Персидская кампания
| Персидская кампания | |||
| Основной конфликт: Первая мировая война | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место | |||
| Итог |
Победа России | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Персидская кампания Первой мировой войны — военные действия, происходившие во время Первой мировой войны на территории Персии между войсками стран Антанты (Российская империя, Британская империя) с одной стороны и турецкими войсками — с другой. Для российских войск эти военные действия были частью Кавказской кампании, а для британских — частью Месопотамской кампании.
Содержание
Ситуация в начале войны
Персия в течение Первой мировой войны сохраняла нейтралитет. Однако её территория стала местом военных действий сразу после вступления Османской империи в войну. Причиной этого было то, что Персия занимала важное стратегическое положение и располагала существенными запасами нефти.
К 1914 году Иран, переживавший период упадка, превратился в полуколонию европейских держав. Британская и Российская империя разделили его на сферы влияния: Россия получила северную часть, а Британия — южную, с исключительным правом разработки нефтяных месторождений в этих регионах. Стратегические планы Центральных держав в Персии состояли в том, чтобы попытаться отрезать своих противников от иранской и азербайджанской нефти и создать против них единый фронт исламских стран. С помощью Турции, объявившей странам Антанты джихад, Германская империя собиралась привлечь на свою сторону мусульманские страны Центральной Азии — Иран, Афганистан, северо-западную часть Индии (Пакистан); а также Египет. Для этой цели в Стамбуле было учреждено Восточное разведывательное бюро (нем. Nachrichtenstelle für den Orient). В частности, в Иране немцы возлагали большие надежды на своего консула Вильгельма Вассмусса, получившего прозвище «немецкий Лоуренс». Он убеждал своё начальство в Стамбуле в том, что сумеет поднять в Персии восстание против Британской империи.
30 октября 1914 года корабли турецкого флота, в числе которых были и немецкие «Гёбен» и «Бреслау», обстреляли российские порты на Чёрном море. Таким образом Османская империя вступила в Первую мировую войну на стороне Германии. 1 ноября войну Турции объявила Россия, 5 ноября — Британская империя, союзник России по Антанте, а 8 ноября подразделения турецкой 3-ей армии (3-я и 5-я пехотные дивизии, усиленные курдскими конными отрядами), вторглись на территорию Иранского Азербайджана. В это время на севере Ирана находилась небольшая группировка русских войск под командованием генерала Назарбекова. Превосходящие силы турок и курдов под командованием Халил-бея взяли город Урмию и захватили около тысячи русских пленных.
Боевые действия в январе — августе 1915 года
В 1915 году германо-турецкое командование намеревалось продолжать наступление в Северной Персии с целью выхода в Азербайджан и Афганистан. 14 января турки и курды внезапной атакой захватили Тебриз. Российское командование, оценив стратегическое значение персидского участка фронта, выделило для его защиты 4-й Кавказский корпус. Он состоял в основном из казачьей конницы, а также армянских добровольческих батальонов. Уже 30 января в Тебриз вошли русские войска под командованием генерала Ф.Чернозубова.
В апреле Халил-бей вновь попытался взять Тебриз. Тогда произошло одно из первых крупных сражений между армянами и турками: 1-й армянский батальон под командованием Андраника Озаняна успешно отбивал турецкие атаки до подхода основных сил русской армии. В Дилиманском сражении (15 апреля) генералу Назарбекову удалось разгромить турок и вытеснить их с территории Ирана.
В это время в тылу у турок вспыхнуло восстание христианского населения — армян и ассирийцев. 5-я дивизия корпуса Халил-бея, брошенная против них, окружила восставших в городе Ван. Русское командование решило прийти на помощь повстанцам и продолжило наступление. В мае-июне русские войска продвинулись на 80-100 километров, взяв Урмию и сняв осаду с Вана (18 мая). Однако летом 1915 года силы русских были ослаблены из-за недостатка боеприпасов и переброски части войск на германский фронт, где в это время шло отступление. В результате в июле 4-й Кавказский корпус был вынужден перейти к обороне.
Со стороны турок наступление вела ударная группировка Абдул Керим-паши. Её целью было обойти русских с севера и взять их в кольцо. Для противодействия этому из резервных частей был сформирован отряд под командованием генерала Баратова. Но он вёл наступление недостаточно энергично, поэтому турецкая ударная группировка не смогла выполнить поставленной задачи, но и не была разбита, успев отступить и занять оборонительные позиции. Тем не менее, русская армия сохранила почти все территории, занятые весной этого года.
Британские войска в августе 1915 года заняли Бушир.
Хамаданская операция
Осенью 1915 ситуация в Персии стала вызывать беспокойство союзников. Деятельность агентов Центральных держав начала приносить результаты. В ноябре на их стороне начали активно действовать отряды персидской жандармерии. В британской зоне влияния они захватили города Шираз, Йезд и Керман. Мохаммад Таки, командующий жандармерией в Хамадане, вступил в сражение с Персидской казачьей бригадой (которая была одним из основных инструментов российского влияния в Иране). Жандармы сумели разоружить казаков, и некоторые из них даже перешли на сторону Мохаммада Таки, выслушав произнесённую им патриотическую речь. С помощью своих людей в иранском правительстве турки надеялись поднять всеобщее восстание против русских и англичан и получить согласие на ввод в Персию турецких войск, что дало бы возможность скоординировать действия персидской жандармерии и турецкой армии. Вильгельм Вассмусс был арестован в британской зоне влияния, но сумел сбежать.
Для установления полного военного контроля на севере Персии русское командование сформировало кавалерийский корпус, командование которым поручило генералу Николаю Баратову. В состав корпуса входили 3 батальона, 39 сотен и 20 орудий. Корпус был переправлен в Персию из Баку по Каспийскому морю, и 30 октября 1915 года высадился в порту Энзели. 11 ноября корпус вошёл в Казвин, откуда повёл наступление на Кум и Хамадан. Персидская жандармерия была не в состоянии противостоять ему. Хамадан был занят русскими в декабре, пронемецкие отряды отступили к Керманшаху. Цель операции была достигнута, однако в это время в Эль-Куте (Месопотамия) турками была блокирована десятитысячная группировка британских войск под командованием генерала Таунсенда, и корпус Баратова по просьбе англичан продолжил наступление.
В Хорасан был направлен русский отряд из Туркестанского военного округа (100 человек при 4 орудиях). Действуя совместно с британским отрядом в Систане, они контролировали всю Восточную Персию, не позволяя агентам Центральных держав проникать в Афганистан и Индию.
События 1916—1918 годов
Корпус Баратова продолжал наступление и 16 февраля вошёл в Керманшах, а в конце апреля — в Ханекин, в Месопотамии (150 километров от Багдада). Однако помочь Таунсенду он уже не успевал — 29 апреля британские войска в Эль-Куте сдались. В мае Персия была полностью очищена от пронемецких отрядов жандармерии, их участники были вынуждены уйти в Османскую империю. Мохаммад Таки поступил на службу в германский воздушный флот, в дальнейшем сбил 25 самолётов противника и был награждён Железным крестом.
В апреле 1916 г. британское командование обратилось к российским союзникам с просьбой оказать помощь британским войскам у Багдада, которым грозило окружение турецкими войсками. В связи с этим командиру второй сотни 1-го Уманского кошевого атамана Головатова полка Кубанского казачьего войска есаулу В. Д. Гамалию было приказано выступить 27 апреля со своей сотней в рейд и в течение 14 суток соединиться с британскими войсками, занимавшими оборону в районе Басры, чтобы создать у турок впечатление, что сотня — это головной дозор крупной российской группировки, спешащей на помощь англичанам, и отвлечь этим часть турецких сил от союзников.
Сотня Гамалия совершила труднейший поход из Керманшаха в Месопотамию, пройдя около 1000 верст по тылам турецкой армии за 10 суток. Потери сотни составили 1 офицер и 7 казаков. Цель была достигнута — навстречу якобы идущим на юг российским войскам были направлены значительные турецкие силы, что позволило британцам выиграть несколько суток. Сконцентрировав за это время вдесятеро сильнейшие по численности войска, британцы вытеснили турок из долины Тигра. За проявленное мужество и храбрость Гамалий получил орден Георгия 4-й степени и британский орден, офицеры сотни были награждены золотым георгиевским оружием, а все нижние чины — георгиевскими крестами. Это был второй случай в истории, когда георгиевскими наградами награждалось целое подразделение (первый — экипаж крейсера «Варяг»).
В июле 1916 г. против корпуса Баратова пошла в наступление 6-я турецкая армия, освободившаяся после взятия Эль-Кута. Корпусу Баратова, хоть он и был к тому времени усилен (13 батальонов и дружин, 65 эскадронов и сотен, 35 орудий), пришлось отступить на 300 километров, оставив Керманшах, Кум и Хамадан. В ноябре в Тегеране произошла попытка государственного переворота, однако Султан Ахмад-шах укрылся в русском посольстве, а войска генерала Баратова подавили восстание. Члены Меджлиса, участвовавшие в перевороте, беспрепятственно бежали на запад. В декабре Баратов вновь очистил от пронемецких сил Кум и Хамадан, в марте 1917 — Керманшах, а 4 апреля снова взял Ханекин. В кампанию 1917 года планировалось совместное наступление корпуса Баратова с англичанами через Багдад на Мосул. Однако на этот раз планы нарушил нездоровый климат Месопотамии, вынудивший Баратова вернуть свой корпус в Персию, чтобы провести там лето.
К тому времени в России уже произошла Февральская революция с её приказом № 1, который отменял единоначалие в армии. Так что в течение 1917 года русская армия постепенно разваливалась, а после Октябрьской революции Россия объявила о немедленном выходе из войны. Поэтому Месопотамскую кампанию англичане заканчивали сами. После развала Российской империи англичане стали единственной серьёзной военной силой в Персии.
В конце 1917 г. в персидском порту Энзели с целью «советизации» российского корпуса в Персии высадился десант матросов-большевиков под командованием Ф. Раскольникова. Однако этот отряд был окружен подразделениями Персидской казачьей дивизии и был вынужден вернуться в Россию. Российские войска были выведены из Персии в конце 1917 — начале 1918 г.
Напишите отзыв о статье "Персидская кампания"
Литература
- [militera.lib.ru/h/ww1/ История Первой мировой войны 1914—1918 гг.] / под редакцией И. И. Ростунова. — в 2-х томах. — М.: Наука, 1975. — 25 500 экз.
- Корсун Н. Г. Первая мировая война на Кавказском фронте. — М.: Воениздат НКО СССР, 1946. — 100 с.
- Бэзил Лиддел Гарт. 1914. Правда о Первой мировой. — М.: Эксмо, 2009. — 480 с. — (Перелом истории). — 4300 экз. — ISBN 978-5-699-36036-9.
Ссылки
- Андрей Серба. [www.gipanis.ru/?level=1202&type=page&lid=1128 Казачество и Персия]
Отрывок, характеризующий Персидская кампания
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.
Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.
Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
