Бой при Сан-Доминго

Битва при Сан-Доминго
Основной конфликт: Наполеоновские войны
Бой при Сан-Доминго
Дата	6 февраля 1806
Место	Санто-Доминго
Итог	Победа британцев
Противники
Великобритания Франция
Командующие
Д. Дакворт К. У. Лессег
Силы сторон
7 линейных кораблей, 2 фрегата, 2 брига 5 линейных кораблей, 2 фрегата, 1 корвет
Потери
74 убитых, 264 раненых 2 линейных потоплено, 3 захвачено; около 1500 убитых и раненых

Бой при Сан-Доминго (англ. Battle of San Domingo или Duckworth's Action) — бой периода Наполеоновских войн между британской и французской эскадрами у острова Санто-Доминго, между мысами Нисао и Каталана. Последний классический эскадренный бой века паруса.

Предыстория

Зимой 1805 года Брестский флот французов, отстаивавшийся весь год в гавани и пропустивший Трафальгар, наконец зашевелился. После решающей битвы Первый лорд Адмиралтейства Бэрхэм ослабил блокаду, и у французов появилась возможность прорваться. 13 декабря, когда эскадра Корнуоллиса оставила позицию из-за плохой погоды, 11 линейных кораблей, 4 фрегата, корвет и 2 посыльных судна выбрали якоря и вышли из Бреста проливом ля Гуле́.

Флот разделился: эскадра вице-адмирала Лессега должна была доставить 1000 человек для усиления гарнизона Сан-Доминго, затем крейсировать у Ямайки или, если англичане там окажутся слишком сильны, вернуться во Францию через Гранд-Банк. Эскадре контр-адмирала Вильоме предстояло идти в Южную Атлантику, оттуда в Кайенну через Мартинику или Гваделупу, и вернуться во Францию через Святую Елену. Приказы обоим адмиралам носили рекомендательный характер, предлагая запасные районы крейсерства, каждый из которых, по замыслу, обещал изобилие британских торговых судов.

Этот прорыв, хотя и поздно, но показал, чего могли и должны были достичь французы, нанося удары по источнику британского богатства, и растягивая силы Королевского флота. Обе эскадры были достаточно сильны и представляли серьёзную угрозу: флагманом Лессега был 130-пушечный Impérial, кроме него имелись один 80-пушечный, три 74-пушечных корабля и два 40-пушечных фрегата. Эскадра Вильоме примерно равнялась по силе: 80-пушечный Foudroyant (флагман), пять 74-пушечных кораблей и два 40-пушечных фрегата.

В момент разделения эскадр 15 декабря, к западу от о. Уэссан, они были замечены конвоем из 23 «купцов», шедшим из Корка в Вест-Индию, в охранении HMS Arethusa (38) капитан — Чарльз Брисбен, HMS Boadicea (38) и HMS Wasp (18). Брисбен рассредоточил конвой, и смог уйти от французов, после чего отправил Wasp домой с докладом об обнаружении. Новость достигла Англии 24 декабря.

23 декабря между Мадейрой и Канарскими островами Брисбен повстречал эскадру вице-адмирала Джона Дакворта, стерегшую в Кадисе остатки разбитого франко-испанского флота. Получив ранее от коммандера Лангфорда (HMS Lark, 18) известие, что конвой назначением в Горею рассеян французской эскадрой (предположительно, рошфорской эскадрой Альмана (фр. Zacharie Allemand), Дакворт снял блокаду, оставив только пару фрегатов, и отправился на поиски. Никого не найдя, он возвращался на позицию к Кадису, когда наткнулся на Брисбена. Полученные от него новости стали началом цепи курьезов, приведших в итоге к Сан-Доминго.

Дакворт и Вильоме

В рождественский день Дакворт обнаружил девять парусов и бросился в погоню. Утром 26 декабря 1805 года, когда передовые британские корабли подошли ближе, выяснилось что только пять или шесть из неизвестных кораблей линейные. Его собственная эскадра растянулась длинной колонной, а HMS Superb, где находился адмирал, ведомый флаг-капитаном Китсом (англ. Richard Goodwin Keats), которого молва называла лучшим моряком на флоте, вырвался далеко вперед.

Сославшись на это обстоятельство, Дакворт решил не вынуждать противника (а это был Вильоме) к бою, и отошел для соединения с основной массой своих кораблей. Поскольку на эскадре уже ощущался недостаток воды, он приказал лечь на курс вест, в Вест-Индию. Это необъяснимое решение не возвращаться на позицию, усугубленное выбором места для пополнения — Подветренные острова, вызвало крайнее неудовольствие адмирала Коллингвуда, главнокомандующего в Средиземноморье. Позиция у Кадиса подчинялась ему.

Решение Дакворта относят на его стремление к славе и следование примеру Нельсона. Он отправил вперед на Сент-Китс 40-пушечный фрегат HMS Acasta (капитан Данн, англ. Robert Dunn), для приготовлений к приему воды всей эскадрой. 12 января 1806 Дакворт бросил якорь в бухте Карлайл, Барбадос. Здесь к нему присоединился командующий эскадрой Наветренных островов, контр-адмирал Александр Кокрейн, с 74-пушечными HMS Northumberland (флагман) и HMS Atlas. Оба адмирала понятия не имели о появлении в Вест-Индии Лессега.

Поиск

Сведения о выходе французов достигли Англии в предрождественский день (см. выше). Но и тогда донесение недооценило их силы, показав на 5 линейных меньше чем на самом деле. Тем не менее, в полном соответствии с политикой лорда Бэрхэма, немедленно началась подготовка к выходу двух эскадр. Первая под командой вице-адмирала Уоррена (флагман HMS Foudroyant) должна была идти на Мадейру, а если не обнаружит противника, то на усиление адмиралов Кокрейна и Дакра (англ. James Richard Dacres, ямайская эскадра) в Вест-Индию. Её поход не пропал даром — в марте она натолкнулась на возвращавшуюся эскадру Линуа и разбила её.

Вторая эскадра, под командой Ричарда Страчана, к тому времени контр-адмирала, следовала прямо на Святую Елену, а оттуда на соединение с отрядом коммодора Попхэма, чьей задачей было отобрать у голландцев Кейптаун.

Обе были готовы только к концу января, таким образом ситуация оставалась в руках Дакворта.

1 февраля 1806 со шлюпом HMS Kingfisher (коммандер Натаниель Кокрейн, англ. Nathaniel Cochrane) вице-адмирал получил тревожную новость: обнаружены три французских линейных корабля, направлявшихся к Сан-Доминго. Туда и пошел Дакворт, подобрав по пути HMS Epervier (14) и фрегат HMS Magicienne (32).

Эскадру Лессега после неудачной попытки преследовать конвой Брисбена заметно потрепало штормом. Но он высадил войска на Сан-Доминго, дождался отставших кораблей, и был готов выйти в море. 6 февраля, обнаружив поблизости противника, французы обрубили якорные и в 07:30 с бризом от норд-нордвеста вышли из бухты Окка и повернули на вест.

Ход боя

Французы выстроили линию во главе с Alexandre (80), за ним Impérial (130, флагман), Diomède, Jupiter и Brave (все 74). 40-пушечные фрегаты Félicité, Comète и корвет Diligente шли параллельной колонной ближе к берегу.

Дакворт построил свои корабли в две линии, сигналом объявив намерение отрезать трех ведущих французов. Правую колонну составляли 74-пушечные HMS Superb, HMS Northumberland и HMS Spencer, а замыкающим HMS Agamemnon (64). Левую вел контр-адмирал Луис (англ. Thomas Louis) на HMS Canopus (80), следом HMS Donegal и HMS Atlas (оба 74). Фрегаты Acasta и Magicienne со шлюпами Epervier и Kingfisher держались мористее линейных.

К 08:00 британцы пришли в относительный порядок; Canopus был на траверзе у Spencer. Но держать позиции удавалось с трудом: мешали слабый ветер и обрастание части кораблей, давно находившихся в море. Agamemnon отстал, вся левая колонна тоже. Правая, оказавшаяся с наветра, справлялась лучше, особенно когда бриз отошел к норд-осту и усилился. Эскадры, имея ход около 8 узлов, спускались под ветер и сближались.

Бой авангарда

В 10:10 Superb уменьшил паруса и открыл огонь по Alexandre, после чего Northumberland вступил в бой с Impérial. Находившийся от него справа и за кормой Spencer начал бой с Diomède, одновременно его носовые пушки обстреливали французского флагмана.

Под таким натиском Alexandre (капитан Гарро, фр. Garreau) выкатился из линии влево, пытаясь пройти под кормой Northumberland и угрожая продольным огнём Spencer. Но не рассчитал скорость последнего и сам попал под его продольный залп. После этого Стопфорд повернул фодевинд на левый галс и поставил свой корабль параллельно Alexandre, продолжая канонаду.

Вторая колонна

Хотя Стопфорд в дыму и неразберихе получил несколько попаданий от своих, он обернул ситуацию в пользу британцев: практически преподнес Alexandre на блюде левой колонне адмирала Луиса. Проходя у него под носом, они один за другим давали залп, приводились и вступали в общий бой. В итоге Alexandre лишился всех мачт, от него остался заваленный обломками корпус. Около 11:00 от огня Стопфорда на нём начался пожар, и Spencer тоже отошел и присоединился к общей свалке. Canopus вел бой с Impérial, Donegal оказался против Brave, Atlas против Jupiter. Вскоре Alexandre спустил флаг, а ещё через десять минут и Brave, после того как Donegal (капитан Малькольм, англ. Malcolm) прошел у него под кормой и дал сокрушительный продольный залп, а затем снова повернул на вест. Теперь уже Atlas зашел вперед Jupiter на поддержку Canopus, а Donegal поравнялся с французом справа, обошел и подрезал ему нос, вынудив Jupiter к столкновению. Как только его бушприт оказался над левой раковиной Donegal, он был прихвачен и принайтовлен, и без дальнейшего сопротивления Jupiter сдался абордажной партии и был взят на буксир. Капитан Малькольм, видя что центр боя сдвигается к весту, приказал фрегату Acasta овладеть Brave.

Разгром

Superb при поддержке Northumberland продолжал бой с французским авангардом. Дакворт приказал своим кораблям подавить трехдечный и его напарника. Выполняя приказ, Atlas после одного залпа оставил Jupiter и присоединился к кораблям, обстреливающим Impérial. В этот момент, в дыму и сумятице, у Atlas заклинило руль, он получил залп от Diomède, навалился на Canopus и потерял бушприт. Капитан Пим (англ. Pym) хладнокровно скомандовал вынести паруса на ветер, задним ходом разошелся с Canopus, оказался борт о борт с Diomède и разрядил в него батареи правого борта.

Побитая эскадра Лессега была прижата к берегу, между Пунта Нисао и Пунта Каталана. Impérial повернул к берегу и выбросился на мель, при этом рухнула его последняя уцелевшая мачта. Разбитый огнём с Atlas, затем со Spencer и под конец с отставшего Agamemnon, Diomède последовал за флагманом. Он тоже лишился всех мачт. Контр-адмирал Луис не пожелал отворачивать вслед за Superb, а продолжал огонь вместе со Spencer и Atlas. Только когда Impérial прекратил огонь, на нём возник пожар и множество людей кинулось из низов на верхнюю палубу, Луис, не обращая внимания на огонь сидящего на мели Diomède, направил Canopus в море и присоединился к Дакворту.

Последствия

Видя судьбу больших собратьев, фрегаты Félicité, Comète и корвет Diligente бежали. Позже они без потерь добрались до Франции. Бежали на берег в большинстве команды сидевших на мели кораблей. Оба они разбили на рифах днища, и 8 февраля были сожжены командами Acasta и Magicienne. Перед этим оставшиеся на борту французы были взяты в плен.

Хотя британцы выдержали сильнейший огонь противника, только Northumberland потерял в конце боя грот-мачту. У Donegal была сбита фор-стеньга. Потери британцев в людях (74 убитыми и 264 ранеными) были куда меньше французских (около 1500 всего). Из взятых призов Brave затонул на переходе в Англию, Alexandre был слишком поврежден для дальнейшего использования, но Jupiter был взят в британскую службу как HMS Maida, в честь недавней победы небольшого отряда сэра Джона Стюарта в Калабрии.

Поведение Дакворта не сочли достойным особых почестей, сверх обычных наград, распределенных между офицерами эскадры, хотя успех боя оправдывал оставление им позиции у Кадиса. По словам покидавшего должность лорда Бэрхэма, эта победа «избавляет нас от каких-либо страхов новой разбойной войны в Вест-Индии». Действительно, пришедшая для ремонта на Ямайку эскадра (за исключением Northumberland и Agamemnon, вернувшихся на Барбадос) была встречена «потрясающе». Известие о том, что вест-индская торговля может не опасаться линейных кораблей, немедленно сказалось. Одержанную всего через четыре месяца после Трафальгара победу праздновали во многих британских владениях.

Отделившаяся эскадра Вильоме продолжала крейсерство в Южной Атлантике, затем на Ньюфаундленской банке, и успешно избегала встреч с искавшими её британцами. Но после Ньюфаундленда была рассеяна штормом, корабли укрылись частью в американских, частью в карибских портах. Только четыре линейных корабля из исходных одиннадцати когда-либо вернулись во Францию.

Остальные крупные морские сражения века паруса (например, бой на Баскском рейде) происходили уже не в море, а вблизи берегов на якоре, в них отсутствовал элемент маневра и прорыва линии. В этом смысле бой при Сан-Доминго оказался последним.

Состав сил

Британская эскадра
Правая колонна
Название	Командир	Потери убитыми/ ранеными	Примечание
HMS Superb (74)	(вице-адмирал Дакворт) капитан Ричард Китс	6 / 56	легко поврежден
HMS Northumberland (74)	контр-адмирал Александр Кокрейн капитан Джон Моррисон (англ. John Morrison)	21 / 79	потерял грот-мачту, остальной рангоут и такелаж сильно повреждены
HMS Spencer (74)	капитан Роберт Стопфорд	18 / 50	тяжелые повреждения корпуса, рангоут в основном цел
HMS Agamemnon (64)	капитан Эдвард Берри (англ. sir Edward Berry)	1 / 13
Левая колонна
HMS Canopus (80)	контр-адмирал Томас Луис капитан Френсис Остен (англ. Francis Austen)	8 / 22	легко поврежден
HMS Donegal (74)	капитан Палтни Малькольм (англ. Pulteney Malcolm)	12 / 33	потерял фока-рей, в остальном легко поврежден
HMS Atlas (74)	капитан Самуэль Пим англ. Samuel Pym	8 / 11	потерял бушприт при столкновении с Canopus, румпель поврежден ядрами
Другие корабли
HMS Acasta (40)	капитан Ричард Данн (англ. Richard Dalling Dunn)	0	в бою не участвовал
HMS Magicienne (32)	капитан Адам Маккензи (англ. Adam Mackenzie)	0	в бою не участвовал
HMS Kingfisher (16)	коммандер Натаниель Кокрейн (англ. Nathaniel Day Cochrane)	0	в бою не участвовал, отослан в Британию с донесениями
HMS Epervier (14)	лейтенант Джеймс Хиггинсон (англ. James Higginson)	0	в бою не участвовал

Французская эскадра
Линия баталии
Название	Командир	Потери убитыми/ ранеными	Примечание
Alexandre (80)	капитан Пьер-Эли Гарро (фр. Pierre-Elie Garreau)	ок. 300	Захвачен вместе с уцелевшей командой, лишившйся мачт и тонущий. Отремонтирован, но для дальнейшей службы непригоден, позже отправлен на слом.
Impérial (130)	вице-адмирал Корантен Лессег капитан Жюльен-Габриель Биго (фр. Julien-Gabriel Bigot)	ок. 500	Выбросился на мель и разбился, сожжен британцами 8 февраля. 6 человек попали в плен.
Diomède (74)	капитан Жан-Батист Анри (фр. Jean-Baptiste Henry)	ок. 250	Выбросился на мель и разбился, сожжен британцами 8 февраля. 150 человек попали в плен.
Jupiter (74)	капитан Гаспар Лэнель (фр. Gaspard Laignel)	ок. 200	Захвачен вместе с уцелевшей командой. Взят в британскую службу как HMS Maida
Brave (74)	коммодор Луи-Мари Кудэ (фр. Louis-Marie Coudé)	ок. 260	Захвачен вместе с уцелевшей командой. Затонул на переходе в Англию
Другие корабли
Comète (40)		0	в бою не участвовал, вернулся во Францию
Félicité (40)		0	в бою не участвовал, вернулся во Францию
Diligente (20)	капитан Раймон Коко (фр. Raymond Cocault)	0	в бою не участвовал, вернулся во Францию

Литература

• The Victory of Seapower. Winning the Napoleonic War 1806—1814. Robert Gardiner, ed. Chatham Publishing, London, 1998. p. 20-24. ISBN 1-86176-038-8

Отрывок, характеризующий Бой при Сан-Доминго

– Ругай! На, на, – крикнул он. – Ругаюшка! – прибавил он, невольно этим уменьшительным выражая свою нежность и надежду, возлагаемую на этого красного кобеля. Наташа видела и чувствовала скрываемое этими двумя стариками и ее братом волнение и сама волновалась.
Охотник на полугорке стоял с поднятым арапником, господа шагом подъезжали к нему; гончие, шедшие на самом горизонте, заворачивали прочь от зайца; охотники, не господа, тоже отъезжали. Всё двигалось медленно и степенно.
– Куда головой лежит? – спросил Николай, подъезжая шагов на сто к подозрившему охотнику. Но не успел еще охотник отвечать, как русак, чуя мороз к завтрашнему утру, не вылежал и вскочил. Стая гончих на смычках, с ревом, понеслась под гору за зайцем; со всех сторон борзые, не бывшие на сворах, бросились на гончих и к зайцу. Все эти медленно двигавшиеся охотники выжлятники с криком: стой! сбивая собак, борзятники с криком: ату! направляя собак – поскакали по полю. Спокойный Илагин, Николай, Наташа и дядюшка летели, сами не зная как и куда, видя только собак и зайца, и боясь только потерять хоть на мгновение из вида ход травли. Заяц попался матёрый и резвый. Вскочив, он не тотчас же поскакал, а повел ушами, прислушиваясь к крику и топоту, раздавшемуся вдруг со всех сторон. Он прыгнул раз десять не быстро, подпуская к себе собак, и наконец, выбрав направление и поняв опасность, приложил уши и понесся во все ноги. Он лежал на жнивьях, но впереди были зеленя, по которым было топко. Две собаки подозрившего охотника, бывшие ближе всех, первые воззрились и заложились за зайцем; но еще далеко не подвинулись к нему, как из за них вылетела Илагинская краснопегая Ерза, приблизилась на собаку расстояния, с страшной быстротой наддала, нацелившись на хвост зайца и думая, что она схватила его, покатилась кубарем. Заяц выгнул спину и наддал еще шибче. Из за Ерзы вынеслась широкозадая, чернопегая Милка и быстро стала спеть к зайцу.
– Милушка! матушка! – послышался торжествующий крик Николая. Казалось, сейчас ударит Милка и подхватит зайца, но она догнала и пронеслась. Русак отсел. Опять насела красавица Ерза и над самым хвостом русака повисла, как будто примеряясь как бы не ошибиться теперь, схватить за заднюю ляжку.
– Ерзанька! сестрица! – послышался плачущий, не свой голос Илагина. Ерза не вняла его мольбам. В тот самый момент, как надо было ждать, что она схватит русака, он вихнул и выкатил на рубеж между зеленями и жнивьем. Опять Ерза и Милка, как дышловая пара, выровнялись и стали спеть к зайцу; на рубеже русаку было легче, собаки не так быстро приближались к нему.
– Ругай! Ругаюшка! Чистое дело марш! – закричал в это время еще новый голос, и Ругай, красный, горбатый кобель дядюшки, вытягиваясь и выгибая спину, сравнялся с первыми двумя собаками, выдвинулся из за них, наддал с страшным самоотвержением уже над самым зайцем, сбил его с рубежа на зеленя, еще злей наддал другой раз по грязным зеленям, утопая по колена, и только видно было, как он кубарем, пачкая спину в грязь, покатился с зайцем. Звезда собак окружила его. Через минуту все стояли около столпившихся собак. Один счастливый дядюшка слез и отпазанчил. Потряхивая зайца, чтобы стекала кровь, он тревожно оглядывался, бегая глазами, не находя положения рукам и ногам, и говорил, сам не зная с кем и что.
«Вот это дело марш… вот собака… вот вытянул всех, и тысячных и рублевых – чистое дело марш!» говорил он, задыхаясь и злобно оглядываясь, как будто ругая кого то, как будто все были его враги, все его обижали, и только теперь наконец ему удалось оправдаться. «Вот вам и тысячные – чистое дело марш!»
– Ругай, на пазанку! – говорил он, кидая отрезанную лапку с налипшей землей; – заслужил – чистое дело марш!
– Она вымахалась, три угонки дала одна, – говорил Николай, тоже не слушая никого, и не заботясь о том, слушают ли его, или нет.
– Да это что же в поперечь! – говорил Илагинский стремянный.
– Да, как осеклась, так с угонки всякая дворняшка поймает, – говорил в то же время Илагин, красный, насилу переводивший дух от скачки и волнения. В то же время Наташа, не переводя духа, радостно и восторженно визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала всё то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором. И визг этот был так странен, что она сама должна бы была стыдиться этого дикого визга и все бы должны были удивиться ему, ежели бы это было в другое время.
Дядюшка сам второчил русака, ловко и бойко перекинул его через зад лошади, как бы упрекая всех этим перекидыванием, и с таким видом, что он и говорить ни с кем не хочет, сел на своего каураго и поехал прочь. Все, кроме его, грустные и оскорбленные, разъехались и только долго после могли притти в прежнее притворство равнодушия. Долго еще они поглядывали на красного Ругая, который с испачканной грязью, горбатой спиной, побрякивая железкой, с спокойным видом победителя шел за ногами лошади дядюшки.
«Что ж я такой же, как и все, когда дело не коснется до травли. Ну, а уж тут держись!» казалось Николаю, что говорил вид этой собаки.
Когда, долго после, дядюшка подъехал к Николаю и заговорил с ним, Николай был польщен тем, что дядюшка после всего, что было, еще удостоивает говорить с ним.


Когда ввечеру Илагин распростился с Николаем, Николай оказался на таком далеком расстоянии от дома, что он принял предложение дядюшки оставить охоту ночевать у него (у дядюшки), в его деревеньке Михайловке.
– И если бы заехали ко мне – чистое дело марш! – сказал дядюшка, еще бы того лучше; видите, погода мокрая, говорил дядюшка, отдохнули бы, графинечку бы отвезли в дрожках. – Предложение дядюшки было принято, за дрожками послали охотника в Отрадное; а Николай с Наташей и Петей поехали к дядюшке.
Человек пять, больших и малых, дворовых мужчин выбежало на парадное крыльцо встречать барина. Десятки женщин, старых, больших и малых, высунулись с заднего крыльца смотреть на подъезжавших охотников. Присутствие Наташи, женщины, барыни верхом, довело любопытство дворовых дядюшки до тех пределов, что многие, не стесняясь ее присутствием, подходили к ней, заглядывали ей в глаза и при ней делали о ней свои замечания, как о показываемом чуде, которое не человек, и не может слышать и понимать, что говорят о нем.
– Аринка, глянь ка, на бочькю сидит! Сама сидит, а подол болтается… Вишь рожок!
– Батюшки светы, ножик то…
– Вишь татарка!
– Как же ты не перекувыркнулась то? – говорила самая смелая, прямо уж обращаясь к Наташе.
Дядюшка слез с лошади у крыльца своего деревянного заросшего садом домика и оглянув своих домочадцев, крикнул повелительно, чтобы лишние отошли и чтобы было сделано всё нужное для приема гостей и охоты.
Всё разбежалось. Дядюшка снял Наташу с лошади и за руку провел ее по шатким досчатым ступеням крыльца. В доме, не отштукатуренном, с бревенчатыми стенами, было не очень чисто, – не видно было, чтобы цель живших людей состояла в том, чтобы не было пятен, но не было заметно запущенности.
В сенях пахло свежими яблоками, и висели волчьи и лисьи шкуры. Через переднюю дядюшка провел своих гостей в маленькую залу с складным столом и красными стульями, потом в гостиную с березовым круглым столом и диваном, потом в кабинет с оборванным диваном, истасканным ковром и с портретами Суворова, отца и матери хозяина и его самого в военном мундире. В кабинете слышался сильный запах табаку и собак. В кабинете дядюшка попросил гостей сесть и расположиться как дома, а сам вышел. Ругай с невычистившейся спиной вошел в кабинет и лег на диван, обчищая себя языком и зубами. Из кабинета шел коридор, в котором виднелись ширмы с прорванными занавесками. Из за ширм слышался женский смех и шопот. Наташа, Николай и Петя разделись и сели на диван. Петя облокотился на руку и тотчас же заснул; Наташа и Николай сидели молча. Лица их горели, они были очень голодны и очень веселы. Они поглядели друг на друга (после охоты, в комнате, Николай уже не считал нужным выказывать свое мужское превосходство перед своей сестрой); Наташа подмигнула брату и оба удерживались недолго и звонко расхохотались, не успев еще придумать предлога для своего смеха.
Немного погодя, дядюшка вошел в казакине, синих панталонах и маленьких сапогах. И Наташа почувствовала, что этот самый костюм, в котором она с удивлением и насмешкой видала дядюшку в Отрадном – был настоящий костюм, который был ничем не хуже сюртуков и фраков. Дядюшка был тоже весел; он не только не обиделся смеху брата и сестры (ему в голову не могло притти, чтобы могли смеяться над его жизнию), а сам присоединился к их беспричинному смеху.
– Вот так графиня молодая – чистое дело марш – другой такой не видывал! – сказал он, подавая одну трубку с длинным чубуком Ростову, а другой короткий, обрезанный чубук закладывая привычным жестом между трех пальцев.
– День отъездила, хоть мужчине в пору и как ни в чем не бывало!
Скоро после дядюшки отворила дверь, по звуку ног очевидно босая девка, и в дверь с большим уставленным подносом в руках вошла толстая, румяная, красивая женщина лет 40, с двойным подбородком, и полными, румяными губами. Она, с гостеприимной представительностью и привлекательностью в глазах и каждом движеньи, оглянула гостей и с ласковой улыбкой почтительно поклонилась им. Несмотря на толщину больше чем обыкновенную, заставлявшую ее выставлять вперед грудь и живот и назад держать голову, женщина эта (экономка дядюшки) ступала чрезвычайно легко. Она подошла к столу, поставила поднос и ловко своими белыми, пухлыми руками сняла и расставила по столу бутылки, закуски и угощенья. Окончив это она отошла и с улыбкой на лице стала у двери. – «Вот она и я! Теперь понимаешь дядюшку?» сказало Ростову ее появление. Как не понимать: не только Ростов, но и Наташа поняла дядюшку и значение нахмуренных бровей, и счастливой, самодовольной улыбки, которая чуть морщила его губы в то время, как входила Анисья Федоровна. На подносе были травник, наливки, грибки, лепешечки черной муки на юраге, сотовой мед, мед вареный и шипучий, яблоки, орехи сырые и каленые и орехи в меду. Потом принесено было Анисьей Федоровной и варенье на меду и на сахаре, и ветчина, и курица, только что зажаренная.
Всё это было хозяйства, сбора и варенья Анисьи Федоровны. Всё это и пахло и отзывалось и имело вкус Анисьи Федоровны. Всё отзывалось сочностью, чистотой, белизной и приятной улыбкой.
– Покушайте, барышня графинюшка, – приговаривала она, подавая Наташе то то, то другое. Наташа ела все, и ей показалось, что подобных лепешек на юраге, с таким букетом варений, на меду орехов и такой курицы никогда она нигде не видала и не едала. Анисья Федоровна вышла. Ростов с дядюшкой, запивая ужин вишневой наливкой, разговаривали о прошедшей и о будущей охоте, о Ругае и Илагинских собаках. Наташа с блестящими глазами прямо сидела на диване, слушая их. Несколько раз она пыталась разбудить Петю, чтобы дать ему поесть чего нибудь, но он говорил что то непонятное, очевидно не просыпаясь. Наташе так весело было на душе, так хорошо в этой новой для нее обстановке, что она только боялась, что слишком скоро за ней приедут дрожки. После наступившего случайно молчания, как это почти всегда бывает у людей в первый раз принимающих в своем доме своих знакомых, дядюшка сказал, отвечая на мысль, которая была у его гостей:
– Так то вот и доживаю свой век… Умрешь, – чистое дело марш – ничего не останется. Что ж и грешить то!
Лицо дядюшки было очень значительно и даже красиво, когда он говорил это. Ростов невольно вспомнил при этом всё, что он хорошего слыхал от отца и соседей о дядюшке. Дядюшка во всем околотке губернии имел репутацию благороднейшего и бескорыстнейшего чудака. Его призывали судить семейные дела, его делали душеприказчиком, ему поверяли тайны, его выбирали в судьи и другие должности, но от общественной службы он упорно отказывался, осень и весну проводя в полях на своем кауром мерине, зиму сидя дома, летом лежа в своем заросшем саду.
– Что же вы не служите, дядюшка?
– Служил, да бросил. Не гожусь, чистое дело марш, я ничего не разберу. Это ваше дело, а у меня ума не хватит. Вот насчет охоты другое дело, это чистое дело марш! Отворите ка дверь то, – крикнул он. – Что ж затворили! – Дверь в конце коридора (который дядюшка называл колидор) вела в холостую охотническую: так называлась людская для охотников. Босые ноги быстро зашлепали и невидимая рука отворила дверь в охотническую. Из коридора ясно стали слышны звуки балалайки, на которой играл очевидно какой нибудь мастер этого дела. Наташа уже давно прислушивалась к этим звукам и теперь вышла в коридор, чтобы слышать их яснее.
– Это у меня мой Митька кучер… Я ему купил хорошую балалайку, люблю, – сказал дядюшка. – У дядюшки было заведено, чтобы, когда он приезжает с охоты, в холостой охотнической Митька играл на балалайке. Дядюшка любил слушать эту музыку.
– Как хорошо, право отлично, – сказал Николай с некоторым невольным пренебрежением, как будто ему совестно было признаться в том, что ему очень были приятны эти звуки.
– Как отлично? – с упреком сказала Наташа, чувствуя тон, которым сказал это брат. – Не отлично, а это прелесть, что такое! – Ей так же как и грибки, мед и наливки дядюшки казались лучшими в мире, так и эта песня казалась ей в эту минуту верхом музыкальной прелести.
– Еще, пожалуйста, еще, – сказала Наташа в дверь, как только замолкла балалайка. Митька настроил и опять молодецки задребезжал Барыню с переборами и перехватами. Дядюшка сидел и слушал, склонив голову на бок с чуть заметной улыбкой. Мотив Барыни повторился раз сто. Несколько раз балалайку настраивали и опять дребезжали те же звуки, и слушателям не наскучивало, а только хотелось еще и еще слышать эту игру. Анисья Федоровна вошла и прислонилась своим тучным телом к притолке.
– Изволите слушать, – сказала она Наташе, с улыбкой чрезвычайно похожей на улыбку дядюшки. – Он у нас славно играет, – сказала она.
– Вот в этом колене не то делает, – вдруг с энергическим жестом сказал дядюшка. – Тут рассыпать надо – чистое дело марш – рассыпать…
– А вы разве умеете? – спросила Наташа. – Дядюшка не отвечая улыбнулся.
– Посмотри ка, Анисьюшка, что струны то целы что ль, на гитаре то? Давно уж в руки не брал, – чистое дело марш! забросил.
Анисья Федоровна охотно пошла своей легкой поступью исполнить поручение своего господина и принесла гитару.
Дядюшка ни на кого не глядя сдунул пыль, костлявыми пальцами стукнул по крышке гитары, настроил и поправился на кресле. Он взял (несколько театральным жестом, отставив локоть левой руки) гитару повыше шейки и подмигнув Анисье Федоровне, начал не Барыню, а взял один звучный, чистый аккорд, и мерно, спокойно, но твердо начал весьма тихим темпом отделывать известную песню: По у ли и ице мостовой. В раз, в такт с тем степенным весельем (тем самым, которым дышало всё существо Анисьи Федоровны), запел в душе у Николая и Наташи мотив песни. Анисья Федоровна закраснелась и закрывшись платочком, смеясь вышла из комнаты. Дядюшка продолжал чисто, старательно и энергически твердо отделывать песню, изменившимся вдохновенным взглядом глядя на то место, с которого ушла Анисья Федоровна. Чуть чуть что то смеялось в его лице с одной стороны под седым усом, особенно смеялось тогда, когда дальше расходилась песня, ускорялся такт и в местах переборов отрывалось что то.
– Прелесть, прелесть, дядюшка; еще, еще, – закричала Наташа, как только он кончил. Она, вскочивши с места, обняла дядюшку и поцеловала его. – Николенька, Николенька! – говорила она, оглядываясь на брата и как бы спрашивая его: что же это такое?
Николаю тоже очень нравилась игра дядюшки. Дядюшка второй раз заиграл песню. Улыбающееся лицо Анисьи Федоровны явилось опять в дверях и из за ней еще другие лица… «За холодной ключевой, кричит: девица постой!» играл дядюшка, сделал опять ловкий перебор, оторвал и шевельнул плечами.
– Ну, ну, голубчик, дядюшка, – таким умоляющим голосом застонала Наташа, как будто жизнь ее зависела от этого. Дядюшка встал и как будто в нем было два человека, – один из них серьезно улыбнулся над весельчаком, а весельчак сделал наивную и аккуратную выходку перед пляской.
– Ну, племянница! – крикнул дядюшка взмахнув к Наташе рукой, оторвавшей аккорд.
Наташа сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед дядюшки и, подперши руки в боки, сделала движение плечами и стала.
Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала – эта графинечка, воспитанная эмигранткой француженкой, этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de chale давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел и они уже любовались ею.
Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для ее дела платок, сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять всё то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке.