Дарвин, Чарльз Галтон

Чарльз Галтон Дарвин
Sir Charles Galton Darwin
Научная сфера:	физика
Место работы:	Манчестерский университет Кембриджский университет Эдинбургский университет Национальная физическая лаборатория Великобритании
Альма-матер:	Кембриджский университет
Научный руководитель:	Эрнест Резерфорд
Известен как:	один из основоположников теории дифракции рентгеновских лучей
Награды и премии:

Чарльз Галтон Дарвин (англ. Sir Charles Galton Darwin; 18 декабря 1887, Кембридж — 31 декабря 1962, Кембридж) — английский физик-теоретик и математик. Член Лондонского королевского общества (1922). Наиболее известен своими работами по теории дифракции рентгеновских лучей, статистической механике (метод Дарвина — Фаулера), квантовой физике (квантовомеханическая теория эффекта Зеемана, теория электрона дираковского типа и др.). В качестве общественного деятеля много внимания уделял проблемам народонаселения и евгеники.

Биография

Происхождение. Начало научной карьеры

Чарльз Галтон Дарвин родился в Кембридже в научной династии: его отцом был известный математик и астроном Джордж Говард Дарвин, а дедом — знаменитый естествоиспытатель Чарлз Роберт Дарвин. Его мать, американка Мод дю Пюи (Maud du Puy), была дочерью филадельфийского инженера-изобретателя. Его крёстными отцами были также заметные личности — основоположник евгеники Фрэнсис Гальтон и знаменитый физик лорд Кельвин. Юный Дарвин учился сначала в подготовительной школе Святой Веры (St. Faith’s), а затем получил классическое образование в школе Марлборо. С 16-летнего возраста он начал специализироваться в математике. В 1901 и 1906 годах для получения практики в немецком языке он посетил Германию, причём в свой второй приезд встретился в Гёттингене с известным математиком Карлом Рунге.

В 1906 году Дарвин поступил в Тринити-колледж Кембриджского университета, где изучал математику и математическую физику. Одним из преподавателей, оказавших влияние на будущего учёного, был Джозеф Лармор, в то время Лукасианский профессор в Кембридже; непосредственным наставником студента был Роберт Херман (Robert A. Herman). Дарвин окончил математический курс (Mathematical Tripos) пятым (fifth wrangler). После окончания обучения в 1910 году он начал работать в Манчестерском университете под руководством Эрнеста Резерфорда, получив должность Шустеровского лектора по математической физике (в основном Дарвин читал курсы термодинамики и кинетической теории газов). Первые работы Дарвина были посвящены некоторым вопросам физики атмосферы и радиоактивного распада тория (совместно с Эрнестом Марсденом). Вскоре он занялся проблемой поглощения и рассеяния альфа-частиц веществом. Его работа по этой тематике стала одним из первых теоретических исследований, в которых использовалось представление о ядерном строении атома, предложенное незадолго до этого Резерфордом. Эта работа Дарвина была подвергнута критике Нильсом Бором и стала отправным пунктом, с которого последний начал свою деятельность в русле резерфордовских представлений, приведшую его к построению первой квантовой теории атома. После приезда Бора в Манчестер Дарвин обсуждал с ним и Генри Мозли роль атомного номера в прояснении последовательности расположения элементов в периодической таблице Менделеева и возможность экспериментальной проверки этого предположения. В 1913 году Дарвин отошёл от вопросов атомной физики, направив свои усилия на построение адекватной теории дифракции рентгеновских лучей.

Война. Работа в Кембридже и Эдинбурге

После начала Первой мировой войны Дарвин, который прошёл обучение в Корпусе подготовки офицеров в Манчестерском университете, был отправлен во Францию в составе одного из первых британских подразделений. В течение примерно года он оставался в Булони, осуществляя функции цензуры и радиосвязи. Затем он присоединился к Корпусу королевских инженеров, где принимал участие в возглавляемых Уильямом Лоуренсом Брэггом работах по звуковой локации вражеских снарядов. В 1917 году Дарвин был награждён Военным крестом и отправлен в распоряжение Королевских военно-воздушных сил для исследования шумов, издаваемых самолётами.

В 1919 году Дарвин был избран членом колледжа Христа (Christ’s College) в Кембридже и до 1922 года читал лекции, а также исполнял функции консультанта по математике в Кавендишской лаборатории. Это время отмечено плодотворным сотрудничеством с Ральфом Фаулером, итогом которого стали значительные результаты в области статистической механики. В 1922 году Дарвин получил должность приглашённого профессора в Калифорнийском технологическом институте, где провёл год. На родину он возвратился через Южную Америку, где побывал во многих местах, которые посетил его знаменитый предок во время путешествия на корабле «Бигль».

В 1924 году Дарвин был приглашён на должность профессора натуральной философии (Tait Professor of Natural Philosophy) Эдинбургского университета. В следующем году он женился на Кэтрин Пембер (Katharine Pember), математике по профессии, дочери директора оксфордского Колледжа Всех Душ. У них родилось пятеро детей. Во время пребывания в Эдинбурге Дарвин внёс свой самый существенный вклад в прояснение некоторых вопросов квантовой теории.

Административная деятельность. Последние годы

В 1936 году Дарвин получил административный пост магистра колледжа Христа Кембриджского университета. В это время ему пришлось уделить много внимания проектам постройки новых зданий на территории колледжа. Через два года он был назначен директором Национальной физической лаборатории, сменив в этой должности Уильяма Брэгга. После начала Второй мировой войны Дарвин занялся реорганизацией лаборатории, направив усилия её сотрудников на военные проблемы, в частности на вопросы противовоздушной обороны и ранние радарные разработки. В 1941 году он был направлен в Вашингтон в качестве руководителя миссии, имевшей целью координацию деятельности британских, американских и канадских учёных, в том числе и в сфере разработки атомного вооружения. После возвращения в Англию он исполнял функции научного консультанта при Военном министерстве.

Лишь в конце войны Дарвин получил возможность вновь тесно заняться проблемами своей лаборатории. Он стал одним из инициаторов работ по развитию электронно-вычислительной техники в специально образованных подразделениях лаборатории, итогом которых стал один из первых британских компьютеров Pilot ACE. В 1949 году Дарвин вышел в отставку, хотя и оставался членом исполнительного комитета лаборатории с 1953 по 1959 год.

После выхода в отставку у Дарвина появилось время и возможность заняться общественной деятельностью, вопросами народонаселения и евгеники, которым он уделял большое внимание. Он являлся президентом Общества евгеники в 1953—1959 годах. В послевоенное время он много путешествовал, участвовал в научных конференциях, в составе государственных и общественных миссий посещал различные страны мира: Индию (1937/38, 1946/47, 1956), Ирак (1947) и Таиланд (1953) по линии ЮНЕСКО, Австралию и Новую Зеландию с лекциями (1956) и т. д. Он был членом британской делегации на заседаниях Комиссии ООН по атомной энергии, принимал участие в Пагуошском движении и праздновании в 1959 году юбилея своего деда, Чарлза Роберта Дарвина. Дарвин являлся членом ряда общественных и государственных комитетов, в 1941—1944 годах он занимал пост президента Лондонского физического общества, в 1939 году избирался вице-президентом Лондонского королевского общества.

Научная деятельность

Дарвин является автором более 90 статей, посвящённых в основном оптике рентгеновских лучей, статистической механике, квантовой теории. Для характеристики Дарвина как учёного можно воспользоваться словами нобелевского лауреата Джорджа Паджета Томсона:

Он разделял национальную особенность британской науки — мыслить, исходя из конкретных проблем, и приходить к широким теориям скорее по индукции, чем при помощи некоторого априорного рассуждения. Всю свою жизнь Дарвин был скорее математиком-прикладником, чем физиком-теоретиком. Его идеи были получены из экспериментов или из работы других людей. Он использовал свои математические способности скорее для работы над этими идеями, чем для их выдвижения.

Оригинальный текст (англ.)  

He shared the national characteristic of British science of thinking in terms of specific problems and arriving at broad theories by induction rather then by some a priori reasoning. Darwin all his life was an 'applied mathematician' rather than theoretical physicist. His ideas were derived from experiments or from other men’s work. He used his mathematics on them rather then to suggest them.

Ниже охарактеризованы основные направления работы и важнейшие результаты исследований Дарвина.

Дифракция рентгеновских лучей

В 1913 году Дарвин совместно с Генри Мозли, используя методы Брэггов, начал цикл работ по изучению дифракции рентгеновских лучей. В первой статье (преимущественно экспериментальной) они измерили интенсивность отражённого кристаллом пучка рентгеновского излучения по вызываемой им ионизации вещества. В последующих двух работах, написанных им единолично и вышедших в феврале и апреле 1914 года, Дарвин заложил основы динамической теории дифракции рентгеновских лучей. Его первые расчёты касались отражения лучей от идеального кристалла и дали значительно заниженную величину эффективности этого процесса по сравнению с результатами измерений Мозли. Дарвин пришёл к выводу, что это расхождение связано с несовершенством реальных кристаллов. Он учёл это несовершенство в своей мозаичной модели, предположив, что кристалл состоит из различно ориентированных блоков, расположенных на разных глубинах от поверхности образца. Излучение, отражённое каждым блоком, складывается и даёт искомое увеличение интенсивности отражённого пучка по сравнению с идеальным случаем. В этих статьях и в статье 1922 года были также рассмотрены температурные эффекты и установлена связь с рассеянием излучения отдельными атомами. Работы Дарвина по дифракции рентгеновских лучей ныне считаются классическими. По словам Уильяма Лоуренса Брэгга,

С тех пор формулы, установленные Дарвином, являлись основой для интерпретации количественных измерений… Рентгеновские кристаллографы всегда считали эту оригинальную и полную воображения работу Дарвина, проведённую на таком раннем этапе развития тематики, одним из лучших его вкладов в науку.

Оригинальный текст (англ.)  

The formulae which Darwin established have been the basis for interpreting quantitative measurements ever since... X-ray crystallographers have always regarded this imaginative and original work of Darwin, produced at such an early stage of the subject, as one of his finest contributions to science.

Основные работы:

• H. G. J. Moseley, C. G. Darwin. [dx.doi.org/10.1080/14786441308634968 The reflexion of the X-rays] // Philosophical Magazine Series 6. — 1913. — Vol. 26, № 151. — P. 210—232.
• C. G. Darwin. [dx.doi.org/10.1080/14786440208635093 The theory of X-ray reflexion] // Philosophical Magazine Series 6. — 1914. — Vol. 27, № 158. — P. 315—333.
• C. G. Darwin. [dx.doi.org/10.1080/14786440408635139 The theory of X-ray reflexion. Part II] // Philosophical Magazine Series 6. — 1914. — Vol. 27, № 160. — P. 675—690.
• C. G. Darwin. [dx.doi.org/10.1080/14786442208633940 The reflexion of X-rays from imperfect crystals] // Philosophical Magazine Series 6. — 1922. — Vol. 43, № 257. — P. 800—829.

Статистическая механика

В 1922 году Дарвин совместно с Ральфом Фаулером рассмотрел классическую статистику невзаимодействующих частиц и показал, что состояние газа удобнее описывать в терминах средних (а не наиболее вероятных) величин. Это приводит к необходимости вычисления статистических интегралов, которые могут быть представлены в виде контурных интегралов и оценены с помощью метода перевала. Разработанный подход к вычислению статистических интегралов известен ныне как метод Дарвина — Фаулера. Они также показали, что обычная термодинамика может быть легко получена из данного статистического описания.

Основные работы:

• C. G. Darwin, R. H. Fowler. [dx.doi.org/10.1080/14786440908565189 On the partition of energy] // Philosophical Magazine Series 6. — 1922. — Vol. 44, № 261. — P. 450—479.
• C. G. Darwin, R. H. Fowler. [dx.doi.org/10.1080/14786441208562558 On the partition of energy. Part II. Statistical principles and thermodynamics] // Philosophical Magazine Series 6. — 1922. — Vol. 44, № 261. — P. 823—842.

Квантовая теория

Работая в Манчестере, Дарвин был непосредственным свидетелем зарождения квантовой теории строения атома. К тому же он находился под большим впечатлением от идей Анри Пуанкаре, который указал, что идея квантов ведёт к отказу от классического детерминизма в пользу вероятностных представлений. Однако первый серьёзный вклад в разработку квантовой тематики он внёс только после войны, в 1919 году. Он проверил проведённые Арнольдом Зоммерфельдом расчёты тонкой структуры водородного спектра и с целью более полного учёта релятивистских эффектов предложил использовать запаздывающий потенциал для описания взаимодействия электрона с ядром.

По-видимому, Дарвин одним из первых осознал необходимость дальнейшего отказа от классических представлений с целью построения последовательной квантовой теории. В неопубликованной статье 1919 года он писал:

Я давно уже считал, что фундаментальные основы физики находятся в ужасном состоянии. Большие достижения квантовой теории всё время подчёркивали не только её значение, но и существенные противоречия, лежащие в её основе… Может случиться, что потребуется фундаментально изменить наши представления о времени и пространстве, либо отказаться от сохранения вещества и электричества, либо даже в качестве последней возможности приписать электрону свободу воли.

Эти рассуждения привели Дарвина к идее о трактовке закона сохранения энергии как статистического (а не точного) закона, которую он использовал в 1922 году для построения теории оптической дисперсии. Вскоре он встретился с серьёзными затруднениями на этом пути. Хотя преодолеть их не удалось, он очень близко подошёл к осознанию ключевой роли корпускулярно-волнового дуализма и необходимости создания новой концептуальной схемы, которая объединила бы квантовые представления и волновое описание электромагнитной теории. Впрочем, его мысли в то время остались незамеченными научным сообществом.

После переезда в Эдинбург Дарвин занялся некоторыми вопросами магнитооптики, в частности теорией эффекта Зеемана, который он сначала трактовал с классических позиций, а затем с помощью дисперсионной теории Крамерса — Гейзенберга, основанной на принципе соответствия. После появления волновой механики он рассмотрел эффект Зеемана на основе уравнения Шрёдингера. В той же работе 1927 года была построена математическая схема (одновременно с Вольфгангом Паули), позволившая ввести спин электрона в квантовую механику.

В том же 1927 году Дарвин предпринял попытку построить квантовомеханическую теорию электрона, представив последний в виде двухкомпонентной волны (своеобразного «вектора»). Он вывел соответствующие волновые уравнения и рассчитал на их основе спектр водорода, однако в дальнейшем возникли серьёзные проблемы с интерпретацией результатов из-за неинвариантности теории относительно поворота осей координат, в которых строятся «векторы». После появления в начале 1928 года статьи Поля Дирака с его релятивистским уравнением электрона, описываемого четырёхкомпонентной волновой функцией, выяснилось, что теория Дарвина является лишь некоторым приближением теории Дирака. Дарвин сразу же занялся получением следствий уравнения Дирака, переписав его на более понятном для остальных физиков языке дифференциальных уравнений. Он показал, что это уравнение даёт верные результаты не только в первом, но и в высших приближениях, рассчитал тонкую структуру спектра водорода и вычислил магнитный момент электрона.

В ряде последующих работ Дарвин подробно и на примерах разъяснял новые идеи (в частности, соотношение неопределённостей и принцип дополнительности) и их следствия, что было особенно полезно для физиков-экспериментаторов. Большую популярность приобрела его книга «Современное представление о материи» (The New Conceptions of Matter), написанная по итогам курса лекций, прочитанного в Америке. В этой книге, написанной для неспециалистов, нашли отражение его философские взгляды по вопросам квантовой физики. Так, он отдавал предпочтение волновой механике перед матричной, поскольку, по его мнению, первая позволяет наглядно представлять физические процессы (в этом смысле она тесно связана с классическими волновыми теориями), тогда как вторая чересчур абстрактна. С этой позицией Дарвина связано то, что он отдавал онтологическое первенство волнам, а не частицам.

Основные работы:

• C. G. Darwin. [dx.doi.org/10.1080/14786440508636066 The dynamical motions of charged particles] // Philosophical Magazine Series 6. — 1920. — Vol. 39, № 233. — P. 537—551.
• C. G. Darwin. [dx.doi.org/10.1038/110841a0 A Quantum Theory of Optical Dispersion] // Nature. — 1922. — Vol. 110. — P. 841—842.
• C. G. Darwin. [dx.doi.org/10.1038/111771b0 The Wave Theory and the Quantum Theory] // Nature. — 1923. — Vol. 111. — P. 771—773.
• C. G. Darwin. [dx.doi.org/10.1098/rspa.1927.0073 The Zeeman Effect and Spherical Harmonics] // Proc. R. Soc. Lond. A. — 1927. — Vol. 115. — P. 1—19.
• C. G. Darwin. [dx.doi.org/10.1098/rspa.1927.0134 The Electron as a Vector Wave] // Proc. R. Soc. Lond. A. — 1927. — Vol. 116. — P. 227—253.
• C. G. Darwin. [dx.doi.org/10.1098/rspa.1928.0076 The Wave Equations of the Electron] // Proc. R. Soc. Lond. A. — 1928. — Vol. 118. — P. 654—680.
• C. G. Darwin. The New Conceptions of Matter. — London: Bell & Sons, 1931. Советское издание: Ч. Г. Дарвин. Современное представление о материи. — М.; Л.: ОНТИ, 1937.

Работы по другим тематикам

Помимо отмеченных выше, стоит кратко перечислить некоторые результаты Дарвина по ряду частных вопросов из различных областей физики. В 1914 году, перед самым началом войны, он рассмотрел проблему столкновения альфа-частиц с лёгкими атомами, находившуюся в русле исследований Резерфорда. В 1924 году, оставаясь в рамках классической физики, он обратился к вопросу определения оптических свойств вещества по особенностям рассеянного излучения. Несколько раз на протяжении своей жизни (в 1934 и 1943 годах) Дарвин возвращался к теме распространения радиоволн в ионосфере Земли, в частности он показал, что нет необходимости учитывать влияние так называемого лоренцевского локального поля на движение свободных электронов в ионосферной плазме. Среди других тем, к которым он иногда обращался, — гидродинамика, земной магнетизм, общая теория относительности. Дарвин также написал ряд работ по чисто математическим вопросам (функция Вебера, конформные отображения, эллиптические функции).

Некоторые статьи:

• C. G. Darwin. [dx.doi.org/10.1080/14786440308635118 Collision of alpha-particles with light atoms] // Philosophical Magazine Series 6. — 1914. — Vol. 27, № 159. — P. 499—506.
• C. G. Darwin. The optical constants of matter // Trans. Camb. Phil. Soc. — 1924. — Vol. 23. — P. 137—167.
• C. G. Darwin. [dx.doi.org/10.1098/rspa.1943.0028 The Refractive Index of an Ionized Medium. II] // Proc. R. Soc. Lond. A. — 1943. — Vol. 182. — P. 152—166.
• C. G. Darwin. [dx.doi.org/10.1098/rspa.1959.0015 The Gravity Field of a Particle] // Proc. R. Soc. Lond. A. — 1959. — Vol. 249. — P. 180—194.

Дарвин и евгеника

Интерес к проблеме улучшения человечества, к евгенике был семейной традицией Дарвинов. Многие представители этого семейства (в том числе родители Чарльза Галтона Дарвина) поддерживали евгеническое движение и даже были членами Общества евгеники (Eugenics Society, см. Galton Institute), образованного в 1907 году. Сам Дарвин, по-видимому, разделял все основные принципы тогдашней евгеники, в том числе предрассудки в отношении низших классов (о которых в привилегированных слоях общества имели весьма смутные представления). И хотя он не считал себя специалистом в биологии или эволюционной теории, как отмечает Томас Блэйни,

По своей природе, воспитанию или чистому совпадению он, возможно, разделял тенденцию, которой были отмечены мужчины семьи Дарвинов из поколения его отца, — готовность принять без лишних вопросов гипотезы, не относящиеся к сфере их компетенции.

Оригинальный текст (англ.)  

By nature, nurture or pure coincidence, he perhaps shared a tendency that had been marked in the Darwin men of his father’s generation — a readiness to accept with too little questioning hypotheses outside their own expertise.

Тем не менее, в течение длительного времени он не принимал никакого участия в евгеническом движении, будучи занят текущими научными и преподавательскими заботами. Лишь в 1930 году по настоянию дяди Леонарда (см. Leonard Darwin) он стал пожизненным членом Общества евгеники, однако по-прежнему практически не участвовал в его работе до 1939 года, когда прочитал традиционную Гальтоновскую лекцию и был избран вице-президентом Общества. В своей лекции он указал на необходимость «позитивной евгеники», поддерживающей лучших представителей человечества, в противоположность пропагандировавшейся ранее «негативной евгенике», призывавшей к ограничению размножения «нежелательных элементов» и казавшейся ему крайне неэффективной. Лучшей оценкой значимости человека он считал величину его дохода (Eugenics by taxation), хотя и не считал возможным осуществить евгеническую политику такого рода при демократическом строе.

В дальнейшем Дарвин вновь не проявлял никакой активности в сфере евгеники, считая что он, как государственный служащий, не вправе высказываться на столь острые темы. Лишь после выхода в отставку в 1949 году он получил возможность уделить этой проблематике достаточно много внимания. В 1952 году он опубликовал получившую широкую известность книгу «Следующий миллион лет» (The Next Million Years), в которой обратился к проблеме «мальтузианской катастрофы» (постоянный рост населения Земли, которое ограничивается лишь голодом и войнами в условиях весьма ограниченных ресурсов), которую считал неизбежной. Причиной этого, согласно Дарвину, является неспособность человечества рационально ограничивать свою численность, подобно тому, как человек управляет количеством и качеством домашних животных (в этом смысле человек — «дикое» животное). Методы планирования семьи на индивидуальном уровне опираются на сознательность отдельных людей, чего нельзя ожидать от всех представителей населения даже одной страны, не говоря уже о человечестве в целом (к тому же сознательность не передаётся по наследству). Для рассмотрения проблем народонаселения Дарвин воспользовался методами статистической физики и термодинамики, одним из первых применив их к общественным вопросам. Его пессимистические неомальтузианские взгляды неоднократно подвергались критике. Томсон отмечает, что, возможно, Дарвин недооценил возможностей отбора на групповом уровне, рассматривая исключительно индивидуальные характеристики людей. Известный физик и социолог науки Джон Бернал писал по поводу книги Дарвина:

В его книге, как и в книге любого другого неомальтузианца, мы не найдем почти никаких следов того, что стало известным — и что уже было сделано, — чтобы использовать науку для решения элементарной задачи снабжения людей продовольствием.

В следующем, 1953 году Дарвин был избран президентом Общества евгеники и занимал этот пост до 1959 года. Одновременно в 1952—1956 годах он принимал участие в проекте Promising Families, ставшем попыткой практического воплощения принципов «позитивной евгеники». Целью проекта была разработка критериев выявления семей, наиболее достойных иметь как можно большее число детей, и развитие методов помощи (в том числе финансовой) таким семьям. Проект не получил широкого развития и поддержки в обществе. Дарвин неоднократно высказывал сомнения в достижимости целей евгенического движения и его будущего. Его пессимистическая точка зрения оказалась верной: интерес к евгенике падал в условиях развития государственной системы социального обеспечения. Вскоре после смерти Дарвина Общество евгеники было преобразовано в чисто благотворительное, а в 1968 году было прекращено издание его журнала Eugenics Review.

Основные публикации:

• C. G. Darwin. Positive Eugenic Policy: Galton Lecture to the Eugenics Society on February 16, 1939 // Eugenics Review. — 1939. — Vol. 31, № 1. — P. 13—22.
• C. G. Darwin. The Next Million Years. — London: Rupert Hart-Davis, 1952.
• C. G. Darwin. Problems of world population: Rede Lecture. — Cambridge: University Press, 1958.

Награды

• Военный крест (1917)
• Королевская медаль (1935)
• Кельвиновская лекция (1940)
• Рыцарь-командор Ордена Британской империи (1942)
• Почётный член колледжа Христа и Тринити-колледжа Кембриджского университета
• Почётный доктор Манчестерского университета, колледжа Святого Андрея, Тринити-колледжа Дублинского университета, университетов Дели, Эдинбурга, Чикаго, Калифорнийского университета; почётный бакалавр наук Бристольского университета
• Почётный член Французского физического общества и Американского философского общества

Литература

• G. P. Thomson. [dx.doi.org/10.1098/rsbm.1963.0004 Charles Galton Darwin (1887—1962)] // Biographical Memoirs of Fellows of the Royal Society. — 1963. — Vol. 9. — P. 69—85.
• E. C. Bullard. [articles.adsabs.harvard.edu/cgi-bin/nph-iarticle_query?1963QJRAS...4..316. Charles Galton Darwin] // Quarterly Journal of the Royal Astronomical Society. — 1963. — Vol. 4. — P. 316—317.
• Храмов Ю. А. Дарвин Чарлз Галтон (Darwin Charles Galton) // Физики: Биографический справочник / Под ред. А. И. Ахиезера. — Изд. 2-е, испр. и дополн. — М.: Наука, 1983. — С. 98. — 400 с. — 200 000 экз. (в пер.)
• М. Джеммер. Эволюция понятий квантовой механики. — М.: Наука, 1985.
• T. G. Blaney. [www.galtoninstitute.org.uk/Newsletters/GINL0412/chief_sea_lion.htm The Chief Sea Lion among other Wild Animals: Charles Galton Darwin and the Eugenics Movement] // The Galton Institute Newsletter. — 2004. — Vol. 53, № 4.
• J. Navarro. [dx.doi.org/10.1016/j.shpsb.2009.08.006 “A dedicated missionary”. Charles Galton Darwin and the new quantum mechanics in Britain] // Studies in History and Philosophy of Modern Physics. — 2009. — Vol. 40. — P. 316—326.

Ссылки

• Sir Charles Galton Darwin. [www.npr.org/templates/story/story.php?storyId=100073413&ft=1&f=1057 A Hope For Bettering Humanity] (англ.). NPR (1 Feb 2009). — Радиовыступление Дарвина 1953 года из цикла «This I Believe». Проверено 1 марта 2010. [www.webcitation.org/60wCDdb1y Архивировано из первоисточника 14 августа 2011].
• [www.npl.co.uk/educate-explore/history-of-npl/npl-directors/sir-charles-galton-darwin Sir Charles Galton Darwin] (англ.). National Physical Laboratory. — Биография Дарвина на сайте Национальной физической лаборатории. Проверено 1 марта 2010. [www.webcitation.org/60wCEUPZz Архивировано из первоисточника 14 августа 2011].
• R. B. Lindsay. [www.encyclopedia.com/doc/1G2-2830901077.html Darwin, Charles Galton] (англ.)(недоступная ссылка — история). Complete Dictionary of Scientific Biography (2008). Проверено 1 марта 2010. [web.archive.org/20081209062939/www.encyclopedia.com/doc/1G2-2830901077.html Архивировано из первоисточника 9 декабря 2008].
• [www.eoht.info/page/Charles+Galton+Darwin Charles Galton Darwin] (англ.). Encyclopedia of Human Thermodynamics (2010). Проверено 9 марта 2010. [www.webcitation.org/60wCCxs9M Архивировано из первоисточника 14 августа 2011].

Отрывок, характеризующий Дарвин, Чарльз Галтон

Да счастливый Наполеон,
Познав чрез опыты, каков Багратион,
Не смеет утруждать Алкидов русских боле…»
Но еще он не кончил стихов, как громогласный дворецкий провозгласил: «Кушанье готово!» Дверь отворилась, загремел из столовой польский: «Гром победы раздавайся, веселися храбрый росс», и граф Илья Андреич, сердито посмотрев на автора, продолжавшего читать стихи, раскланялся перед Багратионом. Все встали, чувствуя, что обед был важнее стихов, и опять Багратион впереди всех пошел к столу. На первом месте, между двух Александров – Беклешова и Нарышкина, что тоже имело значение по отношению к имени государя, посадили Багратиона: 300 человек разместились в столовой по чинам и важности, кто поважнее, поближе к чествуемому гостю: так же естественно, как вода разливается туда глубже, где местность ниже.
Перед самым обедом граф Илья Андреич представил князю своего сына. Багратион, узнав его, сказал несколько нескладных, неловких слов, как и все слова, которые он говорил в этот день. Граф Илья Андреич радостно и гордо оглядывал всех в то время, как Багратион говорил с его сыном.
Николай Ростов с Денисовым и новым знакомцем Долоховым сели вместе почти на середине стола. Напротив них сел Пьер рядом с князем Несвицким. Граф Илья Андреич сидел напротив Багратиона с другими старшинами и угащивал князя, олицетворяя в себе московское радушие.
Труды его не пропали даром. Обеды его, постный и скоромный, были великолепны, но совершенно спокоен он всё таки не мог быть до конца обеда. Он подмигивал буфетчику, шопотом приказывал лакеям, и не без волнения ожидал каждого, знакомого ему блюда. Всё было прекрасно. На втором блюде, вместе с исполинской стерлядью (увидав которую, Илья Андреич покраснел от радости и застенчивости), уже лакеи стали хлопать пробками и наливать шампанское. После рыбы, которая произвела некоторое впечатление, граф Илья Андреич переглянулся с другими старшинами. – «Много тостов будет, пора начинать!» – шепнул он и взяв бокал в руки – встал. Все замолкли и ожидали, что он скажет.
– Здоровье государя императора! – крикнул он, и в ту же минуту добрые глаза его увлажились слезами радости и восторга. В ту же минуту заиграли: «Гром победы раздавайся».Все встали с своих мест и закричали ура! и Багратион закричал ура! тем же голосом, каким он кричал на Шенграбенском поле. Восторженный голос молодого Ростова был слышен из за всех 300 голосов. Он чуть не плакал. – Здоровье государя императора, – кричал он, – ура! – Выпив залпом свой бокал, он бросил его на пол. Многие последовали его примеру. И долго продолжались громкие крики. Когда замолкли голоса, лакеи подобрали разбитую посуду, и все стали усаживаться, и улыбаясь своему крику переговариваться. Граф Илья Андреич поднялся опять, взглянул на записочку, лежавшую подле его тарелки и провозгласил тост за здоровье героя нашей последней кампании, князя Петра Ивановича Багратиона и опять голубые глаза графа увлажились слезами. Ура! опять закричали голоса 300 гостей, и вместо музыки послышались певчие, певшие кантату сочинения Павла Ивановича Кутузова.
«Тщетны россам все препоны,
Храбрость есть побед залог,
Есть у нас Багратионы,
Будут все враги у ног» и т.д.
Только что кончили певчие, как последовали новые и новые тосты, при которых всё больше и больше расчувствовался граф Илья Андреич, и еще больше билось посуды, и еще больше кричалось. Пили за здоровье Беклешова, Нарышкина, Уварова, Долгорукова, Апраксина, Валуева, за здоровье старшин, за здоровье распорядителя, за здоровье всех членов клуба, за здоровье всех гостей клуба и наконец отдельно за здоровье учредителя обеда графа Ильи Андреича. При этом тосте граф вынул платок и, закрыв им лицо, совершенно расплакался.


Пьер сидел против Долохова и Николая Ростова. Он много и жадно ел и много пил, как и всегда. Но те, которые его знали коротко, видели, что в нем произошла в нынешний день какая то большая перемена. Он молчал всё время обеда и, щурясь и морщась, глядел кругом себя или остановив глаза, с видом совершенной рассеянности, потирал пальцем переносицу. Лицо его было уныло и мрачно. Он, казалось, не видел и не слышал ничего, происходящего вокруг него, и думал о чем то одном, тяжелом и неразрешенном.
Этот неразрешенный, мучивший его вопрос, были намеки княжны в Москве на близость Долохова к его жене и в нынешнее утро полученное им анонимное письмо, в котором было сказано с той подлой шутливостью, которая свойственна всем анонимным письмам, что он плохо видит сквозь свои очки, и что связь его жены с Долоховым есть тайна только для одного него. Пьер решительно не поверил ни намекам княжны, ни письму, но ему страшно было теперь смотреть на Долохова, сидевшего перед ним. Всякий раз, как нечаянно взгляд его встречался с прекрасными, наглыми глазами Долохова, Пьер чувствовал, как что то ужасное, безобразное поднималось в его душе, и он скорее отворачивался. Невольно вспоминая всё прошедшее своей жены и ее отношения с Долоховым, Пьер видел ясно, что то, что сказано было в письме, могло быть правда, могло по крайней мере казаться правдой, ежели бы это касалось не его жены. Пьер вспоминал невольно, как Долохов, которому было возвращено всё после кампании, вернулся в Петербург и приехал к нему. Пользуясь своими кутежными отношениями дружбы с Пьером, Долохов прямо приехал к нему в дом, и Пьер поместил его и дал ему взаймы денег. Пьер вспоминал, как Элен улыбаясь выражала свое неудовольствие за то, что Долохов живет в их доме, и как Долохов цинически хвалил ему красоту его жены, и как он с того времени до приезда в Москву ни на минуту не разлучался с ними.
«Да, он очень красив, думал Пьер, я знаю его. Для него была бы особенная прелесть в том, чтобы осрамить мое имя и посмеяться надо мной, именно потому, что я хлопотал за него и призрел его, помог ему. Я знаю, я понимаю, какую соль это в его глазах должно бы придавать его обману, ежели бы это была правда. Да, ежели бы это была правда; но я не верю, не имею права и не могу верить». Он вспоминал то выражение, которое принимало лицо Долохова, когда на него находили минуты жестокости, как те, в которые он связывал квартального с медведем и пускал его на воду, или когда он вызывал без всякой причины на дуэль человека, или убивал из пистолета лошадь ямщика. Это выражение часто было на лице Долохова, когда он смотрел на него. «Да, он бретёр, думал Пьер, ему ничего не значит убить человека, ему должно казаться, что все боятся его, ему должно быть приятно это. Он должен думать, что и я боюсь его. И действительно я боюсь его», думал Пьер, и опять при этих мыслях он чувствовал, как что то страшное и безобразное поднималось в его душе. Долохов, Денисов и Ростов сидели теперь против Пьера и казались очень веселы. Ростов весело переговаривался с своими двумя приятелями, из которых один был лихой гусар, другой известный бретёр и повеса, и изредка насмешливо поглядывал на Пьера, который на этом обеде поражал своей сосредоточенной, рассеянной, массивной фигурой. Ростов недоброжелательно смотрел на Пьера, во первых, потому, что Пьер в его гусарских глазах был штатский богач, муж красавицы, вообще баба; во вторых, потому, что Пьер в сосредоточенности и рассеянности своего настроения не узнал Ростова и не ответил на его поклон. Когда стали пить здоровье государя, Пьер задумавшись не встал и не взял бокала.
– Что ж вы? – закричал ему Ростов, восторженно озлобленными глазами глядя на него. – Разве вы не слышите; здоровье государя императора! – Пьер, вздохнув, покорно встал, выпил свой бокал и, дождавшись, когда все сели, с своей доброй улыбкой обратился к Ростову.
– А я вас и не узнал, – сказал он. – Но Ростову было не до этого, он кричал ура!
– Что ж ты не возобновишь знакомство, – сказал Долохов Ростову.
– Бог с ним, дурак, – сказал Ростов.
– Надо лелеять мужей хорошеньких женщин, – сказал Денисов. Пьер не слышал, что они говорили, но знал, что говорят про него. Он покраснел и отвернулся.
– Ну, теперь за здоровье красивых женщин, – сказал Долохов, и с серьезным выражением, но с улыбающимся в углах ртом, с бокалом обратился к Пьеру.
– За здоровье красивых женщин, Петруша, и их любовников, – сказал он.
Пьер, опустив глаза, пил из своего бокала, не глядя на Долохова и не отвечая ему. Лакей, раздававший кантату Кутузова, положил листок Пьеру, как более почетному гостю. Он хотел взять его, но Долохов перегнулся, выхватил листок из его руки и стал читать. Пьер взглянул на Долохова, зрачки его опустились: что то страшное и безобразное, мутившее его во всё время обеда, поднялось и овладело им. Он нагнулся всем тучным телом через стол: – Не смейте брать! – крикнул он.
Услыхав этот крик и увидав, к кому он относился, Несвицкий и сосед с правой стороны испуганно и поспешно обратились к Безухову.
– Полноте, полно, что вы? – шептали испуганные голоса. Долохов посмотрел на Пьера светлыми, веселыми, жестокими глазами, с той же улыбкой, как будто он говорил: «А вот это я люблю». – Не дам, – проговорил он отчетливо.
Бледный, с трясущейся губой, Пьер рванул лист. – Вы… вы… негодяй!.. я вас вызываю, – проговорил он, и двинув стул, встал из за стола. В ту самую секунду, как Пьер сделал это и произнес эти слова, он почувствовал, что вопрос о виновности его жены, мучивший его эти последние сутки, был окончательно и несомненно решен утвердительно. Он ненавидел ее и навсегда был разорван с нею. Несмотря на просьбы Денисова, чтобы Ростов не вмешивался в это дело, Ростов согласился быть секундантом Долохова, и после стола переговорил с Несвицким, секундантом Безухова, об условиях дуэли. Пьер уехал домой, а Ростов с Долоховым и Денисовым до позднего вечера просидели в клубе, слушая цыган и песенников.
– Так до завтра, в Сокольниках, – сказал Долохов, прощаясь с Ростовым на крыльце клуба.
– И ты спокоен? – спросил Ростов…
Долохов остановился. – Вот видишь ли, я тебе в двух словах открою всю тайну дуэли. Ежели ты идешь на дуэль и пишешь завещания да нежные письма родителям, ежели ты думаешь о том, что тебя могут убить, ты – дурак и наверно пропал; а ты иди с твердым намерением его убить, как можно поскорее и повернее, тогда всё исправно. Как мне говаривал наш костромской медвежатник: медведя то, говорит, как не бояться? да как увидишь его, и страх прошел, как бы только не ушел! Ну так то и я. A demain, mon cher! [До завтра, мой милый!]
На другой день, в 8 часов утра, Пьер с Несвицким приехали в Сокольницкий лес и нашли там уже Долохова, Денисова и Ростова. Пьер имел вид человека, занятого какими то соображениями, вовсе не касающимися до предстоящего дела. Осунувшееся лицо его было желто. Он видимо не спал ту ночь. Он рассеянно оглядывался вокруг себя и морщился, как будто от яркого солнца. Два соображения исключительно занимали его: виновность его жены, в которой после бессонной ночи уже не оставалось ни малейшего сомнения, и невинность Долохова, не имевшего никакой причины беречь честь чужого для него человека. «Может быть, я бы то же самое сделал бы на его месте, думал Пьер. Даже наверное я бы сделал то же самое; к чему же эта дуэль, это убийство? Или я убью его, или он попадет мне в голову, в локоть, в коленку. Уйти отсюда, бежать, зарыться куда нибудь», приходило ему в голову. Но именно в те минуты, когда ему приходили такие мысли. он с особенно спокойным и рассеянным видом, внушавшим уважение смотревшим на него, спрашивал: «Скоро ли, и готово ли?»
Когда всё было готово, сабли воткнуты в снег, означая барьер, до которого следовало сходиться, и пистолеты заряжены, Несвицкий подошел к Пьеру.
– Я бы не исполнил своей обязанности, граф, – сказал он робким голосом, – и не оправдал бы того доверия и чести, которые вы мне сделали, выбрав меня своим секундантом, ежели бы я в эту важную минуту, очень важную минуту, не сказал вам всю правду. Я полагаю, что дело это не имеет достаточно причин, и что не стоит того, чтобы за него проливать кровь… Вы были неправы, не совсем правы, вы погорячились…
– Ах да, ужасно глупо… – сказал Пьер.
– Так позвольте мне передать ваше сожаление, и я уверен, что наши противники согласятся принять ваше извинение, – сказал Несвицкий (так же как и другие участники дела и как и все в подобных делах, не веря еще, чтобы дело дошло до действительной дуэли). – Вы знаете, граф, гораздо благороднее сознать свою ошибку, чем довести дело до непоправимого. Обиды ни с одной стороны не было. Позвольте мне переговорить…
– Нет, об чем же говорить! – сказал Пьер, – всё равно… Так готово? – прибавил он. – Вы мне скажите только, как куда ходить, и стрелять куда? – сказал он, неестественно кротко улыбаясь. – Он взял в руки пистолет, стал расспрашивать о способе спуска, так как он до сих пор не держал в руках пистолета, в чем он не хотел сознаваться. – Ах да, вот так, я знаю, я забыл только, – говорил он.
– Никаких извинений, ничего решительно, – говорил Долохов Денисову, который с своей стороны тоже сделал попытку примирения, и тоже подошел к назначенному месту.
Место для поединка было выбрано шагах в 80 ти от дороги, на которой остались сани, на небольшой полянке соснового леса, покрытой истаявшим от стоявших последние дни оттепелей снегом. Противники стояли шагах в 40 ка друг от друга, у краев поляны. Секунданты, размеряя шаги, проложили, отпечатавшиеся по мокрому, глубокому снегу, следы от того места, где они стояли, до сабель Несвицкого и Денисова, означавших барьер и воткнутых в 10 ти шагах друг от друга. Оттепель и туман продолжались; за 40 шагов ничего не было видно. Минуты три всё было уже готово, и всё таки медлили начинать, все молчали.


– Ну, начинать! – сказал Долохов.
– Что же, – сказал Пьер, всё так же улыбаясь. – Становилось страшно. Очевидно было, что дело, начавшееся так легко, уже ничем не могло быть предотвращено, что оно шло само собою, уже независимо от воли людей, и должно было совершиться. Денисов первый вышел вперед до барьера и провозгласил:
– Так как п'отивники отказались от п'ими'ения, то не угодно ли начинать: взять пистолеты и по слову т'и начинать сходиться.
– Г…'аз! Два! Т'и!… – сердито прокричал Денисов и отошел в сторону. Оба пошли по протоптанным дорожкам всё ближе и ближе, в тумане узнавая друг друга. Противники имели право, сходясь до барьера, стрелять, когда кто захочет. Долохов шел медленно, не поднимая пистолета, вглядываясь своими светлыми, блестящими, голубыми глазами в лицо своего противника. Рот его, как и всегда, имел на себе подобие улыбки.
– Так когда хочу – могу стрелять! – сказал Пьер, при слове три быстрыми шагами пошел вперед, сбиваясь с протоптанной дорожки и шагая по цельному снегу. Пьер держал пистолет, вытянув вперед правую руку, видимо боясь как бы из этого пистолета не убить самого себя. Левую руку он старательно отставлял назад, потому что ему хотелось поддержать ею правую руку, а он знал, что этого нельзя было. Пройдя шагов шесть и сбившись с дорожки в снег, Пьер оглянулся под ноги, опять быстро взглянул на Долохова, и потянув пальцем, как его учили, выстрелил. Никак не ожидая такого сильного звука, Пьер вздрогнул от своего выстрела, потом улыбнулся сам своему впечатлению и остановился. Дым, особенно густой от тумана, помешал ему видеть в первое мгновение; но другого выстрела, которого он ждал, не последовало. Только слышны были торопливые шаги Долохова, и из за дыма показалась его фигура. Одной рукой он держался за левый бок, другой сжимал опущенный пистолет. Лицо его было бледно. Ростов подбежал и что то сказал ему.
– Не…е…т, – проговорил сквозь зубы Долохов, – нет, не кончено, – и сделав еще несколько падающих, ковыляющих шагов до самой сабли, упал на снег подле нее. Левая рука его была в крови, он обтер ее о сюртук и оперся ею. Лицо его было бледно, нахмуренно и дрожало.
– Пожалу… – начал Долохов, но не мог сразу выговорить… – пожалуйте, договорил он с усилием. Пьер, едва удерживая рыдания, побежал к Долохову, и хотел уже перейти пространство, отделяющее барьеры, как Долохов крикнул: – к барьеру! – и Пьер, поняв в чем дело, остановился у своей сабли. Только 10 шагов разделяло их. Долохов опустился головой к снегу, жадно укусил снег, опять поднял голову, поправился, подобрал ноги и сел, отыскивая прочный центр тяжести. Он глотал холодный снег и сосал его; губы его дрожали, но всё улыбаясь; глаза блестели усилием и злобой последних собранных сил. Он поднял пистолет и стал целиться.
– Боком, закройтесь пистолетом, – проговорил Несвицкий.
– 3ак'ойтесь! – не выдержав, крикнул даже Денисов своему противнику.
Пьер с кроткой улыбкой сожаления и раскаяния, беспомощно расставив ноги и руки, прямо своей широкой грудью стоял перед Долоховым и грустно смотрел на него. Денисов, Ростов и Несвицкий зажмурились. В одно и то же время они услыхали выстрел и злой крик Долохова.
– Мимо! – крикнул Долохов и бессильно лег на снег лицом книзу. Пьер схватился за голову и, повернувшись назад, пошел в лес, шагая целиком по снегу и вслух приговаривая непонятные слова:
– Глупо… глупо! Смерть… ложь… – твердил он морщась. Несвицкий остановил его и повез домой.
Ростов с Денисовым повезли раненого Долохова.
Долохов, молча, с закрытыми глазами, лежал в санях и ни слова не отвечал на вопросы, которые ему делали; но, въехав в Москву, он вдруг очнулся и, с трудом приподняв голову, взял за руку сидевшего подле себя Ростова. Ростова поразило совершенно изменившееся и неожиданно восторженно нежное выражение лица Долохова.
– Ну, что? как ты чувствуешь себя? – спросил Ростов.
– Скверно! но не в том дело. Друг мой, – сказал Долохов прерывающимся голосом, – где мы? Мы в Москве, я знаю. Я ничего, но я убил ее, убил… Она не перенесет этого. Она не перенесет…
– Кто? – спросил Ростов.
– Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, – и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.
Ростов поехал вперед исполнять поручение, и к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр Долохов жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой, и был самый нежный сын и брат.


Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.
Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.
«Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
«Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
«А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойной улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивой: пусть делает, что хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
Потом он вспомнил грубость, ясность ее мыслей и вульгарность выражений, свойственных ей, несмотря на ее воспитание в высшем аристократическом кругу. «Я не какая нибудь дура… поди сам попробуй… allez vous promener», [убирайся,] говорила она. Часто, глядя на ее успех в глазах старых и молодых мужчин и женщин, Пьер не мог понять, отчего он не любил ее. Да я никогда не любил ее, говорил себе Пьер; я знал, что она развратная женщина, повторял он сам себе, но не смел признаться в этом.
И теперь Долохов, вот он сидит на снегу и насильно улыбается, и умирает, может быть, притворным каким то молодечеством отвечая на мое раскаянье!»
Пьер был один из тех людей, которые, несмотря на свою внешнюю, так называемую слабость характера, не ищут поверенного для своего горя. Он переработывал один в себе свое горе.
«Она во всем, во всем она одна виновата, – говорил он сам себе; – но что ж из этого? Зачем я себя связал с нею, зачем я ей сказал этот: „Je vous aime“, [Я вас люблю?] который был ложь и еще хуже чем ложь, говорил он сам себе. Я виноват и должен нести… Что? Позор имени, несчастие жизни? Э, всё вздор, – подумал он, – и позор имени, и честь, всё условно, всё независимо от меня.
«Людовика XVI казнили за то, что они говорили, что он был бесчестен и преступник (пришло Пьеру в голову), и они были правы с своей точки зрения, так же как правы и те, которые за него умирали мученической смертью и причисляли его к лику святых. Потом Робеспьера казнили за то, что он был деспот. Кто прав, кто виноват? Никто. А жив и живи: завтра умрешь, как мог я умереть час тому назад. И стоит ли того мучиться, когда жить остается одну секунду в сравнении с вечностью? – Но в ту минуту, как он считал себя успокоенным такого рода рассуждениями, ему вдруг представлялась она и в те минуты, когда он сильнее всего выказывал ей свою неискреннюю любовь, и он чувствовал прилив крови к сердцу, и должен был опять вставать, двигаться, и ломать, и рвать попадающиеся ему под руки вещи. «Зачем я сказал ей: „Je vous aime?“ все повторял он сам себе. И повторив 10 й раз этот вопрос, ему пришло в голову Мольерово: mais que diable allait il faire dans cette galere? [но за каким чортом понесло его на эту галеру?] и он засмеялся сам над собою.
Ночью он позвал камердинера и велел укладываться, чтоб ехать в Петербург. Он не мог оставаться с ней под одной кровлей. Он не мог представить себе, как бы он стал теперь говорить с ней. Он решил, что завтра он уедет и оставит ей письмо, в котором объявит ей свое намерение навсегда разлучиться с нею.
Утром, когда камердинер, внося кофе, вошел в кабинет, Пьер лежал на отоманке и с раскрытой книгой в руке спал.
Он очнулся и долго испуганно оглядывался не в силах понять, где он находится.
– Графиня приказала спросить, дома ли ваше сиятельство? – спросил камердинер.
Но не успел еще Пьер решиться на ответ, который он сделает, как сама графиня в белом, атласном халате, шитом серебром, и в простых волосах (две огромные косы en diademe [в виде диадемы] огибали два раза ее прелестную голову) вошла в комнату спокойно и величественно; только на мраморном несколько выпуклом лбе ее была морщинка гнева. Она с своим всёвыдерживающим спокойствием не стала говорить при камердинере. Она знала о дуэли и пришла говорить о ней. Она дождалась, пока камердинер уставил кофей и вышел. Пьер робко чрез очки посмотрел на нее, и, как заяц, окруженный собаками, прижимая уши, продолжает лежать в виду своих врагов, так и он попробовал продолжать читать: но чувствовал, что это бессмысленно и невозможно и опять робко взглянул на нее. Она не села, и с презрительной улыбкой смотрела на него, ожидая пока выйдет камердинер.
– Это еще что? Что вы наделали, я вас спрашиваю, – сказала она строго.
– Я? что я? – сказал Пьер.
– Вот храбрец отыскался! Ну, отвечайте, что это за дуэль? Что вы хотели этим доказать! Что? Я вас спрашиваю. – Пьер тяжело повернулся на диване, открыл рот, но не мог ответить.
– Коли вы не отвечаете, то я вам скажу… – продолжала Элен. – Вы верите всему, что вам скажут, вам сказали… – Элен засмеялась, – что Долохов мой любовник, – сказала она по французски, с своей грубой точностью речи, выговаривая слово «любовник», как и всякое другое слово, – и вы поверили! Но что же вы этим доказали? Что вы доказали этой дуэлью! То, что вы дурак, que vous etes un sot, [что вы дурак,] так это все знали! К чему это поведет? К тому, чтобы я сделалась посмешищем всей Москвы; к тому, чтобы всякий сказал, что вы в пьяном виде, не помня себя, вызвали на дуэль человека, которого вы без основания ревнуете, – Элен всё более и более возвышала голос и одушевлялась, – который лучше вас во всех отношениях…
– Гм… гм… – мычал Пьер, морщась, не глядя на нее и не шевелясь ни одним членом.
– И почему вы могли поверить, что он мой любовник?… Почему? Потому что я люблю его общество? Ежели бы вы были умнее и приятнее, то я бы предпочитала ваше.
– Не говорите со мной… умоляю, – хрипло прошептал Пьер.
– Отчего мне не говорить! Я могу говорить и смело скажу, что редкая та жена, которая с таким мужем, как вы, не взяла бы себе любовников (des аmants), а я этого не сделала, – сказала она. Пьер хотел что то сказать, взглянул на нее странными глазами, которых выражения она не поняла, и опять лег. Он физически страдал в эту минуту: грудь его стесняло, и он не мог дышать. Он знал, что ему надо что то сделать, чтобы прекратить это страдание, но то, что он хотел сделать, было слишком страшно.
– Нам лучше расстаться, – проговорил он прерывисто.
– Расстаться, извольте, только ежели вы дадите мне состояние, – сказала Элен… Расстаться, вот чем испугали!
Пьер вскочил с дивана и шатаясь бросился к ней.
– Я тебя убью! – закричал он, и схватив со стола мраморную доску, с неизвестной еще ему силой, сделал шаг к ней и замахнулся на нее.
Лицо Элен сделалось страшно: она взвизгнула и отскочила от него. Порода отца сказалась в нем. Пьер почувствовал увлечение и прелесть бешенства. Он бросил доску, разбил ее и, с раскрытыми руками подступая к Элен, закричал: «Вон!!» таким страшным голосом, что во всем доме с ужасом услыхали этот крик. Бог знает, что бы сделал Пьер в эту минуту, ежели бы
Элен не выбежала из комнаты.

Через неделю Пьер выдал жене доверенность на управление всеми великорусскими имениями, что составляло большую половину его состояния, и один уехал в Петербург.


Прошло два месяца после получения известий в Лысых Горах об Аустерлицком сражении и о погибели князя Андрея, и несмотря на все письма через посольство и на все розыски, тело его не было найдено, и его не было в числе пленных. Хуже всего для его родных было то, что оставалась всё таки надежда на то, что он был поднят жителями на поле сражения, и может быть лежал выздоравливающий или умирающий где нибудь один, среди чужих, и не в силах дать о себе вести. В газетах, из которых впервые узнал старый князь об Аустерлицком поражении, было написано, как и всегда, весьма кратко и неопределенно, о том, что русские после блестящих баталий должны были отретироваться и ретираду произвели в совершенном порядке. Старый князь понял из этого официального известия, что наши были разбиты. Через неделю после газеты, принесшей известие об Аустерлицкой битве, пришло письмо Кутузова, который извещал князя об участи, постигшей его сына.
«Ваш сын, в моих глазах, писал Кутузов, с знаменем в руках, впереди полка, пал героем, достойным своего отца и своего отечества. К общему сожалению моему и всей армии, до сих пор неизвестно – жив ли он, или нет. Себя и вас надеждой льщу, что сын ваш жив, ибо в противном случае в числе найденных на поле сражения офицеров, о коих список мне подан через парламентеров, и он бы поименован был».
Получив это известие поздно вечером, когда он был один в. своем кабинете, старый князь, как и обыкновенно, на другой день пошел на свою утреннюю прогулку; но был молчалив с приказчиком, садовником и архитектором и, хотя и был гневен на вид, ничего никому не сказал.
Когда, в обычное время, княжна Марья вошла к нему, он стоял за станком и точил, но, как обыкновенно, не оглянулся на нее.
– А! Княжна Марья! – вдруг сказал он неестественно и бросил стамеску. (Колесо еще вертелось от размаха. Княжна Марья долго помнила этот замирающий скрип колеса, который слился для нее с тем,что последовало.)
Княжна Марья подвинулась к нему, увидала его лицо, и что то вдруг опустилось в ней. Глаза ее перестали видеть ясно. Она по лицу отца, не грустному, не убитому, но злому и неестественно над собой работающему лицу, увидала, что вот, вот над ней повисло и задавит ее страшное несчастие, худшее в жизни, несчастие, еще не испытанное ею, несчастие непоправимое, непостижимое, смерть того, кого любишь.