «новогодним». Ребёнка нарекли Генрихом в честь отца и пожаловали ему титул герцога Корнуолльского. Но младенец скончался 22 февраля 1511 года, не прожив и двух месяцев.

Регентство и война с Шотландией

В 1513 году Генрих, согласно союзнической договорённости с Фердинандом, начал военную кампанию против Франции. Екатерина была назначена регентом. Тем временем, воспользовавшись отсутствием короля, шотландские лорды под предводительством Якова IV вторглись на территорию Англии. Королева лично разработала большую часть плана обороны, и 9 сентября 1513 года шотландцы были разгромлены в сражении на Флодденском поле, а король Яков убит. Гордясь своей победой, Екатерина отправила Генриху письмо и подарок — окровавленную рубашку шотландского короля. Их радость вскоре омрачилась печальным событием — у королевы случился очередной выкидыш. Ситуация повторилась в ноябре 1514 года, когда Екатерина родила ещё одного мёртвого мальчика.

Тем временем её влияние в государственных делах стало ослабевать. Если в первые годы после свадьбы она была главным советником Генриха и наиболее доверенным лицом, то теперь он всё чаще обращался к Томасу Уолси, который в 1515 году получил должность лорда-канцлера и в противовес Екатерине, поддерживавшей испанскую направленность во внешней политике, стремился к сближению с Францией.

Рождение дочери. Династический кризис

23 января 1516 года скончался отец Екатерины, Фердинанд Арагонский. Это известие утаивали от королевы, опасаясь за её здоровье. Но через месяц, 18 февраля, она благополучно родила дочь. Девочку назвали Марией в честь младшей сестры Генриха, французской королевы Марии Тюдор, и несколько дней спустя окрестили. В отличие от предыдущих детей Екатерины, она пережила опасные первые недели и выглядела вполне здоровой.

Генрих был разочарован отсутствием наследника. В 1518 году была организована помолвка принцессы Марии и Франциска, дофина Франции. Одним из условий брачного контракта был пункт о том, что в случае, если у короля не будет наследников мужского пола, королевой после него станет дочь. Но для Генриха перспектива воцарения на троне Англии короля-француза была неприемлема, так же как и вероятность восшествия на престол женщины. Подобный прецедент случился лишь однажды, в 1141 году, когда королевой стала Матильда, а её приход к власти сопровождался разрушительной гражданской войной.

Надежда на появление мальчика сохранялась, так как в 1518 году Екатерина снова была беременна, но 10 ноября родилась девочка, прожившая лишь несколько часов. Это были последние роды королевы. Венецианский посол Юстиниан отмечал в своём донесении:

Никогда и никого ещё в этом королевстве не желали так сильно и с таким нетерпением, как принца. Если бы Его Величество оставил после себя наследника, государство находилось бы в большей безопасности, это здесь ясно почти каждому. А сейчас положение прямо противоположное. В королевстве опасаются, что посредством брака оно может перейти под владычество Франции.

После смерти Фердинанда Арагонского в 1516 году и императора Максимилиана в 1519, политическая обстановка в Европе значительно изменилась. Поначалу Генрих склонялся к продолжению союзнических отношений с Францией. Однако при встрече с Франциском I на Поле золотой парчи в 1520 году не было достигнуто никаких серьёзных договорённостей, и Генрих заключил альянс с новым императором Священной Римской империи, Карлом V, племянником Екатерины. Помолвка Марии с французским дофином была расторгнута: отныне она становилась невестой Карла, брачный договор с которым был подписан в 1522 году. В соответствии с его условиями английский престол переходил к старшему сыну Марии и Карла в том случае, если у Генриха не появится наследник мужского пола.

Королевский развод

Предпосылки

Несмотря на такое компромиссное решение проблемы с престолонаследием, Генрих отнюдь не был им удовлетворён. Он непременно хотел передать корону своему сыну, но было очевидно, что Екатерина не в состоянии родить наследника. А в 1526 году Карл, не дожидаясь совершеннолетия Марии, женился на Изабелле Португальской, и это событие заставило вновь вернуться к вопросу о преемнике.

Уже к 1525 году намерения относительно развода с Екатериной приняли вполне конкретные очертания. В то время внимание Генриха было целиком поглощено фрейлиной Анной Болейн. Поначалу её появлению никто не придал значения: у короля и ранее случались мимолётные увлечения. Через год после свадьбы с Екатериной у него был кратковременный роман с одной из сестёр Эдварда Стаффорда, 3-го герцога Бекингема, а в 1514 году возникли романтические отношения с фрейлиной Элизабет Блаунт, и венецианский посол сообщал в письме папе римскому:

Поговаривают, будто английский король намеревается отвергнуть свою нынешнюю супругу… ибо не способен более иметь от неё детей.

Связь с Бесси Блаунт оказалась довольно длительной, и в 1519 году она родила королю сына, Генри Фицроя. В 1525 году мальчику был пожалован титул герцога Ричмонда, но всё же он был бастардом и не мог претендовать на корону Англии. В начале 1520-х годов у Генриха были продолжительные отношения со старшей сестрой Анны, Марией Болейн. Многие были склонны думать, что отцом её детей — Екатерины и Генри — был король, но Генрих никогда официально не признавал их и не одаривал почестями, как в случае с Фицроем.

Между тем, страсть короля к Анне Болейн ничуть не ослабевала, а рождение сына у Бесси Блаунт стало достаточным доводом для него в пользу того, что не он повинен в отсутствии наследника. В 1527 году в стремлении избежать неопределённости в отношении преемственности и возможной смуты, подобной Войне Роз, Генрих принял окончательное решение добиться признания недействительности брака с Екатериной. В качестве обоснованной причины для этого им было приведено изречение из Книги Левит:

Если кто возьмёт жену брата своего: это гнусно; он открыл наготу брата своего, бездетны будут они.

То, что у королевы рождались мёртвые дети, было для него, несомненно, знаком Божьим и доказательством того, что их брак проклят. Своими соображениями относительно незаконности брака король поделился с Томасом Уолси и поручил ему подготовить необходимые документы для обращения к папе римскому с прошением о разводе.

Великое дело короля

17 мая 1527 года состоялось первое тайное судебное заседание, где в присутствии архиепископа Кентерберийского были представлены аргументы в пользу аннулирования брака Генриха VIII и Екатерины Арагонской. Уолси надеялся, что ему, как папскому легату, удастся без труда завершить этот процесс. Но присяжные сочли, что для вынесения вердикта необходима богословская экспертиза, а в июне в Англию пришла весть о том, что император Карл захватил Рим, и папа Климент VII фактически является его пленником. А поскольку Карл — племянник Екатерины, то в такой ситуации папа едва ли был волен в принятии решения по ходатайству Генриха.

Вскоре новости о планах короля достигли Екатерины. Он сам рассказал ей о своих изысканиях относительно греховности их союза, но на его просьбу согласиться аннулировать брак и удалиться в монастырь королева ответила безоговорочным отказом. Между тем, все попытки кардинала Уолси убедить Климента VII отменить брачное разрешение папы Юлия II, выданное после кончины принца Артура, и, таким образом, позволить Генриху взять другую жену, были безрезультатны. И всё же посланникам Уолси — Стивену Гардинеру и Эдварду Фоксу — удалось достичь некоего компромисса: папа согласился начать разбирательство по Великому делу короля (англ. The King’s Great Matter) при условии, что главным судьёй на нём выступит не Уолси, а кардинал Лоренцо Кампеджо, который получил тайный приказ затягивать дело до последней возможности.

Суд и аннулирование брака

18 июня 1529 года в Лондоне началось заседание суда, на котором Екатерина официально выразила протест, усомнившись в беспристрастности судей, и потребовала перенести рассмотрение её дела в Рим. 21 июня процесс продолжился. После выступления Генриха, в очередной раз поведавшего о сомнениях относительно законности своего брака, слово взяла Екатерина:

Сир, заклинаю вас, во имя той любви, что была меж нами… не лишайте меня правосудия, возымейте ко мне жалость и сострадание… К вам я прибегаю как к главе правосудия в этом королевстве… Господа и весь мир призываю в свидетели, что я была вам верной, смиренной и послушной женой… и родила я вам много детей, хоть и угодно было Господу призвать их к себе из этого мира… Когда вы приняли меня впервые, то — призываю Господа в судьи — я была девицей непорочною, мужа не знавшей. Правда ли это или нет, я предоставляю вашей совести. Если найдётся по закону дело справедливое, которое вмените вы против меня… то я согласна удалиться… Если же нет такого дела, то нижайше умоляю вас, позвольте мне пребывать в прежнем состоянии моём.

После этого она удалилась. Последующие слушания проходили без неё, а 23 июля Кампеджо заявил, что суд откладывается до октября, а дальнейшее рассмотрение дела переносится в Рим:

Я не вынесу никакого приговора до тех пор, пока не подам заявление папе… обвинение слишком сомнительное, а люди, вовлечённые в разбирательство, занимают слишком высокое положение… Чего же я могу добиться, навлекая на свою душу гнев Божий, ради удовлетворения какого бы то ни было правителя или знатного человека в этом мире?

Генрих, рассчитывавший сразу по окончании бракоразводного процесса жениться на Анне Болейн, был в возмущении и всю вину за провал возложил на Уолси. К 1532 году новые советники короля — Томас Кранмер, Томас Кромвель и Стивен Гардинер — нашли выход из сложившейся ситуации. По ряду законов, принятых в Парламенте, власть папы более не имела силы на территории Англии, и все церковные дела отныне были в ведении короля. В 1534 году был принят Акт о супрематии, в соответствии с которым Генрих провозглашался верховным главой английской церкви. Это был окончательный разрыв с Римом.

В январе 1533 года король и Анна тайно обвенчались. На тот момент она уже была беременна. 23 мая архиепископ Кентерберийский Томас Кранмер объявил брак Генриха и Екатерины недействительным, а 28 мая Анна Болейн была официально признана законной супругой Генриха VIII.

Последние годы

9 апреля 1533 года к Екатерине явилась делегация во главе с герцогом Саффолком и герцогом Норфолком, чтобы объявить волю короля: она более не является супругой Генриха VIII, не имеет права называться королевой, а поскольку она вдова Артура, то отныне её титул — вдовствующая принцесса Уэльская (англ. Dowager Princess of Wales). Но она продолжала именовать себя королевой, а на угрозы отвечала, что она единственная законная жена короля Англии.

Ещё летом 1531 года Генрих отлучил Екатерину от двора, и она переехала в одно из отдалённых поместий. Находясь в уединении, Екатерина не прекращала переписку с папой и Карлом V, умоляя их о поддержке. Вскоре после коронации Анны бывшей королеве приказали удалиться в Хантингдоншир, и король запретил ей всякое общение с Марией. Вести о дочери она получала от Эсташа Шапюи, посланника императора, прибывшего в Англию в конце 1529 года, которому она всецело доверяла, называя его своим «особым другом» (исп. especial amigo).

В 1534 году, в ответ на папскую буллу о действительности брака с Екатериной, был принят новый Акт о престолонаследии, согласно которому подтверждалось верховенство короля над церковью, а принцесса Мария, рождённая в греховном сожительстве Генриха с Екатериной Арагонской, объявлялась незаконнорождённой. Наследницей престола становилась Елизавета, дочь Анны Болейн.

В 1535 году вдовствующая принцесса Уэльская переселилась в замок Кимболтон, графство Кембриджшир. Ей было разрешено принимать посетителей (по предварительному согласованию с королём), но по-прежнему отказано в общении с дочерью. В конце 1535 года Екатерина заболела, как потом стало известно, неизлечимо. В декабре она составила завещание, по которому все имеющиеся у неё деньги оставляла своим приближённым. Дочери она отписала старинные меха и золотое ожерелье. В своём последнем письме к Генриху она прощала ему все обиды и просила позаботиться о Марии.

Незадолго до кончины её посетил Эсташ Шапюи, а 5 января, проигнорировав все запреты Генриха, в замок Кимболтон приехала Мария де Салинас, лучшая подруга Екатерины, её бывшая фрейлина. Несмотря на возражения управляющего, она осталась с королевой и не покидала её до последней минуты. Екатерина Арагонская умерла 7 января 1536 года. Она была похоронена в соборе Св. Петра в Питерборо в соответствии с рангом вдовствующей принцессы Уэльской, а не королевы Англии.

Сразу же после смерти королевы появились упорные слухи о том, что её убили. При вскрытии тела для бальзамирования обнаружилось, что сердце её почернело, и на нём образовался странный нарост. Многие были уверены, что Екатерину отравили: либо по приказу Анны Болейн, либо короля.

Образ в искусстве и поп-культуре

По сложившимся стереотипам о внешности испанских женщин, в кинематографе и на театральной сцене Екатерина Арагонская обычно изображается как смуглая темноглазая брюнетка. По дошедшим же описаниям Екатерина была невысокого роста, с длинными золотисто-каштановыми волосами, серо-голубыми глазами и светлой кожей с лёгким румянцем, что также подтверждается сохранившимися портретами испанской инфанты.

В кинематографе и на телевидении:

• Впервые персонаж Екатерины Арагонской был представлен актрисой Вайолет Ванбру (англ. Violet Vanbrugh) в 1911 году в короткометражной экранизации пьесы Шекспира «Генрих VIII».
• В немом фильме 1920 года «Анна Болейн» (нем. Anna Boleyn) в роли Екатерины — германская актриса Хедвиг Паули-Винтерштайн (нем. Hedwig Pauly-Winterstein).
• В приключенческой мелодраме «Меч и роза» (англ. The Sword and the Rose) 1953 года роль Екатерины исполнила Розали Кратчли (англ. Rosalie Crutchley).
• В историческом фильме 1969 года «Анна на тысячу дней» образ испанки Екатерины был воплощён греческой актрисой Ирен Папас. Роль Генриха сыграл британский актёр Ричард Бёртон, а Анны Болейн — Женевьев Бюжольд.
• В экранизации 1972 года «Генрих VIII и его шесть жён» (англ. Henry VIII and His Six Wives) в роли короля — Кит Мичелл, а Екатерины — Фрэнсис Кука (англ. Frances Cuka).
• В телевизионной версии для Би-би-си «Ещё одна из рода Болейн» (2003 год) по одноимённому роману Филиппы Грегори, главной героиней которой является Мария Болейн в исполнении Наташи Макэлхон, Екатерина присутствует как эпизодический персонаж в исполнении Иоланды Васкес (англ. Yolanda Vasquez).
• В драматическом мини-сериале 2003 года «Генрих VIII» в роли Екатерины — Ассумпта Серна.
• В 2007 году на канале Showtime состоялась премьера телесериала «Тюдоры», повествующего о жизни английского королевского двора в эпоху правления Генриха VIII (Джонатан Рис-Майерс). Екатерина Арагонская (Мария Дойл Кеннеди) действует как одна из основных героинь на протяжении двух сезонов.
• В ещё одной экранизации романа Филиппы Грегори, фильме «Ещё одна из рода Болейн» (2008 год), в роли Екатерины в нескольких эпизодах фигурирует Ана Торрент.
• В телевизионной постановке канала BBC Two 2015 года «Волчий зал» по романам Хилари Мэнтел «Волчий зал» и «Внесите тела» роль королевы Екатерины Арагонской исполнила Джоанн Уолли.

В мультипликации:

• В эпизоде «Margical History Tour» американского мультсериала «Симпсоны» Мардж, рассказывая детям о различных исторических событиях, ассоциирует себя с Екатериной, представляясь Марджериной Арагонской.

В музыке:

• Бытует мнение, что баллада Pastime with Good Company («Время в хорошей компании»), которую Генрих VIII сочинил в первые годы своего правления, посвящена Екатерине.
• Одна из композиций с альбома The Six Wives of Henry VIII (1973 год) британского музыканта Рика Уэйкмана носит название «Catherine of Aragon».

В литературе:

Ещё при жизни имя Екатерины упоминалось в народных песнях и поэмах. Выдающийся английский гуманист сэр Томас Мор прославлял её в стихах, написанных им по случаю коронации Генриха и Екатерины. Генрих VIII слагал в честь неё баллады, а Хуан Луис Вивес, которому она оказывала покровительство, посвятил королеве трактат «О воспитании христианской женщины».

Одно из первых появлений Екатерины в качестве литературного персонажа отмечено в хронике Шекспира «Генрих VIII», опубликованной в 1623 году. В современной литературе её образ используется в произведениях историко-приключенческого и мелодраматического жанра у таких авторов как Элеанор Хибберт (под псевдонимом Джин Плейди), Нора Лофтс и Каролин Мейер. В цикле романов о Тюдорах британской писательницы Филиппы Грегори Екатерина Арагонская упоминается как второстепенная героиня в «Другой Болейн» и выступает как главная в «Вечной принцессе».

Генеалогия

Предки Екатерины Арагонской

16. Хуан I Кастильский (1358—1390) (=24)               8. Фердинанд I Арагонский (1380—1416)                       17. Элеонора Арагонская (1358—1382) (=25)               4. Хуан II Арагонский (1397—1479)                             18. Санчо Альбукеркский (1342—1375)               9. Элеонора д’Альбукерке (1374—1435)                       19. Инфанта Беатрис Португальская (ок. 1347—1374)               2. Фердинанд II Арагонский (1452—1516)                                   20. Адмирал Алонсо Энрикес (?—1429)               10. Фадрике Энрикес де Мендоса (?—1473)                       21. Хуана Гонсалес               5. Хуана Энрикес (1425—1468)                             22. Диего Фернандес де Кордова (? — ок. 1435)               11. Мариана Фернандес де Кордова-и-Аяла                       23. Инес де Толедо (? — ок. 1453)               1. Екатерина Арагонская (1485—1536)                                         24. Хуан I Кастильский (1358—1390) (=16)               12. Энрике III Кастильский (1379—1406)                       25. Элеонора Арагонская (1358—1382) (=17)               6. Хуан II Кастильский (1405—1454)                             26. Джон Гонт (1340—1399)               13. Екатерина Ланкастерская (1372—1418)                       27. Констанция Кастильская (1354—1394)               3. Изабелла I Кастильская (1451—1504)                                   28. Жуан I Португальский (1357—1433)               14. Жуан, коннетабль Португалии (1400—1442)                       29. Филиппа Ланкастерская (1360—1415)               7. Изабелла Португальская (1428—1496)                             30. Афонсо I, герцог Браганса (1377—1461)               15. Изабелла Браганская (1402—1466)                       31. Беатрис Перейра де Алвим (?—1420)

Литература

• Линдсей, Карен. Разведённые. Обезглавленные. Уцелевшие. Жёны короля Генриха VIII / Пер. с англ. Т. Азаркович. — М.: КРОН-ПРЕСС, 1996. — 336 с. — 10 000 экз. — ISBN 5-232-00389-5.
• Перфильев, Олег. Жёны Синей Бороды. В спальне Генриха VIII. — М.: ОЛМА-ПРЕСС, 1999. — 415 с. — 7 000 экз. — ISBN 5-224-00599-X.
• Эриксон, Кэролли. Мария Кровавая / Пер. с англ. Л.Г. Мордуховича. — М.: АСТ, 2008. — 637 с. — (Историческая библиотека). — 2 000 экз. — ISBN 5-17-004357-6.
• Starkey, David. Six Wives: The Queens of Henry VIII. — New York: HarperPerennial, 2004. — 880 с. — ISBN 0-06-0005505.
• Weir, Alison. The Six Wives of Henry VIII. — New York: Grove Press, 1991. — 656 с. — ISBN 0-8021-3683-4.

Ссылки

• [www.thepeerage.com/p10148.htm#i101478 Catherine of Aragon: ThePeerage.com] (англ.). [www.webcitation.org/65QStL6zS Архивировано из первоисточника 13 февраля 2012].
• [englishhistory.net/tudor/monarchs/aragon.html Catherine of Aragon: EnglishHistory.net] (англ.). [www.webcitation.org/65QStsEdY Архивировано из первоисточника 13 февраля 2012].
• [www.luminarium.org/encyclopedia/catherinearagon.htm Luminarium: England under the Tudors] (англ.). [www.webcitation.org/65QXUdjQw Архивировано из первоисточника 13 февраля 2012].
• Екатерина Арагонская (англ.) на сайте Internet Movie Database

Отрывок, характеризующий Екатерина Арагонская

Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.
– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.
– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.
– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.
Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.
– Да, вы не знаете Его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.
– Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?
– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.
Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.
– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.
Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.
– Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.
– Он не постигается умом, а постигается жизнью, – сказал масон.
– Я не понимаю, – сказал Пьер, со страхом чувствуя поднимающееся в себе сомнение. Он боялся неясности и слабости доводов своего собеседника, он боялся не верить ему. – Я не понимаю, – сказал он, – каким образом ум человеческий не может постигнуть того знания, о котором вы говорите.
Масон улыбнулся своей кроткой, отеческой улыбкой.
– Высшая мудрость и истина есть как бы чистейшая влага, которую мы хотим воспринять в себя, – сказал он. – Могу ли я в нечистый сосуд воспринять эту чистую влагу и судить о чистоте ее? Только внутренним очищением самого себя я могу до известной чистоты довести воспринимаемую влагу.
– Да, да, это так! – радостно сказал Пьер.
– Высшая мудрость основана не на одном разуме, не на тех светских науках физики, истории, химии и т. д., на которые распадается знание умственное. Высшая мудрость одна. Высшая мудрость имеет одну науку – науку всего, науку объясняющую всё мироздание и занимаемое в нем место человека. Для того чтобы вместить в себя эту науку, необходимо очистить и обновить своего внутреннего человека, и потому прежде, чем знать, нужно верить и совершенствоваться. И для достижения этих целей в душе нашей вложен свет Божий, называемый совестью.
– Да, да, – подтверждал Пьер.
– Погляди духовными глазами на своего внутреннего человека и спроси у самого себя, доволен ли ты собой. Чего ты достиг, руководясь одним умом? Что ты такое? Вы молоды, вы богаты, вы умны, образованы, государь мой. Что вы сделали из всех этих благ, данных вам? Довольны ли вы собой и своей жизнью?
– Нет, я ненавижу свою жизнь, – сморщась проговорил Пьер.
– Ты ненавидишь, так измени ее, очисти себя, и по мере очищения ты будешь познавать мудрость. Посмотрите на свою жизнь, государь мой. Как вы проводили ее? В буйных оргиях и разврате, всё получая от общества и ничего не отдавая ему. Вы получили богатство. Как вы употребили его? Что вы сделали для ближнего своего? Подумали ли вы о десятках тысяч ваших рабов, помогли ли вы им физически и нравственно? Нет. Вы пользовались их трудами, чтоб вести распутную жизнь. Вот что вы сделали. Избрали ли вы место служения, где бы вы приносили пользу своему ближнему? Нет. Вы в праздности проводили свою жизнь. Потом вы женились, государь мой, взяли на себя ответственность в руководстве молодой женщины, и что же вы сделали? Вы не помогли ей, государь мой, найти путь истины, а ввергли ее в пучину лжи и несчастья. Человек оскорбил вас, и вы убили его, и вы говорите, что вы не знаете Бога, и что вы ненавидите свою жизнь. Тут нет ничего мудреного, государь мой! – После этих слов, масон, как бы устав от продолжительного разговора, опять облокотился на спинку дивана и закрыл глаза. Пьер смотрел на это строгое, неподвижное, старческое, почти мертвое лицо, и беззвучно шевелил губами. Он хотел сказать: да, мерзкая, праздная, развратная жизнь, – и не смел прерывать молчание.
Масон хрипло, старчески прокашлялся и кликнул слугу.
– Что лошади? – спросил он, не глядя на Пьера.
– Привели сдаточных, – отвечал слуга. – Отдыхать не будете?
– Нет, вели закладывать.
«Неужели же он уедет и оставит меня одного, не договорив всего и не обещав мне помощи?», думал Пьер, вставая и опустив голову, изредка взглядывая на масона, и начиная ходить по комнате. «Да, я не думал этого, но я вел презренную, развратную жизнь, но я не любил ее, и не хотел этого, думал Пьер, – а этот человек знает истину, и ежели бы он захотел, он мог бы открыть мне её». Пьер хотел и не смел сказать этого масону. Проезжающий, привычными, старческими руками уложив свои вещи, застегивал свой тулупчик. Окончив эти дела, он обратился к Безухому и равнодушно, учтивым тоном, сказал ему:
– Вы куда теперь изволите ехать, государь мой?
– Я?… Я в Петербург, – отвечал Пьер детским, нерешительным голосом. – Я благодарю вас. Я во всем согласен с вами. Но вы не думайте, чтобы я был так дурен. Я всей душой желал быть тем, чем вы хотели бы, чтобы я был; но я ни в ком никогда не находил помощи… Впрочем, я сам прежде всего виноват во всем. Помогите мне, научите меня и, может быть, я буду… – Пьер не мог говорить дальше; он засопел носом и отвернулся.
Масон долго молчал, видимо что то обдумывая.
– Помощь дается токмо от Бога, – сказал он, – но ту меру помощи, которую во власти подать наш орден, он подаст вам, государь мой. Вы едете в Петербург, передайте это графу Вилларскому (он достал бумажник и на сложенном вчетверо большом листе бумаги написал несколько слов). Один совет позвольте подать вам. Приехав в столицу, посвятите первое время уединению, обсуждению самого себя, и не вступайте на прежние пути жизни. Затем желаю вам счастливого пути, государь мой, – сказал он, заметив, что слуга его вошел в комнату, – и успеха…
Проезжающий был Осип Алексеевич Баздеев, как узнал Пьер по книге смотрителя. Баздеев был одним из известнейших масонов и мартинистов еще Новиковского времени. Долго после его отъезда Пьер, не ложась спать и не спрашивая лошадей, ходил по станционной комнате, обдумывая свое порочное прошедшее и с восторгом обновления представляя себе свое блаженное, безупречное и добродетельное будущее, которое казалось ему так легко. Он был, как ему казалось, порочным только потому, что он как то случайно запамятовал, как хорошо быть добродетельным. В душе его не оставалось ни следа прежних сомнений. Он твердо верил в возможность братства людей, соединенных с целью поддерживать друг друга на пути добродетели, и таким представлялось ему масонство.


Приехав в Петербург, Пьер никого не известил о своем приезде, никуда не выезжал, и стал целые дни проводить за чтением Фомы Кемпийского, книги, которая неизвестно кем была доставлена ему. Одно и всё одно понимал Пьер, читая эту книгу; он понимал неизведанное еще им наслаждение верить в возможность достижения совершенства и в возможность братской и деятельной любви между людьми, открытую ему Осипом Алексеевичем. Через неделю после его приезда молодой польский граф Вилларский, которого Пьер поверхностно знал по петербургскому свету, вошел вечером в его комнату с тем официальным и торжественным видом, с которым входил к нему секундант Долохова и, затворив за собой дверь и убедившись, что в комнате никого кроме Пьера не было, обратился к нему:
– Я приехал к вам с поручением и предложением, граф, – сказал он ему, не садясь. – Особа, очень высоко поставленная в нашем братстве, ходатайствовала о том, чтобы вы были приняты в братство ранее срока, и предложила мне быть вашим поручителем. Я за священный долг почитаю исполнение воли этого лица. Желаете ли вы вступить за моим поручительством в братство свободных каменьщиков?
Холодный и строгий тон человека, которого Пьер видел почти всегда на балах с любезною улыбкою, в обществе самых блестящих женщин, поразил Пьера.
– Да, я желаю, – сказал Пьер.
Вилларский наклонил голову. – Еще один вопрос, граф, сказал он, на который я вас не как будущего масона, но как честного человека (galant homme) прошу со всею искренностью отвечать мне: отреклись ли вы от своих прежних убеждений, верите ли вы в Бога?
Пьер задумался. – Да… да, я верю в Бога, – сказал он.
– В таком случае… – начал Вилларский, но Пьер перебил его. – Да, я верю в Бога, – сказал он еще раз.
– В таком случае мы можем ехать, – сказал Вилларский. – Карета моя к вашим услугам.
Всю дорогу Вилларский молчал. На вопросы Пьера, что ему нужно делать и как отвечать, Вилларский сказал только, что братья, более его достойные, испытают его, и что Пьеру больше ничего не нужно, как говорить правду.
Въехав в ворота большого дома, где было помещение ложи, и пройдя по темной лестнице, они вошли в освещенную, небольшую прихожую, где без помощи прислуги, сняли шубы. Из передней они прошли в другую комнату. Какой то человек в странном одеянии показался у двери. Вилларский, выйдя к нему навстречу, что то тихо сказал ему по французски и подошел к небольшому шкафу, в котором Пьер заметил невиданные им одеяния. Взяв из шкафа платок, Вилларский наложил его на глаза Пьеру и завязал узлом сзади, больно захватив в узел его волоса. Потом он пригнул его к себе, поцеловал и, взяв за руку, повел куда то. Пьеру было больно от притянутых узлом волос, он морщился от боли и улыбался от стыда чего то. Огромная фигура его с опущенными руками, с сморщенной и улыбающейся физиономией, неверными робкими шагами подвигалась за Вилларским.
Проведя его шагов десять, Вилларский остановился.
– Что бы ни случилось с вами, – сказал он, – вы должны с мужеством переносить всё, ежели вы твердо решились вступить в наше братство. (Пьер утвердительно отвечал наклонением головы.) Когда вы услышите стук в двери, вы развяжете себе глаза, – прибавил Вилларский; – желаю вам мужества и успеха. И, пожав руку Пьеру, Вилларский вышел.
Оставшись один, Пьер продолжал всё так же улыбаться. Раза два он пожимал плечами, подносил руку к платку, как бы желая снять его, и опять опускал ее. Пять минут, которые он пробыл с связанными глазами, показались ему часом. Руки его отекли, ноги подкашивались; ему казалось, что он устал. Он испытывал самые сложные и разнообразные чувства. Ему было и страшно того, что с ним случится, и еще более страшно того, как бы ему не выказать страха. Ему было любопытно узнать, что будет с ним, что откроется ему; но более всего ему было радостно, что наступила минута, когда он наконец вступит на тот путь обновления и деятельно добродетельной жизни, о котором он мечтал со времени своей встречи с Осипом Алексеевичем. В дверь послышались сильные удары. Пьер снял повязку и оглянулся вокруг себя. В комнате было черно – темно: только в одном месте горела лампада, в чем то белом. Пьер подошел ближе и увидал, что лампада стояла на черном столе, на котором лежала одна раскрытая книга. Книга была Евангелие; то белое, в чем горела лампада, был человечий череп с своими дырами и зубами. Прочтя первые слова Евангелия: «Вначале бе слово и слово бе к Богу», Пьер обошел стол и увидал большой, наполненный чем то и открытый ящик. Это был гроб с костями. Его нисколько не удивило то, что он увидал. Надеясь вступить в совершенно новую жизнь, совершенно отличную от прежней, он ожидал всего необыкновенного, еще более необыкновенного чем то, что он видел. Череп, гроб, Евангелие – ему казалось, что он ожидал всего этого, ожидал еще большего. Стараясь вызвать в себе чувство умиленья, он смотрел вокруг себя. – «Бог, смерть, любовь, братство людей», – говорил он себе, связывая с этими словами смутные, но радостные представления чего то. Дверь отворилась, и кто то вошел.
При слабом свете, к которому однако уже успел Пьер приглядеться, вошел невысокий человек. Видимо с света войдя в темноту, человек этот остановился; потом осторожными шагами он подвинулся к столу и положил на него небольшие, закрытые кожаными перчатками, руки.
Невысокий человек этот был одет в белый, кожаный фартук, прикрывавший его грудь и часть ног, на шее было надето что то вроде ожерелья, и из за ожерелья выступал высокий, белый жабо, окаймлявший его продолговатое лицо, освещенное снизу.
– Для чего вы пришли сюда? – спросил вошедший, по шороху, сделанному Пьером, обращаясь в его сторону. – Для чего вы, неверующий в истины света и не видящий света, для чего вы пришли сюда, чего хотите вы от нас? Премудрости, добродетели, просвещения?
В ту минуту как дверь отворилась и вошел неизвестный человек, Пьер испытал чувство страха и благоговения, подобное тому, которое он в детстве испытывал на исповеди: он почувствовал себя с глазу на глаз с совершенно чужим по условиям жизни и с близким, по братству людей, человеком. Пьер с захватывающим дыханье биением сердца подвинулся к ритору (так назывался в масонстве брат, приготовляющий ищущего к вступлению в братство). Пьер, подойдя ближе, узнал в риторе знакомого человека, Смольянинова, но ему оскорбительно было думать, что вошедший был знакомый человек: вошедший был только брат и добродетельный наставник. Пьер долго не мог выговорить слова, так что ритор должен был повторить свой вопрос.
– Да, я… я… хочу обновления, – с трудом выговорил Пьер.
– Хорошо, – сказал Смольянинов, и тотчас же продолжал: – Имеете ли вы понятие о средствах, которыми наш святой орден поможет вам в достижении вашей цели?… – сказал ритор спокойно и быстро.
– Я… надеюсь… руководства… помощи… в обновлении, – сказал Пьер с дрожанием голоса и с затруднением в речи, происходящим и от волнения, и от непривычки говорить по русски об отвлеченных предметах.
– Какое понятие вы имеете о франк масонстве?
– Я подразумеваю, что франк масонство есть fraterienité [братство]; и равенство людей с добродетельными целями, – сказал Пьер, стыдясь по мере того, как он говорил, несоответственности своих слов с торжественностью минуты. Я подразумеваю…
– Хорошо, – сказал ритор поспешно, видимо вполне удовлетворенный этим ответом. – Искали ли вы средств к достижению своей цели в религии?
– Нет, я считал ее несправедливою, и не следовал ей, – сказал Пьер так тихо, что ритор не расслышал его и спросил, что он говорит. – Я был атеистом, – отвечал Пьер.
– Вы ищете истины для того, чтобы следовать в жизни ее законам; следовательно, вы ищете премудрости и добродетели, не так ли? – сказал ритор после минутного молчания.
– Да, да, – подтвердил Пьер.
Ритор прокашлялся, сложил на груди руки в перчатках и начал говорить:
– Теперь я должен открыть вам главную цель нашего ордена, – сказал он, – и ежели цель эта совпадает с вашею, то вы с пользою вступите в наше братство. Первая главнейшая цель и купно основание нашего ордена, на котором он утвержден, и которого никакая сила человеческая не может низвергнуть, есть сохранение и предание потомству некоего важного таинства… от самых древнейших веков и даже от первого человека до нас дошедшего, от которого таинства, может быть, зависит судьба рода человеческого. Но так как сие таинство такого свойства, что никто не может его знать и им пользоваться, если долговременным и прилежным очищением самого себя не приуготовлен, то не всяк может надеяться скоро обрести его. Поэтому мы имеем вторую цель, которая состоит в том, чтобы приуготовлять наших членов, сколько возможно, исправлять их сердце, очищать и просвещать их разум теми средствами, которые нам преданием открыты от мужей, потрудившихся в искании сего таинства, и тем учинять их способными к восприятию оного. Очищая и исправляя наших членов, мы стараемся в третьих исправлять и весь человеческий род, предлагая ему в членах наших пример благочестия и добродетели, и тем стараемся всеми силами противоборствовать злу, царствующему в мире. Подумайте об этом, и я опять приду к вам, – сказал он и вышел из комнаты.
– Противоборствовать злу, царствующему в мире… – повторил Пьер, и ему представилась его будущая деятельность на этом поприще. Ему представлялись такие же люди, каким он был сам две недели тому назад, и он мысленно обращал к ним поучительно наставническую речь. Он представлял себе порочных и несчастных людей, которым он помогал словом и делом; представлял себе угнетателей, от которых он спасал их жертвы. Из трех поименованных ритором целей, эта последняя – исправление рода человеческого, особенно близка была Пьеру. Некое важное таинство, о котором упомянул ритор, хотя и подстрекало его любопытство, не представлялось ему существенным; а вторая цель, очищение и исправление себя, мало занимала его, потому что он в эту минуту с наслаждением чувствовал себя уже вполне исправленным от прежних пороков и готовым только на одно доброе.
Через полчаса вернулся ритор передать ищущему те семь добродетелей, соответствующие семи ступеням храма Соломона, которые должен был воспитывать в себе каждый масон. Добродетели эти были: 1) скромность , соблюдение тайны ордена, 2) повиновение высшим чинам ордена, 3) добронравие, 4) любовь к человечеству, 5) мужество, 6) щедрость и 7) любовь к смерти.
– В седьмых старайтесь, – сказал ритор, – частым помышлением о смерти довести себя до того, чтобы она не казалась вам более страшным врагом, но другом… который освобождает от бедственной сей жизни в трудах добродетели томившуюся душу, для введения ее в место награды и успокоения.
«Да, это должно быть так», – думал Пьер, когда после этих слов ритор снова ушел от него, оставляя его уединенному размышлению. «Это должно быть так, но я еще так слаб, что люблю свою жизнь, которой смысл только теперь по немногу открывается мне». Но остальные пять добродетелей, которые перебирая по пальцам вспомнил Пьер, он чувствовал в душе своей: и мужество , и щедрость , и добронравие , и любовь к человечеству , и в особенности повиновение , которое даже не представлялось ему добродетелью, а счастьем. (Ему так радостно было теперь избавиться от своего произвола и подчинить свою волю тому и тем, которые знали несомненную истину.) Седьмую добродетель Пьер забыл и никак не мог вспомнить ее.
В третий раз ритор вернулся скорее и спросил Пьера, всё ли он тверд в своем намерении, и решается ли подвергнуть себя всему, что от него потребуется.
– Я готов на всё, – сказал Пьер.
– Еще должен вам сообщить, – сказал ритор, – что орден наш учение свое преподает не словами токмо, но иными средствами, которые на истинного искателя мудрости и добродетели действуют, может быть, сильнее, нежели словесные токмо объяснения. Сия храмина убранством своим, которое вы видите, уже должна была изъяснить вашему сердцу, ежели оно искренно, более нежели слова; вы увидите, может быть, и при дальнейшем вашем принятии подобный образ изъяснения. Орден наш подражает древним обществам, которые открывали свое учение иероглифами. Иероглиф, – сказал ритор, – есть наименование какой нибудь неподверженной чувствам вещи, которая содержит в себе качества, подобные изобразуемой.
Пьер знал очень хорошо, что такое иероглиф, но не смел говорить. Он молча слушал ритора, по всему чувствуя, что тотчас начнутся испытанья.
– Ежели вы тверды, то я должен приступить к введению вас, – говорил ритор, ближе подходя к Пьеру. – В знак щедрости прошу вас отдать мне все драгоценные вещи.
– Но я с собою ничего не имею, – сказал Пьер, полагавший, что от него требуют выдачи всего, что он имеет.
– То, что на вас есть: часы, деньги, кольца…
Пьер поспешно достал кошелек, часы, и долго не мог снять с жирного пальца обручальное кольцо. Когда это было сделано, масон сказал:
– В знак повиновенья прошу вас раздеться. – Пьер снял фрак, жилет и левый сапог по указанию ритора. Масон открыл рубашку на его левой груди, и, нагнувшись, поднял его штанину на левой ноге выше колена. Пьер поспешно хотел снять и правый сапог и засучить панталоны, чтобы избавить от этого труда незнакомого ему человека, но масон сказал ему, что этого не нужно – и подал ему туфлю на левую ногу. С детской улыбкой стыдливости, сомнения и насмешки над самим собою, которая против его воли выступала на лицо, Пьер стоял, опустив руки и расставив ноги, перед братом ритором, ожидая его новых приказаний.
– И наконец, в знак чистосердечия, я прошу вас открыть мне главное ваше пристрастие, – сказал он.
– Мое пристрастие! У меня их было так много, – сказал Пьер.
– То пристрастие, которое более всех других заставляло вас колебаться на пути добродетели, – сказал масон.
Пьер помолчал, отыскивая.
«Вино? Объедение? Праздность? Леность? Горячность? Злоба? Женщины?» Перебирал он свои пороки, мысленно взвешивая их и не зная которому отдать преимущество.
– Женщины, – сказал тихим, чуть слышным голосом Пьер. Масон не шевелился и не говорил долго после этого ответа. Наконец он подвинулся к Пьеру, взял лежавший на столе платок и опять завязал ему глаза.
– Последний раз говорю вам: обратите всё ваше внимание на самого себя, наложите цепи на свои чувства и ищите блаженства не в страстях, а в своем сердце. Источник блаженства не вне, а внутри нас…
Пьер уже чувствовал в себе этот освежающий источник блаженства, теперь радостью и умилением переполнявший его душу.


Скоро после этого в темную храмину пришел за Пьером уже не прежний ритор, а поручитель Вилларский, которого он узнал по голосу. На новые вопросы о твердости его намерения, Пьер отвечал: «Да, да, согласен», – и с сияющею детскою улыбкой, с открытой, жирной грудью, неровно и робко шагая одной разутой и одной обутой ногой, пошел вперед с приставленной Вилларским к его обнаженной груди шпагой. Из комнаты его повели по коридорам, поворачивая взад и вперед, и наконец привели к дверям ложи. Вилларский кашлянул, ему ответили масонскими стуками молотков, дверь отворилась перед ними. Чей то басистый голос (глаза Пьера всё были завязаны) сделал ему вопросы о том, кто он, где, когда родился? и т. п. Потом его опять повели куда то, не развязывая ему глаз, и во время ходьбы его говорили ему аллегории о трудах его путешествия, о священной дружбе, о предвечном Строителе мира, о мужестве, с которым он должен переносить труды и опасности. Во время этого путешествия Пьер заметил, что его называли то ищущим, то страждущим, то требующим, и различно стучали при этом молотками и шпагами. В то время как его подводили к какому то предмету, он заметил, что произошло замешательство и смятение между его руководителями. Он слышал, как шопотом заспорили между собой окружающие люди и как один настаивал на том, чтобы он был проведен по какому то ковру. После этого взяли его правую руку, положили на что то, а левою велели ему приставить циркуль к левой груди, и заставили его, повторяя слова, которые читал другой, прочесть клятву верности законам ордена. Потом потушили свечи, зажгли спирт, как это слышал по запаху Пьер, и сказали, что он увидит малый свет. С него сняли повязку, и Пьер как во сне увидал, в слабом свете спиртового огня, несколько людей, которые в таких же фартуках, как и ритор, стояли против него и держали шпаги, направленные в его грудь. Между ними стоял человек в белой окровавленной рубашке. Увидав это, Пьер грудью надвинулся вперед на шпаги, желая, чтобы они вонзились в него. Но шпаги отстранились от него и ему тотчас же опять надели повязку. – Теперь ты видел малый свет, – сказал ему чей то голос. Потом опять зажгли свечи, сказали, что ему надо видеть полный свет, и опять сняли повязку и более десяти голосов вдруг сказали: sic transit gloria mundi. [так проходит мирская слава.]
Пьер понемногу стал приходить в себя и оглядывать комнату, где он был, и находившихся в ней людей. Вокруг длинного стола, покрытого черным, сидело человек двенадцать, всё в тех же одеяниях, как и те, которых он прежде видел. Некоторых Пьер знал по петербургскому обществу. На председательском месте сидел незнакомый молодой человек, в особом кресте на шее. По правую руку сидел итальянец аббат, которого Пьер видел два года тому назад у Анны Павловны. Еще был тут один весьма важный сановник и один швейцарец гувернер, живший прежде у Курагиных. Все торжественно молчали, слушая слова председателя, державшего в руке молоток. В стене была вделана горящая звезда; с одной стороны стола был небольшой ковер с различными изображениями, с другой было что то в роде алтаря с Евангелием и черепом. Кругом стола было 7 больших, в роде церковных, подсвечников. Двое из братьев подвели Пьера к алтарю, поставили ему ноги в прямоугольное положение и приказали ему лечь, говоря, что он повергается к вратам храма.
– Он прежде должен получить лопату, – сказал шопотом один из братьев.
– А! полноте пожалуйста, – сказал другой.
Пьер, растерянными, близорукими глазами, не повинуясь, оглянулся вокруг себя, и вдруг на него нашло сомнение. «Где я? Что я делаю? Не смеются ли надо мной? Не будет ли мне стыдно вспоминать это?» Но сомнение это продолжалось только одно мгновение. Пьер оглянулся на серьезные лица окружавших его людей, вспомнил всё, что он уже прошел, и понял, что нельзя остановиться на половине дороги. Он ужаснулся своему сомнению и, стараясь вызвать в себе прежнее чувство умиления, повергся к вратам храма. И действительно чувство умиления, еще сильнейшего, чем прежде, нашло на него. Когда он пролежал несколько времени, ему велели встать и надели на него такой же белый кожаный фартук, какие были на других, дали ему в руки лопату и три пары перчаток, и тогда великий мастер обратился к нему. Он сказал ему, чтобы он старался ничем не запятнать белизну этого фартука, представляющего крепость и непорочность; потом о невыясненной лопате сказал, чтобы он трудился ею очищать свое сердце от пороков и снисходительно заглаживать ею сердце ближнего. Потом про первые перчатки мужские сказал, что значения их он не может знать, но должен хранить их, про другие перчатки мужские сказал, что он должен надевать их в собраниях и наконец про третьи женские перчатки сказал: «Любезный брат, и сии женские перчатки вам определены суть. Отдайте их той женщине, которую вы будете почитать больше всех. Сим даром уверите в непорочности сердца вашего ту, которую изберете вы себе в достойную каменьщицу». И помолчав несколько времени, прибавил: – «Но соблюди, любезный брат, да не украшают перчатки сии рук нечистых». В то время как великий мастер произносил эти последние слова, Пьеру показалось, что председатель смутился. Пьер смутился еще больше, покраснел до слез, как краснеют дети, беспокойно стал оглядываться и произошло неловкое молчание.
Молчание это было прервано одним из братьев, который, подведя Пьера к ковру, начал из тетради читать ему объяснение всех изображенных на нем фигур: солнца, луны, молотка. отвеса, лопаты, дикого и кубического камня, столба, трех окон и т. д. Потом Пьеру назначили его место, показали ему знаки ложи, сказали входное слово и наконец позволили сесть. Великий мастер начал читать устав. Устав был очень длинен, и Пьер от радости, волнения и стыда не был в состоянии понимать того, что читали. Он вслушался только в последние слова устава, которые запомнились ему.
«В наших храмах мы не знаем других степеней, – читал „великий мастер, – кроме тех, которые находятся между добродетелью и пороком. Берегись делать какое нибудь различие, могущее нарушить равенство. Лети на помощь к брату, кто бы он ни был, настави заблуждающегося, подними упадающего и не питай никогда злобы или вражды на брата. Будь ласков и приветлив. Возбуждай во всех сердцах огнь добродетели. Дели счастье с ближним твоим, и да не возмутит никогда зависть чистого сего наслаждения. Прощай врагу твоему, не мсти ему, разве только деланием ему добра. Исполнив таким образом высший закон, ты обрящешь следы древнего, утраченного тобой величества“.
Кончил он и привстав обнял Пьера и поцеловал его. Пьер, с слезами радости на глазах, смотрел вокруг себя, не зная, что отвечать на поздравления и возобновления знакомств, с которыми окружили его. Он не признавал никаких знакомств; во всех людях этих он видел только братьев, с которыми сгорал нетерпением приняться за дело.
Великий мастер стукнул молотком, все сели по местам, и один прочел поучение о необходимости смирения.
Великий мастер предложил исполнить последнюю обязанность, и важный сановник, который носил звание собирателя милостыни, стал обходить братьев. Пьеру хотелось записать в лист милостыни все деньги, которые у него были, но он боялся этим выказать гордость, и записал столько же, сколько записывали другие.
Заседание было кончено, и по возвращении домой, Пьеру казалось, что он приехал из какого то дальнего путешествия, где он провел десятки лет, совершенно изменился и отстал от прежнего порядка и привычек жизни.


На другой день после приема в ложу, Пьер сидел дома, читая книгу и стараясь вникнуть в значение квадрата, изображавшего одной своей стороною Бога, другою нравственное, третьею физическое и четвертою смешанное. Изредка он отрывался от книги и квадрата и в воображении своем составлял себе новый план жизни. Вчера в ложе ему сказали, что до сведения государя дошел слух о дуэли, и что Пьеру благоразумнее бы было удалиться из Петербурга. Пьер предполагал ехать в свои южные имения и заняться там своими крестьянами. Он радостно обдумывал эту новую жизнь, когда неожиданно в комнату вошел князь Василий.
– Мой друг, что ты наделал в Москве? За что ты поссорился с Лёлей, mon сher? [дорогой мoй?] Ты в заблуждении, – сказал князь Василий, входя в комнату. – Я всё узнал, я могу тебе сказать верно, что Элен невинна перед тобой, как Христос перед жидами. – Пьер хотел отвечать, но он перебил его. – И зачем ты не обратился прямо и просто ко мне, как к другу? Я всё знаю, я всё понимаю, – сказал он, – ты вел себя, как прилично человеку, дорожащему своей честью; может быть слишком поспешно, но об этом мы не будем судить. Одно ты помни, в какое положение ты ставишь ее и меня в глазах всего общества и даже двора, – прибавил он, понизив голос. – Она живет в Москве, ты здесь. Помни, мой милый, – он потянул его вниз за руку, – здесь одно недоразуменье; ты сам, я думаю, чувствуешь. Напиши сейчас со мною письмо, и она приедет сюда, всё объяснится, а то я тебе скажу, ты очень легко можешь пострадать, мой милый.
Князь Василий внушительно взглянул на Пьера. – Мне из хороших источников известно, что вдовствующая императрица принимает живой интерес во всем этом деле. Ты знаешь, она очень милостива к Элен.
Несколько раз Пьер собирался говорить, но с одной стороны князь Василий не допускал его до этого, с другой стороны сам Пьер боялся начать говорить в том тоне решительного отказа и несогласия, в котором он твердо решился отвечать своему тестю. Кроме того слова масонского устава: «буди ласков и приветлив» вспоминались ему. Он морщился, краснел, вставал и опускался, работая над собою в самом трудном для него в жизни деле – сказать неприятное в глаза человеку, сказать не то, чего ожидал этот человек, кто бы он ни был. Он так привык повиноваться этому тону небрежной самоуверенности князя Василия, что и теперь он чувствовал, что не в силах будет противостоять ей; но он чувствовал, что от того, что он скажет сейчас, будет зависеть вся дальнейшая судьба его: пойдет ли он по старой, прежней дороге, или по той новой, которая так привлекательно была указана ему масонами, и на которой он твердо верил, что найдет возрождение к новой жизни.