Славек, Валерий

Валерий Славек
Председатель Совета Министров Польши
29 марта — 23 августа 1930 года
Предшественник:	Казимеж Бартель
Преемник:	Юзеф Пилсудский
Председатель Совета Министров Польши
5 декабря 1930 года — 26 мая 1931 года
Предшественник:	Юзеф Пилсудский
Преемник:	Александр Пристор
Председатель Совета Министров Польши
28 марта — 12 октября 1935 года
Предшественник:	Леон Козловский
Преемник:	Мариан Зындрам-Косцялковский
Маршал Сейма
22 июня — 27 ноября 1938 года
Предшественник:	Станислав Царь
Преемник:	Вацлав Маковский
Награды:

Валерий Ян Славек (польск. Walery Jan Sławek; псевдонимы: Густав, Соплица; 2 ноября 1879, Струтинка, близ Немирова, Подольская губерния, ныне Украина — 3 апреля 1939, Варшава) — польский политический деятель, премьер-министр (март-август 1930, декабрь 1930 — май 1931, март-октябрь 1935). Один из ближайших соратников Юзефа Пилсудского.

Семья и образование

Родился в обедневшей дворянской семье (герба Прус), был одним из четырех детей в семье (две старших сестры умерли в молодости от туберкулёза, младшая, Эмилия, дожила до совершеннолетия и вышла замуж). Отец, Болеслав Славек, работал на заводе, принадлежавшем Юзефу Миколаю Потоцкому. Мать, Флорентина, из рода Пшибыльских. В дальнем родстве со Славеками была семья Игнатия Падеревского, знаменитого пианиста и премьер-министра Польши в 1919.

Учился в гимназии в Немирове, окончил Высшую торговую школу Л. Кроненберга в Варшаве (1899). Во время учебы познакомился с социалистическими идеями. После завершения образования некоторое время работал в страховой компании и банке.

Подпольщик

В начале 1900, работая в Лодзи, вступил в Польскую социалистическую партию (ППС). В мае 1901 вернулся в Варшаву, где возглавил местную ячейку ППС. Выезжал в Санкт-Петербург, устанавливал отношения с партийными организациями в других городах. В 1902 в Вильно познакомился с Юзефом Пилсудским и Александром Пристором (будущим премьер-министром Польши), подружился с ними и вошёл в их ближайшее окружение. Был влюблён в падчерицу Пилсудского Ванду Юшкевич, после её ранней смерти так и не женился.

В июне 1902 на VI съезде ППС был избран лидером организации партии в пяти районах, находившихся в Петроковской и Келецкой губерниях. В 1903 был арестован русскими властями, в том же году бежал из-под стражи. Вскоре после этого стал одним из организаторов боевой организации ППС.

13 ноября 1904, наряду с Болеславом Бергером и Юзефом Квятеком, Валерий Славек был одним из организатором демонстрации в Варшаве против призыва в русскую армию (во время русско-японской войны), завершившейся вооруженным столкновением с полицией, в котором приняли участие более 60 боевиков ППС. События 13 ноября 1904 стали первым после восстания 1863 вооружённым выступлением в Царстве Польском.

Несмотря на членство в социалистической партии, никогда не считал себя социалистом, вступив в ППС, так как она последовательно выступала за независимость Польши.

Сторонник террора, во время революционных событий 1905 был организатором и участником ряда боевых акций. В сентябре 1905 арестован, освобождён после издания манифеста 17 октября. Вернулся к деятельности в боевой организации. 9 июня 1906, перед нападением на поезд, в его руках взорвалась карбонитовая бомба. В результате взрыва был тяжело ранен, потерял левый глаз, оглох на левое ухо, потерял три пальца на правой и два — на левой руке. После этого всю оставшуюся жизнь носил бороду, чтобы скрыть шрамы на лице. Был отправлен в варшавскую больницу, где перенес восемь операций. Был арестован русскими властями, но на суде оправдан, так как хотя и замышлял преступление, но не довел его до конца. Затем эмигрировал в Галицию.

После раскола ППС в сентябре 1906 вошел в состав революционной фракции ППС, включавшей в себя сторонников Пилсудского. Был одним из организаторов Союза активной борьбы. В Кракове перенёс ещё две операции, которые улучшили его здоровье. Однако тяжёлое моральное состояние, связанное с полученной инвалидностью и смертью Ванды Юшкевич (в 1908), привело к тому, что Пилсудский поручил ему заниматься финансовыми вопросами боевой организации. Однако вскоре вернулся к боевой деятельности, участвовал в организации нападения на русский почтовый поезд 26 сентября 1908. Участвовал в выявлении агентов русской полиции в рядах ППС.

Легионер

После начала Первой мировой войны был одним из ближайших сотрудников Пилсудского в ходе создания польских легионов. Был офицером первой бригады легионов. Занимался организацией снабжения польских войск. В 1915 — один из организаторов Польской военной организации и центрального народного комитета. В декабре 1916 вошёл в состав временного Государственного совета, в котором возглавил военное ведомство. После «присяжного кризиса» 1917 (вызванного отказом польских войск присягнуть на верность военному союзу с Германией и Австро-Венгрией) был интернирован в Варшавской цитадели, Щипёрно и Модлине. Освобождён 12 ноября 1918.

Военная служба

С 1918 служил в Войске Польском, занимал пост начальника политической секции VI (информационного) отдела Генерального штаба, занимавшегося вопросами разведки и контрразведки, начальником II (разведывательного) отдела штаба Литовско-Белорусского фронта. Во время военных действий польских войск против Литвы руководил «экспозитурой» (представительством) Временного управления окраин Польши в Вильно (Вильнюсе). Был сторонником создания польско-литовской федерации. В ноябре 1919 в Ревеле участвовал в переговорах с представителями правительств Эстонии и Латвии. В январе 1920 направлен на Украину, был произведён в майоры и назначен начальником II (разведывательного) отдела штаба Южного фронта. Вёл переговоры с атаманом Симоном Петлюрой, вместе с Вацлавом Енджеевичем от имени Пилсудского подписал военную конвенцию, приложенную к договору Польши с Украинской народной республикой (УНР). В мае 1920 был назначен начальником штаба этапного округа «Украина». Был произведён в подполковники. Осуществлял взаимодействие польских властей с находившемся в эмиграции правительством УНР.

В 1923 окончил Военную академию в Варшаве, был заместителем начальника штаба 4-го военного округа (штаб в Лодзи). В ноябре 1923 переведён в запас.

Политическая деятельность

С 30 июня 1924 — председатель Союза польских легионеров. В 1924 был одним из организаторов Конфедерации людей труда — политической организации, которая не играла значительной роли. Вступил в масонскую ложу. В 1926 был одним из основателей Польского паневропейского союза.

Несмотря на близкое знакомство с Пилсудским, не участвовал в подготовке майского переворота 1926, хотя и сопровождал Пилсудского в ходе противостояния с правительственными войсками. После успеха переворота в условиях режима «санации» по поручению Пилсудского занимался привлечением представителей консервативных кругов и землевладельцев в число сторонников нового режима. Затем стал главой кабинета премьер-министра, в этом качестве помогал Пилсудскому неофициально контролировать деятельность членов правительства. Отличался преданностью Пилсудскому, который называл его «верным Валерием». С осени 1927 был лидером негласной «группы полковников» — влиятельной политической организации, в состав которой входила часть сторонников Пилсудского. В этот период постепенно отошёл от масонства.

В ходе подготовки к выборам в Сейм 1928 Славек выступил инициатором создания Беспартийного блока сотрудничества с правительством и был избран его председателем. В 1928—1938 — депутат Сейма. Был сторонником жесткого политического курса, в отличие от сторонников либерализации, группировавшихся вокруг премьер-министра Казимира Бартеля. После ухода в отставку правительства Бартеля, по решению Пилсудского 29 марта 1930 возглавил новый кабинет министров. Рост противоречий с оппозицией в Сейме и массовая антиправительственная демонстрация в Кракове в июне 1930 привели к тому, что правительство Славека ушло в отставку уже 23 августа 1930 (официально это решение было мотивировано усталостью премьера и проблемами с совмещением постов главы правительства и председателя Беспартийного блока). Новым премьером стал Пилсудский, Сейм и Сенат были распущены, а многие депутаты оппозиции — арестованы. Славек полностью поддержал эти меры.

После новых выборов Славек снова стал премьер-министром (4 декабря 1930), на этом посту ему приходилось действовать в условиях экономического кризиса, критики со стороны оппозиции, а также активизации украинского национального движения. Как и ранее, Славек был противником диалога с оппозиционными силами. Провел через парламент законы об образовании и реформе местного самоуправления, а также репрессивное законодательство, ограничивавшее права противников власти. В период его премьерства было закрыто дело бывшего министра финансов Габриэля Чеховича, обвинявшегося в злоупотреблениях (Сейм принял решение, что тот действовал по закону). Публично отрицал, что власти применяли насилие в отношении оппозиционных политиков, арестованных накануне выборов — разглашение такой информации нанесло бы моральный ущерб режиму Пилсудского. 26 мая 1931 второе правительство Славека ушло в отставку.

В 1931 Славек вошел в состав комиссии по подготовке новой Конституции страны, был одним из основных авторов тезисов этого документа, главным идеологом конституционной реформы. Был сторонником надклассового характера государства и общественной солидарности, но при признании особой роли формируемой по меритократическому принципу элиты в управлении страной. Его предложение создать Легион заслуженных, в который вошли бы кавалеры высоких государственных наград, не получило поддержки Пилсудского. В апреле 1935 Конституция была подписана президентом Игнатием Мосцицким.

28 марта 1935 Славек в третий раз стал премьер-министром — он был последним главой правительства Польши при жизни Пилсудского. После смерти Пилсудского Славек претендовал на пост президента, однако Мосцицкий, войдя альянс с новым главнокомандующим армией Эдвардом Рыдз-Смиглы, не только отказался уходить в отставку, но и принял меры по отстранению Славека от власти. Очередные парламентские выборы, прошедшие в условиях успешного бойкота со стороны оппозиции (явка составила 45,9 %, причем в Варшаве — 29,4 %), ускорили отставку правительства, которая произошла 12 октября 1935. Острый конфликт с Мосцицким и Рыдз-Смиглы привел к уходу Славека с постов председателя Беспартийного блока и Союза польских легионеров. Как и другие представители «группы полковников», Славек негативно воспринял производство Рыдз-Смиглы в маршалы Польши 11 ноября 1936, назвав этот день самым печальным в своей жизни.

22 июня 1938 Славек был избран маршалом (спикером) Сейма — за него голосовали многие депутаты от Беспартийного блока, недовольные деятельностью Мосцицкого и Рыдз-Смиглы. Однако уже в сентябре 1938, на очередных парламентских выборах, Славек ряд других членов «группы полковников» (бывшие премьеры Казимир Свитальский, Януш Енджеевич, бывший министр Игнатий Матушевский) в результате кампании, развернутой руководством страны, не были избраны депутатами

Смерть и похороны

Вечером 2 апреля 1939 Славек предпринял попытку самоубийства, выстрелив в себя. Утром следующего дня скончался в больнице. В прощальном письме он просил никого не винить в своей смерти, сообщал, что сжёг личные бумаги и просил Бога простить ему грехи, в том числе и последний. Существует неподтвержденная версия, что Славек был одним из организаторов антиправительственного заговора и покончил с собой, ожидая неизбежного ареста.

5 апреля Славек был похоронен на Военном кладбище в Варшаве на Аллее Заслуженных. В похоронах принял участие маршал Рыдз-Смиглы, но соратники Славека не позволили ему нести гроб. Похороны фактически стали манифестацией «пилсудчиков», находившихся в оппозиции президенту и новому главкому армии.

В 1964 коммунистические власти приняли решение перенести останки Славека с Аллеи Заслуженных (где начали хоронить представителей номенклатуры) на участок, где похоронены военные, погибшие во время советско-польской войны. На могиле Славека на средства польских эмигрантов был установлен памятник.

Награды

Валерий Славек был награждён орденом Белого орла (за участие в подготовке Конституции 1935), Серебряным крестом Военного ордена Virtuti Militari, Крестом независимости с мечами. Был четырёхкратным кавалером Креста Храбрых.

Библиография

• Nowakowski Jerzy M. Walery Sławek (1879—1939): zarys biografii politycznej. Warszawa: Instytut Wydawniczy Związków Zawodowych, 1988.
• Samuś P. Walery Sławek: droga do niepodległej Polski. Płock: Novum, 2002.
• Adamski P. Płk. dypl. Walery Sławek. Biografia polityczna (1926—1939). Od BBWR do śmierci. Łódź: Związek Strzelecki, 2010.

Отрывок, характеризующий Славек, Валерий

«Что я за глупость сказал, однако, губернаторше! – вдруг за ужином вспомнилось Николаю. – Она точно сватать начнет, а Соня?..» И, прощаясь с губернаторшей, когда она, улыбаясь, еще раз сказала ему: «Ну, так помни же», – он отвел ее в сторону:
– Но вот что, по правде вам сказать, ma tante…
– Что, что, мой друг; пойдем вот тут сядем.
Николай вдруг почувствовал желание и необходимость рассказать все свои задушевные мысли (такие, которые и не рассказал бы матери, сестре, другу) этой почти чужой женщине. Николаю потом, когда он вспоминал об этом порыве ничем не вызванной, необъяснимой откровенности, которая имела, однако, для него очень важные последствия, казалось (как это и кажется всегда людям), что так, глупый стих нашел; а между тем этот порыв откровенности, вместе с другими мелкими событиями, имел для него и для всей семьи огромные последствия.
– Вот что, ma tante. Maman меня давно женить хочет на богатой, но мне мысль одна эта противна, жениться из за денег.
– О да, понимаю, – сказала губернаторша.
– Но княжна Болконская, это другое дело; во первых, я вам правду скажу, она мне очень нравится, она по сердцу мне, и потом, после того как я ее встретил в таком положении, так странно, мне часто в голову приходило что это судьба. Особенно подумайте: maman давно об этом думала, но прежде мне ее не случалось встречать, как то все так случалось: не встречались. И во время, когда Наташа была невестой ее брата, ведь тогда мне бы нельзя было думать жениться на ней. Надо же, чтобы я ее встретил именно тогда, когда Наташина свадьба расстроилась, ну и потом всё… Да, вот что. Я никому не говорил этого и не скажу. А вам только.
Губернаторша пожала его благодарно за локоть.
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.


Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.
Но когда, в воскресенье после обедни, лакей доложил в гостиной, что приехал граф Ростов, княжна не выказала смущения; только легкий румянец выступил ей на щеки, и глаза осветились новым, лучистым светом.
– Вы его видели, тетушка? – сказала княжна Марья спокойным голосом, сама не зная, как это она могла быть так наружно спокойна и естественна.
Когда Ростов вошел в комнату, княжна опустила на мгновенье голову, как бы предоставляя время гостю поздороваться с теткой, и потом, в самое то время, как Николай обратился к ней, она подняла голову и блестящими глазами встретила его взгляд. Полным достоинства и грации движением она с радостной улыбкой приподнялась, протянула ему свою тонкую, нежную руку и заговорила голосом, в котором в первый раз звучали новые, женские грудные звуки. M lle Bourienne, бывшая в гостиной, с недоумевающим удивлением смотрела на княжну Марью. Самая искусная кокетка, она сама не могла бы лучше маневрировать при встрече с человеком, которому надо было понравиться.
«Или ей черное так к лицу, или действительно она так похорошела, и я не заметила. И главное – этот такт и грация!» – думала m lle Bourienne.
Ежели бы княжна Марья в состоянии была думать в эту минуту, она еще более, чем m lle Bourienne, удивилась бы перемене, происшедшей в ней. С той минуты как она увидала это милое, любимое лицо, какая то новая сила жизни овладела ею и заставляла ее, помимо ее воли, говорить и действовать. Лицо ее, с того времени как вошел Ростов, вдруг преобразилось. Как вдруг с неожиданной поражающей красотой выступает на стенках расписного и резного фонаря та сложная искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, темною и бессмысленною, когда зажигается свет внутри: так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи. В первый раз вся та чистая духовная внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу. Вся ее внутренняя, недовольная собой работа, ее страдания, стремление к добру, покорность, любовь, самопожертвование – все это светилось теперь в этих лучистых глазах, в тонкой улыбке, в каждой черте ее нежного лица.
Ростов увидал все это так же ясно, как будто он знал всю ее жизнь. Он чувствовал, что существо, бывшее перед ним, было совсем другое, лучшее, чем все те, которые он встречал до сих пор, и лучшее, главное, чем он сам.
Разговор был самый простой и незначительный. Они говорили о войне, невольно, как и все, преувеличивая свою печаль об этом событии, говорили о последней встрече, причем Николай старался отклонять разговор на другой предмет, говорили о доброй губернаторше, о родных Николая и княжны Марьи.
Княжна Марья не говорила о брате, отвлекая разговор на другой предмет, как только тетка ее заговаривала об Андрее. Видно было, что о несчастиях России она могла говорить притворно, но брат ее был предмет, слишком близкий ее сердцу, и она не хотела и не могла слегка говорить о нем. Николай заметил это, как он вообще с несвойственной ему проницательной наблюдательностью замечал все оттенки характера княжны Марьи, которые все только подтверждали его убеждение, что она была совсем особенное и необыкновенное существо. Николай, точно так же, как и княжна Марья, краснел и смущался, когда ему говорили про княжну и даже когда он думал о ней, но в ее присутствии чувствовал себя совершенно свободным и говорил совсем не то, что он приготавливал, а то, что мгновенно и всегда кстати приходило ему в голову.
Во время короткого визита Николая, как и всегда, где есть дети, в минуту молчания Николай прибег к маленькому сыну князя Андрея, лаская его и спрашивая, хочет ли он быть гусаром? Он взял на руки мальчика, весело стал вертеть его и оглянулся на княжну Марью. Умиленный, счастливый и робкий взгляд следил за любимым ею мальчиком на руках любимого человека. Николай заметил и этот взгляд и, как бы поняв его значение, покраснел от удовольствия и добродушно весело стал целовать мальчика.
Княжна Марья не выезжала по случаю траура, а Николай не считал приличным бывать у них; но губернаторша все таки продолжала свое дело сватовства и, передав Николаю то лестное, что сказала про него княжна Марья, и обратно, настаивала на том, чтобы Ростов объяснился с княжной Марьей. Для этого объяснения она устроила свиданье между молодыми людьми у архиерея перед обедней.
Хотя Ростов и сказал губернаторше, что он не будет иметь никакого объяснения с княжной Марьей, но он обещался приехать.
Как в Тильзите Ростов не позволил себе усомниться в том, хорошо ли то, что признано всеми хорошим, точно так же и теперь, после короткой, но искренней борьбы между попыткой устроить свою жизнь по своему разуму и смиренным подчинением обстоятельствам, он выбрал последнее и предоставил себя той власти, которая его (он чувствовал) непреодолимо влекла куда то. Он знал, что, обещав Соне, высказать свои чувства княжне Марье было бы то, что он называл подлость. И он знал, что подлости никогда не сделает. Но он знал тоже (и не то, что знал, а в глубине души чувствовал), что, отдаваясь теперь во власть обстоятельств и людей, руководивших им, он не только не делает ничего дурного, но делает что то очень, очень важное, такое важное, чего он еще никогда не делал в жизни.
После его свиданья с княжной Марьей, хотя образ жизни его наружно оставался тот же, но все прежние удовольствия потеряли для него свою прелесть, и он часто думал о княжне Марье; но он никогда не думал о ней так, как он без исключения думал о всех барышнях, встречавшихся ему в свете, не так, как он долго и когда то с восторгом думал о Соне. О всех барышнях, как и почти всякий честный молодой человек, он думал как о будущей жене, примеривал в своем воображении к ним все условия супружеской жизни: белый капот, жена за самоваром, женина карета, ребятишки, maman и papa, их отношения с ней и т. д., и т. д., и эти представления будущего доставляли ему удовольствие; но когда он думал о княжне Марье, на которой его сватали, он никогда не мог ничего представить себе из будущей супружеской жизни. Ежели он и пытался, то все выходило нескладно и фальшиво. Ему только становилось жутко.


Страшное известие о Бородинском сражении, о наших потерях убитыми и ранеными, а еще более страшное известие о потере Москвы были получены в Воронеже в половине сентября. Княжна Марья, узнав только из газет о ране брата и не имея о нем никаких определенных сведений, собралась ехать отыскивать князя Андрея, как слышал Николай (сам же он не видал ее).
Получив известие о Бородинском сражении и об оставлении Москвы, Ростов не то чтобы испытывал отчаяние, злобу или месть и тому подобные чувства, но ему вдруг все стало скучно, досадно в Воронеже, все как то совестно и неловко. Ему казались притворными все разговоры, которые он слышал; он не знал, как судить про все это, и чувствовал, что только в полку все ему опять станет ясно. Он торопился окончанием покупки лошадей и часто несправедливо приходил в горячность с своим слугой и вахмистром.
Несколько дней перед отъездом Ростова в соборе было назначено молебствие по случаю победы, одержанной русскими войсками, и Николай поехал к обедне. Он стал несколько позади губернатора и с служебной степенностью, размышляя о самых разнообразных предметах, выстоял службу. Когда молебствие кончилось, губернаторша подозвала его к себе.
– Ты видел княжну? – сказала она, головой указывая на даму в черном, стоявшую за клиросом.
Николай тотчас же узнал княжну Марью не столько по профилю ее, который виднелся из под шляпы, сколько по тому чувству осторожности, страха и жалости, которое тотчас же охватило его. Княжна Марья, очевидно погруженная в свои мысли, делала последние кресты перед выходом из церкви.
Николай с удивлением смотрел на ее лицо. Это было то же лицо, которое он видел прежде, то же было в нем общее выражение тонкой, внутренней, духовной работы; но теперь оно было совершенно иначе освещено. Трогательное выражение печали, мольбы и надежды было на нем. Как и прежде бывало с Николаем в ее присутствии, он, не дожидаясь совета губернаторши подойти к ней, не спрашивая себя, хорошо ли, прилично ли или нет будет его обращение к ней здесь, в церкви, подошел к ней и сказал, что он слышал о ее горе и всей душой соболезнует ему. Едва только она услыхала его голос, как вдруг яркий свет загорелся в ее лице, освещая в одно и то же время и печаль ее, и радость.