Луций Корнелий Сципион Азиатский (консул 83 года до н. э.)

В Википедии есть статьи о других людях с именем Луций Корнелий Сципион, Луций Корнелий Сципион Азиатский

Луций Корнелий Сципион Азиатский лат. Lucius Cornelius Scipio Asiaticus
монетарий Римской республики
между 104 и 88 годами до н. э.
легат
90 год до н. э.
авгур
с 88 года до н. э.
претор Римской республики
88 или 86 год до н. э.
пропретор Македонии
85-84 годы до н. э. (предположительно)
консул Римской республики
83 год до н. э.
Смерть:	после 82 года до н. э. Массилия
Род:	Корнелии
Отец:	Луций Корнелий Сципион Азиатский
Дети:	Луций Корнелий Сципион Азиатский Эмилиан (приёмный)

Луций Корнелий Сципио́н Азиатский (лат. Lucius Cornelius Scipio Asiaticus; умер после 82 года до н. э.) — древнеримский военачальник и политик, консул 83 года до н. э. Был одним из руководителей марианской партии в её борьбе с Луцием Корнелием Суллой.

Биография

Происхождение

Луций Корнелий принадлежал к патрицианскому роду Корнелиев. Его прадед, основатель ветви Сципионов Азиатских, был младшим братом Сципиона Африканского и получил свой агномен за победу над царём Антиохом III, но позже был исключён из всаднического сословия, из-за чего его потомки долго не занимали высших магистратур. Дед Луция Корнелия в своей карьере дошёл только до квестуры, а отец вообще не упоминается в источниках. Благодаря консульским фастам известен его преномен — тоже Луций.

Политическая карьера

Известно, что в начале своей карьеры Луций Корнелий был монетарием. Точных датировок здесь нет, но речь может идти о периоде между 104 и 88 годами до н. э. В 100 году он принял участие в борьбе сената с народным трибуном Луцием Аппулеем Сатурнином: Цицерон называет Луция Сципиона в числе аристократов, явившихся к храму Санка, чтобы вооружиться для открытой схватки с «мятежниками».

Следующее упоминание Сципиона в источниках относится к временам Союзнической войны. В 90 году до н. э. Луций Корнелий в качестве легата вместе с Луцием Ацилием оборонял от восставших италиков город Эзерния в Самнии. Поняв бесперспективность обороны, Сципион и Ацилий бежали, переодевшись в рабов, а Эзерния позже была взята измором.

В 88 году до н. э. Луция Корнелия приняли в состав коллегии авгуров. Предположительно к 88 или 86 году относят его претуру и наместничество в Македонии. Находясь в своей провинции, Сципион повёл войну против иллирийских племён, незадолго до того совершивших большой набег на Македонию и Грецию. Он разгромил скордисков и переселил их на Истр, а с медами и дарданами заключил мир (при этом Аппиан утверждает, будто эти племена подкупили претора золотом, захваченным ими прежде в греческих храмах). Т. Броутон относит эти события к пропретуре Сципиона, которую датирует 85 годом и началом 84 года до н. э.

В Рим Сципион вернулся не позже 84 года до н. э., когда фактическим правителем республики был Луций Корнелий Цинна. Последний возглавлял марианскую партию, противостоявшую Луцию Корнелию Сулле. Цинна в 84 году погиб во время солдатского мятежа. Ожидая новой гражданской войны (Сулла, закончивший войну с Митридатом, готовился на Балканах к вторжению в Италию), марианцы выбрали одним из консулов на 83 год Сципиона, который обладал репутацией опытного полководца и был врагом Суллы. Вторым консулом стал Гай Норбан.

Гражданская война

Сулла высадился в Италии в мае 83 года до н. э. На тот момент у него было всего 30-40 тысяч солдат, тогда как Сципион и Норбан располагали 180—200 тысячами. Но консулы по неизвестным причинам действовали раздельно, к тому же они не приняли нужных мер для защиты побережья. В результате Сулла беспрепятственно высадился в Брундизии и дошёл до Кампании, где в первом же сражении разгромил Норбана.

Сципион встретил армию Суллы в районе между городами Калы и Теан. Противники начали переговоры: возможно, Сулла не решался в самом начале войны вступить в сражение с опытным полководцем. Пользуясь перемирием, сулланцы начали проникать в лагерь Сципиона и вести агитацию среди его солдат, «вялых и желавших мира». Один из марианских офицеров Квинт Серторий пытался обратить внимание Сципиона на опасность такой ситуации и предлагал прекратить переговоры, но консул к нему не прислушался. В конце концов Сципион сообщил Сулле, что ему необходимо проконсультироваться насчёт переговоров с Норбаном и отправил к последнему всё того же Сертория. Но посланец в пути занял город Суэсса Аврунка, контролировавшийся сторонниками Суллы. Сципион, чтобы оправдаться, выдал противнику заложников, которых никто не требовал, и этим вызвал возмущение собственных солдат. Когда Сулла подвёл свою армию к вражескому лагерю, все воины Сципиона покинули своего командира; Луция Корнелия схватили в собственной палатке и чуть не убили, но вскоре Сулла его отпустил. В связи с этими событиями Плутарх пишет, что «Сул­ла… как на под­сад­ных птиц, при­ма­нил на свои два­дцать когорт сорок непри­я­тель­ских».

Позже Сципион набрал ещё одну армию, с которой выступил против Гнея Помпея, разбившего в Пицене армию марианца Гая Каррины. Но, только завидев солдат Помпея, сципионовское войско перешло на сторону противника. Возможно, это связано с тем, что Луций Корнелий набирал людей здесь же, в Пицене, где влияние рода Помпеев было исключительным.

Больше Сципион не упоминается в источниках в связи с военными действиями. В следующем году (82 до н. э.) Сулла, одержавший полную победу в войне, включил его в самый первый из своих проскрипционных списков (наряду с Гаем Марием-младшим, Норбаном, Серторием и Карбоном). Сципион отправился в изгнание в Массилию и там, видимо, вскоре умер.

Интеллектуальные занятия

Цицерон называет Луция Корнелия «оратором не без опыта», вспоминая о нём как о современнике Луция Лициния Красса и Марка Антония.

Потомки

У Луция Корнелия была дочь, ставшая ещё при его жизни женой Публия Сестия. Известно, что она приезжала к отцу в Массилию. Кроме того, у Сципиона был сын Луций, которого Орозий называет «Сципионом, сыном Лепида». В историографии отсюда делают вывод, что Луций Корнелий усыновил одного из трёх сыновей Марка Эмилия Лепида, консула 78 года до н. э., и Аппулеи, который должен был в результате получить имя Луций Корнелий Сципион Азиатский Эмилиан.

Оценки

Самым примечательным фактом в биографии Сципиона стал переход без боя двух его армий на сторону врага. В связи с этим Цицерон, сочувствовавший марианской партии, назвал его «человеком честнейшим, но злополучным». Плутарх отозвался о Луции Корнелии с явным пренебрежением, употребив в биографии Сертория оборот «разные Карбоны, Норбаны и Сципионы». Аппиан предполагал, что Луций Корнелий был откровенно некомпетентным полководцем. Греческий историк пишет в связи с предательством армии под Теаной: «Это несчастье Сципиона обнаружило недостаток в нём способности командовать».

Источники и литература

Источники

1. Аппиан Александрийский. Римская история. — М.: Ладомир, 2002. — 880 с. — ISBN 5-86218-174-1.
2. Тит Ливий. История Рима от основания города. — М.: Наука, 1994. — Т. 3. — 768 с. — ISBN 5-02-008995-8.
3. Павел Орозий. История против язычников. — СПб.: Издательство Олега Абышко, 2004. — 544 с. — ISBN 5-7435-0214-5.
4. Плутарх. Сравнительные жизнеописания. — СПб., 1994. — Т. 3. — 672 с. — ISBN 5-306-00240-4.
5. Цицерон. Три трактата об ораторском искусстве. — М.: Ладомир, 1994. — 480 с. — ISBN 5-86218-097-4.
6. Цицерон. Речи. — М.: Наука, 1993. — ISBN 5-02-011169-4.
7. [ancientrome.ru/gosudar/capitol.htm Fasti Capitolini]. Сайт «История Древнего Рима». Проверено 7 августа 2016.

Литература

1. Егоров А. Юлий Цезарь. Политическая биография. — СПб.: Нестор-История, 2014. — 548 с. — ISBN 978-5-4469-0389-4.
2. Короленков А. Квинт Серторий. — СПб.: Алетейя, 2003. — 310 с. — ISBN 5-89329-589-7.
3. Короленков А. Лев и лисица: психологические приёмы Суллы в войне с марианцами // Античный мир и археология. — 2002. — № 11. — С. 57—64.
4. Короленков А., Смыков Е. Сулла. — М.: Молодая гвардия, 2007. — 430 с. — ISBN 978-5-235-02967-5.
5. Broughton T. Magistrates of the Roman Republic. — New York, 1952. — Vol. II. — P. 558.
6. Münzer F. Cornelius 338 // RE. — 1900. — Т. VII. — С. 1483-1485.
7. Münzer F. Cornelius 339 // RE. — 1900. — Т. VII. — С. 1485.

Ссылки

• [quod.lib.umich.edu/m/moa/ACL3129.0003.001/756?rgn=full+text;view=image Луций Корнелий Сципион Азиатский (консул 83 года до н. э.)] (англ.). — в Smith's Dictionary of Greek and Roman Biography and Mythology.

Отрывок, характеризующий Луций Корнелий Сципион Азиатский (консул 83 года до н. э.)

– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.