Карлуш I

Карлуш I Carlos I<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Король Португалии
19 октября 1889 года — 1 февраля 1908 года
Предшественник:	Луиш I
Преемник:	Мануэл II
Рождение:	28 сентября 1863(1863-09-28) Лиссабон, Португалия
Смерть:	1 февраля 1908(1908-02-01) (44 года) Лиссабон, Португалия
Место погребения:	Пантеон дома Браганса, Лиссабон
Род:	Браганса-Кобург
Имя при рождении:	Карлуш Фернандо Луиш Мария Виктор Мигель Рафаэль Габриэль Гонзага Ксавьер Франсиско де Ассис Жуан Симао де Браганса Савойя Бурбон Сакс-Кобург-Гота
Отец:	Луиш I
Мать:	Мария Пиа Савойская
Супруга:	Амелия Орлеанская
Дети:	Луиш Филипе (1887—1908) Мануэл II (1889—1932)
Награды:

Карлуш (Карл) I Мученик (порт. Carlos I o Martirizado, 28 сентября 1863, Лиссабон — 1 февраля 1908, Лиссабон) — король Португалии с 19 октября 1889 года по 1 февраля 1908 года. Принадлежал к дому Саксен-Кобург-Гота, официально считаясь представителем династии Браганса-Кобург.

1 февраля 1908 года в Лиссабоне открытый экипаж, в котором ехала королевская семья, был обстрелян двумя убийцами. Жене Карлуша I, королеве Амелии, и их младшему сыну Мануэлу удалось спастись, а сам король и его старший сын Луиш Филипе погибли. Карлуш I стал первым португальским королём, умершим насильственной смертью, со времен Себастьяна I, правившего ещё в XVI веке.

Семья. Ранние годы

Карлуш I родился 28 сентября 1863 года в Лиссабоне в семье короля Португалии Луиша I и его супруги, Марии Пии Савойской, дочери первого короля объединенной Италии Виктора Эммануила II.

Двоюродными братьями Карлуша по отцовской линии были такие будущие европейские монархи, как саксонский король Фридрих Август III, румынский король Фердинанд I и германский кайзер Вильгельм II, а по материнской — король Италии Виктор Эммануил III. Было у будущего короля и двое родных младших братьев: Афонсу, герцог Порто (1865—1920) и ещё один брат, родившийся 27 ноября 1866 года и умерший на следующий день.

Будучи старшим сыном короля, а значит и наследником престола, Карлуш воспитывался как будущий монарх. С ранних лет он получал усиленное образование и много путешествовал по стране, а в 1883 году по инициативе отца поехал в Италию, Англию, Францию и Германию, чтобы познакомиться с европейскими обычаями и повысить уровень своих знаний в различных областях. В ходе гранд-тура Карлуш подружился с кронпринцем Рудольфом Австрийским, единственным сыном и наследником Франца Иосифа. Это было обусловлено тем, что король Луиш I регулярно отправлялся в путешествия по Европе и сделал их традицией для португальских конституционных монархов. Во время трех таких длительных поездок (в 1883, 1886 и 1888 годах) Карлуш исполнял обязанности регента при отсутствующем отце. А 19 октября 1889 года, когда Луиш I скончался, он взошел на трон и стал его преемником, короновавшись как Карлуш I.

Личная жизнь

Первой претенденткой на брак с Карлушем была его дальняя родственница, одна из дочерей кайзера Фридриха III, но брак не удался из-за разницы в вероисповеданиях: португальский принц был набожным католиком, а его предполагаемая невеста исповедовала лютеранство. В итоге Карлуш женился на Амелии Орлеанской (1865—1951), принадлежавшей к Орлеанскому дому, дочери Филиппа Орлеанского, претендента на французский трон. Амелия родила ему двоих сыновей: Луиша Филипе (1887—1908) и Мануэла (1889—1932). Помимо того, в 1888 году у супругов на свет появилась дочь инфанта Мария, но она прожила совсем недолго и умерла в том же году.

Политика и особенности правления

Колониальная политика

Во время Берлинской конференции 1884 года, в ходе которой предстояло решить судьбу колониальной Африки, португальская делегация отстаивала проект т. н. «Розовой карты», по которому Англии предлагалось уступить в пользу Португалии ряд претендуемых (то есть ещё никем не присоединённых!) внутриконтинентальных африканских территорий (сегодня — части Зимбабве, Замбии и Малави) с целью образования «Второй Бразилии» — трансконтинентального моста португальских владений в Африке. В обмен на переданный, хотя бы узкий, «коридор» между Анголой и Мозамбиком Португалия предлагала англичанам ряд исследованных португальцами территорий в Африке и Азии. Но в этом случае линия Каир-Кейптаун оставалась бы зависимой от Португалии, а Англию (точней, главного проводника британской империалистической политики в Африке Сесила Родса, буквально помешанного на этом плане) это никак не устраивало. Переговоры замораживались и затягивались. После прихода к власти Карлуша I Британская империя, накануне развернувшая настоящую информационную войну против Португалии, особенно подробно раскрутив «Черную легенду», объявила ей унизительный ультиматум, которому молодой король был вынужден подчиниться: в августе 1890 года были подписаны унизительные для страны англо-португальские соглашения, окончательно определившие границы африканских колоний королевства. С этого момента граница между португальскими Восточной Африкой и Западной Африкой, а также британской Родезией, проходили по рекам Замбези и Конго. Другой колониальный договор, по сути, ставший закреплением положений первого, был подписан 14 октября 1899 года. Оба акта подписи соглашений состоялись под давлением Англии и были крайне непопулярны среди португальцев. Авторитет и репутация монарха пошатнулись, а само государство постепенно начало терять свою самостоятельность, впадая в экономическую и политическую зависимость от Англии (по злой иронии судьбы, вожделенная линия Каир-Кейптаун принадлежала англичанам недолго, а железная дорога, во имя которой был принесена в жертву престиж Португалии, так и не построена из-за послевоенного бюджетного дефицита и Великой Депрессии).

Обстановка внутри страны

На внутриполитическом поприще в период правления Карлуша I монархическая власть дважды показала свою несостоятельность: 14 июня 1892 года, а впоследствии 10 мая 1902 года, страна объявлялась банкротом, что вызвало сбои в промышленности, рост социального антагонизма и антимонархических настроений в Португалии. Банкротство было вызвано не только экономической неполноценностью государства, но и чрезмерной расточительностью короля. В ответ на беспорядки в стране Карлуш принял роспуск парламента, а 19 мая 1906 года назначил на пост премьер-министра Португалии Жоао Франко, по инициативе которого было сформировано новое, антиреспубликанское правительство, а в государстве установилась жесткая авторитарная военная диктатура, что ещё более усугубило положение монарха.

В то же время, Карлуш I выступал как покровитель науки и искусств. В 1894 году он принял участие в торжественных мероприятиях, приуроченных к 500-й годовщине со дня рождения Генриха Мореплавателя. Кроме того, король проявлял интерес к глубоководным и морским исследованиям, которые неоднократно проводил сам, и писал довольно незаурядные картины.

Убийство

1 февраля 1908 года король, королева и их сыновья возвращались с отдыха в Лиссабон. Когда открытый экипаж, где находилась королевская семья, выехал на площадь Террейру-ду-Пасу, террористы-республиканцы Алфреду Кошта и Мануэл Буиса открыли по ним огонь. Коста стрелял в короля из револьвера, а Буиса, бывший военный и снайпер, сделал пять выстрелов из винтовки, скрытой под его длинным пальто: король был убит на месте, а его старший сын, престолонаследник Луиш Филипе скончался через 20 минут, не приходя в сознание. Принц Мануэл был легко ранен в руку. Единственным членом семьи, который не получил ранений, была супруга Карлуша I, Амелия Орлеанская, отбивавшаяся от террористов с помощью большого букета, чтобы спасти жизнь младшему сыну.

Оба цареубийцы были убиты на месте: Кошта — затоптан толпой, а Буиса — застрелен гвардейским офицером. Следующим королём Португалии стал Мануэл II, но он был слишком молод и безынициативен, что привело к Португальской революции в 1910 году и окончательному свержению монархии в стране.

Память

В 2006 году в городе Кашкайше Карлушу I был поставлен бронзовый памятник. Скульптор Луиш Валадареш изобразил короля в морской униформе стоящим на борту судна с биноклем в руках и смотрящим на залив Кашкайша, на берегу которого монумент и был поставлен. В церемонии открытия памятника участвовал президент Португалии Анибал Каваку Силва, назвавший короля «больше, чем культурным человеком, ценителем искусства и покровителем науки».

В 2008 году, в день столетия со дня Лиссабонского цареубийства, на площади Коммерции, где недавно была установлена памятная доска, собралось несколько сотен португальских монархистов. Манифестация завершилась возложением у доски венка и траурной минутой молчания. В церемонии принял участие и претендент на португальский престол герцог Браганский, с женой и сыном.

Ссылки

• Карл I Португальский // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Карлуш I

Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.


На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь . – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов , – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ , молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.
– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, – сказал он, сам чувствуя так же, как и другие, после того как слово уже было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.
– C'est bien beau ce que vous venez de dire, [Прекрасно! прекрасно то, что вы сказали,] – сказала сидевшая подле него Жюли, вздыхая. Соня задрожала вся и покраснела до ушей, за ушами и до шеи и плеч, в то время как Николай говорил. Пьер прислушался к речам полковника и одобрительно закивал головой.
– Вот это славно, – сказал он.
– Настоящэ й гусар, молодой человэк, – крикнул полковник, ударив опять по столу.
– О чем вы там шумите? – вдруг послышался через стол басистый голос Марьи Дмитриевны. – Что ты по столу стучишь? – обратилась она к гусару, – на кого ты горячишься? верно, думаешь, что тут французы перед тобой?
– Я правду говору, – улыбаясь сказал гусар.
– Всё о войне, – через стол прокричал граф. – Ведь у меня сын идет, Марья Дмитриевна, сын идет.
– А у меня четыре сына в армии, а я не тужу. На всё воля Божья: и на печи лежа умрешь, и в сражении Бог помилует, – прозвучал без всякого усилия, с того конца стола густой голос Марьи Дмитриевны.
– Это так.
И разговор опять сосредоточился – дамский на своем конце стола, мужской на своем.
– А вот не спросишь, – говорил маленький брат Наташе, – а вот не спросишь!
– Спрошу, – отвечала Наташа.
Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость. Она привстала, приглашая взглядом Пьера, сидевшего против нее, прислушаться, и обратилась к матери:
– Мама! – прозвучал по всему столу ее детски грудной голос.
– Что тебе? – спросила графиня испуганно, но, по лицу дочери увидев, что это была шалость, строго замахала ей рукой, делая угрожающий и отрицательный жест головой.
Разговор притих.
– Мама! какое пирожное будет? – еще решительнее, не срываясь, прозвучал голосок Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.