Голицын, Сергей Владимирович

Сергей Владимирович Голицын
Дата рождения:	21 января 1897(1897-01-21)
Место рождения:	Осовец (крепость), Гродненская губерния
Дата смерти:	3 ноября 1968(1968-11-03) (71 год)
Место смерти:	Воронеж
Научная сфера:	Ботаника
Место работы:	Заповедник Галичья Гора Воронежский университет
Альма-матер:	Морской кадетский корпус
Научный руководитель:	Б. М. Козо-Полянский

Систематик живой природы

Автор наименований ряда ботанических таксонов. В ботанической (бинарной) номенклатуре эти названия дополняются сокращением «Golitsin». [www.ipni.org/ipni/advPlantNameSearch.do?find_authorAbbrev=Golitsin&find_includePublicationAuthors=on&find_includePublicationAuthors=off&find_includeBasionymAuthors=on&find_includeBasionymAuthors=off&find_isAPNIRecord=on&find_isAPNIRecord=false&find_isGCIRecord=on&find_isGCIRecord=false&find_isIKRecord=on&find_isIKRecord=false&find_rankToReturn=all&output_format=normal&find_sortByFamily=on&find_sortByFamily=off&query_type=by_query&back_page=plantsearch Список таких таксонов] на сайте IPNI [www.ipni.org/ipni/idAuthorSearch.do?id=3243-1-1 Персональная страница] на сайте IPNI Страница на Викивидах

Сергей Владимирович Голицын (21 января 1897, Осовец Гродненской губернии — 3 ноября 1968, Воронеж) — ботаник, специалист в области изучения флоры Среднерусской возвышенности. Офицер из последнего основного выпуска Императорского Морского кадетского корпуса (30 июля 1916). Участник Первой мировой и Великой Отечественной войны. Директор и один из ведущих научных сотрудников заповедника Галичья Гора, чьими стараниями в начале 1950-х годов эта исследовательская база была сохранена. Доктор биологических наук, профессор Воронежского университета, действительный член Всесоюзного ботанического общества (с 1953 года). Автор более 120 научных работ.

Биография

Сергей Владимирович родился в крепости Осовец в семье военного инженера Владимира Алексеевича Голицына и его жены Елизаветы Алексеевны урождённой Тыртовой. По семейному преданию род происходит от Онуфрия Голицына, жившего во времена Екатерины II. В потомственное дворянство был возведён, за «усердие и успехи в деле воспитания», его потомок, учитель рисования и черчения 3-го Московского кадетского корпуса Алексей Николаевичй Голицын — отец В. А. Голицына; А. Н. Голицын был отличным акварелистом. Под руководством и при участии Владимира Алексеевича Голицина были построены крепости в Брест-Литовске, Владивостоке и Батуми. Елизавета Алексеевна происходила из старинного русского дворянского рода Тыртовых, — дочь директора Воронежской Михайловской военной гимназии (1870—1878), Полоцкого кадетского корпуса (с 1878) генерал-лейтенента Алексея Петровича Тыртова (1834—1893), женатого на Елизавете Михайловне Плешковой. Братья и сестра Елизаветы Алексеевны: Владимир Алексеевич Тыртов (1863—1921) — военный юрист, генерал-лейтенант, служа по военно-судебому ведомству, заведовал военно-судебной частью многих округов империи, позднее — штаба Народной армии Комуча, — штабов Западного и Восточного фронтов, расстрелян большевиками; Михаил Алексеевич Тыртов (1864—?) — военный юрист, генерал-лейтенант, участник Русско-японской войны служил в разных военно-окружных судах, — дежурный генерал при «деловом кабинете» генерала Д. Л. Хорвата, у А. В. Колчака — командующий войсками Приамурского военного округа и других военных ведомств той поры на Дальнем Востоке (до апреля 1920), в эмиграции жил в Харбине (Китай); Ольга Алексеевна Тыртова (1871—1969) — жена генерал-лейтенанта Петра Генриховича Хейсканена (1860—1927), — мать Бориса Петровича Хейсканена (1897—1970), то есть двоюродного брата Сергея Голицына, одного с ним выпуска однокашника в ИМКК и соратника его по Моонзунду.

У Сергея Владимировича было два брата — Лев и Алексей.

В 1904 году В. А. Голицын, в связи с переводом в Батумскую крепость, продаёт свои родовые имения в Тверской губернии и под Полоцком и, купив в период с 1908 по 1912 год под Батуми около 4 десятин земли, переезжает туда с семьёй, строит дачу, а на площади около 2 гектаров разбивает цитрусовый сад и организует чайные и бамбуковые плантации. Последнее, волею судеб, в большей степени нежели причастность отца к труду ратному, впоследствии предопределит выбор жизни С. В. Голицина.

• 1907 — принят в 1-й класс Батумской гимназии;
• 1908—1914 — учёба в Тифлисском кадетском корпусе, который окончил первым по выпуску;
• 1914 — 1916 — кадет, гардемарин Императорского Морского кадетского корпуса, который окончил первым по успеваемости и по порядку права выбора морей (Балтийское море) 30 июля 1916 года — последний основной выпуск.
• 1916—1918 — мичман на крейсере «Баян» (Балтийский флот). Участие в Первой мировой войне.

В качестве 3-го вахтенного офицера мичман Сергей Голицын числился 1 января 1917 года в составе экипажа крейсера «Баян» — участвовал в Моонзундском сражении (октябрь 1917). Как сказано в автобиографии С. В. Голицына: «В октябре 1917 г. крейсер участвовал в бою с германскими линкорами в Моонзунском проливе, получил пробоину и в середине октября стал на ремонт в Гельсинфорсе». 19 октября 1917 года С. Голицын выехал в отпуск в Тифлис к семье, где и остался, поскольку железнодорожное сообщении Кавказа с севером было прервано. В декабре — прикомандирован к штабу Кавказского фронта.

• 1918 — в феврале, как эксперт по морским делам в составе мирной делегации Закавказского сейма, С. В. Голицын был в Трапезунде; в мае того же года, после образования Грузинской Республики, перешел на службу в её генеральный штаб; в июле С. В. Голицын перенёс тяжёлую форму тифа, после чего был демобилизован, и выехал в Батум, оккупированный турками, где с лета находилась семья отца, который к тому времени уже в чине генерала инженерных войск вышел в абшит (отставку). В братоубийственной войне ни тот ни другой не участвовали и об эмиграции не помышляли.
• 1918—1924 — работает на чайно—мандариновой плантации, уже хорошо развитой его отцом в Аджарии, в селе Цихис—Дзири под Батуми.
• 1920 — с начала года принят в сельскую милицию, где числится вплоть до августа, когда Аджаристан был занят Грузией.
• 1921 — в марте, сразу после вступлении в Цихис-Дзири Кавказской дивизии, Сергей Голицын с отцом и братом Алексеем Голицыным, бывшим мичманом Беломорской флотилии, был арестован, а после того как отца отпустили домой, этапирован в Москву в ВЧК, и далее — в Новопесковский лагерь в Москве.
• 1922 — после установления «полной непричастности к какой-либо антисоветской работе и отсутствия родственных связей с княжеской фамилией Голицыных», Сергей Владимирович вернулся в Батум, где находилась в семье отца его жена и дочь; избран в сельсовет, в конце 1923 года — заместитель председателя.
• 1924 — организовал туристическое общество для «исследование природы этой страны (в том же году устав Клуба Туристов Аджаристана был утвержден правительством республики)».
• 1926 — мобилизован на проведение курса допризывной подготовки моряков портов Батума, Поти и Сухума.
• 1925—1930 — коллектор Кабинета дендрологии НКЗ АССР Аджаристана.
• 1927—1929 — проводит работы по заданию Института прикладной ботаники и других, в том числе центральных и местных, научных учреждений; в 1929 году руководил изучением диких родичей плодовых в пределах Юго-Западного Закавказья, работал по направлению Сухумского субтропического отделения ВИРа.
• 1930 — в феврале вновь арестован вместе с отцом и братом (хозяйство отца, сдававшего летом комнаты в наём, сочли кулацким); несмотря на то, что самостоятельное хозяйство С. В. Голицына не было причислено к таковым и он «прав голоса не лишался», после полугодового следствия в Батуме и Тифлисе, так и не получив никакого конкретного обвинения, они с братом были отправлены в концлагерь на 3 года (В. А. Голицын уже в марте был отпущен в Цихис-Дзири). Однако сразу после высылки из Закавказья, дело было пересмотрено ЦИКом ЗСФСР, и в декабре из Кандалакши они переехали в Воронеж.
• 1931—1942 — препаратор на кафедре морфологии, систематики и географии растений Воронежского университета, затем — лаборант и старший лаборант; научный сотрудник второго разряда научно-исследовательского института биологии Воронежского университета (по совместительству); 1936—1942 — старший научный сотрудник заповедника «Галичья гора»; 1941—1942 — и. о. директора.
• 1942—1945 — участник Великой Отечественной войны; после ранения, находясь в Волжской военной флотилии (Ульяновск), начал исследования местной флоры.
• 1945—1953 — старший научный сотрудник Ботанического сада ВГУ, затем — заместитель директора по науке и одновременно старший научный сотрудник заповедника «Галичья гора».
• 1946—1948 — ботаник Воронежского государственного заповедника.
• 1953—1962 — старший научный сотрудник агробиостанции «Галичья гора»; 1962—1966 — директор.
• 1966 — присуждена ученая степень доктора биологических наук.
• 1967 — утверждён в ученом звании профессора по кафедре физической географии ВГУ, научный руководитель агробиостанции «Галичья гора».

В ночь со 2 на 3 ноября 1968 года Сергей Владимирович Голицын ушёл из жизни.

Научная деятельность

Основные направления

Сергеем Владимировичем Голицыным развивалось два основных, традиционных направления исследований:

• фундаментальное — теоретические вопросы генезиса флоры и растительности;
• прикладное — с перспективной реализацией в растениеводческой практике:
  • изучение и классификация сорно-полевых растений;
  • культивирование новых видов кормовых;
  • интродукция декоративных экзотов и др.

Учёный занимался ботанико-географическими исследованиями по большей части в двух регионах: в Юго-западном Закавказье и на Среднерусской возвышенности.

В то же время, тема истории флоры и растительности Среднерусской возвышенности является средоточием всего научного творчества С. В. Голицына.

География этих исследований простирается на Воронежскую, Орловскую, Тульскую, Курскую, Белгородскую, Липецкую и северные части Ростовской, Луганской, Харьковской и Донецкой областей. Им описан новый вид для Западного Закавказья — Dryopteris liliana, и два — с известняковых склонов бассейна Верхнего Дона — Rosa kujmanica и Cotoneaster alaunicus.

На самом раннем этапе С. В. Голицын начинает ботанические (дендрологические) исследования Прибатумского края. С 1924 по 1929 как член-учредитель горного туристического клуба проходит по множеству пешеходных маршрутов в нагорной Аджарии, собирая коллекции: дендрологическую (около 1000 образцов древесины); гербарий цветковых растений Западной Грузии (около 2500 листов); гербарий папоротников Грузии (около 800 листов). В 1928 и 1929 годах он возглавляет экспедицию Сухумского отделения Всесоюзного института прикладной биологии, занятую изучением дикорастущих плодовых и масличных растений Западной Грузии.

В 1930 году учёный, не вполне по своей воле, как показывает хронология, переезжает в Воронеж и в октябре 1931 зачисляется препаратором на кафедру высших растений Воронежского университета (ВГУ), возглавляемую Б. М. Козо-Полянским. Он выполнял в институте функции препаратора, лаборанта, лекционного ассистента, заведующего гербарием и музеем кафедры. По совместительству — старший научный сотрудник заповедника Галичья Гора, который впоследствии стал агробиостанцией ВГУ.

В 1945, после демобилизации, в ботаническом саду ВГУ — старший научный сотрудник и заместитель директора, продолжая совмещать должность с работой на Галичьей Горе. В 1953 году полностью перешел на агробиостанцию, будучи сперва старшим научным сотрудником, в 1962—1966 — её директором.

На кафедре он всегда был самым активным и неутомимым исследователем. Через год после прихода в ВГУ С. В. Голицын публикует справочник «Деревья и кустарники Центральной чернозёмной области». Собранный им гербарий центральной чернозёмной полосы насчитывает 8000 листов. За годы на Галичьей Горе под его руководством и его личными в значительной степени сборами создан гербарий Средне-русской возвышенности — 30 000 листов.

В годы Великой Отечественной войны в Волжской флотилии в Ульяновске он постоянно изучает дикорастущую и аддитивную флору города и окрестностей. Часть собранных материалов ляжет впоследствии в основу статей.

В 1930-е голы по договорам с земельными органами («Госземтрест») он ряд лет систематически был занят изучением сорные растения в колхозах Тамбовской, Орловской, Воронежской, Курской областей. В 1932 и 1934 годах совместно с Н. Ф. Комаровым возглавляет экспедиции по изучению сорных. В 1936 и 1937 годах С. В. Голицын с Р. Е. Левиной проводит трудоёмкие и методически очень сложные исследования влияния комбайноуборки на засорённость полей. С Н. П. Виноградовым вводит в культуру кормовой злак — пырей мочковатый (Roegneria fibrosa Nevski), внедряют его после испытаний и в стандарт ряда областей.

Много учёный занимался культурой чуфы — полезного растения, результатом этих исследований стал ряд публикаций, аккумулированных в монографии «Чуфа и её культура» (1957; в рукописи).

Из практических работ следует назвать активное участие в создании дендрологического отделения ботанического сада ВГУ. К 1957 коллекция его насчитывала уже 653 вида и 440 форм древесно-кустарниковых растений, из которых 60 пород рекомендовано для широкого использования в парках и садах центрального черноземья.

Ботанико-географические исследования: Юго-западное Закавказье и Среднерусская возвышенность

Ранний период, 1920-е и первая половина 1930-х годов, выразился важными принципиальными обобщениями, которые были изложены в 2-х работах: «Опыт ботанико-географического картирования Юго-западного Закавказья с дендрологической точки зрения» (1935) и «Шкэриани — кустарниковые фитоценозы влажных лесистых гор Аджарии» (1939). Первую работу М. Б. Козо-Полянский расценивал как достаточную для защиты кандидатской диссертации.

Вторая работа дала основание для выявления ранее неизвестного в русской ботанической литературе присутствия в ценозах средней зоны горной Аджарии типа кустарников, вероятно, характерного для высокогорных тропических и субтропических стран. С. В. Голицын предлагает относить эти группировки к третичному возрасту (1948) и отрицает гипотезу андрогенного их происхождения. Он выступил с инициативой создания Кабардино-Балкарского высокогорного запоаведника.

Работами по истории флоры и растительности Среднерусской возвышенности С. В. Голицын с большим увлечением занимался 40 лет, им принадлежит основное место в его научном наследии.

Эти исследования включают Воронежскую, Орловскую, Курскую и Липецкую области, а также северные районы Донецкой, Ростовской, Харьковской и Луганской областей. Они послужили материалом для многих самостоятельных и совместных с воронежскими авторами работ. 40 работ посвящено флоре и растительности, характерным для выходов мела и известняка Среднерусской возвышенности.

Им установлены явные фитоценотические отличия растительности «сниженных альп» и тимьянников, называемых им иссопниками. Ряд его работ классифицирует «сниженные альпы» как кальцефитностепные группировки, в основном разнотравно-низкоосочковые, с преобладанием дерновинных осок Corex humilis и C. pediformis и с обилием реликтовых видов. Такого рода сообщества практически не встречаются южнее границ лесостепи, для которой они характерны. Учёный показал, что иссопники, сближаемые им с горными ксерофитами более южных районов (Средней Азии, Закавказья, Средиземья), наоборот, свойственны степной зоне, а в лесостепи отсутствуют в типичной выраженности.

Совместно с Н. П. Виноградовым Голицын установил точную северную и западную границы распространения «сниженных альп», что ранее сделано не было. Несколько неизвестных науке расположений таких группировок, среди которых и наиболее северные в районе девонских известняков, впервые найдены и описаны С. В. Голицыным. Пересмотрев мнение Б. М. Козо-Полянского, он установил, что распространение в Среднерусской возвышенности «сниженных альп» не ограничивается зонами максимального оледенения, но их присутствие наблюдается в местностях прежнего расположения ледников. Изданные АН СССР «Карта растительности европейской части СССР» (1948) и «Геоботаническая карта СССР» (1956) показывают «сниженные альпы» уже согласно сведениям С. В. Голицына.

Используя в своих трудах термин Б. М. Козо-Полянского «сниженные альпы», С. В. Голицын, тем не менее, доказал отсутствие признаков их альпийской природы, подтвердив справедливость своих выводов тем, что группировки эти множеством своих видов представлены как типичные растения каменистых склонов приподнятых равнин Евразии.

Большая работа проведена учёным для выявления ареалов растений «сниженных альп» и иссопников Среднерусской возвышенности. Помимо карт этих группировок, в трудах 1954, 1858 и 1960 годов (с Н. П. Виноградовым) авторами даётся указание многочисленных территорий расположения относящихся к ним видов.

Несколько очень интересных и ценных флористических находок сделано С. В. Голицыным в, казалось бы, хорошо изученной Среднерусской возвышенности. Он констатировал, сопровождая картографическим документированием, на выходах мела юга Среднерусской возвышенности широкое распространение растения, обычного для монгольских и сибирских луговых степей, — Carex pediformis C. A. Mey. Был показан значительный локальный участок его ареала.

Им обнаружены новые для Среднерусской возвышенности виды, в северном известняковом её районе: Corex Obtusata Liljebl., представленный сильно разорванным ареалом, а также восточно-сибирский вид мятлика Poa attenuata Trin., его ареал в западной части — дизъюнктивный.

С. В. Голицыным описано два новых вида с известняковых склонов бассейна Северного Дона: Rosa kujmanica S. Golic. (1954) и Cotoneaster alaunica S. Golic. (1964).

По совокупности работ, составивших в обобщенной форме доклад «„Сниженные альпы“ и меловые иссопники Среднерусской возвышенности», в марте 1966 года в Ботаническом институте АН СССР Сергей Владимирович Голицын защитил диссертацию, которая оценена была одновременным присвоением степеней кандидата и доктора биологических наук.

В ноябре 1966 года Голицын избран профессором кафедры физической географии Воронежского университета. Читает спецкурсы: «История растительного покрова Среднерусской лесостепи» и «Ботанико-географическая характеристика Центрального Черноземья». Продолжает руководить курсовыми и дипломными работами, до конца своих дней остаётся научным руководителем агробиостанции.

Экспедиции

• 1924—1929 — анализ ботаники Прибатумского края.
• 1928—1929 — руководит изучением дикорастущих плодовых и масличных растений Западной Грузии (Сухумское отделение Всесоюзного института прикладной ботаники и новых культур).
• 1932 — ботанико-географическое обследование Тамбовской области — Бондарского, Кирсановского и Рассказовского районов (совместно с Н. Ф. Комаровым).
• 1933 — работы того же профиля в Орловской (Задонский район) и Воронежской (Боринский район) областях.
• 1934 — Семилукский район (Воронежская область) — изучение сорных растений Центрально-Черноземной области.
• 1935 — изучение сорняков Курской области (совместно с Н. С. Камышевым), ботанико-географическое обследование Аджаристана, Абхазии, бассейна рек Сейм, Псёл, Ворскла и Северский Донец.
• 1936—1937 — изучение сорных растений Курской области.
• 1938 — в заповеднике «Галичья гора» проводилась инвентаризация флоры.
• 1939—1941 — изучение распространения реликтовых растений в бассейне Верхнего Дона, рек Красивая Меча, Быстрая Сосна и других (совместно с Н. П. Виноградовым).
• 1942 — изучение флоры Ульяновска.
• 1946—1953 — исследование горно-степной флоры Верхнего Дона (долины рек Сухая Лубна, Чернава, Пальна, Любовша, Труды, Воргол, Олым, Тим, Кшень и другие), инвентаризация флоры урочищ Морозова гора, Быкова Шея и Плющань.
• 1951 — изучение реликтовой флоры Верхнего Поосколья (бассейны рек Геросим и Убля).
• 1953 — обследование бассейна реки Потудань (совместно с Н. П. Виноградовым).
• 1956 — С. В. Голицын занят изучаением меловой растительности бассейнов Дона и Северского Донца — Белгородской, Воронежской, Ворошиловградской, Донецкой, Ростовской и Харьковской, областей: 1) от Нового Оскола через истоки Тихой Сосны в бассейн Валуя, далее — через Шелякино на Чёрной Калитве в истоки Айдара до Ровеньков; 2) от Россоши через Новую Белую и Белолуцк и вниз по Айдару до Старобельска; 3) — по среднему течению Тихой Сосны, по р. Белой с её притоками, по Осколу в Купянском р-не, по рекам Красной, Боровой, Айдару, а также по правобережью Северского Донца от Шипиловки до Серебрянки и в горах Артема (с Н. П. Виноградовым и Ю. А. Дорониным).
• 1957 — по маршруту Лиски—Марки—Евдаково—Костомаровка—Павловск (с теми же исследователями).
• 1958 — меловые иссопники в бассейне Айдара (с В. И. Даниловым).
• 1959 — аналогичные объекты и «сниженные альпы» по Осколу и Северскому Донцу с их притоками от Белгорода на Двуречную—Волчанск—Купянск—Валуйки (с В. И. Даниловым).
• 1960 — меловые иссопники по маршруту Кантемировка—село Криница Богучарского района—станицы Мешковская—Игулинская—хутор Затон Вешенского района—Мигулинская—Казанская—Богучар (с В. И. Даниловым и В. В. Матюшенко).
• 1961 — дополнительно — меловые иссопники у хутора Затон Вещенского района (с В. В. Матюшенко, Ю. А. Дорониным).
• 1966 — меловые иссопники в бассейнах рек Белой Калитвы, Быстрой, Глубокой и Камышной на территории Ростовской области (с Т. И. Абрамовой).

Семья

Сергей Александрович Голицын был женат на Лидии Николаевне Максимовой (1902—1988). Они знали друг друга с раннего детства — оба из семей офицеров гарнизона знаменитого Осовца; её отец, Николай Сергеевич Максимов (1870—после 1932) [pkk.memo.ru/letters_pdf/001601.pdf] — полковник, начальник штаба реорганизации обороны крепости (1903—1905), впоследствии (октябрь 1917) — генерал-лейтенант, во время Первой мировой и Гражданской войн состоял в командном составе и возглавлял разные воинские подразделения вплоть до армии; ранен, в советское время (с 1922) — делопроизводитель МУВУЗа. Мать Лидии происходила из обрусевших шведских немцев — старинного военного рода Баумгартенов, — тоже дочь военного инженера, начальника Осовецкого крепостного инженерного управления Фёдора Фёдоровича Баумгартена, Лидия Фёдоровна (по материнской линии — фон Гершельман) — этнограф, фольклористка, художница — собирательница народных песн и сказок, организовала народный хор, шила национальные костюмы. Она, конечно, повлияла на духовный строй мировосприятия дочери, и не без этого влияния та впоследствии обратилась к философской поэзии. В Санкт-Петербурге Сергей вновь встретил Лидию, тогда уже — воспитаницу Смольного института. Родители рады были их взаимному выбору и, благоразумея время на поверку чувств, намечали свадьбу двумя годами позже, но молодые обвенчались тайно.

Отрывок, характеризующий Голицын, Сергей Владимирович

Несмотря на привычку Балашева к придворной торжественности, роскошь и пышность двора императора Наполеона поразили его.
Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.
После нескольких минут ожидания дежурный камергер вышел в большую приемную и, учтиво поклонившись Балашеву, пригласил его идти за собой.
Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.
Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди. Кроме того, видно было, что он в этот день находился в самом хорошем расположении духа.
Он кивнул головою, отвечая на низкий и почтительный поклон Балашева, и, подойдя к нему, тотчас же стал говорить как человек, дорожащий всякой минутой своего времени и не снисходящий до того, чтобы приготавливать свои речи, а уверенный в том, что он всегда скажет хорошо и что нужно сказать.
– Здравствуйте, генерал! – сказал он. – Я получил письмо императора Александра, которое вы доставили, и очень рад вас видеть. – Он взглянул в лицо Балашева своими большими глазами и тотчас же стал смотреть вперед мимо него.
Очевидно было, что его не интересовала нисколько личность Балашева. Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли.
– Я не желаю и не желал войны, – сказал он, – но меня вынудили к ней. Я и теперь (он сказал это слово с ударением) готов принять все объяснения, которые вы можете дать мне. – И он ясно и коротко стал излагать причины своего неудовольствия против русского правительства.
Судя по умеренно спокойному и дружелюбному тону, с которым говорил французский император, Балашев был твердо убежден, что он желает мира и намерен вступить в переговоры.
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.
– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.
Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.
– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]
Балашев, чувствуя необходимость возражать, сказал, что со стороны России дела не представляются в таком мрачном виде. Наполеон молчал, продолжая насмешливо глядеть на него и, очевидно, его не слушая. Балашев сказал, что в России ожидают от войны всего хорошего. Наполеон снисходительно кивнул головой, как бы говоря: «Знаю, так говорить ваша обязанность, но вы сами в это не верите, вы убеждены мною».
В конце речи Балашева Наполеон вынул опять табакерку, понюхал из нее и, как сигнал, стукнул два раза ногой по полу. Дверь отворилась; почтительно изгибающийся камергер подал императору шляпу и перчатки, другой подал носовои платок. Наполеон, ne глядя на них, обратился к Балашеву.
– Уверьте от моего имени императора Александра, – сказал оц, взяв шляпу, – что я ему предан по прежнему: я анаю его совершенно и весьма высоко ценю высокие его качества. Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre a l'Empereur. [Не удерживаю вас более, генерал, вы получите мое письмо к государю.] – И Наполеон пошел быстро к двери. Из приемной все бросилось вперед и вниз по лестнице.


После всего того, что сказал ему Наполеон, после этих взрывов гнева и после последних сухо сказанных слов:
«Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre», Балашев был уверен, что Наполеон уже не только не пожелает его видеть, но постарается не видать его – оскорбленного посла и, главное, свидетеля его непристойной горячности. Но, к удивлению своему, Балашев через Дюрока получил в этот день приглашение к столу императора.
На обеде были Бессьер, Коленкур и Бертье. Наполеон встретил Балашева с веселым и ласковым видом. Не только не было в нем выражения застенчивости или упрека себе за утреннюю вспышку, но он, напротив, старался ободрить Балашева. Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это.
Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.
И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал:
– К чему такая бездна церквей?
– Русские очень набожны, – отвечал Балашев.
– Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, – сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
– И пусть он знает, что я это сделаю, – сказал Наполеон, вставая и отталкивая рукой свою чашку. – Я выгоню из Германии всех его родных, Виртембергских, Баденских, Веймарских… да, я выгоню их. Пусть он готовит для них убежище в России!
Балашев наклонил голову, видом своим показывая, что он желал бы откланяться и слушает только потому, что он не может не слушать того, что ему говорят. Наполеон не замечал этого выражения; он обращался к Балашеву не как к послу своего врага, а как к человеку, который теперь вполне предан ему и должен радоваться унижению своего бывшего господина.
– И зачем император Александр принял начальство над войсками? К чему это? Война мое ремесло, а его дело царствовать, а не командовать войсками. Зачем он взял на себя такую ответственность?
Наполеон опять взял табакерку, молча прошелся несколько раз по комнате и вдруг неожиданно подошел к Балашеву и с легкой улыбкой так уверенно, быстро, просто, как будто он делал какое нибудь не только важное, но и приятное для Балашева дело, поднял руку к лицу сорокалетнего русского генерала и, взяв его за ухо, слегка дернул, улыбнувшись одними губами.
– Avoir l'oreille tiree par l'Empereur [Быть выдранным за ухо императором] считалось величайшей честью и милостью при французском дворе.
– Eh bien, vous ne dites rien, admirateur et courtisan de l'Empereur Alexandre? [Ну у, что ж вы ничего не говорите, обожатель и придворный императора Александра?] – сказал он, как будто смешно было быть в его присутствии чьим нибудь courtisan и admirateur [придворным и обожателем], кроме его, Наполеона.
– Готовы ли лошади для генерала? – прибавил он, слегка наклоняя голову в ответ на поклон Балашева.
– Дайте ему моих, ему далеко ехать…
Письмо, привезенное Балашевым, было последнее письмо Наполеона к Александру. Все подробности разговора были переданы русскому императору, и война началась.


После своего свидания в Москве с Пьером князь Андреи уехал в Петербург по делам, как он сказал своим родным, но, в сущности, для того, чтобы встретить там князя Анатоля Курагина, которого он считал необходимым встретить. Курагина, о котором он осведомился, приехав в Петербург, уже там не было. Пьер дал знать своему шурину, что князь Андрей едет за ним. Анатоль Курагин тотчас получил назначение от военного министра и уехал в Молдавскую армию. В это же время в Петербурге князь Андрей встретил Кутузова, своего прежнего, всегда расположенного к нему, генерала, и Кутузов предложил ему ехать с ним вместе в Молдавскую армию, куда старый генерал назначался главнокомандующим. Князь Андрей, получив назначение состоять при штабе главной квартиры, уехал в Турцию.
Князь Андрей считал неудобным писать к Курагину и вызывать его. Не подав нового повода к дуэли, князь Андрей считал вызов с своей стороны компрометирующим графиню Ростову, и потому он искал личной встречи с Курагиным, в которой он намерен был найти новый повод к дуэли. Но в Турецкой армии ему также не удалось встретить Курагина, который вскоре после приезда князя Андрея в Турецкую армию вернулся в Россию. В новой стране и в новых условиях жизни князю Андрею стало жить легче. После измены своей невесты, которая тем сильнее поразила его, чем старательнее он скрывал ото всех произведенное на него действие, для него были тяжелы те условия жизни, в которых он был счастлив, и еще тяжелее были свобода и независимость, которыми он так дорожил прежде. Он не только не думал тех прежних мыслей, которые в первый раз пришли ему, глядя на небо на Аустерлицком поле, которые он любил развивать с Пьером и которые наполняли его уединение в Богучарове, а потом в Швейцарии и Риме; но он даже боялся вспоминать об этих мыслях, раскрывавших бесконечные и светлые горизонты. Его интересовали теперь только самые ближайшие, не связанные с прежними, практические интересы, за которые он ухватывался с тем большей жадностью, чем закрытое были от него прежние. Как будто тот бесконечный удаляющийся свод неба, стоявший прежде над ним, вдруг превратился в низкий, определенный, давивший его свод, в котором все было ясно, но ничего не было вечного и таинственного.
Из представлявшихся ему деятельностей военная служба была самая простая и знакомая ему. Состоя в должности дежурного генерала при штабе Кутузова, он упорно и усердно занимался делами, удивляя Кутузова своей охотой к работе и аккуратностью. Не найдя Курагина в Турции, князь Андрей не считал необходимым скакать за ним опять в Россию; но при всем том он знал, что, сколько бы ни прошло времени, он не мог, встретив Курагина, несмотря на все презрение, которое он имел к нему, несмотря на все доказательства, которые он делал себе, что ему не стоит унижаться до столкновения с ним, он знал, что, встретив его, он не мог не вызвать его, как не мог голодный человек не броситься на пищу. И это сознание того, что оскорбление еще не вымещено, что злоба не излита, а лежит на сердце, отравляло то искусственное спокойствие, которое в виде озабоченно хлопотливой и несколько честолюбивой и тщеславной деятельности устроил себе князь Андрей в Турции.