HMS Canopus (1798)
HMS Canopus (1798) — британский 84-пушечный линейный корабль 3 ранга, исходно французский Franklin (1797). Первый корабль Королевского флота, носивший название HMS Canopus, по навигационной звезде. Сражался при Абукире (на стороне французов), при Санто-Доминго и в Дарданеллах (на стороне британцев).
Постройка
Franklin строился по чертежам Жака-Ноэля Санэ на Тулонской верфи между ноябрем 1794 и мартом 1798. Спущен на воду 25 июня 1797.[2] Назван в честь американского учёного и политиика Бенджамина Франклина.
Французская служба
Службу начал в качестве флагмана контр-адмирала дю Шайля (фр. Armand Blanquet du Chayla), заместителя командующего при Абукире, где отличился, оказав ожесточенное сопротивление британцам, прежде чем был вынужден сдаться. К этому моменту более половины команды были убиты или ранены, а большинство пушек выведены из строя.
Под флагом контр-адмирала дю Шайля (капитан Морис Жилле фр. Maurice Gillet), Franklin входил в состав флота вице-адмирала Брюи (фр. François-Paul Brueys), который доставил Наполеона Бонапарта и французские войска для вторжения в Египет. 1 августа 1798 Franklin вместе с флотом Брюи стоял на якоре в Абукирской бухте. Вечером их обнаружил британский флот контр-адмирала Горацио Нельсона. Нельсон приказал атаковать немедленно, сосредоточив свои корабли против французского авангарда, удвоив линию. Брюи был застигнут врасплох, так как ожидал атаки на свой арьергард и центр, где соответственно поставил самые сильные корабли, в том числе Franklin.[3] Franklin, следовательно, вступил в бой только поздно вечером, когда французский авангард сдался и английские корабли двинулись вдоль линии, атакуя остальных.
Franklin, стоявший прямо перед флагманом Брюи, 120-пушечным Orient, за кормой у 74-пушечного Peuple Souverain, попал под огонь HMS Orion, HMS Majestic и HMS Defence. Английские корабли и французский центр обменивались сильным огнём, к британцам прибыли HMS Swiftsure, HMS Alexander и HMS Leander. Позже дю Шайля вспоминал: «тогда бой в этом месте стал очень жарким».[4] В течение следующего часа шла интенсивная перестрелка, в результате Peuple Souverain был вынужден выйти из линии, а Orient загорелся. Пожар на Orient вышел из-под контроля, и находящиеся рядом корабли, французские и английские, рассыпались, стараясь избежать неминуемого взрыва. В 9:37 вечера на Orient взорвался магазин, уничтожив его и осыпав горящими обломками корабли поблизости. Немало их упало на Franklin, занялся огонь, от которого взорвалась оружейная кладовая и начались пожары на шканцах и юте.[4]
Одно время казалось, что Franklin тоже сгорит, но команда смогла потушить пожары. Брюи погиб на борту Orient, и командование принял дю Шайля. И он, и капитан Жилле были тяжело ранены и перенесены в низы, но он продолжал командовать боем. Краткая передышка после взрыва Orient была нарушена пушками Franklin, и бой возобновился. Корабль сражался еще час, но за это время потерял грот и бизань-мачту, почти все пушки были сбиты, и более половины команды были убиты или ранены. Наконец, около 11 вечера, он спустил флаг.
Британская служба
Franklin был одним из 9 кораблей, захваченных англичанами при Абукире. Он пополнил Королевский флот под названием HMS Canopus 9 декабря 1798. Отправился в Англию под командованием капитана Бартоломью Джеймса (англ. Bartholomew James), прибыл в Плимут 17 июля 1799. Ненадолго стал флагманом адмирала Филиппа Аффлека (англ. Philip Affleck) и служил под Лиссабоном, но в августе того же года был выведен в резерв. Встал на ремонт в Плимуте в августе 1801, но работы были приостановлены в ноябре того же года, и закончены только в январе 1803 года. Корабль повторно вступил в строй в апреле того же года, и стал флагманом контр-адмирала Джорджа Кэмпбелла (англ. George Campbell), капитан Джон Конн (англ. John Conn).
В августе 1803 Canopus был направлен к Тулону для присоединения к Средиземноморскому флоту, под команду Нельсона. Конна сменил в феврале 1805 капитан Фрэнсис Остен (англ. Francis Austen), и Canopus стал флагманом контр-адмирала Томаса Луиса (англ. Thomas Louis). Canopus не присутствовал при Трафальгаре, будучи отправлен в Гибралтар с эскадрой Луиса для пополнения запасов.[5] Вернулся в Англию в середине 1805, встал на ремонт в Плимуте. Работы были завершены в августе и обошлись в £31 804. В январе 1806 он присоединился к эскадре вице-адмирала Джона Дакворта в погоне за эскадрой Лессега (фр. Corentin Urbain Leissègues), и принял участие в бою при Сан-Доминго, 6 февраля, где сражался, в частности, с 74-пушечным Diomède. Потери Canopus составили 8 убитых и 22 раненых.[2] Томас Шортленд (англ. Thomas Shortland) стал капитаном Canopus в июле 1806 года и пошел в Средиземное море с эскадрой Дакворта, по-прежнему под флагом Луиса. Он принимал участие в попытке форсировать Дарданеллы 19 января, а также в последующих операциях в поддержку Александрийской экспедиции, в ходе которых 9 турецких кораблей были захвачены или уничтожены.
Капитан Чарльз Инглис (англ. Charles Inglis) сменил Шортленда в 1808 году, а корабль стал флагманом контр-адмирала Джорджа Мартина (англ. George Martin). Canopus был придан Средиземноморскому флоту адмирала Коллингвуда, и в октябре 1809 в составе флота, в Лионском заливе погнался за французским конвоем в сопровождении эскадры контр-адмирала Франсуа Бодена (фр. François Baudin). Французы были загнаны в устье Роны, где 80-пушечный Robuste и 74-пушечный Lion сели на мель; когда попытки снять их не удались, французы были вынуждены их сжечь.[2] Canopus был флагманом контр-адмирала Чарльза Бойлза (англ. Charles Boyles) в 1811−1812 годах, после чего был снова выведен в резерв.
Послевоенные годы
Между мартом 1814 и мартом 1816 Canopus прошел большой ремонт в Плимуте на сумму £78 909, но с окончанием Наполеоновских войн несколько лет был в отстое.
В мае 1834 в Плимуте корабль был оснащен для активной службы. Прошел новый ремонт с декабря 1839 по май 1842, и снова подготовлен для службы в начале 1845. Некоторое время входил в командование вице-адмирала Фэрфакс-Морсби (англ. Fairfax Moresby). Выведен в резерв в Плимуте в 1848 году. Превращен в плавучую казарму в июне-октябре 1862. Служил тендером HMS Indus, рейдового корабля в базе Девонпорт. Превращен в плавучий причал в 1869 году, мачты сняты в апреле 1878.[2]
В конце концов Canopus был продан на слом в 1887 году, после почти 90 лет в британской службе.[6]
Напишите отзыв о статье "HMS Canopus (1798)"
Примечания
- ↑ Оценочно, по традиционным измерениям
- ↑ 1 2 3 4 5 Winfield. British Warships of the Age of Sail 1794-1817. p. 321 ISBN 1861762461
- ↑ Mahan, A. T. The Influence of Sea Power Upon the French Revolution, 1793−1812. (Repr. 2005) London, Sampson Low, Marston & Co., 1892. ISBN 1-4021-8955-9
- ↑ 1 2 Mostert, Noel. The Line Upon a Wind: The Greatest War Fought At Sea Under Sail: 1793-1815. London, Vintage Books, 2008. p.260-270. ISBN 978-0-712-60927-2
- ↑ Tracy, Nicholas. Who’s who in Nelson’s Navy. London, Chatham Publishing, 2006, p. 15. ISBN 1-86176-244-5
- ↑ Colledge, J. J.; Warlow, Ben. Ships of the Royal Navy: the complete record of all fighting ships of the Royal Navy (Rev. ed. 2006). London, Chatham, 1969. ISBN 9781861762818
Отрывок, характеризующий HMS Canopus (1798)
– Да подите же туда! Гони ж их вон! – крикнул старший офицер.Офицер в шарфе слез с лошади, кликнул барабанщика и вошел с ним вместе под арки. Несколько солдат бросилось бежать толпой. Купец, с красными прыщами по щекам около носа, с спокойно непоколебимым выражением расчета на сытом лице, поспешно и щеголевато, размахивая руками, подошел к офицеру.
– Ваше благородие, – сказал он, – сделайте милость, защитите. Нам не расчет пустяк какой ни на есть, мы с нашим удовольствием! Пожалуйте, сукна сейчас вынесу, для благородного человека хоть два куска, с нашим удовольствием! Потому мы чувствуем, а это что ж, один разбой! Пожалуйте! Караул, что ли, бы приставили, хоть запереть дали бы…
Несколько купцов столпилось около офицера.
– Э! попусту брехать то! – сказал один из них, худощавый, с строгим лицом. – Снявши голову, по волосам не плачут. Бери, что кому любо! – И он энергическим жестом махнул рукой и боком повернулся к офицеру.
– Тебе, Иван Сидорыч, хорошо говорить, – сердито заговорил первый купец. – Вы пожалуйте, ваше благородие.
– Что говорить! – крикнул худощавый. – У меня тут в трех лавках на сто тысяч товару. Разве убережешь, когда войско ушло. Эх, народ, божью власть не руками скласть!
– Пожалуйте, ваше благородие, – говорил первый купец, кланяясь. Офицер стоял в недоумении, и на лице его видна была нерешительность.
– Да мне что за дело! – крикнул он вдруг и пошел быстрыми шагами вперед по ряду. В одной отпертой лавке слышались удары и ругательства, и в то время как офицер подходил к ней, из двери выскочил вытолкнутый человек в сером армяке и с бритой головой.
Человек этот, согнувшись, проскочил мимо купцов и офицера. Офицер напустился на солдат, бывших в лавке. Но в это время страшные крики огромной толпы послышались на Москворецком мосту, и офицер выбежал на площадь.
– Что такое? Что такое? – спрашивал он, но товарищ его уже скакал по направлению к крикам, мимо Василия Блаженного. Офицер сел верхом и поехал за ним. Когда он подъехал к мосту, он увидал снятые с передков две пушки, пехоту, идущую по мосту, несколько поваленных телег, несколько испуганных лиц и смеющиеся лица солдат. Подле пушек стояла одна повозка, запряженная парой. За повозкой сзади колес жались четыре борзые собаки в ошейниках. На повозке была гора вещей, и на самом верху, рядом с детским, кверху ножками перевернутым стульчиком сидела баба, пронзительно и отчаянно визжавшая. Товарищи рассказывали офицеру, что крик толпы и визги бабы произошли оттого, что наехавший на эту толпу генерал Ермолов, узнав, что солдаты разбредаются по лавкам, а толпы жителей запружают мост, приказал снять орудия с передков и сделать пример, что он будет стрелять по мосту. Толпа, валя повозки, давя друг друга, отчаянно кричала, теснясь, расчистила мост, и войска двинулись вперед.
В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.
В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
