Колокотронис, Иоаннис Геннеос
| Иоаннис (Геннеос) Колокотронис греч. Ιωάννης (Γενναίος) Κολοκοτρώνης <tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;">  </td></tr>
| |||
| |||
|---|---|---|---|
| 26.05. 1862 — 11.10. 1862 | |||
| Предшественник: | Афанасиос Миаулис | ||
| Преемник: | Димитриос Вулгарис | ||
| Вероисповедание: | православный | ||
| Рождение: | 1806 Закинф, Республика Семи Островов | ||
| Смерть: | 23 мая 1868 Афины, Греция | ||
| Отец: | Теодорос Колокотрониса | ||
| Супруга: | Фотини Тзавела | ||
Иоаннис (Геннеос) Колокотронис (греч. Ιωάννης (Γενναίος) Κολοκοτρώνης; 1806, Закинф — 23 мая 1868, Афины) — военачальник Греческой революции и впоследствии генерал-майор греческой армии и премьер-министр Греции.
Содержание
Биография
Родился в 1806 году на острове Закинф и был сыном видного греческого военачальника и впоследствии одного из основных руководителей Греческой революции Теодора Колокотрониса и Екатерины Карусу. В тот период (1800—1807) Ионические острова были российским протекторатом и его отец, гонимый турками на Пелопоннесе, длительное время укрывался там.
Греческая революция
С началом Греческой революции Теодорос Колокотронис, вместе с маниатами, занял 23 марта 1821 года город Каламата. 25 марта его дети, Иоаннис и Панайотис, переправились с острова Закинф в город Пиргос[1].
Приняв участие, вместе со своим отцом, в военных действиях на Пелопоннесе Иоаннис получил кличку «Геннеос», что на греческом означает мужественный, которая и закрепилась за ним, вытеснив его имя.
9 мая вместе с Никитарасом, Кирьяком Мавромихалисом, Захаропулосом, А. Кондакисом и митрополитом Иеротеом принял участие в победном для греческого оружия бое у города Аргос[2].
В 1822 году (в 16-17 летнем возрасте) сформировал свой собственный отряд из 450 жителей Гортинии и отправился в поход в Западную Грецию, где перешёл под командование Александра Маврокордатоса.
26 февраля 1822 года вместе с Плапутасом и Петимезасом, принял участие в победном для греческого оружия бое у города Патры[3].
Не принял участие в Битве при Пета, поскольку вторжение Драмали-паши в Пелопоннес вынудила отца Колокотрониса отозвать сына. Здесь Геннеос отличился в боях против вторгшихся турок.
1 августа 1822 года, вместе с отцом и Плапутасом, перекрыл разбитым туркам Драмали-паши путь к отступления из Коринфа в Патры[4].
Вместе с отцом, принял участие в гражданской войне. В начале февраля 1824 года организация «Братство» совершила покушение на жизнь отца Колокотрониса в Триполи. Геннеос подавил мятеж совершённый «Братством» в Триполи[5].
8 мая вместе с Никитарасом, Плапутасом и братом Панайотисом принял участие в бое против правительственных войск, которыми командовал Дагович, Христос.
Впоследствии отправился в Нафплион, вместе с 500 гортиниотами, чтобы помочь своему брату Панайотису, которого осадили правительственные войска[6]. Панайотис сдал Нафплион, по приказу отца, 7 июня 1824 года[7]. Геннеос был арестован и заключён в тюрьму вместе со своим отцом.
После вторжения египетских войск Ибрагима-паши на Пелопоннес, был освобождён и вместе отцом, Плапутасом, К. Делияннисом, принял участие в безуспешной попытке остановить турко-египтян в Трикорфа 23 июня 1825 года[8].
Через год, 19 августа 1826 года, вместе с Никитарасом, Плапутасом, Д. Панасом и Д. Тсокрисом, одержал победу над войсками Ибрагима у Спарты[9].
Несмотря на тяжёлое положение на самом Пелопоннесе, попытки европейской, в основном британской, дипломатии ограничить одним Пелопоннесом возрождающее государство вынудили отца Колокотрониса послать в октябре Геннеоса к военачальнику Караискакису предпринявшего поход в Среднюю Грецию[10]. Геннеос вновь пришёл на помощь Караискакису с 1500 бойцами в феврале 1827 года когда тот разбил лагерь в Пирее[11].
После смертельного ранения Караискакиса Геннеос воспротивился подозрительным решениям Томаса Кохрейна назначенного правительством командующим приведших к самому большому поражению повстанцев за всё время войны[12]. Геннеос в своих мемуарах обвиняет Кохрейна как ответственного за поражение со словами «лучше бы он совсем оставил нас»[13]. Более прямо заявил греческий историк Я. Βлахояннис, что «заговор, приведший к убийству Караискакиса и распаду лагеря созданного им в Пирее, является достойным тех традиций, что создали Британскую империю, где солнце никогда не заходило над ней»[14].
В 1828 году, когда албанцы, служившие под командованием Ибрагима, решили оставить его, Геннеос оказал им поддержку и защиту от Ибрагима. Албанцы, после перипетий, покинули Пелопоннес[15]. По прибытии в Греции Каподистрии Геннеос отмечен историками среди оппозиционеров Каподистрии[16].
Греческое королевство
В сентябре 1833 года, через несколько месяцев после прихода баварцев, бывшие военачальники Освободительной войны организовали тайное общество «Феникс», куда вступил и Геннеос. Во главе организации стоял отец Колокотронис. Между 7-11 сентября регенты короля-баварца Оттона опередили заговорщиков и произвели аресты. Среди арестованных были Т. Колокотронис и Геннеос[17]. Шагом примирения трона с ветеранами Освободительной войны стало создание в 1835 году почётной «Королевской фаланги». Геннеос стал командиром 9-го подразделения «Фаланги», от Коринфа[18]. Политикой трона стало связывать новую «аристократию» с группами военачальников. В результате этой политики Геннеос стал адъютантом короля и получил звание Генерал-майора, а другой сын Колокотрониса, Колинос, при посредничестве короля женился на дочке фанариота князя Караджа[19].
Геннеос был одним из лидеров, так называемой, «русской партии» но «не уступая отцу в военном мужестве, уступал в политической мудрости и проницательности». С 1837 года Оттон изменил свою политику и стал благосклонным к русской партии, в своём стремлении уйти от тесного британского контроля над только что воссозданным государством[20].
По некоторым данным, Геннеос информировал короля о готовившимся мятеже, назначенном на 25 марта 1844 года, по другим данным занял выжидательную позицию[21]. В создавшейся ситуации 1 сентября 1843 года Оттон сформировал трибунал, перед которым предстали 85 офицеров ветеранов и политиков[22].
После революции 1843 года была предпринята попытка контрреволюции, которую возглавили Геннеос и Дзавелас, Кицос. Мятеж был ограниченным и не вышел за пределы казарм. Результатом стала вынужденная ссылка Геннеоса в Неаполь, Италия[23][24].[25].
В 1851 году Геннеос был послан на подавление восстания монаха Папулакоса в регион Мессения[26][27]. Во время Крымской войны, в результате необъявленных военных действий против турок и конфронтации с западными державами (см.Греция в годы Крымской войны) и после того как 13 мая 1854 года в Пирее высадились франко-английские войска, Геннеос был в числе изгнанных с правительственных постов, оставив пост адъютанта короля[28].
Премьер-министр
В 1862 году Геннеос был послан на подавление мятеж в Нафплионе[29].
В мае 1862 года Геннеос стал премьер-министром Греции[30], сохранив за собой пост министра внутренних дел[31]. .
5 октября восстал Месолонгион, под руководством Теодора Гриваса. Правительство Колокотрониса, которое сменило «кровавое правительство» адмирала Афанасия Миаулиса, послало против восставших генерала Карадзаса[32]. Но восстание приняло широкие масштабы, приближаясь к столице. Осознав что и послы «Великих держав» не поддерживают более Оттона, Геннеос отказался произвести массовые аресты военных и политиков, противников Оттона, «чем спас Афины и Грецию от кровавой бани». При этом Геннеос завил: «Династия потерявшая любовь народа, не должна опираться в Греции на насилии»[33].
Последние годы
После низложения Оттона, в 1863 году Геннеос принял участие в попытке вернуть Оттона на трон. Заговор был раскрыт Из его руководителей Геннеос был выслан в Италию, а Хадзипетрос, Христодулос был заключён в тюрьму[34].
В том же, 1863 году, Геннеос вернулся в Грецию но ушёл окончательно из политики.
В 1866 году он согласился представлять Георга I на церемонии бракосочетания российского наследника.
Умер от неизлечимой болезни 23 мая 1868 года.
Семья
Иоаннис (Геннеос) Колокотронис был женат на сулиотке Фотини Тзавела и имел с нею двух сыновей: Теодороса, ставшего известным под псевдонимом Фалез, и Константиноса и 5 дочерей: Екатерину, Георгию и Зою.
Мемуарист
Геннеос Колокотронис оставил после себя «Мемуары», а также, изданные в Афинах в 1856 году, «Письма и документы, касающиеся Греческой революции с 1821 по 1827 год»[35].
Напишите отзыв о статье "Колокотронис, Иоаннис Геннеос"
Литература
- Αγαπητός Σ. Αγαπητός. [www.archive.org/details/hoiendoxoihelln00unkngoog Οι Ένδοξοι Έλληνες του 1821, ή Οι Πρωταγωνισταί της Ελλάδος] 378-382. Τυπογραφείον Α. Σ. Αγαπητού, Εν Πάτραις (1877). Проверено 13 Αυγούστου 2009.
Ссылки
- ↑ Δημήτρης Φωτιάδης, Η Επανάσταση του 1821, τομ. Δ, σελ.320, εκδ. Μέλισσα 1971
- ↑ Δημήτρης Φωτιάδης, Η Επανάσταση του 1821, τομ. Δ, σελ.325, εκδ. Μέλισσα 1971
- ↑ Δημήτρης Φωτιάδης, Η Επανάσταση του 1821, τομ. Δ, σελ.337, εκδ. Μέλισσα 1971
- ↑ Δημήτρης Φωτιάδης, Η Επανάσταση του 1821, τομ. Δ, σελ.343, εκδ. Μέλισσα 1971
- ↑ Δημήτρης Φωτιάδης, Η Επανάσταση του 1821, τομ. Δ, σελ.358, εκδ. Μέλισσα 1971
- ↑ Δημήτρης Φωτιάδης, Η Επανάσταση του 1821, τομ. В, σελ.400, εκδ. Μέλισσα 1971
- ↑ Δημήτρης Φωτιάδης, Η Επανάσταση του 1821, τομ. Δ, σελ.364, εκδ. Μέλισσα 1971
- ↑ Δημήτρης Φωτιάδης, Η Επανάσταση του 1821, τομ. Δ, σελ.375, εκδ. Μέλισσα 1971
- ↑ Δημήτρης Φωτιάδης, Η Επανάσταση του 1821, τομ. Δ, σελ.390, εκδ. Μέλισσα 1971
- ↑ Δημήτρης Φωτιάδης, Η Επανάσταση του 1821, τομ. В, σελ.284, εκδ. Μέλισσα 1971
- ↑ Δημήτρης Φωτιάδης, Η Επανάσταση του 1821, τομ. В, σελ.347, εκδ. Μέλισσα 1971
- ↑ Δημήτρης Φωτιάδης, Η Επανάσταση του 1821, τομ. В, σελ.354, εκδ. Μέλισσα 1971
- ↑ Δημήτρης Φωτιάδης, Η Επανάσταση του 1821, τομ. В, σελ.367, εκδ. Μέλισσα 1971
- ↑ Δημήτρης Φωτιάδης, Η Επανάσταση του 1821, τομ. В, σελ.356, εκδ. Μέλισσα 1971
- ↑ Δημήτρης Φωτιάδης, Η Επανάσταση του 1821, τομ. Δ, σελ.68, εκδ. Μέλισσα 1971
- ↑ Τριανάφυλος Α. Γεροζήσης, Το Σώμα των αξιωματικών και η θέση του στη σύγχρονη Ελληνική κοινωνία (1821—1975), σελ.85, εκδ. Δωδώνη Αθήνα 1996, ISBN 960-248-794-1
- ↑ Τριανάφυλος Α. Γεροζήσης, Το Σώμα των αξιωματικών και η θέση του στη σύγχρονη Ελληνική κοινωνία (1821—1975), σελ.84, εκδ. Δωδώνη Αθήνα 1996, ISBN 960-248-794-1
- ↑ Στέφανος Π. Παπαγεωργίου, Από το Γένος στο Έθνος (1821—1862), εκδ. Παπαζήση, Αθήνα 2005, ISBN 960-02-1769-6, σελ.337
- ↑ Τριαντάφυλος Α. Γεροζήσης, Το Σώμα των αξιωματικών και η θέση του στη σύγχρονη Ελληνική κοινωνία (1821—1975), σελ.84, εκδ. Δωδώνη Αθήνα 1996, ISBN 960-248-794-1
- ↑ Στέφανος Π. Παπαγεωργίου, Από το Γένος στο Έθνος (1821—1862), εκδ. Παπαζήση, Αθήνα 2005, ISBN 960-02-1769-6, σελ.383
- ↑ Στέφανος Π. Παπαγεωργίου, Από το Γένος στο Έθνος (1821—1862), εκδ. Παπαζήση, Αθήνα 2005, ISBN 960-02-1769-6, σελ.394
- ↑ Τριαντάφυλος Α. Γεροζήσης, Το Σώμα των αξιωματικών και η θέση του στη σύγχρονη Ελληνική κοινωνία (1821—1975), σελ.110, εκδ. Δωδώνη Αθήνα 1996, ISBN 960-248-794-1
- ↑ Τριαντάφυλος Α. Γεροζήσης, Το Σώμα των αξιωματικών και η θέση του στη σύγχρονη Ελληνική κοινωνία (1821—1975), σελ.137, εκδ. Δωδώνη Αθήνα 1996, ISBN 960-248-794-1
- ↑ Douglas Dakin, The Unification of Greece 1770—1932, σελ.125, ISBN 960-250-150-2
- ↑ Στέφανος Π. Παπαγεωργίου, Από το Γένος στο Έθνος (1821—1862), εκδ. Παπαζήση, Αθήνα 2005, ISBN 960-02-1769-6, σελ.412
- ↑ Τριαντάφυλος Α. Γεροζήσης, Το Σώμα των αξιωματικών και η θέση του στη σύγχρονη Ελληνική κοινωνία (1821—1975), σελ.139, εκδ. Δωδώνη Αθήνα 1996, ISBN 960-248-794-1
- ↑ Στέφανος Π. Παπαγεωργίου, Από το Γένος στο Έθνος (1821—1862), εκδ. Παπαζήση, Αθήνα 2005, ISBN 960-02-1769-6, σελ.462
- ↑ Τριαντάφυλος Α. Γεροζήσης, Το Σώμα των αξιωματικών και η θέση του στη σύγχρονη Ελληνική κοινωνία (1821—1975), σελ.143, εκδ. Δωδώνη Αθήνα 1996, ISBN 960-248-794-1
- ↑ Στέφανος Π. Παπαγεωργίου, Από το Γένος στο Έθνος (1821—1862), εκδ. Παπαζήση, Αθήνα 2005, ISBN 960-02-1769-6, σελ.498
- ↑ Τριανάφυλος Α. Γεροζήσης, Το Σώμα των αξιωματικών και η θέση του στη σύγχρονη Ελληνική κοινωνία (1821—1975), σελ.150, εκδ. Δωδώνη Αθήνα 1996, ISBN 960-248-794-1
- ↑ Στέφανος Π. Παπαγεωργίου, Από το Γένος στο Έθνος (1821—1862), εκδ. Παπαζήση, Αθήνα 2005, ISBN 960-02-1769-6, σελ.502
- ↑ Τριανάφυλος Α. Γεροζήσης, Το Σώμα των αξιωματικών και η θέση του στη σύγχρονη Ελληνική κοινωνία (1821—1975), σελ.154, εκδ. Δωδώνη Αθήνα 1996, ISBN 960-248-794-1
- ↑ Τριανάφυλος Α. Γεροζήσης, Το Σώμα των αξιωματικών και η θέση του στη σύγχρονη Ελληνική κοινωνία (1821—1975), σελ.155, εκδ. Δωδώνη Αθήνα 1996, ISBN 960-248-794-1
- ↑ Τριανάφυλος Α. Γεροζήσης, Το Σώμα των αξιωματικών και η θέση του στη σύγχρονη Ελληνική κοινωνία (1821—1975), σελ.171, εκδ. Δωδώνη Αθήνα 1996, ISBN 960-248-794-1
- ↑ Δημήτρης Φωτιάδης, Η Επανάσταση του 1821, τομ. Δ, σελ.463, εκδ. Μέλισσα 1971
Отрывок, характеризующий Колокотронис, Иоаннис Геннеос
– Вы казак?– Казак с, ваше благородие.
«Le cosaque ignorant la compagnie dans laquelle il se trouvait, car la simplicite de Napoleon n'avait rien qui put reveler a une imagination orientale la presence d'un souverain, s'entretint avec la plus extreme familiarite des affaires de la guerre actuelle», [Казак, не зная того общества, в котором он находился, потому что простота Наполеона не имела ничего такого, что бы могло открыть для восточного воображения присутствие государя, разговаривал с чрезвычайной фамильярностью об обстоятельствах настоящей войны.] – говорит Тьер, рассказывая этот эпизод. Действительно, Лаврушка, напившийся пьяным и оставивший барина без обеда, был высечен накануне и отправлен в деревню за курами, где он увлекся мародерством и был взят в плен французами. Лаврушка был один из тех грубых, наглых лакеев, видавших всякие виды, которые считают долгом все делать с подлостью и хитростью, которые готовы сослужить всякую службу своему барину и которые хитро угадывают барские дурные мысли, в особенности тщеславие и мелочность.
Попав в общество Наполеона, которого личность он очень хорошо и легко признал. Лаврушка нисколько не смутился и только старался от всей души заслужить новым господам.
Он очень хорошо знал, что это сам Наполеон, и присутствие Наполеона не могло смутить его больше, чем присутствие Ростова или вахмистра с розгами, потому что не было ничего у него, чего бы не мог лишить его ни вахмистр, ни Наполеон.
Он врал все, что толковалось между денщиками. Многое из этого была правда. Но когда Наполеон спросил его, как же думают русские, победят они Бонапарта или нет, Лаврушка прищурился и задумался.
Он увидал тут тонкую хитрость, как всегда во всем видят хитрость люди, подобные Лаврушке, насупился и помолчал.
– Оно значит: коли быть сраженью, – сказал он задумчиво, – и в скорости, так это так точно. Ну, а коли пройдет три дня апосля того самого числа, тогда, значит, это самое сражение в оттяжку пойдет.
Наполеону перевели это так: «Si la bataille est donnee avant trois jours, les Francais la gagneraient, mais que si elle serait donnee plus tard, Dieu seul sait ce qui en arrivrait», [«Ежели сражение произойдет прежде трех дней, то французы выиграют его, но ежели после трех дней, то бог знает что случится».] – улыбаясь передал Lelorgne d'Ideville. Наполеон не улыбнулся, хотя он, видимо, был в самом веселом расположении духа, и велел повторить себе эти слова.
Лаврушка заметил это и, чтобы развеселить его, сказал, притворяясь, что не знает, кто он.
– Знаем, у вас есть Бонапарт, он всех в мире побил, ну да об нас другая статья… – сказал он, сам не зная, как и отчего под конец проскочил в его словах хвастливый патриотизм. Переводчик передал эти слова Наполеону без окончания, и Бонапарт улыбнулся. «Le jeune Cosaque fit sourire son puissant interlocuteur», [Молодой казак заставил улыбнуться своего могущественного собеседника.] – говорит Тьер. Проехав несколько шагов молча, Наполеон обратился к Бертье и сказал, что он хочет испытать действие, которое произведет sur cet enfant du Don [на это дитя Дона] известие о том, что тот человек, с которым говорит этот enfant du Don, есть сам император, тот самый император, который написал на пирамидах бессмертно победоносное имя.
Известие было передано.
Лаврушка (поняв, что это делалось, чтобы озадачить его, и что Наполеон думает, что он испугается), чтобы угодить новым господам, тотчас же притворился изумленным, ошеломленным, выпучил глаза и сделал такое же лицо, которое ему привычно было, когда его водили сечь. «A peine l'interprete de Napoleon, – говорит Тьер, – avait il parle, que le Cosaque, saisi d'une sorte d'ebahissement, no profera plus une parole et marcha les yeux constamment attaches sur ce conquerant, dont le nom avait penetre jusqu'a lui, a travers les steppes de l'Orient. Toute sa loquacite s'etait subitement arretee, pour faire place a un sentiment d'admiration naive et silencieuse. Napoleon, apres l'avoir recompense, lui fit donner la liberte, comme a un oiseau qu'on rend aux champs qui l'ont vu naitre». [Едва переводчик Наполеона сказал это казаку, как казак, охваченный каким то остолбенением, не произнес более ни одного слова и продолжал ехать, не спуская глаз с завоевателя, имя которого достигло до него через восточные степи. Вся его разговорчивость вдруг прекратилась и заменилась наивным и молчаливым чувством восторга. Наполеон, наградив казака, приказал дать ему свободу, как птице, которую возвращают ее родным полям.]
Наполеон поехал дальше, мечтая о той Moscou, которая так занимала его воображение, a l'oiseau qu'on rendit aux champs qui l'on vu naitre [птица, возвращенная родным полям] поскакал на аванпосты, придумывая вперед все то, чего не было и что он будет рассказывать у своих. Того же, что действительно с ним было, он не хотел рассказывать именно потому, что это казалось ему недостойным рассказа. Он выехал к казакам, расспросил, где был полк, состоявший в отряде Платова, и к вечеру же нашел своего барина Николая Ростова, стоявшего в Янкове и только что севшего верхом, чтобы с Ильиным сделать прогулку по окрестным деревням. Он дал другую лошадь Лаврушке и взял его с собой.
Княжна Марья не была в Москве и вне опасности, как думал князь Андрей.
После возвращения Алпатыча из Смоленска старый князь как бы вдруг опомнился от сна. Он велел собрать из деревень ополченцев, вооружить их и написал главнокомандующему письмо, в котором извещал его о принятом им намерении оставаться в Лысых Горах до последней крайности, защищаться, предоставляя на его усмотрение принять или не принять меры для защиты Лысых Гор, в которых будет взят в плен или убит один из старейших русских генералов, и объявил домашним, что он остается в Лысых Горах.
Но, оставаясь сам в Лысых Горах, князь распорядился об отправке княжны и Десаля с маленьким князем в Богучарово и оттуда в Москву. Княжна Марья, испуганная лихорадочной, бессонной деятельностью отца, заменившей его прежнюю опущенность, не могла решиться оставить его одного и в первый раз в жизни позволила себе не повиноваться ему. Она отказалась ехать, и на нее обрушилась страшная гроза гнева князя. Он напомнил ей все, в чем он был несправедлив против нее. Стараясь обвинить ее, он сказал ей, что она измучила его, что она поссорила его с сыном, имела против него гадкие подозрения, что она задачей своей жизни поставила отравлять его жизнь, и выгнал ее из своего кабинета, сказав ей, что, ежели она не уедет, ему все равно. Он сказал, что знать не хочет о ее существовании, но вперед предупреждает ее, чтобы она не смела попадаться ему на глаза. То, что он, вопреки опасений княжны Марьи, не велел насильно увезти ее, а только не приказал ей показываться на глаза, обрадовало княжну Марью. Она знала, что это доказывало то, что в самой тайне души своей он был рад, что она оставалась дома и не уехала.
На другой день после отъезда Николушки старый князь утром оделся в полный мундир и собрался ехать главнокомандующему. Коляска уже была подана. Княжна Марья видела, как он, в мундире и всех орденах, вышел из дома и пошел в сад сделать смотр вооруженным мужикам и дворовым. Княжна Марья свдела у окна, прислушивалась к его голосу, раздававшемуся из сада. Вдруг из аллеи выбежало несколько людей с испуганными лицами.
Княжна Марья выбежала на крыльцо, на цветочную дорожку и в аллею. Навстречу ей подвигалась большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах. Княжна Марья подбежала к нему и, в игре мелкими кругами падавшего света, сквозь тень липовой аллеи, не могла дать себе отчета в том, какая перемена произошла в его лице. Одно, что она увидала, было то, что прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время.
Привезенный доктор в ту же ночь пустил кровь и объявил, что у князя удар правой стороны.
В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.
Княжна пятнадцатого решилась ехать. Заботы приготовлений, отдача приказаний, за которыми все обращались к ней, целый день занимали ее. Ночь с четырнадцатого на пятнадцатое она провела, как обыкновенно, не раздеваясь, в соседней от той комнаты, в которой лежал князь. Несколько раз, просыпаясь, она слышала его кряхтенье, бормотанье, скрип кровати и шаги Тихона и доктора, ворочавших его. Несколько раз она прислушивалась у двери, и ей казалось, что он нынче бормотал громче обыкновенного и чаще ворочался. Она не могла спать и несколько раз подходила к двери, прислушиваясь, желая войти и не решаясь этого сделать. Хотя он и не говорил, но княжна Марья видела, знала, как неприятно было ему всякое выражение страха за него. Она замечала, как недовольно он отвертывался от ее взгляда, иногда невольно и упорно на него устремленного. Она знала, что ее приход ночью, в необычное время, раздражит его.
