Ницетий Трирский

Ницетий
лат. Nicetius
Святой Ницетий. Миниатюра из «Молитвенника Гертруды»
Рождение	конец V века
Смерть	560-е годы
Почитается	Римско-католическая церковь
В лике	святой
День памяти	1 октября, 3 октября и 5 декабря

Ницетий (Никетий, Никита, Низье; лат. Nicetius, фр. Nizier; конец V века — 560-е годы) — глава Трирской епархии (между 525 и 532—560-е годы). Святой, почитаемый в Римско-католической церкви. Дни его памяти отмечаются 1 октября, 3 октября и 5 декабря.

Биография

Исторические источники

О Ницетии сохранились сведения в целом ряде современных ему исторических источников: в документах эпистолярного жанра, в стихотворениях Венанция Фортуната и в трудах Григория Турского «Жизнь отцов», «О славе мучеников» и «История франков». Последний из авторов почерпнул свои сведения о Ницетии от Аредия, человека лично знавшего этого святого. Ницетий — первый глава Трирской епархии, сведения о котором сохранились в трудах его современников.

Ранние годы

Ницетий — выходец из знатной галло-римской семьи. Предполагается, что он мог родиться в последнее десятилетие V века или на несколько лет раньше. Родиной Ницетия были южные земли Римской Галлии, возможно, территория будущих Лимузена или Оверни. В пользу овернского происхождения Ницетия может свидетельствовать одно из писем Сидония Аполлинария, в котором упоминается его родственник, одноимённый епископу Трира. Часть историков высказывает мнение о возможной тождественности этих двух лиц.

Родители Ницетия были высокообразованными для своего времени людьми и дали своему сыну прекрасное домашнее образование. Однако уже в ранней юности Ницетий решил посвятить себя духовной деятельности. Он удалился в один из галльских монастырей, возможно тот, который находился в Лиможе. Здесь Ницетий вскоре стал другом и помощником настоятеля, и когда тот скончался, был избран его преемником в аббатском сане. Прославившийся своей добродетельной жизнью, новый настоятель вскоре снискал уважение не только насельников монастыря, но и короля Австразии Теодориха I. Возможно, Ницетий стал даже духовником этого монарха. Теодорих I не раз приезжал в монастырь к Ницетию, вёл с ним душеспасительные беседы, безропотно снося все упрёки святого, порицавшего короля за его неблагочестивые поступки и любострастие.

Епископ Трира

Получение епископского сана

Во второй половине 520-х годов — первой половине 530-х годов (называются даты от 525 по 532 год включительно) скончался епископ Трира Апрункул. После его смерти духовенство и жители города отправили к Теодориху I делегацию, которая должна была испросить монаршего разрешения на посвящение в епископский сан священника Галла. Однако король отверг эту просьбу, постановив, что главой Трирской епархии станет Ницетий, а Галл возглавит Клермонскую епархию. Вероятно, что Теодорих I считал назначение Ницетия на столь важную кафедру как трирская актом, который будет способствовать быстрейшей христианизации прирейнских областей его королевства.

Приехав в Трир, Ницетий увидел, что город пришёл в упадок из-за неурядиц, вызванных Великим переселением народов. Поэтому одной из главных забот трирского епископа стало восстановление хозяйства своей епархии.

Участие в церковных соборах

Ницетий участвовал в нескольких поместных соборах духовенства Франкского государства: синоде в Клермоне 8 ноября 535 года, синоде в Орлеане 28 октября 549 года, ещё одном синоде в Клермоне в 549 году, синоде в Туле 1 июня 550 года и синоде в Париже в 552/553 году. На Тульском синоде епископ Трира был избран председателем собрания.

Сохранились два письма епископа Реймса Мапина, посвящённые Тульскому собору 550 года. В одном из них, направленном епископу Ницетию, глава Реймсской епархии упоминал о том, что это собрание было созвано, в том числе, для рассмотрения ответственности некоторых франкских вельмож, нанёсших оскорбления главе Трирской епархии. В свою очередь Мапин жаловался Ницетию на преследования, которым он подвергался со стороны отлучённых им за нарушение церковных канонов о браке светских лиц. Реймсский епископ просил своего адресата использовать то большое влияние, которое тот имел на австразийского короля Теодебальда. С помощью же монарха Мапин намеревался созвать церковный собор, защитивший бы его от преследований недоброжелателей.

О сильном влиянии Ницетия на Теодебальда упоминается и в письме к епископу Трира настоятеля монастыря в Ромайн-Мутье Флориана. В этом послании аббат, называя Теодебальда «сыном» Ницетия, умолял епископа упросить короля освободить италийских пленных, захваченных франками вблизи озера Комо.

Самый влиятельный иерарх Франкского государства

550-е—560-е годы — время наивысшего влияния епископа Ницетия. Это был период, когда он считался наиболее авторитетным иерархом Франкского государства.

Вероятно, к этому времени должно относиться письмо епископа Трира к византийскому императору Юстиниану I. Этот документ ранее датировался примерно 565 годом, но по современным данным, скорее всего, он должен был быть написан в 549 или 550 году. Поводом к отправлению послания в далёкий от Трира Константинополь был начавшийся в Византии «Спор о трёх главах». В письме Ницетий убеждал Юстиниана I отказаться от монофизитских вглядов, отречься от несторианских и евтихианских лжеучений и прекратить преследование сторонников Никейского символа веры.

Отношения с франкскими монархами

В отношении с франкскими правителями и их приближёнными Ницетий никогда не проявлял подобострастия, несмотря на угрозы, которые те нередко обращали в его адрес. По свидетельству Григория Турского, ещё не пройдя церемонию интронизации, Ницетий грубо, но справедливо обошёлся с сопровождавшими его королевскими сановниками, не позволив тем пасти коней на полях своих будущих прихожан.

С преемником Теодориха I, королём Теодебертом I, епископ конфликтовал из-за распущенности и стяжательства правителя франков, а когда Трир перешёл под власть Хлотаря I, Ницетий в 560 году отлучил от церкви самого короля, обвинив того в кровосмесительной связи. В ответ по требованию монарха был созван синод франкских епископов из числа верных Хлотарю лиц. Его участники отправили Ницетия в изгнание, вместо него возведя на епископскую кафедру королевского ставленника Рустика. Ницетий смог возвратиться в свою епархию только после смерти Хлотаря I, получив на это в 561 году согласие его сына, австразийского короля Сигиберта I.

С королём Сигебертом I Ницетий был в очень хороших отношениях. Историк Брюно Дюмезиль даже называл епископа Трира «самым авторитетным человеком Австразии и главным советником Сигиберта по дипломатическим и религиозным делам».

В марте 566 года Ницетий присутствовал на состоявшемся в Меце бракосочетании короля Сигиберта I и Брунгильды. По мнению Брюно Дюмезиля, Ницетий мог быть главным организатором этого франско-вестготского брачного союза. Этот же автор считал, что дипломатический талант Ницетия не только позволил избежать возможного в свете этого брака обострения отношений франков с византийцами, но и способствовал укреплению связей между правителями Австразии и Византийской империи. Возможно, что епископ Трира вместе с епископом Эгидием Реймсским мог быть наставником юной королевы-арианки и её приближённых в вопросах перехода в «истинную веру». Предполагается, что это способствовало ещё большему сближению Ницетия с австразийской королевской четой. Среди людей, особо приближённых в то время к Брунгильде и Ницетию, историки выделяют Гогона, будущего австразийского майордома.

Переписка Ницетия

В составе сборника «Австразийские письма» сохранилась переписка, которую вёл Ницетий со своими современниками. Среди его адресантов были духовные лица, жившие в отдалённых от Трира землях — аббат монастыря в Ромайн-Мутьё Флориан, епископ Октодура (современного Мартиньи) Руф и епископ Реймса Мапин. Известны и два послания, написанные Ницетием светским лицам. Адресатом одного из них был император Византии Юстиниан I, другого — Хлодозинда, дочь франкского короля Хлотаря I и жена правителя лангобардов, арианина Альбоина. В письме, отправленном в 563 или 565 году лангобардской королеве, епископ Трира призывал ту сделать всё возможное для обращения её супруга в ортодоксальное христианство. Однако, несмотря на все увещевания епископа к Хлодозинде, Альбоин так и остался приверженцем арианства. Послание Ницетия королеве Хлодозинде — важный источник по истории становления культа почитания святых у франков. Здесь же содержатся ценные свидетельства о крещении короля Хлодвига I, отсутствующие у других средневековых авторов.

Сохранились также и два письма, направленные между 550 и 561 годом Ницетию миланским епископом Дацием. В них итальянский прелат наделял своего трирского коллегу саном архиепископа. Это первое в истории упоминание этого сана в отношении глав Трирской епархии.

Из других источников VI века известно, что в то время суффраганами трирских епископов были главы трёх епархий — Верденской, Мецской и Тульской.

Строительная деятельность

Наибольшее число дошедших до наших дней свидетельств о строительной деятельности Ницетия относится ко второй половине его нахождения на кафедре. В датируемом приблизительно 550 годом письме упоминается о том, что возведение нового главного городского храма Ницетий поручил каменщикам, присланным из Италии его другом, епископом Октодура Руфом. Строительство новой епископской резиденции в Трире в VI веке подтверждают и археологические данные. Вероятно, не обошёл Ницетий своим вниманием и другие храмы Трира — церкви Святого Максимина, Святого Медара и Святого Иоанна.

Венанций Фортунат весной 566 года упоминал также и о ещё строившемся по приказу епископа на берегу Мозеля каструме — «Крепости Ницетия» — с тридцатью башнями и часовней, на которой была установлена баллиста. На холмах, располагавшихся вдоль этой реки, по повелению трирского епископа снова начали возделывать виноградники. Впоследствии это позволило Рейнланду стать одним из ведущих винодельческих областей Франкского государства.

Личные качества Ницетия

В средневековых источниках Ницетий описывается как прелат, много времени уделявший пастырской деятельности, ежедневно произносивший проповеди, в которых он призывал своих прихожан вести благочестивую и честную жизнь. Современники писали о епископе Трира как о человеке, ведшем жизнь аскета, к которой он привык ещё будучи монахом. Сообщается, что в то время, когда у трирского духовенства было время вечерней трапезы, ежедневно постящийся епископ тайно покидал свою резиденцию и никем не узнанный молился в городских церквях. Ницетий основал школу для обучения будущих клириков, одним из учеников которой был лиможский аббат Аредий.

Ницетию приписываются два трактата — «De Vigiliis servorum Dei» и «De Psalmodiæ Bono». Однако то, что он был автором этих сочинений, сомнительно.

По свидетельству Григория Турского, незадолго до смерти Ницетия по молитвам этого прелата город Трир был избавлен от эпидемии чумы, опустошившей все окрестные области Франкского государства. Вероятно, это событие следует датировать первой половиной 560-х годов.

Кончина

Точная дата смерти Ницетия не известна. Вероятно, он скончался в октябре, так как тогда (1 или 3 октября) отмечается день его памяти, приуроченный к этому событию. Однако есть также данные о том, что Ницетий мог скончаться 5 декабря. Современные историки считают, что Ницетий умер в 560-х годах, однако называют различные даты его кончины. В качестве возможных называются 563, 566 и 569 годы.

Ницетий был похоронен в построенной им церкви Святого Максимина. Преемником Ницетия на епископской кафедре стал его ученик Магнерих.

Итоги епископства Ницетия

Ницетий был последним галло-римлянином, возглавлявшим Трирскую епархию. Он — один из наиболее известных иерархов Трирской епархии времён Поздней античности и Раннего средневековья. Некоторые современные исследователи даже называют VI век «столетием Ницетия» в Трире.

Посмертное почитание

Благодаря своим благочестию и добродетельности, вскоре после своей смерти Ницетий стал почитаться среди жителей Трирской епархии как праведник. В этом качестве он упоминался уже Григорием Турским, включившим жизнеописания епископа Трира в труды «Жизнь отцов» и «О славе мучеников». В своих сочинениях Григорий особо хвалил Ницетия за правосудность и справедливость. Этот же автор уже сообщал о многочисленных чудесах, совершавшихся на могиле Ницетия. В «Истории франков» Григорий Турский так характеризовал епископа Трира: «Ницетий, человек исключительной святости, почитавшийся в народе не только проповедником удивительного красноречия, но и славнейшим в совершении добрых и чудесных деяний».

Первое же по времени свидетельство о Ницетии как об общегерманском святом относится к 981 году и содержится в «Молитвеннике Гертруды». Несмотря на столь ранние свидетельства о почитании Ницетия, его культ в средневековье так и не получил широкого распространения.

День памяти святого Ницетия отмечается в Трире 1 октября, о чём сообщается в рукописи «Мартиролога Иеронима» XI века. В ещё же одном трирском поминальном списке XIII века днём памяти святого Ницетия названо 3 октября. Однако в «Римском мартирологе» его поминовение на основе труда Адона Вьеннского отнесено к 5 декабря.

Литература

• Дюмезиль Б. Королева Брунгильда. — СПб.: Евразия, 2012. — 560 с. — ISBN 978-5-91852-027-7.

Отрывок, характеризующий Ницетий Трирский

– Эй, Дрон, худо будет! – сказал Алпатыч, покачав головой.
– Власть ваша! – сказал Дрон печально.
– Эй, Дрон, оставь! – повторил Алпатыч, вынимая руку из за пазухи и торжественным жестом указывая ею на пол под ноги Дрона. – Я не то, что тебя насквозь, я под тобой на три аршина все насквозь вижу, – сказал он, вглядываясь в пол под ноги Дрона.
Дрон смутился, бегло взглянул на Алпатыча и опять опустил глаза.
– Ты вздор то оставь и народу скажи, чтобы собирались из домов идти в Москву и готовили подводы завтра к утру под княжнин обоз, да сам на сходку не ходи. Слышишь?
Дрон вдруг упал в ноги.
– Яков Алпатыч, уволь! Возьми от меня ключи, уволь ради Христа.
– Оставь! – сказал Алпатыч строго. – Под тобой насквозь на три аршина вижу, – повторил он, зная, что его мастерство ходить за пчелами, знание того, когда сеять овес, и то, что он двадцать лет умел угодить старому князю, давно приобрели ему славу колдуна и что способность видеть на три аршина под человеком приписывается колдунам.
Дрон встал и хотел что то сказать, но Алпатыч перебил его:
– Что вы это вздумали? А?.. Что ж вы думаете? А?
– Что мне с народом делать? – сказал Дрон. – Взбуровило совсем. Я и то им говорю…
– То то говорю, – сказал Алпатыч. – Пьют? – коротко спросил он.
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.

Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.
– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.
Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. «Разве можно было что нибудь предпринимать теперь, думать о чем нибудь? Разве не все равно? Она не отвечала.
– Вы знаете ли, chere Marie, – сказала m lle Bourienne, – знаете ли, что мы в опасности, что мы окружены французами; ехать теперь опасно. Ежели мы поедем, мы почти наверное попадем в плен, и бог знает…
Княжна Марья смотрела на свою подругу, не понимая того, что она говорила.
– Ах, ежели бы кто нибудь знал, как мне все все равно теперь, – сказала она. – Разумеется, я ни за что не желала бы уехать от него… Алпатыч мне говорил что то об отъезде… Поговорите с ним, я ничего, ничего не могу и не хочу…
– Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем уехать завтра; но я думаю, что теперь лучше бы было остаться здесь, – сказала m lle Bourienne. – Потому что, согласитесь, chere Marie, попасть в руки солдат или бунтующих мужиков на дороге – было бы ужасно. – M lle Bourienne достала из ридикюля объявление на нерусской необыкновенной бумаге французского генерала Рамо о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французскими властями, и подала ее княжне.
– Я думаю, что лучше обратиться к этому генералу, – сказала m lle Bourienne, – и я уверена, что вам будет оказано должное уважение.
Княжна Марья читала бумагу, и сухие рыдания задергали ее лицо.
– Через кого вы получили это? – сказала она.
– Вероятно, узнали, что я француженка по имени, – краснея, сказала m lle Bourienne.
Княжна Марья с бумагой в руке встала от окна и с бледным лицом вышла из комнаты и пошла в бывший кабинет князя Андрея.
– Дуняша, позовите ко мне Алпатыча, Дронушку, кого нибудь, – сказала княжна Марья, – и скажите Амалье Карловне, чтобы она не входила ко мне, – прибавила она, услыхав голос m lle Bourienne. – Поскорее ехать! Ехать скорее! – говорила княжна Марья, ужасаясь мысли о том, что она могла остаться во власти французов.
«Чтобы князь Андрей знал, что она во власти французов! Чтоб она, дочь князя Николая Андреича Болконского, просила господина генерала Рамо оказать ей покровительство и пользовалась его благодеяниями! – Эта мысль приводила ее в ужас, заставляла ее содрогаться, краснеть и чувствовать еще не испытанные ею припадки злобы и гордости. Все, что только было тяжелого и, главное, оскорбительного в ее положении, живо представлялось ей. «Они, французы, поселятся в этом доме; господин генерал Рамо займет кабинет князя Андрея; будет для забавы перебирать и читать его письма и бумаги. M lle Bourienne lui fera les honneurs de Богучарово. [Мадемуазель Бурьен будет принимать его с почестями в Богучарове.] Мне дадут комнатку из милости; солдаты разорят свежую могилу отца, чтобы снять с него кресты и звезды; они мне будут рассказывать о победах над русскими, будут притворно выражать сочувствие моему горю… – думала княжна Марья не своими мыслями, но чувствуя себя обязанной думать за себя мыслями своего отца и брата. Для нее лично было все равно, где бы ни оставаться и что бы с ней ни было; но она чувствовала себя вместе с тем представительницей своего покойного отца и князя Андрея. Она невольно думала их мыслями и чувствовала их чувствами. Что бы они сказали, что бы они сделали теперь, то самое она чувствовала необходимым сделать. Она пошла в кабинет князя Андрея и, стараясь проникнуться его мыслями, обдумывала свое положение.
Требования жизни, которые она считала уничтоженными со смертью отца, вдруг с новой, еще неизвестной силой возникли перед княжной Марьей и охватили ее. Взволнованная, красная, она ходила по комнате, требуя к себе то Алпатыча, то Михаила Ивановича, то Тихона, то Дрона. Дуняша, няня и все девушки ничего не могли сказать о том, в какой мере справедливо было то, что объявила m lle Bourienne. Алпатыча не было дома: он уехал к начальству. Призванный Михаил Иваныч, архитектор, явившийся к княжне Марье с заспанными глазами, ничего не мог сказать ей. Он точно с той же улыбкой согласия, с которой он привык в продолжение пятнадцати лет отвечать, не выражая своего мнения, на обращения старого князя, отвечал на вопросы княжны Марьи, так что ничего определенного нельзя было вывести из его ответов. Призванный старый камердинер Тихон, с опавшим и осунувшимся лицом, носившим на себе отпечаток неизлечимого горя, отвечал «слушаю с» на все вопросы княжны Марьи и едва удерживался от рыданий, глядя на нее.
Наконец вошел в комнату староста Дрон и, низко поклонившись княжне, остановился у притолоки.
Княжна Марья прошлась по комнате и остановилась против него.
– Дронушка, – сказала княжна Марья, видевшая в нем несомненного друга, того самого Дронушку, который из своей ежегодной поездки на ярмарку в Вязьму привозил ей всякий раз и с улыбкой подавал свой особенный пряник. – Дронушка, теперь, после нашего несчастия, – начала она и замолчала, не в силах говорить дальше.
– Все под богом ходим, – со вздохом сказал он. Они помолчали.
– Дронушка, Алпатыч куда то уехал, мне не к кому обратиться. Правду ли мне говорят, что мне и уехать нельзя?
– Отчего же тебе не ехать, ваше сиятельство, ехать можно, – сказал Дрон.
– Мне сказали, что опасно от неприятеля. Голубчик, я ничего не могу, ничего не понимаю, со мной никого нет. Я непременно хочу ехать ночью или завтра рано утром. – Дрон молчал. Он исподлобья взглянул на княжну Марью.
– Лошадей нет, – сказал он, – я и Яков Алпатычу говорил.
– Отчего же нет? – сказала княжна.
– Все от божьего наказания, – сказал Дрон. – Какие лошади были, под войска разобрали, а какие подохли, нынче год какой. Не то лошадей кормить, а как бы самим с голоду не помереть! И так по три дня не емши сидят. Нет ничего, разорили вконец.
Княжна Марья внимательно слушала то, что он говорил ей.
– Мужики разорены? У них хлеба нет? – спросила она.
– Голодной смертью помирают, – сказал Дрон, – не то что подводы…
– Да отчего же ты не сказал, Дронушка? Разве нельзя помочь? Я все сделаю, что могу… – Княжне Марье странно было думать, что теперь, в такую минуту, когда такое горе наполняло ее душу, могли быть люди богатые и бедные и что могли богатые не помочь бедным. Она смутно знала и слышала, что бывает господский хлеб и что его дают мужикам. Она знала тоже, что ни брат, ни отец ее не отказали бы в нужде мужикам; она только боялась ошибиться как нибудь в словах насчет этой раздачи мужикам хлеба, которым она хотела распорядиться. Она была рада тому, что ей представился предлог заботы, такой, для которой ей не совестно забыть свое горе. Она стала расспрашивать Дронушку подробности о нуждах мужиков и о том, что есть господского в Богучарове.
– Ведь у нас есть хлеб господский, братнин? – спросила она.
– Господский хлеб весь цел, – с гордостью сказал Дрон, – наш князь не приказывал продавать.
– Выдай его мужикам, выдай все, что им нужно: я тебе именем брата разрешаю, – сказала княжна Марья.
Дрон ничего не ответил и глубоко вздохнул.
– Ты раздай им этот хлеб, ежели его довольно будет для них. Все раздай. Я тебе приказываю именем брата, и скажи им: что, что наше, то и ихнее. Мы ничего не пожалеем для них. Так ты скажи.
Дрон пристально смотрел на княжну, в то время как она говорила.
– Уволь ты меня, матушка, ради бога, вели от меня ключи принять, – сказал он. – Служил двадцать три года, худого не делал; уволь, ради бога.
Княжна Марья не понимала, чего он хотел от нее и от чего он просил уволить себя. Она отвечала ему, что она никогда не сомневалась в его преданности и что она все готова сделать для него и для мужиков.


Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.