Публий Семпроний Тудитан

Публий Семпроний Тудитан лат. Publius Sempronius Tuditanus
военный трибун
216 год до н. э.
курульный эдил Римской республики
214 год до н. э.
претор Римской республики
213 год до н. э.
пропретор
212—211 годы до н. э.
цензор
209 год до н. э.
проконсул
208 год до н. э.
проконсул Иллирии
205 год до н. э.
консул Римской республики
204 год до н. э.
легат
200 год до н. э.
Рождение:	III век до н. э.
Смерть:	II век до н. э.
Род:	Семпронии
Отец:	Гай Семпроний Тудитан
Дети:	Гай Семпроний Тудитан

Публий Семпроний Тудитан (лат. Publius Sempronius Tuditanus; III век до н. э.) — древнеримский политический деятель из плебейского рода Семпрониев, консул 204 года до н. э.

Происхождение

Публий Семпроний принадлежал к плебейскому роду Семпрониев, впервые упоминающемуся в источниках под 304 годом до н. э. Согласно консульским фастам, у его отца и деда был преномен Гай. Старшим братом Публия, возможно, был Марк Семпроний Тудитан, военный трибун в 210 году до н. э.

Биография

Публий Семпроний впервые упоминается в источниках под 216 годом до н. э. В качестве военного трибуна он сражался при Каннах, а после бегства с поля боя возглавил прорыв десяти тысяч воинов из меньшего римского лагеря в больший.

В 214 году до н. э. Публий Семпроний был курульным эдилом, а в 213 году — претором. Он получил два легиона, с которыми действовал на севере Италии, в районе Ариминума: ему удалось взять город Атрии и захватить там семь тысяч пленных и богатую добычу. Его полномочия были продлены на следующий год и на 211 год до н. э.

В 209 году до н. э. Публий Семпроний получил цензуру, хотя ещё не был консулом. Его коллегой стал Марк Корнелий Цетег. Ливий рассказывает о разногласиях по вопросу о новом принцепсе сената: Корнелий предлагал кандидатуру Тита Манлия Торквата, Семпроний — Квинта Фабия Максима Кунктатора; Корнелий в конце концов уступил. Цензоры исключили из сената восемь человек, включая Марка Цецилия Метелла, отобрали государственных лошадей у тех, кто при Каннах служил в коннице, и увеличили срок их службы.

В 205 году до н. э. Тудитан получил командование в Иллирии с властью проконсула. Здесь шла война с Македонией; благодаря усилиям эпиротов, заинтересованных в заключении мира, в городе Фойника состоялась встреча проконсула с царём Филиппом V, и вскоре был подписан мирный договор.

Ещё находясь на Балканах, Тудитан был избран консулом на 204 год до н. э.; его коллегой стал всё тот же Марк Корнелий Цетег. В качестве провинции Семпронию назначили Бруттий, где он вёл боевые действия против Ганнибала. В следующем году он воевал там же как проконсул.

В 200 году до н. э. Публий Семпроний отправился на Восток в составе посольства, куда вошли ещё Гай Клавдий Нерон и Марк Эмилий Лепид. Послы предъявили ультиматум Филиппу Македонскому, что стало началом Второй Македонской войны, затем вели переговоры с Антиохом III и Птолемеем Эпифаном.

После посольства Публий Семпроний не упоминается в источниках.

Потомки

Сыном Публия Семпрония был Гай Семпроний Тудитан, претор 196 года до н. э.

Источники и литература

Источники

1. [ancientrome.ru/gosudar/capitol.htm Fasti Capitolini]. Сайт «История Древнего Рима». Проверено 10 апреля 2016.
2. Аппиан Александрийский. Римская история. — СПб.: Алетейя, 2004. — 288 с. — ISBN 5-89329-676-1.
3. Тит Ливий. История Рима от основания города. — М.: Наука, 1994. — Т. 2. — 522 с. — ISBN 5-02-008995-8.

Литература

1. Broughton T. Magistrates of the Roman Republic. — New York, 1951. — Vol. I. — 600 p.
2. Münzer F. Sempronii Tuditani // RE. — 1923. — Т. II, 2. — С. 1440.
3. Münzer F. Sempronius // RE. — 1923. — Т. II, 2. — С. 1359-1360.
4. Münzer F. Sempronius 96 // RE. — 1923. — Т. II, 2. — С. 1443-1445.

Отрывок, характеризующий Публий Семпроний Тудитан

Здоровье и характер князя Николая Андреича Болконского, в этот последний год после отъезда сына, очень ослабели. Он сделался еще более раздражителен, чем прежде, и все вспышки его беспричинного гнева большей частью обрушивались на княжне Марье. Он как будто старательно изыскивал все больные места ее, чтобы как можно жесточе нравственно мучить ее. У княжны Марьи были две страсти и потому две радости: племянник Николушка и религия, и обе были любимыми темами нападений и насмешек князя. О чем бы ни заговорили, он сводил разговор на суеверия старых девок или на баловство и порчу детей. – «Тебе хочется его (Николеньку) сделать такой же старой девкой, как ты сама; напрасно: князю Андрею нужно сына, а не девку», говорил он. Или, обращаясь к mademoiselle Bourime, он спрашивал ее при княжне Марье, как ей нравятся наши попы и образа, и шутил…
Он беспрестанно больно оскорблял княжну Марью, но дочь даже не делала усилий над собой, чтобы прощать его. Разве мог он быть виноват перед нею, и разве мог отец ее, который, она всё таки знала это, любил ее, быть несправедливым? Да и что такое справедливость? Княжна никогда не думала об этом гордом слове: «справедливость». Все сложные законы человечества сосредоточивались для нее в одном простом и ясном законе – в законе любви и самоотвержения, преподанном нам Тем, Который с любовью страдал за человечество, когда сам он – Бог. Что ей было за дело до справедливости или несправедливости других людей? Ей надо было самой страдать и любить, и это она делала.
Зимой в Лысые Горы приезжал князь Андрей, был весел, кроток и нежен, каким его давно не видала княжна Марья. Она предчувствовала, что с ним что то случилось, но он не сказал ничего княжне Марье о своей любви. Перед отъездом князь Андрей долго беседовал о чем то с отцом и княжна Марья заметила, что перед отъездом оба были недовольны друг другом.
Вскоре после отъезда князя Андрея, княжна Марья писала из Лысых Гор в Петербург своему другу Жюли Карагиной, которую княжна Марья мечтала, как мечтают всегда девушки, выдать за своего брата, и которая в это время была в трауре по случаю смерти своего брата, убитого в Турции.
«Горести, видно, общий удел наш, милый и нежный друг Julieie».
«Ваша потеря так ужасна, что я иначе не могу себе объяснить ее, как особенную милость Бога, Который хочет испытать – любя вас – вас и вашу превосходную мать. Ах, мой друг, религия, и только одна религия, может нас, уже не говорю утешить, но избавить от отчаяния; одна религия может объяснить нам то, чего без ее помощи не может понять человек: для чего, зачем существа добрые, возвышенные, умеющие находить счастие в жизни, никому не только не вредящие, но необходимые для счастия других – призываются к Богу, а остаются жить злые, бесполезные, вредные, или такие, которые в тягость себе и другим. Первая смерть, которую я видела и которую никогда не забуду – смерть моей милой невестки, произвела на меня такое впечатление. Точно так же как вы спрашиваете судьбу, для чего было умирать вашему прекрасному брату, точно так же спрашивала я, для чего было умирать этому ангелу Лизе, которая не только не сделала какого нибудь зла человеку, но никогда кроме добрых мыслей не имела в своей душе. И что ж, мой друг, вот прошло с тех пор пять лет, и я, с своим ничтожным умом, уже начинаю ясно понимать, для чего ей нужно было умереть, и каким образом эта смерть была только выражением бесконечной благости Творца, все действия Которого, хотя мы их большею частью не понимаем, суть только проявления Его бесконечной любви к Своему творению. Может быть, я часто думаю, она была слишком ангельски невинна для того, чтобы иметь силу перенести все обязанности матери. Она была безупречна, как молодая жена; может быть, она не могла бы быть такою матерью. Теперь, мало того, что она оставила нам, и в особенности князю Андрею, самое чистое сожаление и воспоминание, она там вероятно получит то место, которого я не смею надеяться для себя. Но, не говоря уже о ней одной, эта ранняя и страшная смерть имела самое благотворное влияние, несмотря на всю печаль, на меня и на брата. Тогда, в минуту потери, эти мысли не могли притти мне; тогда я с ужасом отогнала бы их, но теперь это так ясно и несомненно. Пишу всё это вам, мой друг, только для того, чтобы убедить вас в евангельской истине, сделавшейся для меня жизненным правилом: ни один волос с головы не упадет без Его воли. А воля Его руководствуется только одною беспредельною любовью к нам, и потому всё, что ни случается с нами, всё для нашего блага. Вы спрашиваете, проведем ли мы следующую зиму в Москве? Несмотря на всё желание вас видеть, не думаю и не желаю этого. И вы удивитесь, что причиною тому Буонапарте. И вот почему: здоровье отца моего заметно слабеет: он не может переносить противоречий и делается раздражителен. Раздражительность эта, как вы знаете, обращена преимущественно на политические дела. Он не может перенести мысли о том, что Буонапарте ведет дело как с равными, со всеми государями Европы и в особенности с нашим, внуком Великой Екатерины! Как вы знаете, я совершенно равнодушна к политическим делам, но из слов моего отца и разговоров его с Михаилом Ивановичем, я знаю всё, что делается в мире, и в особенности все почести, воздаваемые Буонапарте, которого, как кажется, еще только в Лысых Горах на всем земном шаре не признают ни великим человеком, ни еще менее французским императором. И мой отец не может переносить этого. Мне кажется, что мой отец, преимущественно вследствие своего взгляда на политические дела и предвидя столкновения, которые у него будут, вследствие его манеры, не стесняясь ни с кем, высказывать свои мнения, неохотно говорит о поездке в Москву. Всё, что он выиграет от лечения, он потеряет вследствие споров о Буонапарте, которые неминуемы. Во всяком случае это решится очень скоро. Семейная жизнь наша идет по старому, за исключением присутствия брата Андрея. Он, как я уже писала вам, очень изменился последнее время. После его горя, он теперь только, в нынешнем году, совершенно нравственно ожил. Он стал таким, каким я его знала ребенком: добрым, нежным, с тем золотым сердцем, которому я не знаю равного. Он понял, как мне кажется, что жизнь для него не кончена. Но вместе с этой нравственной переменой, он физически очень ослабел. Он стал худее чем прежде, нервнее. Я боюсь за него и рада, что он предпринял эту поездку за границу, которую доктора уже давно предписывали ему. Я надеюсь, что это поправит его. Вы мне пишете, что в Петербурге о нем говорят, как об одном из самых деятельных, образованных и умных молодых людей. Простите за самолюбие родства – я никогда в этом не сомневалась. Нельзя счесть добро, которое он здесь сделал всем, начиная с своих мужиков и до дворян. Приехав в Петербург, он взял только то, что ему следовало. Удивляюсь, каким образом вообще доходят слухи из Петербурга в Москву и особенно такие неверные, как тот, о котором вы мне пишете, – слух о мнимой женитьбе брата на маленькой Ростовой. Я не думаю, чтобы Андрей когда нибудь женился на ком бы то ни было и в особенности на ней. И вот почему: во первых я знаю, что хотя он и редко говорит о покойной жене, но печаль этой потери слишком глубоко вкоренилась в его сердце, чтобы когда нибудь он решился дать ей преемницу и мачеху нашему маленькому ангелу. Во вторых потому, что, сколько я знаю, эта девушка не из того разряда женщин, которые могут нравиться князю Андрею. Не думаю, чтобы князь Андрей выбрал ее своею женою, и откровенно скажу: я не желаю этого. Но я заболталась, кончаю свой второй листок. Прощайте, мой милый друг; да сохранит вас Бог под Своим святым и могучим покровом. Моя милая подруга, mademoiselle Bourienne, целует вас.