Шереметев, Василий Борисович

Василий Борисович Шереметев
Боярин и воевода и наместник Белоозерский Василий Борисович Шереметев
Дата рождения	1622(1622)
Дата смерти	24 апреля (4 мая) 1682(1682-05-04)
Принадлежность	Русское царство
Звание	стольник, боярин и воевода
Командовал	армией
Сражения/войны	Русско-польская война 1654—1667

Василий Борисович Шереметев (1622 год — 24 апреля (4 мая) 1682 года) — русский военный и государственный деятель, стольник, боярин (1653), воевода во Мценске, Тобольске, Смоленске, Могилеве и Киеве, крупный полководец. Сын боярина и воеводы Бориса Петровича Шереметева (ум. 1650) и его первой жены Екатерины Никитичны.

Служба при Михаиле Фёдоровиче

Стольник Василий Борисович Шереметев впервые упоминается в разрядах, 30 января 1637 года присутствовал во время приёма польского гонца Адама Орлика. В январе 1639 года переносил из царских хором в Архангельский собор тела умерших царевичей Ивана и Василия Михайловичей, несколько раз «дневал и ночевал» при их гробах. В 1640—1645 годах — рында при приёмах персидских, грузинских, хивинских и турецких посольств. На должности рынд (почётных телохранителей) обычно назначись «благообразные юноши», а Василий Борисович Шереметев был красив собой. Современники, видевшие его двадцать лет спустя, говорили о том, что «черты лица Шереметева прекрасны, у него высокий лоб и живые глаза». В декабре 1640 года В. Б. Шереметев сопровождал царя Михаила Фёдоровича в его богомольном «походе» во Владимир и наряжал вина за царским столом. 27 марта 1642 года наряжал вина в день поставления в патриархи архимандрита симоновского Иосифа. 20 ноября 1643 года Василий Борисович Шереметев, назначенный царским возницей, сопровождал государя в его поездке в село Покровское. 21 января 1644 года В. Б. Шереметев в чине рынды участвовал в торжественном приёме в Грановитой палате датского принца Вальдемара. В тот же день после приёма В. Б. Шереметев был одним из двадцати четырёх чашников, носивших напитки за «государев стол». В мае 1645 года Василий Борисович Шереметев был отправлен на воеводство во Мценск.

Служба при Алексее Михайловиче

28 декабря 1645 года стольник Василий Борисович Шереметев присутствовал на венчании на царство в Успенском соборе нового царя Алексея Михайловича. Во время обряда венчания он вместе со своими двоюродными братьями, Петром Васильевичем и Василием Ивановичем Шереметевыми, стоял у чертожного места с царским подножием.

В коне 1645 года в Москве было получено известие о готовящемся нападении крымского хана на южнорусские владения. Царь Алексей Михайлович решил отправить на южные рубежи «для приходу крымского царя, крымских и ногайских людей», войско под командованием князя Никиты Ивановича Одоевского, Василия Петровича и Василия Борисовича Шереметевых. В феврале 1646 года по разрядной росписи воеводы Василий Борисович Шереметев и Иван Захарьевич Ляпунов должны были стать во главе сторожевого полка в Яблонове. После прибытия русских полков на границу царское правительство решило переместить оборонительную линию к северу, поближе к Москве. По новой росписи Василий Борисович Шереметев со сторожевым полком расположился в Ельце, а в июне перешёл в Оскол.

В августе 1646 года стольник Василий Борисович Шереметев подал царю челобитную на оскольского осадного воеводу Дмитрия Ивановича Репея-Плещеева, который нарушил царский указ и отказался «быть с ним в сходе». Царь Алексей Михайлович за бесчестье В. Б. Шереметева приказал посадить Д. И. Плещеева в темницу на три дня. Вскоре царское правительство, получив новую информацию о возможном нападении крымских татар, приказало Василию Борисовичу Шереметеву со сторожевым полком находиться в Ельце. Здесь он простоял до 12 декабря 1646 года, когда на «береговую службу» были присланы новые воеводы.

В 1647—1648 годах Василий Борисович Шереметев находился при царском дворе, во время праздничных обедов «смотрел в кривой стол», дважды ездил к польскому послу Адаму Киселю за столом от государя, а 16 января 1648 года был в числе поезжан на первой свадьбе царя Алексея Михайловича с Марией Ильиничной Милославской.

В августе 1648 года Василий Борисович Шереметев был назначен на место Бориса Ивановича Морозова начальником судного владимирского приказа. Князь Иван Андреевич Хилков, ставший главой московского судного приказа, бил челом царю на В. Б. Шереметева, что ему «невместно» быть с ним. Царь Алексей Михайлович приказал князя И. В. Хилкова заключить в темницу. Василий Борисович Шереметев находился во главе Владимирского судного приказа около восьми месяцев.

В 1649—1652 годах стольник Василий Борисович Шереметев находился на воеводстве в Тобольске. В мае 1649 года В. Б. Шереметев был назначен первым воеводой в Тобольске. Его товарищем и вторым воеводой был назначен Тимофей Дмитриевич Лодыгин. В Тобольске находился особый «разряд», то есть главное военно-административное управление, которому подчинялось несколько воеводств: Верхотурское, Пелымское, Туринское, Тюменское, Тарское, Сургутское, Березовское и Мангазейское со всеми слободами, острогами и зимовьями. Назначение на воеводство в Тобольск требовало от первого воеводы внимательности, предусмотрительности и энергичных мероприятий. Калмыцкие тайши, появившиеся со своими улусами в 1620-х годах на южных землях воеводств Тобольского разряда, и царевичи Кучумовичи продолжали совершать разорительные набеги на южносибирские владения Московского государства. Русское население в Сибири состояло из казаков, стрельцов, служилых людей и крестьян, переселявшихся с берегов Северной Двины, Сухоны и Вычегды. В феврале 1652 года по царскому указу воевода Василий Борисович Шереметев выехал из Тобольска в Москву, не дожидаясь своего преемника, князя Василия Ивановича Хилкова.

16 августа 1652 года В. Б. Шереметев «смотрел в кривой стол» во время обеда у царя патриарха Иосифа. 21 мая 1653 года Василий Борисович Шереметев был пожалован прямо из стольников в бояре. У сказки находился окольничий Семён Романович Пожарский, а боярство сказывал думный дьяк Семён Заборовский. Вскоре боярин В. Б. Шереметев был назначен первым воеводой в Яблонов «для приходу крымских и ногайских людей». Его товарищем и вторым воеводой стал окольничий Фёдор Васильевич Бутурлин. Фактически боярин Василий Борисович Шереметев, получивший почетное звание наместника белозерского, должен был возглавить оборону южной Белгородской укрепленной линии. Под его командование были переданы четырнадцать украинных воевод с своими гарнизонами. 5 июня после обеда у царя В. Б. Шереметев уехал из Москвы в Ливны, где провёл смотр детей боярских и казаков. Из Ливен В. Б. Шереметев прибыл в Яблонов, откуда должен был оказывать военную помощь украинскому гетману Богдану Хмельницкому в войне против Речи Посполитой.

Война с Речью Посполитой

В 1654 году боярин Василий Борисович Шереметев принял участие в русско-польской войне 1654—1667 годов, в начале которой командовал южным корпусом (около 7 тыс. чел.) на южнорусской границе. В январе 1654 года в состав корпуса В. Б. Шереметева входило четыре солдатских полка (Александра Краферта, Ягана Краферта, Джона Лесли и Юрия Гутцина, не считая служилых людей и казаков. В марте 1654 года В. Б. Шереметев с корпусом прибыл в Рыльск, а воевода князь И. И. Ромодановский был отправлен на его место в Яблонов. 22 апреля 1654 года воеводы В. Б. Шереметев и Ф. В. Бутурлин, находившиеся в Рыльске, получили от царя приказ со всеми ратными людьми выступить на Киев и оказать военную помощь украинским казацким полкам под командованием Богдана Хмельницкого. К ним на соединение из Севска был отправлен воевода Андрей Васильевич Бутурлин. Только 6 мая А. В. Бутурлин со своим отрядом прибыл в Рыльск, откуда сразу же в качестве авангарда был отправлен в Путивль. 18 мая 1654 года главный воевода В. Б. Шереметев со своим войском прибыл в Путивль. Ещё по пути в Путивль В. Б. Шереметев получил новый приказ приостановить поход к Киеву и оставаться в Рыльске. 26 мая русское командованием приказало В. Б. Шереметеву с войском отойти назад в Белгород или Карпово-Сторожевье, чтобы оборонять пограничные русские города от набегов крымских и ногайских татар. Воевода А. В. Бутурлин со своим отрядом получил приказ выступить на Украину для совместных действий с казацкими полками Богдана Хмельницкого. Весной и летом 1654 года угроза нападения на русские и украинские земли со стороны Крымского ханства была очень реальной. Большие силы крымских татар кочевали у Волчьих Вод, Овечьих Вод и у Соленого озера. В случае нападения крымских татар на русские земли с В. Б. Шереметевым должны были совместно действовать: окольничий князь Иван Иванович Ромодановский из Яблонова, боярин Никита Алексеевич Зюзин из Путивля и стольник Петр Михайлович Пушкин из Козлова. Лето и осень 1654 года боярин Василий Борисович Шереметев с полками простоял в Белгороде, охраняя южные русские рубежи от набегов крымских татар и ногайцев.

В декабре 1654 года В. Б. Шереметев получил от царя приказ выступить из Белгорода на Украину, чтобы соединиться с полками украинского гетмана Богдана Хмельницкого для совместной борьбы с поляками. В начале декабря В. Б. Шереметев отправил на помощь Б. Хмельницкому передовой отряд под командованием своего товарища и окольничего Фёдора Васильевича Бутурлина. 10 декабря сам Василий Борисович Шереметев с главными силами выступил из Белгорода на Украину. 19 декабря В. Б. Шереметев прибыл в Олешну, откуда на другой день двинулся дальше в Корсунь, стремясь стянуть туда русские войска из Киева и Белой Церкви. Василий Борисович Шереметев планировал объединить под своим командованием все русские войска на Украине, соединиться с казацкими полками Богдана Хмельницкого, после чего нанести удар польско-шляхетской армии и орде крымского хана. Между тем в ноябре 1654 года главные силы польской армии под командованием Станислава «Реверы» Потоцкого, соединившись с крымской ордой, начали военные действия на Украине. Казацкие отряды были вынуждены отступить из Шаргорода на восток. Объединённая польско-татарская армия двинулась маршем на Брацлав. Богдан Хмельницкий отправил для усиления гарнизона Брацлава 15-тысячный казацкий корпус под командованием генерального есаула Василия Томиленко. Сам украинский гетман Б. М. Хмельницкий с частью казацкого войска стал лагерем под Корсунем, а воевода Андрей Васильевич Бутурлин с русским отрядом стоял в Белой Церкви. В начале декабря 1654 года польско-татарские войска подступили к Брацлаву и вступили в кровопролитный бой с казаками. После тяжелых боев казаки покинули Брацлав и отступили в Умань. В середине января 1655 года польско-шляхетская армия, усиленная татарскими отрядами, двинулась из-под Брацлава на Умань. Поляки и крымские татары осадили Умань, но не смогли взять крепость штурмом. Умань защищал 10-тысячный казацкий отряд под командованием винницкого полковника Ивана Богуна. В осаде также находился соседний городок Ахматов, где укрылось 1500 казаков. Украинский гетман Богдан Хмельницкий и московский воевода Василий Борисович Шереметев, соединив свои силы, выступили на помощь осажденной Умани.

19 января 1655 года Б. Хмельницкий и В. Б. Шереметев с русско-казацкой армией выступили из Ставищ на Ахматов и Умань, чтобы оказать помощь осажденным гарнизонам и отбросить противника. Коронные гетманы Станислав «Ревера» Потоцкий и Станислав Лянцкоронский, узнав об их приближении, оставили под Уманью и Ахматовым часть войска и с главными силами выступили навстречу. Недалеко от Умани русские и казацкие полки на открытой местности устроили табор и укрепились в нём. Ночью превосходящие силы польско-татарской армии полностью окружили русско-казацкий укрепленный табор. Вначале противник смог ворваться в расположение табора и завязал рукопашный бой. В разгар битвы винницкий полковник Иван Богун совершил вылазку из Умани и внес замешательство в ряды противника. Русские ратные люди и украинские казаки смогли отразить вражеский приступ. На следующий день ожесточенная битва продолжилась. На третий день Богдан Хмельницкий с казацким войском и воевода Василий Шереметев с пятью полками прорвали вражескую осаду и двинулись табором к Ахматову, продолжая отбивать вражеские нападения. Сражение, вошедшее в историю как битва на Дрожи-поле, продолжалось четыре дня и происходило «меж городов Ставищ и Охматова». Польско-шляхетские войска и крымско-татарская орда вынуждены были отступить за р. Буг. Боярин Василий Борисович Шереметев с русским войском прибыл в Белую Церковь, где соединился с отрядом окольничего Андрея Бутурлина. Богдан Хмельницкий с казацкими полками ушёл в Чигирин.

11 марта 1655 года главный воевода боярин Василий Борисович Шереметев был вызван с Украины в Москву и попал в царскую опалу. В. Б. Шереметев оставил после себя добрую память на Украине. В 1657 году после смерти гетмана Богдана Хмельницкого казаки просили русского царя Алексея Михайловича прислать к ним боярина В. Б. Шереметева «для успокоения междоусобия в малороссийских городах». В течение 1655 года опальный боярин Василий Шереметев был «не в удел» и находился в своих подмосковных вотчинах. Польский шляхтич и писатель Павел Потоцкий, находившийся в плену с 1655 по 1658 год в Москве, оставил интересный отзыв о В. Б. Шереметеве: «Не было бы предела к проявлению отличных воинских доблестей Василия Борисовича Шереметева, — они как бы наследственны в его знаменитой фамилии, — если бы к тому не поставлялись преграды самим же Московским двором, слишком ненадежным ценителем великого духа и славных деяний. Двор этот, как и везде, более справедлив к жалким паразитам, чем к мужам, рожденным для великих подвигов».

В конце декабря 1655 года Василий Борисович Шереметев вновь появился на придворной службе и участвовал в переговорах со шведскими послами. В следующем 1656 году В. Б. Шереметев несколько раз приглашался за царский стол. В мае 1656 года боярин Василий Борисович Шереметев сопровождал царя Алексея Михайловича в походе из Москвы в Смоленск, откуда 20 июня царь выступил во главе русской армии и двинулся на Ригу. В тот же день царь Алексей Михайлович назначил Василия Борисовича Шереметева первым воеводой в Смоленске. Его товарищами были назначены думные дворяне Иван Еропкин и Иван Загряжский.

В декабре 1656 года Василий Борисович Шереметев был назначен царем членом русского посольства, которое под руководством боярина князя Никиты Ивановича Одоевского должно было отправиться на сейм в Варшаву, чтобы обсудить возможность избрания царя Алексея Михайловича на польский королевский престол. В. Б. Шереметев должен был встретиться с главным послом, князем Н. И. Одоевским, в Вильно. В мае 1657 года В. Б. Шереметев выехал из Смоленска и прибыл в Борисов, где получил информацию о начале морового поветрия в Вильно. Несколько месяцев боярин Василий Борисович Шереметев проживал в Борисове, чтобы «ведать всякие дела и вести во всем княжестве Литовском в государевых городех, и про всякие дела и про вести писать к великому государю». Осенью 1657 года по царскому указу В. Б. Шереметев, оставив в Борисове своего товарища, воеводу Ивана Ржевского, выехал в Шклов. Весной 1658 года Василий Борисович Шереметев вернулся в Москву, где обедал за царским столом вместе с патриархом Никоном, а также с грузинским, касимовским и сибирскими царевичами.

Киевское воеводство

6 апреля 1658 года боярин Василий Борисович Шереметев был назначен первым воеводой киевским. Его товарищами (заместителями) были назначены князь Юрий Никитич Борятинский и Иван Иванович Чаадаев. 5 мая 1658 года В. Б. Шереметев выехал из Москвы, но из-за плохих дорог и разлива реки Сейма приехал в Киев только 17 июня, где сменил окольничего Андрея Васильевича Бутурлина. По пути к Киеву местное украинское население радостно встречало Василия Шереметева, люди выходили к нему с иконами и просили прислать царских воевод в остальные города на Украине. Такой приём нового киевского воеводы Василия Борисовича Шереметева вызвал недовольство украинского гетмана Ивана Выговского, который заключил военный союз с Речью Посполитой и Крымским ханством, направленный против Русского государства. В. Б. Шереметев дважды приглашал Ивана Выговского приехать в Киев на переговоры, но украинский гетман под разными предлогами отказывался.

Летом 1658 года украинский гетман Иван Выговский начал военные действия против Русского царства. И. Выговский пригласил на помощь крымских татар и стал собирать казацкие полки для нападения на Киев. Киевский воевода Василий Шереметев сообщал в Москву о сложившейся обставновке, жаловался на недостаток в ратных людях и на скудость хлебных запасов. 23 августа Данила Выговский (брат гетмана И. Выговского) с большим казацко-татарским войском (более 20 тыс. чел) осадил Киев. В течение двух дней казаки пытались взять город штурмом. Русский гарнизон храбро отразил все вражеские приступы и захватил весь обоз Д. Выговского. Русские захватили в плен много казаков, которые по приказу В. Б. Шереметева были освобождены и отпущены по домам. Царь Алексей Михайлович отправил к киевскому воеводе Василию Борисовичу Шереметеву грамоту, в которой выразил удовольствие его действиями против Ивана Выговского и «милостивым» отношением к пленным. Киевский воевода Василий Борисович Шереметев пользовался поддержкой архимандрита Киево-Печерской лавры Иннокентия Гизеля, киевского полковника Василия Дворецкого и нежинского протоиерея Максима Филимонова.

В конце октября 1658 года гетман Иван Выговский и его брат Данила Выговский с 50-тысячным казацким войском и 6-тысячным вспомогательным татарским корпусом подступили к Киеву. Василий Борисович Шереметев, получив от преданных людей данные о приближении гетмана, успел приготовиться к осаде, под его команованием было 7500 человек. Русский гарнизон отбил вражеские приступы. Иван Выговский вступил в мирные переговоры с Василием Шереметевым, чтобы выиграть время, ожидая помощи от Речи Посполитой. Иван Выговский стал лагерем под Ржищевым и 9 ноября прислал в Киев своих представителей на переговоры. Гетманские уполномоченные от имени Ивана Выговского принесли в церкви присягу на верность русскому царю Алексею Михайловичу. В январе 1659 года польское правительство прислало на помощь Ивану Выговскому вспомогательный корпус (3800 чел.), состоящий из поляков, волохов и сербов. 19 января украинский гетман Иван Выговский вторично попытался взять Киев, но был отражен русским гарнизоном. После победы В. Б. Шереметев разослал во все украинские города воззвания, напоминая украинцам обо всех бедствиях, которые они понесли от польско-шляхетского владычества, и обещал вместе с ними стоять против гетмана-изменника Ивана Выговского. В августе 1659 года Данила Выговский вновь попытался взять Киев, но был разбит московскими воеводами, князем Борятинским и Чаадаевым. Сам Данила Выговский был захвачен в плен. Вскоре украинский гетман Иван Выговский, лишившись поддержки большинства полковников, отказался от гетманства и бежал в польские владения.

В ноябре 1659 года на казацкой раде в Переяславе, где присутствовали князь Алексей Никитич Трубецкой, боярин Василий Борисович Шереметев и князь Григорий Григорьевич Ромодановский, новым гетманом Украины был избран Юрий Богданович Хмельницкий. Царь Алексей Михайлович отправил в Киев стольника князя Григория Фёдоровича Щербатова, чтобы тот сказал «милостивое царское слово» и передал золотые Василию Борисовичу Шереметеву, его товарищам и ратным людям. 4 ноября В. Б. Шереметев с войском двинулся в поход из Киева на Брацлавщину, навстречу Ивану Выговскому и Андрею Потоцкому, которые собирались идти на выручку Чигирину, осажденному запорожскими казаками. 26 ноября в битве под Хмельником В. Б. Шереметев нанес поражение польско-казацким войскам И. Выговского и А. Потоцкого. После своего возвращения в Киев Василий Борисович Шереметев получил через стряпчего Яковлева присланный царем «золотой в восемь золотых». Кроме Киева, царские воеводы с гарнизонами стояли в Переяславе, Нежине, Чернигове, Белой Церкви и Брацлаве, все они подчинялись Василию Борисовичу Шереметеву.

В начале 1660 года киевский воевода В. Б. Шереметев попросил у царя Алексея Михайловича разрешения прибыть в Москву, чтобы встретиться с семьей и устроить домашние дела. Царь не разрешил ему отлучаться из Киева, так как на Украине «государево дело в конец ещё не приведено». Вскоре Василий Шереметев получил из Умани сведения о приближении к Могилёву польско-татарского войска под командованием коронного гетмана Станислава «Реверы» Потоцкого, коронного обозного Андрея Потоцкого, коронного писаря Яна Сапеги и Ивана Выговского. Киевский воевода В. Б. Шереметев отправил против противника войско под командованием князя Григория Афанасьевича Козловского. При приближении русского войска польские военачальники отступили в Польшу, а татары ушли в Крым. После этого киевский воевода Василий Борисович Шереметев вторично ходатайствовал перед царем об отпуске в Москву, но получил новый отказ.

Весной 1660 года царское командование решило предпринять крупное наступление русско-казацкой армии вглубь Речи Посполитой. 6 мая 1660 года царь Алексей Михайлович отправил в Киев к В. Б. Шереметеву стряпчего Михаила Головина с денежной наградой (600 руб.) и грамотой. В конце царской грамоты Алексей Михайлович писал: «И мню, что ни к кому такой милости и жалованья от веку не бывало и не слыхано, как Божия милость и наше, великого государя, милостивое жалованье к тебе, боярину нашему и воеводе, учинилось. И незабытно мы, великий государь, службу твою и раденье, при всей нашей царской думе, в своих царских полатах похваляем, и при всем нашем царском синклите; и по всему нашему Московскому государству служба твоя явно прославляетца; и впредь у Бога и у нас, великого государя, служба твоя николи забвенна не будет. И тебе б, боярину нашему и воеводе, того, что тебе, по нашему, великого государя, указу, к Москве ехать не велено, во оскорбленье себе не ставить, а поставить бы то себе в милость Божию и в наше, великого государя, в премногое жалованье; и сею нашей грамотой утешатися, и стряпчего нашего Михаила Головина, жалуючи тебя, боярина нашего и воеводу, послали ево к тебе, боярину нашему и воеводе, нарочно для твоего утешения».

В начале августа 1660 года воевода Василий Борисович Шереметев с русским войском выступил из Киева на польские владения. По пути к нему присоединились со своими отрядами воеводы князья Осип Иванович Щербатов из Переяслава и Григорий Афанасьевич Козловский из Умани. Под командованием В. Б. Шереметева находилось до 15 тысяч русских ратных людей. Вместе с ним из Киева выступил наказной гетман и переяславский полковник Тимофей Цецюра с казацким войском (до 20 тыс. чел.). Совместно с армией Шереметева должно было действовать казацкое войско (от 20 до 30 тыс. чел.) под предводительством гетмана Юрия Богдановича Хмельницкого. Василий Шереметев планировал в Слободищах соединиться с Ю. Хмельницким, чтобы затем совместно наступать на Львов. 27 августа украинский гетман Ю. Хмельницкий пригласил московского воеводу В. Б. Шереметева прибыть под Меджибож, куда и сам обещал вскоре прибыть. Василий Шереметев собрал военный совет, на котором князь Г. А. Козловский выступил против похода вглубь Польши и предлагал укрепить русскими гарнизонами украинские города. Однако главный воевода В. Б. Шереметев настоял на продолжении наступления из-под Котельны на Меджибож.

Польский король Ян Казимир, получив донесения о русско-казацком походе на Украину, отправил свои войска навстречу неприятелю. На Волыни, под Меджибожем, сосредоточилась 30-тысячная польская армия под командованием коронных гетманов Станислава «Реверы» Потоцкого и Ежи-Себастьяна Любомирского. В конце августа на помощь к полякам прибыла крымско-татарская орда (15 тыс. чел.) под предводительством царевичей Мурад Герая и Сафа Герая. В. Б. Шереметев упустил благоприятный момент и не пошёл на польское войско тогда, когда крымские татары ещё не прибыли. В последних числах августа В. Б. Шереметев с войском выступил из Котельны на Меджибож. Польско-татарские войска, имевшие численное превосходство, в боевом порядке двинулись ему навстречу.

4 сентября 1660 года между русско-казацким и польско-татарским войсками произошёл первый бой под местечком Любар, на Волыни. Русские и казаки ночью возвели земляной вал и укрепились в походном обозе. Вражеские приступы были отбиты. Русские временами производили вылазки из укрепленного табора. Однако положение русского войска с каждым днем стало ухудшаться. Началась нехватка припасов и фуража. Татарские отряды перерезали все пути сообщения. Украинский гетман Юрий Хмельницкий с казацкими полками на соединение с Василием Шереметевым все ещё не явился.

В такой обстановке главный воевода боярин В. Б. Шереметев принял решение об отступлении на Чуднов. После двухдневной подготовки утром 16 сентября русские войска вышли из окопов, построились в подвижный табор и, двигаясь между рядами телег, направились к местечку Чуднов. Польский писатель Зеленевич, сравнивая Шереметева с знаменитым полководцем XVI века, герцогом Пармским, говорит так: «Не подлежит сомнению, что и Шереметев должен быть прославлен, так как употребленный им способ отступления замечателен во всех отношениях». Польские войска бросились в погоню за отступающей русской армией. Поляки атаковали русский табор с фронта, но с большими потерями были отражены. Когда русское войско переправлялось по сооруженной гати через болото, уже недалеко от Чуднова, полякам с помощью пушек удалось отбить треть табора. Русские и казаки с оставшимся табором продолжили движение, отбивая многочисленные атаки противника. 17 сентября В. Б. Шереметев вступил в Чуднов и занял неудобную для обороны позицию на р. Тетерев. Поляки захватили стоявший на горе Чудновский замок. Польские войска при поддержке татарской конницы окружили расположенный в низине русский укрепленный лагерь и стали его обстреливать из артиллерии. Василий Шереметев был со всех сторон блокирован польско-татарскими войсками. Сами поляки говорили, что он «окружен, как волк на охоте». В рядах русского войска начался голод. 26 сентября В. Б. Шереметев принял решение с боем прорваться, чтобы вынудить поляков отодвинуть свои позиции и добыть припасов. Поляки вынуждены были отступить за р. Тетерев, а русские смогли получить от жителей Чуднова немного хлебных запасов, зарытых в ямах.

27 сентября 1660 года украинский гетман Юрий Хмельницкий с казацким войском прибыл в местечко Слободищи, находившееся в 15 верстах от Чуднова, но не стал оказывать помощи осажденным русским войскам. Великий гетман коронный Станислав «Ревера» Потоцкий отправил часть польско-татарской армии под командованием польного гетмана коронного Ежи Любомирского и крымского нурэддина против Юрия Хмельницкого. Поляки и крымские татары нанесли поражение казацкой армии Юрия Хмельницкого, который сообщил об этом Василию Шереметеву. 28 сентября В. Б. Шереметев попытался прорваться из-под Чуднова к Слободищам, но был отражен поляками и крымскими татарами. 4 октября Василий Шереметев предпринял вторую попытку пробиться к Слободищам, но польские военачальники узнали о планах Шереметева от казака-перебежчика. По свидетельству польских историков «день 4 (14) октября, был самый ужасный, самый кровопролитный из всех доселе бывших. Подобного ему уже не было и не будет… Московиты сражались с крайним отчаянием. Старые польские солдаты, участники многих кровопролитных битв, говорили, что в таком адском огне они ещё не бывали. Они сравнивали поле битвы с огненной кипящей рекой». В ожесточенной битве, продолжавшейся четыре часа, русские потерпели поражение. Юрий Хмельницкий не пришёл на помощь Василию Шереметеву. Пропольская группа казацкой старшины вынудила гетмана Ю. Хмельницкого вступить в сепаратные переговоры с польским командованием. 8 октября был заключен Слободищенский трактат, по условиям которого Гетманщина возвращалась в состав Речи Посполитой. Узнав о переходе гетмана Юрия Хмельницкого на сторону Польши, наказной гетман Тимофей Цецюра, войска которого сражались вместе с русскими полками Василия Шереметева, вскоре покинул армию царского воеводы. В октябре второй киевский воевода князь Юрий Барятинский с отрядом из 4 288 человек двинулся на помощь Василию Шереметеву, но смог дойти только до Брусилова. Польские гетманы направили против него крупные силы во главе с Яном Собеским, и князь вернулся обратно в Киев. В осажденном русском лагере вспыхнули болезни и голод. 15 октября В. Б. Шереметев вступил в переговоры с польским командованием. 23 октября 1660 года русская армия под командованием боярина Василия Борисовича Шереметева капитулировала. По условиям договора русские гарнизоны должны были покинуть Киев, Переяслав, Нежин и Чернигов. Великий гетман коронный Станислав «Ревера» Потоцкий, чтобы убедить крымских татар согласиться на заключение мира, обещал крымскому нурэддину передать ему самого В. Б. Шереметева с другими русскими пленниками. 26 октября главный воевода В. Б. Шереметев с русскими начальными людьми и дворянами (около 200 чел.) выехал в польский лагерь. На полпути поляки напали на русских и отобрали значительную часть имущества. Русские ратные люди вынуждены были сдать оружие, артиллерию и боеприпасы полякам. После капитуляции крымские татары ворвались в русский лагерь, где перебили и захватили в плен до 8 тыс. чел. На следующий день по требованию нурэддина Мурад Герая польское командование вынуждено было передать татарам главного московского воеводу В. Б. Шереметева. Его заместители, князья Козловский и Щербатов, остались в польском плену.

Крымский плен

После обеда у польного гетмана Ежи Себастьяна Любомирского Василий Борисович Шереметев сел в карету, запряженную шестеркой великолепных лошадей. За ним следовали пять телег с поклажей и одиннадцать слуг, а далее ехали на повозках сто человек, особо преданных Шереметеву и решивших остаться с ним в плену. Пленника с его свитой охранял конвой из трехсот татарских всадников. В течение семи недель крымские татары везли В. Б. Шереметева по степи. Крымцы, опасавшиеся преследования и потери ценного пленника, везли его окольными путями. 13 декабря 1660 года Василий Борисович Шереметев был доставлен в Бахчисарай, где его принял хан Мехмед Герай и его главный министр Сефер-Гази-ага. Затем его лишили всех слуг и заключили в кандалы. Известие о разгроме русской армии под Чудновом и пленении В. Б. Шереметева дошло до Москвы в конце ноября. Царское правительство решило попытаться выкупить Шереметева из татарского плена. В декабре 1660 года в Крым был отправлен дьяк Иван Татаринов, который должен был вести переговоры о выкупе за Шереметева. 20 января 1661 года Татаринов приехал в Бахчисарай, где встретился с Сефер-Гази-агой и Шереметевым. Переговоры об освобождении закончились безрезультатно. 21 февраля 1661 года пленный Василий Борисович Шереметев был заключен в крепость Чуфут-Кале. В татарском плену В. Б. Шереметев провёл двадцать один год, за которые сменилось четыре хана: Мехмед IV Герай, Адиль Герай, Селим I Герай и Мурад Герай.

Все это время русское правительство вело переговоры о выкупе Василия Борисовича. Царь Алексей Михайлович решил выплатить из государственной казны за освобождение В. Б. Шереметева 25 тысяч рублей. Жена Шереметева Прасковья Васильевна (урождённая Третьякова) начала в Москве сбор пожертвований. Родственники Василия Борисовича, Шереметевы, враждебно относились к нему и к его семье: они не только не оказали денежной помощи для выкупа его из плена, но во время его отсутствия притесняли его семью, как это видно из отписки Шереметева царю Алексею Михайловичу: «И от того разорения женишка моя и сынишка и бедная моя дочеришка голодны и живут без меня с великой нужею: хлеб и дрова покупают дорогой ценой и от того одолжяли… А сынишка мой человеченка молодой и бессемеен и пуст, родителей старых никово нет, а и есть свои, и оне не добры, теснят сынишка моего деревенской теснотой без меня, видя мой упадок великий и одиночество».

Царь Алексей Михайлович, жалея В. Б. Шереметева, часто обнадеживал его утешительными, милостивыми грамотами и посылал ему разные дары. В течение плена имя Василия Борисовича Шереметева из года в год значилось в боярском списке, с прежним денежным окладом в 400 рублей. Ежегодно в Крым ему посылалось 200—300 рублей. За время своего плена Василий Борисович Шереметев много перетерпел и физически, и нравственно, и не раз переходил от надежды к отчаянию и обратно: освобождение его из плена казалось иногда не только возможным, но весьма близким, а затем, в силу разных обстоятельств, опять откладывалось на неопределенное время. В 1662 году из польского плена были освобождены московские воеводы князь О. И. Щербатов, князь Г. А. Козловский и дворянин И. П. Акинфеев, которые были обменены на польного гетмана литовского Винцента Гонсевского. В 1664 году османский султан потребовал, чтобы пленный В. Б. Шереметев был привезен в Стамбул, но крымский хан отказался это сделать. Осенью 1665 году хан Мехмед Герай, попытавшийся наладить мирные отношения с Русским государством, прислал к пленному Шереметеву своё доверенное лицо для предварительных переговоров. В. Б. Шереметев ничего не мог обещать, не имея на то никаких полномочий, и из осторожности так ответил ханскому посланцу: «Как пошлет царь к великому государю посланника а с ним о чём писать будет к великому государю, и великий государь велит ответ учинить; а что в великого государе грамоте писано будет к царю, и они в те поры ведать будут».

Весной 1666 года султан отстранил от престола хана Мехмед Герая и назначил новым крымским ханом Адиль Герая. Мехмед Герай вместе с семьей и приближенными вынужден был покинуть Крым. Ночью 4 апреля хан тайно увез с собой из Чуфут-Кале пленного боярина В. Б. Шереметева. По показанию самого Шереметева Мехмед Герай возил его с собой «более пятисот верст в телеге, в кандалах; и многие реки вплавь, в телеге, на арканах волочили и дорогой замучил было до смерти». Ширинские беи бросились в погоню за ханом и настигли его за р. Кубанью. Царевичи, сопровождавшие хана, хотели убить Шереметева, чтобы он никому не достался, но беи их отговорили и убедили вернуть знатного пленника. 19 мая В. Б. Шереметев был доставлен обратно в Крым, где был хорошо принят новым ханом Адиль Гераем и его шурином, великим визирем Ислам-агой. По ханскому приказу Шереметев был вновь заключен в темницу Чуфут-Кале. В правление Адиль Герая участь В. Б. Шереметева, благодаря заступничеству Ислам-аги и его матери, была облегчена. 15 июня 1666 года с Шереметева были сняты кандалы и открыты окна в темнице. Хан Адиль Герай согласился выпустить Шереметева из плена, вначале он потребовал за него 70 тысяч ефимков и освобождения 50 пленных татар, а потом уменьшил размер выкуп и запросил 60 тысяч ефимков. Московское правительство, занятое мирными переговорами с Речью Посполитой, не спешило заниматься выкупом В. Б. Шереметева. В январе 1668 года на берегу Дона должен был состояться русско-татарский съезд для утверждения мира. В это время Шереметев был переведен из крепости Чуфут-Кале в слободу Мариамполь, в окрестностях Бахчисарая. Адиль Герай, уверенный в скором получении выкупа, даже собирался перевести В. Б. Шереметева в Азов, чтобы «было к окупу ближе», но его отговорили приближенные. Однако мирные переговоры были отложены. В марте 1669 года хан отправил в Москву посла Шахтемира «для договору о мирном утверждении». Пленный Василий Шереметев был доставлен в Гезлев, где он должен был оставаться до присылки за него выкупа. Ханский посол Шахтемир прожил в Москве целый год, во время которого В. Шереметев был возвращен в Чуфут-Кале. Только 27 апреля 1670 года был заключен мирный договор с Крымским ханством, по условиям которого русское правительство обязывалось отправлять в Крым ежегодные поминки. Москва обязалась выплатить за освобождение В. Б. Шереметева 60 тысяч ефимков или 30 тысяч золотых. Обе стороны договорились об обмене пленниками в Валуйках. Затем ещё восемь месяцев шли переговоры о месте размена пленных. Царь настаивал, чтобы обмен произошёл в Валуйках, а крымцы требовали, чтобы обмен состоялся на р. Донце. Царское правительство обещало прислать ратных людей для охраны казны, и хан Адиль Герай согласился на размен в Валуйках. 29 апреля 1671 года В. Б. Шереметев был на приёме у хана Адиль Герая, который отпустил его «с великой честью». 1 мая Шереметев в сопровождении знатных татарских князей выехал из Бахчисарая. В это же время султан, недовольный правлением Адиль Герая, назначил новым крымским ханом Селим Герая. 7 мая Василий Шереметев был остановлен в окрестностях Перекопа. Новый хан отказался производить обмен пленными и приказал вернуть В. Б. Шереметева в Чуфут-Кале. Здесь 8 октября В. Б. Шереметев получил от царя милостивую грамоту и 200 золотых червонцев. С воцарением Селим Герая у Шереметева установились плохие отношения с его приближёнными, которые, по словам самого пленника, были «в нравах своих злые». Только в 1675 году Батыр-ага, приближенный хана Селим Герая, стал уговаривать хана освободить из плена В. Шереметева. Однако 29 января 1676 года скончался царь Алексей Михайлович. Его преемник Фёдор Алексеевич возобновил переговоры о возвращении из татарского плена Василия Борисовича Шереметева. 22 февраля 1678 года на имя В. Б. Шереметева в Крым была доставлена грамота царя Фёдора Алексеевича о присылке выкупа за него к донским казакам. Такая же грамота была привезена и к крымскому хану Селим Гераю. Однако весной 1678 года османский султан отстранил от трона Селим Герая и назначил новым крымским ханом Мурад Герая. В апреле новый хан прислал к казакам на Дон своего человека, который убедился в доставке туда казны и осмотрел её. Но освобождение В. Б. Шереметева опять было отложено. По приказу султана крымский хан Мурад Герай принял участие в новой войне с Русским государством и ходил в поход на Чигирин. Только осенью 1681 года после заключения Бахчисарайского мирного договора между Россией и Крымским ханством Василий Борисович Шереметев смог получить долгожданную свободу.

В плену Василий Борисович, несмотря на своё высокое положение, содержался в нечеловеческих условиях. Сам Шереметев писал царю Алексею Михайловичу: «Хан мучил меня, никого так никто не мучает, которые есть государевы люди у мурз, у аг, и у чёрных татар. Кандалы на мне больше полпуда; четыре года беспрестанно я заперт в палату, окна заделаны каменьями, оставлено только одно окно. На двор из избы пяди не бывал я шесть лет и нужу всякую исполняю в избе; и от духу, и от нужи, и от тесноты больше оцынжал, и зубы от цынги повыпадали, и от головных болезней вижу мало, а от кандалов обезножел, да и голоден». Наконец в 1682 году ослепшего и тяжелобольного Шереметева хан согласился отпустить за выкуп. Вернувшись на родину, через полгода Василий Борисович скончался.

Освобождение из плена и последние дни

3 ноября 1681 года под Переволочной на Днепре между русскими и татарами произошёл обмен пленными. Во главе русской делегации находился курский воевода князь Петр Иванович Большой Хованский, который прибыл в сопровождении большого войска. Крымский хан Мурад Герай прислал к месту обмена Каплан-мурзу Мансура с 15-тысячным татарским войском. Василий Борисович Шереметев, переправившись на другой берег Днепра, был торжественно встречен большой делегацией и артиллерийским салютом. Вместе с В. Б. Шереметевым был освобожден из татарского плена князь Андрей Григорьевич Ромодановский. 8 ноября князь П. И. Хованский вместе с освобожденными пленниками двинулся из Переволочны в Курск. По царскому указу боярин Василий Борисович Шереметев и все остальные люди, возвратившиеся из плена, должны были остановиться в Хотмыжске. В конце ноября по новому царскому указу В. Б. Шереметев выехал из Хотмыжска в свою коломенскую вотчину — село Чирково.

25 декабря 1681 года Василий Борисович Шереметев был представлен в Москве царю Фёдору Алексеевичу. В Передней палате его представил царю думный дьяк посольского приказа Ларион Иванович Пашин. После возвращения в Москву Василий Борисович Шереметев занял пятое место в Боярской думе. 21 февраля 1682 года Шереметев вместе с другими боярами был в Передней палате у руки новой царицы Марфы Матвеевны (урождённой Апраксиной), 23 февраля — за столом у государя, в Столовой палате. Это было последнее появление В. Б. Шереметева при царском дворе.

21 апреля 1682 года тяжелобольной Василий Борисович Шереметев составил духовное завещание, а через три дня, 24 апреля, скончался. За время неволи его жена и единственный сын Иван умерли. Наследство Василий Борисович оставил своему двоюродному брату — боярину Петру Васильевичу Большому Шереметеву и его старшему сыну — боярину и будущему графу Борису Петровичу Шереметеву.

Семья

Василий Борисович Шереметев был женат дважды. Его первой женой была Мария Ивановна Гавренёва. Дети: Иван Васильевич Шереметев (ум. 1667), был женат на княжне Евдокии Петровне Пожарской, дочери князя Петра Дмитриевича Пожарского.

Вторично женился на Прасковье Васильевне Третьяковой (ум. 1680). Дети: Евфимия Васильевна Шереметева, жена князя Якова Алексеевича Голицына.

Литература

• В. Корсакова.,. Шереметев, Василий Борисович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• Шереметев, Василий Борисович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Мальцев А. Н. «Россия и Белоруссия в середине XVII века», Издательство Московского университета, 1974 г., ст. 59, 60, 61, 125, 126
• Малов А. В. «Русско-польская война 1654—1667», Москва, Издательство «Цейхгауз», 2006 г. ISBN 5-94038-111-1, ст. 37-38

Отрывок, характеризующий Шереметев, Василий Борисович

«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:
– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.
– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.
Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?
– Прикомандирован, дежурю.
Они помолчали.
«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.
– Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов.
– А чорт их знает, говорят.
– Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.
– Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, – сказал Жерков.
– Или у вас денег много завелось?
– Приходи.
– Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут.
– Да что ж, до первого дела…
– Там видно будет.
Опять они помолчали.
– Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков.
Долохов усмехнулся.
– Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму.
– Да что ж, я так…
– Ну, и я так.
– Прощай.
– Будь здоров…
… и высоко, и далеко,
На родиму сторону…
Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни.


Возвратившись со смотра, Кутузов, сопутствуемый австрийским генералом, прошел в свой кабинет и, кликнув адъютанта, приказал подать себе некоторые бумаги, относившиеся до состояния приходивших войск, и письма, полученные от эрцгерцога Фердинанда, начальствовавшего передовою армией. Князь Андрей Болконский с требуемыми бумагами вошел в кабинет главнокомандующего. Перед разложенным на столе планом сидели Кутузов и австрийский член гофкригсрата.
– А… – сказал Кутузов, оглядываясь на Болконского, как будто этим словом приглашая адъютанта подождать, и продолжал по французски начатый разговор.
– Я только говорю одно, генерал, – говорил Кутузов с приятным изяществом выражений и интонации, заставлявшим вслушиваться в каждое неторопливо сказанное слово. Видно было, что Кутузов и сам с удовольствием слушал себя. – Я только одно говорю, генерал, что ежели бы дело зависело от моего личного желания, то воля его величества императора Франца давно была бы исполнена. Я давно уже присоединился бы к эрцгерцогу. И верьте моей чести, что для меня лично передать высшее начальство армией более меня сведущему и искусному генералу, какими так обильна Австрия, и сложить с себя всю эту тяжкую ответственность для меня лично было бы отрадой. Но обстоятельства бывают сильнее нас, генерал.
И Кутузов улыбнулся с таким выражением, как будто он говорил: «Вы имеете полное право не верить мне, и даже мне совершенно всё равно, верите ли вы мне или нет, но вы не имеете повода сказать мне это. И в этом то всё дело».
Австрийский генерал имел недовольный вид, но не мог не в том же тоне отвечать Кутузову.
– Напротив, – сказал он ворчливым и сердитым тоном, так противоречившим лестному значению произносимых слов, – напротив, участие вашего превосходительства в общем деле высоко ценится его величеством; но мы полагаем, что настоящее замедление лишает славные русские войска и их главнокомандующих тех лавров, которые они привыкли пожинать в битвах, – закончил он видимо приготовленную фразу.
Кутузов поклонился, не изменяя улыбки.
– А я так убежден и, основываясь на последнем письме, которым почтил меня его высочество эрцгерцог Фердинанд, предполагаю, что австрийские войска, под начальством столь искусного помощника, каков генерал Мак, теперь уже одержали решительную победу и не нуждаются более в нашей помощи, – сказал Кутузов.
Генерал нахмурился. Хотя и не было положительных известий о поражении австрийцев, но было слишком много обстоятельств, подтверждавших общие невыгодные слухи; и потому предположение Кутузова о победе австрийцев было весьма похоже на насмешку. Но Кутузов кротко улыбался, всё с тем же выражением, которое говорило, что он имеет право предполагать это. Действительно, последнее письмо, полученное им из армии Мака, извещало его о победе и о самом выгодном стратегическом положении армии.
– Дай ка сюда это письмо, – сказал Кутузов, обращаясь к князю Андрею. – Вот изволите видеть. – И Кутузов, с насмешливою улыбкой на концах губ, прочел по немецки австрийскому генералу следующее место из письма эрцгерцога Фердинанда: «Wir haben vollkommen zusammengehaltene Krafte, nahe an 70 000 Mann, um den Feind, wenn er den Lech passirte, angreifen und schlagen zu konnen. Wir konnen, da wir Meister von Ulm sind, den Vortheil, auch von beiden Uferien der Donau Meister zu bleiben, nicht verlieren; mithin auch jeden Augenblick, wenn der Feind den Lech nicht passirte, die Donau ubersetzen, uns auf seine Communikations Linie werfen, die Donau unterhalb repassiren und dem Feinde, wenn er sich gegen unsere treue Allirte mit ganzer Macht wenden wollte, seine Absicht alabald vereitelien. Wir werden auf solche Weise den Zeitpunkt, wo die Kaiserlich Ruseische Armee ausgerustet sein wird, muthig entgegenharren, und sodann leicht gemeinschaftlich die Moglichkeit finden, dem Feinde das Schicksal zuzubereiten, so er verdient». [Мы имеем вполне сосредоточенные силы, около 70 000 человек, так что мы можем атаковать и разбить неприятеля в случае переправы его через Лех. Так как мы уже владеем Ульмом, то мы можем удерживать за собою выгоду командования обоими берегами Дуная, стало быть, ежеминутно, в случае если неприятель не перейдет через Лех, переправиться через Дунай, броситься на его коммуникационную линию, ниже перейти обратно Дунай и неприятелю, если он вздумает обратить всю свою силу на наших верных союзников, не дать исполнить его намерение. Таким образом мы будем бодро ожидать времени, когда императорская российская армия совсем изготовится, и затем вместе легко найдем возможность уготовить неприятелю участь, коей он заслуживает».]
Кутузов тяжело вздохнул, окончив этот период, и внимательно и ласково посмотрел на члена гофкригсрата.
– Но вы знаете, ваше превосходительство, мудрое правило, предписывающее предполагать худшее, – сказал австрийский генерал, видимо желая покончить с шутками и приступить к делу.
Он невольно оглянулся на адъютанта.
– Извините, генерал, – перебил его Кутузов и тоже поворотился к князю Андрею. – Вот что, мой любезный, возьми ты все донесения от наших лазутчиков у Козловского. Вот два письма от графа Ностица, вот письмо от его высочества эрцгерцога Фердинанда, вот еще, – сказал он, подавая ему несколько бумаг. – И из всего этого чистенько, на французском языке, составь mеmorandum, записочку, для видимости всех тех известий, которые мы о действиях австрийской армии имели. Ну, так то, и представь его превосходительству.
Князь Андрей наклонил голову в знак того, что понял с первых слов не только то, что было сказано, но и то, что желал бы сказать ему Кутузов. Он собрал бумаги, и, отдав общий поклон, тихо шагая по ковру, вышел в приемную.
Несмотря на то, что еще не много времени прошло с тех пор, как князь Андрей оставил Россию, он много изменился за это время. В выражении его лица, в движениях, в походке почти не было заметно прежнего притворства, усталости и лени; он имел вид человека, не имеющего времени думать о впечатлении, какое он производит на других, и занятого делом приятным и интересным. Лицо его выражало больше довольства собой и окружающими; улыбка и взгляд его были веселее и привлекательнее.
Кутузов, которого он догнал еще в Польше, принял его очень ласково, обещал ему не забывать его, отличал от других адъютантов, брал с собою в Вену и давал более серьезные поручения. Из Вены Кутузов писал своему старому товарищу, отцу князя Андрея:
«Ваш сын, – писал он, – надежду подает быть офицером, из ряду выходящим по своим занятиям, твердости и исполнительности. Я считаю себя счастливым, имея под рукой такого подчиненного».
В штабе Кутузова, между товарищами сослуживцами и вообще в армии князь Андрей, так же как и в петербургском обществе, имел две совершенно противоположные репутации.
Одни, меньшая часть, признавали князя Андрея чем то особенным от себя и от всех других людей, ожидали от него больших успехов, слушали его, восхищались им и подражали ему; и с этими людьми князь Андрей был прост и приятен. Другие, большинство, не любили князя Андрея, считали его надутым, холодным и неприятным человеком. Но с этими людьми князь Андрей умел поставить себя так, что его уважали и даже боялись.
Выйдя в приемную из кабинета Кутузова, князь Андрей с бумагами подошел к товарищу,дежурному адъютанту Козловскому, который с книгой сидел у окна.
– Ну, что, князь? – спросил Козловский.
– Приказано составить записку, почему нейдем вперед.
– А почему?
Князь Андрей пожал плечами.
– Нет известия от Мака? – спросил Козловский.
– Нет.
– Ежели бы правда, что он разбит, так пришло бы известие.
– Вероятно, – сказал князь Андрей и направился к выходной двери; но в то же время навстречу ему, хлопнув дверью, быстро вошел в приемную высокий, очевидно приезжий, австрийский генерал в сюртуке, с повязанною черным платком головой и с орденом Марии Терезии на шее. Князь Андрей остановился.
– Генерал аншеф Кутузов? – быстро проговорил приезжий генерал с резким немецким выговором, оглядываясь на обе стороны и без остановки проходя к двери кабинета.
– Генерал аншеф занят, – сказал Козловский, торопливо подходя к неизвестному генералу и загораживая ему дорогу от двери. – Как прикажете доложить?
Неизвестный генерал презрительно оглянулся сверху вниз на невысокого ростом Козловского, как будто удивляясь, что его могут не знать.
– Генерал аншеф занят, – спокойно повторил Козловский.
Лицо генерала нахмурилось, губы его дернулись и задрожали. Он вынул записную книжку, быстро начертил что то карандашом, вырвал листок, отдал, быстрыми шагами подошел к окну, бросил свое тело на стул и оглянул бывших в комнате, как будто спрашивая: зачем они на него смотрят? Потом генерал поднял голову, вытянул шею, как будто намереваясь что то сказать, но тотчас же, как будто небрежно начиная напевать про себя, произвел странный звук, который тотчас же пресекся. Дверь кабинета отворилась, и на пороге ее показался Кутузов. Генерал с повязанною головой, как будто убегая от опасности, нагнувшись, большими, быстрыми шагами худых ног подошел к Кутузову.
– Vous voyez le malheureux Mack, [Вы видите несчастного Мака.] – проговорил он сорвавшимся голосом.
Лицо Кутузова, стоявшего в дверях кабинета, несколько мгновений оставалось совершенно неподвижно. Потом, как волна, пробежала по его лицу морщина, лоб разгладился; он почтительно наклонил голову, закрыл глаза, молча пропустил мимо себя Мака и сам за собой затворил дверь.
Слух, уже распространенный прежде, о разбитии австрийцев и о сдаче всей армии под Ульмом, оказывался справедливым. Через полчаса уже по разным направлениям были разосланы адъютанты с приказаниями, доказывавшими, что скоро и русские войска, до сих пор бывшие в бездействии, должны будут встретиться с неприятелем.
Князь Андрей был один из тех редких офицеров в штабе, который полагал свой главный интерес в общем ходе военного дела. Увидав Мака и услыхав подробности его погибели, он понял, что половина кампании проиграна, понял всю трудность положения русских войск и живо вообразил себе то, что ожидает армию, и ту роль, которую он должен будет играть в ней.
Невольно он испытывал волнующее радостное чувство при мысли о посрамлении самонадеянной Австрии и о том, что через неделю, может быть, придется ему увидеть и принять участие в столкновении русских с французами, впервые после Суворова.
Но он боялся гения Бонапарта, который мог оказаться сильнее всей храбрости русских войск, и вместе с тем не мог допустить позора для своего героя.
Взволнованный и раздраженный этими мыслями, князь Андрей пошел в свою комнату, чтобы написать отцу, которому он писал каждый день. Он сошелся в коридоре с своим сожителем Несвицким и шутником Жерковым; они, как всегда, чему то смеялись.
– Что ты так мрачен? – спросил Несвицкий, заметив бледное с блестящими глазами лицо князя Андрея.
– Веселиться нечему, – отвечал Болконский.
В то время как князь Андрей сошелся с Несвицким и Жерковым, с другой стороны коридора навстречу им шли Штраух, австрийский генерал, состоявший при штабе Кутузова для наблюдения за продовольствием русской армии, и член гофкригсрата, приехавшие накануне. По широкому коридору было достаточно места, чтобы генералы могли свободно разойтись с тремя офицерами; но Жерков, отталкивая рукой Несвицкого, запыхавшимся голосом проговорил:
– Идут!… идут!… посторонитесь, дорогу! пожалуйста дорогу!
Генералы проходили с видом желания избавиться от утруждающих почестей. На лице шутника Жеркова выразилась вдруг глупая улыбка радости, которой он как будто не мог удержать.
– Ваше превосходительство, – сказал он по немецки, выдвигаясь вперед и обращаясь к австрийскому генералу. – Имею честь поздравить.
Он наклонил голову и неловко, как дети, которые учатся танцовать, стал расшаркиваться то одной, то другой ногой.
Генерал, член гофкригсрата, строго оглянулся на него; не заметив серьезность глупой улыбки, не мог отказать в минутном внимании. Он прищурился, показывая, что слушает.
– Имею честь поздравить, генерал Мак приехал,совсем здоров,только немного тут зашибся, – прибавил он,сияя улыбкой и указывая на свою голову.
Генерал нахмурился, отвернулся и пошел дальше.
– Gott, wie naiv! [Боже мой, как он прост!] – сказал он сердито, отойдя несколько шагов.
Несвицкий с хохотом обнял князя Андрея, но Болконский, еще более побледнев, с злобным выражением в лице, оттолкнул его и обратился к Жеркову. То нервное раздражение, в которое его привели вид Мака, известие об его поражении и мысли о том, что ожидает русскую армию, нашло себе исход в озлоблении на неуместную шутку Жеркова.
– Если вы, милостивый государь, – заговорил он пронзительно с легким дрожанием нижней челюсти, – хотите быть шутом , то я вам в этом не могу воспрепятствовать; но объявляю вам, что если вы осмелитесь другой раз скоморошничать в моем присутствии, то я вас научу, как вести себя.
Несвицкий и Жерков так были удивлены этой выходкой, что молча, раскрыв глаза, смотрели на Болконского.
– Что ж, я поздравил только, – сказал Жерков.
– Я не шучу с вами, извольте молчать! – крикнул Болконский и, взяв за руку Несвицкого, пошел прочь от Жеркова, не находившего, что ответить.
– Ну, что ты, братец, – успокоивая сказал Несвицкий.
– Как что? – заговорил князь Андрей, останавливаясь от волнения. – Да ты пойми, что мы, или офицеры, которые служим своему царю и отечеству и радуемся общему успеху и печалимся об общей неудаче, или мы лакеи, которым дела нет до господского дела. Quarante milles hommes massacres et l'ario mee de nos allies detruite, et vous trouvez la le mot pour rire, – сказал он, как будто этою французскою фразой закрепляя свое мнение. – C'est bien pour un garcon de rien, comme cet individu, dont vous avez fait un ami, mais pas pour vous, pas pour vous. [Сорок тысяч человек погибло и союзная нам армия уничтожена, а вы можете при этом шутить. Это простительно ничтожному мальчишке, как вот этот господин, которого вы сделали себе другом, но не вам, не вам.] Мальчишкам только можно так забавляться, – сказал князь Андрей по русски, выговаривая это слово с французским акцентом, заметив, что Жерков мог еще слышать его.
Он подождал, не ответит ли что корнет. Но корнет повернулся и вышел из коридора.


Гусарский Павлоградский полк стоял в двух милях от Браунау. Эскадрон, в котором юнкером служил Николай Ростов, расположен был в немецкой деревне Зальценек. Эскадронному командиру, ротмистру Денисову, известному всей кавалерийской дивизии под именем Васьки Денисова, была отведена лучшая квартира в деревне. Юнкер Ростов с тех самых пор, как он догнал полк в Польше, жил вместе с эскадронным командиром.
11 октября, в тот самый день, когда в главной квартире всё было поднято на ноги известием о поражении Мака, в штабе эскадрона походная жизнь спокойно шла по старому. Денисов, проигравший всю ночь в карты, еще не приходил домой, когда Ростов, рано утром, верхом, вернулся с фуражировки. Ростов в юнкерском мундире подъехал к крыльцу, толконув лошадь, гибким, молодым жестом скинул ногу, постоял на стремени, как будто не желая расстаться с лошадью, наконец, спрыгнул и крикнул вестового.
– А, Бондаренко, друг сердечный, – проговорил он бросившемуся стремглав к его лошади гусару. – Выводи, дружок, – сказал он с тою братскою, веселою нежностию, с которою обращаются со всеми хорошие молодые люди, когда они счастливы.
– Слушаю, ваше сиятельство, – отвечал хохол, встряхивая весело головой.
– Смотри же, выводи хорошенько!
Другой гусар бросился тоже к лошади, но Бондаренко уже перекинул поводья трензеля. Видно было, что юнкер давал хорошо на водку, и что услужить ему было выгодно. Ростов погладил лошадь по шее, потом по крупу и остановился на крыльце.
«Славно! Такая будет лошадь!» сказал он сам себе и, улыбаясь и придерживая саблю, взбежал на крыльцо, погромыхивая шпорами. Хозяин немец, в фуфайке и колпаке, с вилами, которыми он вычищал навоз, выглянул из коровника. Лицо немца вдруг просветлело, как только он увидал Ростова. Он весело улыбнулся и подмигнул: «Schon, gut Morgen! Schon, gut Morgen!» [Прекрасно, доброго утра!] повторял он, видимо, находя удовольствие в приветствии молодого человека.
– Schon fleissig! [Уже за работой!] – сказал Ростов всё с тою же радостною, братскою улыбкой, какая не сходила с его оживленного лица. – Hoch Oestreicher! Hoch Russen! Kaiser Alexander hoch! [Ура Австрийцы! Ура Русские! Император Александр ура!] – обратился он к немцу, повторяя слова, говоренные часто немцем хозяином.
Немец засмеялся, вышел совсем из двери коровника, сдернул
колпак и, взмахнув им над головой, закричал:
– Und die ganze Welt hoch! [И весь свет ура!]
Ростов сам так же, как немец, взмахнул фуражкой над головой и, смеясь, закричал: «Und Vivat die ganze Welt»! Хотя не было никакой причины к особенной радости ни для немца, вычищавшего свой коровник, ни для Ростова, ездившего со взводом за сеном, оба человека эти с счастливым восторгом и братскою любовью посмотрели друг на друга, потрясли головами в знак взаимной любви и улыбаясь разошлись – немец в коровник, а Ростов в избу, которую занимал с Денисовым.
– Что барин? – спросил он у Лаврушки, известного всему полку плута лакея Денисова.
– С вечера не бывали. Верно, проигрались, – отвечал Лаврушка. – Уж я знаю, коли выиграют, рано придут хвастаться, а коли до утра нет, значит, продулись, – сердитые придут. Кофею прикажете?
– Давай, давай.
Через 10 минут Лаврушка принес кофею. Идут! – сказал он, – теперь беда. – Ростов заглянул в окно и увидал возвращающегося домой Денисова. Денисов был маленький человек с красным лицом, блестящими черными глазами, черными взлохмоченными усами и волосами. На нем был расстегнутый ментик, спущенные в складках широкие чикчиры, и на затылке была надета смятая гусарская шапочка. Он мрачно, опустив голову, приближался к крыльцу.
– Лавг'ушка, – закричал он громко и сердито. – Ну, снимай, болван!
– Да я и так снимаю, – отвечал голос Лаврушки.
– А! ты уж встал, – сказал Денисов, входя в комнату.
– Давно, – сказал Ростов, – я уже за сеном сходил и фрейлен Матильда видел.
– Вот как! А я пг'одулся, бг'ат, вчег'а, как сукин сын! – закричал Денисов, не выговаривая р . – Такого несчастия! Такого несчастия! Как ты уехал, так и пошло. Эй, чаю!
Денисов, сморщившись, как бы улыбаясь и выказывая свои короткие крепкие зубы, начал обеими руками с короткими пальцами лохматить, как пес, взбитые черные, густые волосы.
– Чог'т меня дег'нул пойти к этой кг'ысе (прозвище офицера), – растирая себе обеими руками лоб и лицо, говорил он. – Можешь себе пг'едставить, ни одной каг'ты, ни одной, ни одной каг'ты не дал.
Денисов взял подаваемую ему закуренную трубку, сжал в кулак, и, рассыпая огонь, ударил ею по полу, продолжая кричать.
– Семпель даст, паг'оль бьет; семпель даст, паг'оль бьет.
Он рассыпал огонь, разбил трубку и бросил ее. Денисов помолчал и вдруг своими блестящими черными глазами весело взглянул на Ростова.
– Хоть бы женщины были. А то тут, кг'оме как пить, делать нечего. Хоть бы дг'аться ског'ей.
– Эй, кто там? – обратился он к двери, заслышав остановившиеся шаги толстых сапог с бряцанием шпор и почтительное покашливанье.
– Вахмистр! – сказал Лаврушка.
Денисов сморщился еще больше.
– Сквег'но, – проговорил он, бросая кошелек с несколькими золотыми. – Г`остов, сочти, голубчик, сколько там осталось, да сунь кошелек под подушку, – сказал он и вышел к вахмистру.
Ростов взял деньги и, машинально, откладывая и ровняя кучками старые и новые золотые, стал считать их.
– А! Телянин! Здог'ово! Вздули меня вчег'а! – послышался голос Денисова из другой комнаты.
– У кого? У Быкова, у крысы?… Я знал, – сказал другой тоненький голос, и вслед за тем в комнату вошел поручик Телянин, маленький офицер того же эскадрона.
Ростов кинул под подушку кошелек и пожал протянутую ему маленькую влажную руку. Телянин был перед походом за что то переведен из гвардии. Он держал себя очень хорошо в полку; но его не любили, и в особенности Ростов не мог ни преодолеть, ни скрывать своего беспричинного отвращения к этому офицеру.
– Ну, что, молодой кавалерист, как вам мой Грачик служит? – спросил он. (Грачик была верховая лошадь, подъездок, проданная Теляниным Ростову.)
Поручик никогда не смотрел в глаза человеку, с кем говорил; глаза его постоянно перебегали с одного предмета на другой.
– Я видел, вы нынче проехали…
– Да ничего, конь добрый, – отвечал Ростов, несмотря на то, что лошадь эта, купленная им за 700 рублей, не стоила и половины этой цены. – Припадать стала на левую переднюю… – прибавил он. – Треснуло копыто! Это ничего. Я вас научу, покажу, заклепку какую положить.
– Да, покажите пожалуйста, – сказал Ростов.
– Покажу, покажу, это не секрет. А за лошадь благодарить будете.
– Так я велю привести лошадь, – сказал Ростов, желая избавиться от Телянина, и вышел, чтобы велеть привести лошадь.
В сенях Денисов, с трубкой, скорчившись на пороге, сидел перед вахмистром, который что то докладывал. Увидав Ростова, Денисов сморщился и, указывая через плечо большим пальцем в комнату, в которой сидел Телянин, поморщился и с отвращением тряхнулся.
– Ох, не люблю молодца, – сказал он, не стесняясь присутствием вахмистра.
Ростов пожал плечами, как будто говоря: «И я тоже, да что же делать!» и, распорядившись, вернулся к Телянину.
Телянин сидел всё в той же ленивой позе, в которой его оставил Ростов, потирая маленькие белые руки.
«Бывают же такие противные лица», подумал Ростов, входя в комнату.
– Что же, велели привести лошадь? – сказал Телянин, вставая и небрежно оглядываясь.
– Велел.
– Да пойдемте сами. Я ведь зашел только спросить Денисова о вчерашнем приказе. Получили, Денисов?
– Нет еще. А вы куда?
– Вот хочу молодого человека научить, как ковать лошадь, – сказал Телянин.
Они вышли на крыльцо и в конюшню. Поручик показал, как делать заклепку, и ушел к себе.
Когда Ростов вернулся, на столе стояла бутылка с водкой и лежала колбаса. Денисов сидел перед столом и трещал пером по бумаге. Он мрачно посмотрел в лицо Ростову.
– Ей пишу, – сказал он.
Он облокотился на стол с пером в руке, и, очевидно обрадованный случаю быстрее сказать словом всё, что он хотел написать, высказывал свое письмо Ростову.
– Ты видишь ли, дг'уг, – сказал он. – Мы спим, пока не любим. Мы дети пг`axa… а полюбил – и ты Бог, ты чист, как в пег'вый день создания… Это еще кто? Гони его к чог'ту. Некогда! – крикнул он на Лаврушку, который, нисколько не робея, подошел к нему.
– Да кому ж быть? Сами велели. Вахмистр за деньгами пришел.
Денисов сморщился, хотел что то крикнуть и замолчал.
– Сквег'но дело, – проговорил он про себя. – Сколько там денег в кошельке осталось? – спросил он у Ростова.
– Семь новых и три старых.
– Ах,сквег'но! Ну, что стоишь, чучела, пошли вахмистг'а, – крикнул Денисов на Лаврушку.
– Пожалуйста, Денисов, возьми у меня денег, ведь у меня есть, – сказал Ростов краснея.
– Не люблю у своих занимать, не люблю, – проворчал Денисов.
– А ежели ты у меня не возьмешь деньги по товарищески, ты меня обидишь. Право, у меня есть, – повторял Ростов.
– Да нет же.
И Денисов подошел к кровати, чтобы достать из под подушки кошелек.
– Ты куда положил, Ростов?
– Под нижнюю подушку.
– Да нету.
Денисов скинул обе подушки на пол. Кошелька не было.
– Вот чудо то!
– Постой, ты не уронил ли? – сказал Ростов, по одной поднимая подушки и вытрясая их.
Он скинул и отряхнул одеяло. Кошелька не было.
– Уж не забыл ли я? Нет, я еще подумал, что ты точно клад под голову кладешь, – сказал Ростов. – Я тут положил кошелек. Где он? – обратился он к Лаврушке.
– Я не входил. Где положили, там и должен быть.
– Да нет…
– Вы всё так, бросите куда, да и забудете. В карманах то посмотрите.
– Нет, коли бы я не подумал про клад, – сказал Ростов, – а то я помню, что положил.
Лаврушка перерыл всю постель, заглянул под нее, под стол, перерыл всю комнату и остановился посреди комнаты. Денисов молча следил за движениями Лаврушки и, когда Лаврушка удивленно развел руками, говоря, что нигде нет, он оглянулся на Ростова.
– Г'остов, ты не школьнич…
Ростов почувствовал на себе взгляд Денисова, поднял глаза и в то же мгновение опустил их. Вся кровь его, бывшая запертою где то ниже горла, хлынула ему в лицо и глаза. Он не мог перевести дыхание.
– И в комнате то никого не было, окромя поручика да вас самих. Тут где нибудь, – сказал Лаврушка.
– Ну, ты, чог'това кукла, повог`ачивайся, ищи, – вдруг закричал Денисов, побагровев и с угрожающим жестом бросаясь на лакея. – Чтоб был кошелек, а то запог'ю. Всех запог'ю!
Ростов, обходя взглядом Денисова, стал застегивать куртку, подстегнул саблю и надел фуражку.
– Я тебе говог'ю, чтоб был кошелек, – кричал Денисов, тряся за плечи денщика и толкая его об стену.
– Денисов, оставь его; я знаю кто взял, – сказал Ростов, подходя к двери и не поднимая глаз.
Денисов остановился, подумал и, видимо поняв то, на что намекал Ростов, схватил его за руку.
– Вздог'! – закричал он так, что жилы, как веревки, надулись у него на шее и лбу. – Я тебе говог'ю, ты с ума сошел, я этого не позволю. Кошелек здесь; спущу шкуг`у с этого мег`завца, и будет здесь.
– Я знаю, кто взял, – повторил Ростов дрожащим голосом и пошел к двери.
– А я тебе говог'ю, не смей этого делать, – закричал Денисов, бросаясь к юнкеру, чтоб удержать его.
Но Ростов вырвал свою руку и с такою злобой, как будто Денисов был величайший враг его, прямо и твердо устремил на него глаза.
– Ты понимаешь ли, что говоришь? – сказал он дрожащим голосом, – кроме меня никого не было в комнате. Стало быть, ежели не то, так…
Он не мог договорить и выбежал из комнаты.
– Ах, чог'т с тобой и со всеми, – были последние слова, которые слышал Ростов.
Ростов пришел на квартиру Телянина.
– Барина дома нет, в штаб уехали, – сказал ему денщик Телянина. – Или что случилось? – прибавил денщик, удивляясь на расстроенное лицо юнкера.
– Нет, ничего.
– Немного не застали, – сказал денщик.
Штаб находился в трех верстах от Зальценека. Ростов, не заходя домой, взял лошадь и поехал в штаб. В деревне, занимаемой штабом, был трактир, посещаемый офицерами. Ростов приехал в трактир; у крыльца он увидал лошадь Телянина.
Во второй комнате трактира сидел поручик за блюдом сосисок и бутылкою вина.
– А, и вы заехали, юноша, – сказал он, улыбаясь и высоко поднимая брови.
– Да, – сказал Ростов, как будто выговорить это слово стоило большого труда, и сел за соседний стол.
Оба молчали; в комнате сидели два немца и один русский офицер. Все молчали, и слышались звуки ножей о тарелки и чавканье поручика. Когда Телянин кончил завтрак, он вынул из кармана двойной кошелек, изогнутыми кверху маленькими белыми пальцами раздвинул кольца, достал золотой и, приподняв брови, отдал деньги слуге.
– Пожалуйста, поскорее, – сказал он.
Золотой был новый. Ростов встал и подошел к Телянину.
– Позвольте посмотреть мне кошелек, – сказал он тихим, чуть слышным голосом.
С бегающими глазами, но всё поднятыми бровями Телянин подал кошелек.
– Да, хорошенький кошелек… Да… да… – сказал он и вдруг побледнел. – Посмотрите, юноша, – прибавил он.
Ростов взял в руки кошелек и посмотрел и на него, и на деньги, которые были в нем, и на Телянина. Поручик оглядывался кругом, по своей привычке и, казалось, вдруг стал очень весел.
– Коли будем в Вене, всё там оставлю, а теперь и девать некуда в этих дрянных городишках, – сказал он. – Ну, давайте, юноша, я пойду.
Ростов молчал.
– А вы что ж? тоже позавтракать? Порядочно кормят, – продолжал Телянин. – Давайте же.
Он протянул руку и взялся за кошелек. Ростов выпустил его. Телянин взял кошелек и стал опускать его в карман рейтуз, и брови его небрежно поднялись, а рот слегка раскрылся, как будто он говорил: «да, да, кладу в карман свой кошелек, и это очень просто, и никому до этого дела нет».
– Ну, что, юноша? – сказал он, вздохнув и из под приподнятых бровей взглянув в глаза Ростова. Какой то свет глаз с быстротою электрической искры перебежал из глаз Телянина в глаза Ростова и обратно, обратно и обратно, всё в одно мгновение.
– Подите сюда, – проговорил Ростов, хватая Телянина за руку. Он почти притащил его к окну. – Это деньги Денисова, вы их взяли… – прошептал он ему над ухом.
– Что?… Что?… Как вы смеете? Что?… – проговорил Телянин.
Но эти слова звучали жалобным, отчаянным криком и мольбой о прощении. Как только Ростов услыхал этот звук голоса, с души его свалился огромный камень сомнения. Он почувствовал радость и в то же мгновение ему стало жалко несчастного, стоявшего перед ним человека; но надо было до конца довести начатое дело.
– Здесь люди Бог знает что могут подумать, – бормотал Телянин, схватывая фуражку и направляясь в небольшую пустую комнату, – надо объясниться…
– Я это знаю, и я это докажу, – сказал Ростов.
– Я…
Испуганное, бледное лицо Телянина начало дрожать всеми мускулами; глаза всё так же бегали, но где то внизу, не поднимаясь до лица Ростова, и послышались всхлипыванья.
– Граф!… не губите молодого человека… вот эти несчастные деньги, возьмите их… – Он бросил их на стол. – У меня отец старик, мать!…
Ростов взял деньги, избегая взгляда Телянина, и, не говоря ни слова, пошел из комнаты. Но у двери он остановился и вернулся назад. – Боже мой, – сказал он со слезами на глазах, – как вы могли это сделать?
– Граф, – сказал Телянин, приближаясь к юнкеру.
– Не трогайте меня, – проговорил Ростов, отстраняясь. – Ежели вам нужда, возьмите эти деньги. – Он швырнул ему кошелек и выбежал из трактира.


Вечером того же дня на квартире Денисова шел оживленный разговор офицеров эскадрона.
– А я говорю вам, Ростов, что вам надо извиниться перед полковым командиром, – говорил, обращаясь к пунцово красному, взволнованному Ростову, высокий штаб ротмистр, с седеющими волосами, огромными усами и крупными чертами морщинистого лица.
Штаб ротмистр Кирстен был два раза разжалован в солдаты зa дела чести и два раза выслуживался.
– Я никому не позволю себе говорить, что я лгу! – вскрикнул Ростов. – Он сказал мне, что я лгу, а я сказал ему, что он лжет. Так с тем и останется. На дежурство может меня назначать хоть каждый день и под арест сажать, а извиняться меня никто не заставит, потому что ежели он, как полковой командир, считает недостойным себя дать мне удовлетворение, так…
– Да вы постойте, батюшка; вы послушайте меня, – перебил штаб ротмистр своим басистым голосом, спокойно разглаживая свои длинные усы. – Вы при других офицерах говорите полковому командиру, что офицер украл…
– Я не виноват, что разговор зашел при других офицерах. Может быть, не надо было говорить при них, да я не дипломат. Я затем в гусары и пошел, думал, что здесь не нужно тонкостей, а он мне говорит, что я лгу… так пусть даст мне удовлетворение…
– Это всё хорошо, никто не думает, что вы трус, да не в том дело. Спросите у Денисова, похоже это на что нибудь, чтобы юнкер требовал удовлетворения у полкового командира?
Денисов, закусив ус, с мрачным видом слушал разговор, видимо не желая вступаться в него. На вопрос штаб ротмистра он отрицательно покачал головой.
– Вы при офицерах говорите полковому командиру про эту пакость, – продолжал штаб ротмистр. – Богданыч (Богданычем называли полкового командира) вас осадил.
– Не осадил, а сказал, что я неправду говорю.
– Ну да, и вы наговорили ему глупостей, и надо извиниться.
– Ни за что! – крикнул Ростов.
– Не думал я этого от вас, – серьезно и строго сказал штаб ротмистр. – Вы не хотите извиниться, а вы, батюшка, не только перед ним, а перед всем полком, перед всеми нами, вы кругом виноваты. А вот как: кабы вы подумали да посоветовались, как обойтись с этим делом, а то вы прямо, да при офицерах, и бухнули. Что теперь делать полковому командиру? Надо отдать под суд офицера и замарать весь полк? Из за одного негодяя весь полк осрамить? Так, что ли, по вашему? А по нашему, не так. И Богданыч молодец, он вам сказал, что вы неправду говорите. Неприятно, да что делать, батюшка, сами наскочили. А теперь, как дело хотят замять, так вы из за фанаберии какой то не хотите извиниться, а хотите всё рассказать. Вам обидно, что вы подежурите, да что вам извиниться перед старым и честным офицером! Какой бы там ни был Богданыч, а всё честный и храбрый, старый полковник, так вам обидно; а замарать полк вам ничего? – Голос штаб ротмистра начинал дрожать. – Вы, батюшка, в полку без году неделя; нынче здесь, завтра перешли куда в адъютантики; вам наплевать, что говорить будут: «между павлоградскими офицерами воры!» А нам не всё равно. Так, что ли, Денисов? Не всё равно?
Денисов всё молчал и не шевелился, изредка взглядывая своими блестящими, черными глазами на Ростова.
– Вам своя фанаберия дорога, извиниться не хочется, – продолжал штаб ротмистр, – а нам, старикам, как мы выросли, да и умереть, Бог даст, приведется в полку, так нам честь полка дорога, и Богданыч это знает. Ох, как дорога, батюшка! А это нехорошо, нехорошо! Там обижайтесь или нет, а я всегда правду матку скажу. Нехорошо!
И штаб ротмистр встал и отвернулся от Ростова.
– Пг'авда, чог'т возьми! – закричал, вскакивая, Денисов. – Ну, Г'остов! Ну!
Ростов, краснея и бледнея, смотрел то на одного, то на другого офицера.
– Нет, господа, нет… вы не думайте… я очень понимаю, вы напрасно обо мне думаете так… я… для меня… я за честь полка.да что? это на деле я покажу, и для меня честь знамени…ну, всё равно, правда, я виноват!.. – Слезы стояли у него в глазах. – Я виноват, кругом виноват!… Ну, что вам еще?…
– Вот это так, граф, – поворачиваясь, крикнул штаб ротмистр, ударяя его большою рукою по плечу.
– Я тебе говог'ю, – закричал Денисов, – он малый славный.
– Так то лучше, граф, – повторил штаб ротмистр, как будто за его признание начиная величать его титулом. – Подите и извинитесь, ваше сиятельство, да с.
– Господа, всё сделаю, никто от меня слова не услышит, – умоляющим голосом проговорил Ростов, – но извиняться не могу, ей Богу, не могу, как хотите! Как я буду извиняться, точно маленький, прощенья просить?
Денисов засмеялся.
– Вам же хуже. Богданыч злопамятен, поплатитесь за упрямство, – сказал Кирстен.
– Ей Богу, не упрямство! Я не могу вам описать, какое чувство, не могу…
– Ну, ваша воля, – сказал штаб ротмистр. – Что ж, мерзавец то этот куда делся? – спросил он у Денисова.
– Сказался больным, завтг'а велено пг'иказом исключить, – проговорил Денисов.
– Это болезнь, иначе нельзя объяснить, – сказал штаб ротмистр.
– Уж там болезнь не болезнь, а не попадайся он мне на глаза – убью! – кровожадно прокричал Денисов.
В комнату вошел Жерков.
– Ты как? – обратились вдруг офицеры к вошедшему.
– Поход, господа. Мак в плен сдался и с армией, совсем.
– Врешь!
– Сам видел.
– Как? Мака живого видел? с руками, с ногами?
– Поход! Поход! Дать ему бутылку за такую новость. Ты как же сюда попал?
– Опять в полк выслали, за чорта, за Мака. Австрийской генерал пожаловался. Я его поздравил с приездом Мака…Ты что, Ростов, точно из бани?
– Тут, брат, у нас, такая каша второй день.
Вошел полковой адъютант и подтвердил известие, привезенное Жерковым. На завтра велено было выступать.
– Поход, господа!
– Ну, и слава Богу, засиделись.


Кутузов отступил к Вене, уничтожая за собой мосты на реках Инне (в Браунау) и Трауне (в Линце). 23 го октября .русские войска переходили реку Энс. Русские обозы, артиллерия и колонны войск в середине дня тянулись через город Энс, по сю и по ту сторону моста.
День был теплый, осенний и дождливый. Пространная перспектива, раскрывавшаяся с возвышения, где стояли русские батареи, защищавшие мост, то вдруг затягивалась кисейным занавесом косого дождя, то вдруг расширялась, и при свете солнца далеко и ясно становились видны предметы, точно покрытые лаком. Виднелся городок под ногами с своими белыми домами и красными крышами, собором и мостом, по обеим сторонам которого, толпясь, лилися массы русских войск. Виднелись на повороте Дуная суда, и остров, и замок с парком, окруженный водами впадения Энса в Дунай, виднелся левый скалистый и покрытый сосновым лесом берег Дуная с таинственною далью зеленых вершин и голубеющими ущельями. Виднелись башни монастыря, выдававшегося из за соснового, казавшегося нетронутым, дикого леса; далеко впереди на горе, по ту сторону Энса, виднелись разъезды неприятеля.
Между орудиями, на высоте, стояли спереди начальник ариергарда генерал с свитским офицером, рассматривая в трубу местность. Несколько позади сидел на хоботе орудия Несвицкий, посланный от главнокомандующего к ариергарду.
Казак, сопутствовавший Несвицкому, подал сумочку и фляжку, и Несвицкий угощал офицеров пирожками и настоящим доппелькюмелем. Офицеры радостно окружали его, кто на коленах, кто сидя по турецки на мокрой траве.
– Да, не дурак был этот австрийский князь, что тут замок выстроил. Славное место. Что же вы не едите, господа? – говорил Несвицкий.
– Покорно благодарю, князь, – отвечал один из офицеров, с удовольствием разговаривая с таким важным штабным чиновником. – Прекрасное место. Мы мимо самого парка проходили, двух оленей видели, и дом какой чудесный!
– Посмотрите, князь, – сказал другой, которому очень хотелось взять еще пирожок, но совестно было, и который поэтому притворялся, что он оглядывает местность, – посмотрите ка, уж забрались туда наши пехотные. Вон там, на лужку, за деревней, трое тащут что то. .Они проберут этот дворец, – сказал он с видимым одобрением.
– И то, и то, – сказал Несвицкий. – Нет, а чего бы я желал, – прибавил он, прожевывая пирожок в своем красивом влажном рте, – так это вон туда забраться.
Он указывал на монастырь с башнями, видневшийся на горе. Он улыбнулся, глаза его сузились и засветились.
– А ведь хорошо бы, господа!
Офицеры засмеялись.
– Хоть бы попугать этих монашенок. Итальянки, говорят, есть молоденькие. Право, пять лет жизни отдал бы!
– Им ведь и скучно, – смеясь, сказал офицер, который был посмелее.
Между тем свитский офицер, стоявший впереди, указывал что то генералу; генерал смотрел в зрительную трубку.
– Ну, так и есть, так и есть, – сердито сказал генерал, опуская трубку от глаз и пожимая плечами, – так и есть, станут бить по переправе. И что они там мешкают?
На той стороне простым глазом виден был неприятель и его батарея, из которой показался молочно белый дымок. Вслед за дымком раздался дальний выстрел, и видно было, как наши войска заспешили на переправе.
Несвицкий, отдуваясь, поднялся и, улыбаясь, подошел к генералу.
– Не угодно ли закусить вашему превосходительству? – сказал он.
– Нехорошо дело, – сказал генерал, не отвечая ему, – замешкались наши.
– Не съездить ли, ваше превосходительство? – сказал Несвицкий.
– Да, съездите, пожалуйста, – сказал генерал, повторяя то, что уже раз подробно было приказано, – и скажите гусарам, чтобы они последние перешли и зажгли мост, как я приказывал, да чтобы горючие материалы на мосту еще осмотреть.
– Очень хорошо, – отвечал Несвицкий.
Он кликнул казака с лошадью, велел убрать сумочку и фляжку и легко перекинул свое тяжелое тело на седло.
– Право, заеду к монашенкам, – сказал он офицерам, с улыбкою глядевшим на него, и поехал по вьющейся тропинке под гору.
– Нут ка, куда донесет, капитан, хватите ка! – сказал генерал, обращаясь к артиллеристу. – Позабавьтесь от скуки.
– Прислуга к орудиям! – скомандовал офицер.
И через минуту весело выбежали от костров артиллеристы и зарядили.
– Первое! – послышалась команда.
Бойко отскочил 1 й номер. Металлически, оглушая, зазвенело орудие, и через головы всех наших под горой, свистя, пролетела граната и, далеко не долетев до неприятеля, дымком показала место своего падения и лопнула.
Лица солдат и офицеров повеселели при этом звуке; все поднялись и занялись наблюдениями над видными, как на ладони, движениями внизу наших войск и впереди – движениями приближавшегося неприятеля. Солнце в ту же минуту совсем вышло из за туч, и этот красивый звук одинокого выстрела и блеск яркого солнца слились в одно бодрое и веселое впечатление.


Над мостом уже пролетели два неприятельские ядра, и на мосту была давка. В средине моста, слезши с лошади, прижатый своим толстым телом к перилам, стоял князь Несвицкий.