Публий Фурий Фил

Публий Фурий Фил лат. Publius Furius Philus
Консул Римской республики
223 год до н. э.
Претор
216 год до н. э.
Цензор Римской республики
214 — 213 годы до н. э.
Род:	Фурии
Отец:	Спурий Фурий Фил

Публий Фурий Фил (лат. Publius Furius Philus; умер в 213 году до н. э.) — древнеримский политический деятель и военачальник из патрицианского рода Фуриев, консул 223 года до н. э., цензор 214 года до н. э.

Биография

Происхождение

Публий Фурий принадлежал к одному из знатнейших патрицианских родов Рима. Консульские фасты называют преномены его отца и деда — Спурий и Марк соответственно. Больше ничего о предках Публия Фурия не известно.

Консульство

Коллегой Публия Фурия по консульству 223 года до н. э. стал Гай Фламиний. Совместно консулы предприняли поход на галлов. Действуя из Массилии, Фурий и Фламиний заключили союз с племенем анамаров, затем вторглись в земли инсубров, но понесли потери и отступили. Позже они получили помощь от племени гономанов и опять напали на инсубров. В решающем сражении, согласно Полибию, римляне одержали блистательную победу «благодаря только собственной доблести», так как войско было выстроено у самого берега реки. Их командиром в этом бою Полибий называет только Фламиния.

Ещё в начале этой войны сенат под влиянием множества неблагоприятных знамений направил консулам письмо с требованием немедленно сложить с себя власть и вернуться в Рим; но Фламиний распечатал это письмо только после сражения. Часть ответственности за фактическое неподчинение сенату легла и на Фурия. Из-за этого консулы встретили в Риме недружелюбный приём и с трудом добились триумфа, а сразу после него им пришлось сложить свои полномочия.

Претура

В 216 году до н. э., во время Второй Пунической войны, Публий Фурий стал претором по делам иноземцев. Когда в Рим пришли первые известия о разгроме при Каннах, именно Фурий вместе со своим коллегой Марком Помпонием созвал сенат для обсуждения первоочередных мер по защите города. Ещё один претор, Марк Клавдий Марцелл, вскоре возглавил армию в Канузии, а Публий Фурий занял его место в качестве командующего флотом; согласно Аппиану, Фурий получил только часть флота Марцелла. К тому же году относится сообщение Ливия о набеге Фурия на африканское побережье, из которого он вернулся тяжело раненным, так что находился «между жизнью и смертью».

Цензура

В 214 году до н. э. Публий Фурий стал цензором вместе с Марком Атилием Регулом. Не имея возможности организовывать общественные работы из-за отсутствия денег в казне, коллеги «обратились к исправлению людских нравов и обличению пороков, рождённых войной»; так, они наказали конфискацией казённых коней и зачислением в эрарии ряд молодых аристократов, планировавших сразу после битвы при Каннах оставить Италию (возглавлял их Марк Цецилий Метелл). То же наказание понесли граждане, избегавшие военной службы без законных причин. Сенат постановил всех отмеченных цензорским порицанием отправить в Сицилию, чтобы они служили там в пехоте до окончания войны.

В следующем году Марк Цецилий Метелл смог стать народным трибуном и в этом качестве попытался привлечь обоих цензоров к суду. Остальные девять трибунов заставили его отказаться от этой идеи до истечения полномочий Фурия и Атилия. Вскоре Публий Фурий скончался; это помешало завершить перепись очистительным жертвоприношением и заставило Марка Атилия сложить свои полномочия.

В связи с цензурой Публия Фурия источники сообщают о бескорыстии ряда римских граждан, изъявивших готовность не требовать до конца войны плату за подряды и за своих рабов, купленных для армии; центурионы и всадники отказывались брать жалованье.

Потомки

Ливий упоминает сына Публия Фурия того же имени. Этот юноша находился среди бежавших в Канузий после битвы при Каннах, и именно он рассказал Публию Корнелию Сципиону (в будущем Африканскому) о планах Марка Цецилия Метелла и его сообщников уехать из Италии. Существование Публия Фурия Фила Младшего подвергают сомнению, так как он больше нигде не упоминается.

Литература

Первичные источники

1. Аппиан Александрийский. Ганнибалова война // Римская история. — СПб., 2004. — ISBN 5-89329-676-1.
2. Валерий Максим. Достопамятные деяния и изречения. — СПб., 2007. — ISBN 978-5-288-04267-6.
3. Тит Ливий. История Рима от основания города. — М., 1989. — ISBN 5-02-008995-8.
4. Плутарх. Марцелл // Сравнительные жизнеописания. — М., 1994. — ISBN 5-02-011570-3, 5-02-011568-1.
5. Полибий. Всеобщая история. — М., 1994. — ISBN 5-02-028227-8, 5-02-028228-6, 5-87399-025-5, 5-87399-024-7.

Вторичные источники

1. VII,1 361 // Paulys Realencyclopädie der classischen Altertumswissenschaft. — Bd. . — Stuttgart: J. B. Metzler, . — Sp. Furius 80): текст на [de.wikisource.org/wiki/Friedrich Münzer немецком]
2. Смит Уильям. [quod.lib.umich.edu/m/moa/ACL3129.0002.001/176?rgn=full+text;view=image Гай Фламиний]. Словарь греческой и римской биографии и мифологии. АНН-Арбор, Мичиган: Библиотека Мичиганского университета. 2005. — Р.166.
3. И. Кораблёв. Ганнибал. — М.: Наука, 1981. — 360 с.

Отрывок, характеризующий Публий Фурий Фил

Даву был Аракчеев императора Наполеона – Аракчеев не трус, но столь же исправный, жестокий и не умеющий выражать свою преданность иначе как жестокостью.
В механизме государственного организма нужны эти люди, как нужны волки в организме природы, и они всегда есть, всегда являются и держатся, как ни несообразно кажется их присутствие и близость к главе правительства. Только этой необходимостью можно объяснить то, как мог жестокий, лично выдиравший усы гренадерам и не могший по слабости нерв переносить опасность, необразованный, непридворный Аракчеев держаться в такой силе при рыцарски благородном и нежном характере Александра.
Балашев застал маршала Даву в сарае крестьянскои избы, сидящего на бочонке и занятого письменными работами (он поверял счеты). Адъютант стоял подле него. Возможно было найти лучшее помещение, но маршал Даву был один из тех людей, которые нарочно ставят себя в самые мрачные условия жизни, для того чтобы иметь право быть мрачными. Они для того же всегда поспешно и упорно заняты. «Где тут думать о счастливой стороне человеческой жизни, когда, вы видите, я на бочке сижу в грязном сарае и работаю», – говорило выражение его лица. Главное удовольствие и потребность этих людей состоит в том, чтобы, встретив оживление жизни, бросить этому оживлению в глаза спою мрачную, упорную деятельность. Это удовольствие доставил себе Даву, когда к нему ввели Балашева. Он еще более углубился в свою работу, когда вошел русский генерал, и, взглянув через очки на оживленное, под впечатлением прекрасного утра и беседы с Мюратом, лицо Балашева, не встал, не пошевелился даже, а еще больше нахмурился и злобно усмехнулся.
Заметив на лице Балашева произведенное этим приемом неприятное впечатление, Даву поднял голову и холодно спросил, что ему нужно.
Предполагая, что такой прием мог быть сделан ему только потому, что Даву не знает, что он генерал адъютант императора Александра и даже представитель его перед Наполеоном, Балашев поспешил сообщить свое звание и назначение. В противность ожидания его, Даву, выслушав Балашева, стал еще суровее и грубее.
– Где же ваш пакет? – сказал он. – Donnez le moi, ije l'enverrai a l'Empereur. [Дайте мне его, я пошлю императору.]
Балашев сказал, что он имеет приказание лично передать пакет самому императору.
– Приказания вашего императора исполняются в вашей армии, а здесь, – сказал Даву, – вы должны делать то, что вам говорят.
И как будто для того чтобы еще больше дать почувствовать русскому генералу его зависимость от грубой силы, Даву послал адъютанта за дежурным.
Балашев вынул пакет, заключавший письмо государя, и положил его на стол (стол, состоявший из двери, на которой торчали оторванные петли, положенной на два бочонка). Даву взял конверт и прочел надпись.
– Вы совершенно вправе оказывать или не оказывать мне уважение, – сказал Балашев. – Но позвольте вам заметить, что я имею честь носить звание генерал адъютанта его величества…
Даву взглянул на него молча, и некоторое волнение и смущение, выразившиеся на лице Балашева, видимо, доставили ему удовольствие.
– Вам будет оказано должное, – сказал он и, положив конверт в карман, вышел из сарая.
Через минуту вошел адъютант маршала господин де Кастре и провел Балашева в приготовленное для него помещение.
Балашев обедал в этот день с маршалом в том же сарае, на той же доске на бочках.
На другой день Даву выехал рано утром и, пригласив к себе Балашева, внушительно сказал ему, что он просит его оставаться здесь, подвигаться вместе с багажами, ежели они будут иметь на то приказания, и не разговаривать ни с кем, кроме как с господином де Кастро.
После четырехдневного уединения, скуки, сознания подвластности и ничтожества, особенно ощутительного после той среды могущества, в которой он так недавно находился, после нескольких переходов вместе с багажами маршала, с французскими войсками, занимавшими всю местность, Балашев привезен был в Вильну, занятую теперь французами, в ту же заставу, на которой он выехал четыре дня тому назад.
На другой день императорский камергер, monsieur de Turenne, приехал к Балашеву и передал ему желание императора Наполеона удостоить его аудиенции.
Четыре дня тому назад у того дома, к которому подвезли Балашева, стояли Преображенского полка часовые, теперь же стояли два французских гренадера в раскрытых на груди синих мундирах и в мохнатых шапках, конвой гусаров и улан и блестящая свита адъютантов, пажей и генералов, ожидавших выхода Наполеона вокруг стоявшей у крыльца верховой лошади и его мамелюка Рустава. Наполеон принимал Балашева в том самом доме в Вильве, из которого отправлял его Александр.


Несмотря на привычку Балашева к придворной торжественности, роскошь и пышность двора императора Наполеона поразили его.
Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.
После нескольких минут ожидания дежурный камергер вышел в большую приемную и, учтиво поклонившись Балашеву, пригласил его идти за собой.
Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.
Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди. Кроме того, видно было, что он в этот день находился в самом хорошем расположении духа.
Он кивнул головою, отвечая на низкий и почтительный поклон Балашева, и, подойдя к нему, тотчас же стал говорить как человек, дорожащий всякой минутой своего времени и не снисходящий до того, чтобы приготавливать свои речи, а уверенный в том, что он всегда скажет хорошо и что нужно сказать.
– Здравствуйте, генерал! – сказал он. – Я получил письмо императора Александра, которое вы доставили, и очень рад вас видеть. – Он взглянул в лицо Балашева своими большими глазами и тотчас же стал смотреть вперед мимо него.
Очевидно было, что его не интересовала нисколько личность Балашева. Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли.
– Я не желаю и не желал войны, – сказал он, – но меня вынудили к ней. Я и теперь (он сказал это слово с ударением) готов принять все объяснения, которые вы можете дать мне. – И он ясно и коротко стал излагать причины своего неудовольствия против русского правительства.