Уорд, Уильям, 2-й граф Дадли

Уильям Хамбл Уорд, 2-й граф Дадли William Humble Ward, 2nd Earl of Dudley
4-й генерал-губернатор Австралии
9 сентября 1908 — 31 июля 1911
Монарх:	Эдуард VII Георг V
Предшественник:	Генри Норткот
Преемник:	Томас Денман
Рождение:	25 мая 1867(1867-05-25) Лондон, Великобритания
Смерть:	29 июня 1932(1932-06-29) (65 лет) Лондон, Великобритания
Отец:	Уильям Уорд
Мать:	Джорджина Монкрейфф
Супруга:	первая: Рэйчел Гёрни (1868—1920) вторая: Герти Миллар (1879—1952)
Дети:	первый брак: 4 сына, 3 дочери
Партия:	Консервативная
Образование:	Итонский колледж
Награды:

Уильям Хамбл Уорд, 2-й граф Дадли (англ. William Humble Ward, 2nd Earl of Dudley; 25 мая 1867, Лондон, Великобритания — 29 июня 1932, Лондон, Великобритания) — британский государственный и политический деятель, четвёртый генерал-губернатор Австралии с 9 сентября 1908 по 31 июля 1911 года.

Биография

Молодые годы

Уильям Хамбл Уорд родился 25 мая 1867 года в Лондоне, в семье Уильяма Уорда, 1-го графа Дадли, и Джорджины, дочери сэра Томаса Монкрейффа, 7-го баронета. Он получил образование в Итоне. Псоле смерти своего отца в 1885 году, Уильям получил в наследство около 30 тысяч акров земли (120 км кв.), с месторождениями полезных ископаемых в Стаффордшире и Вустершире, двести угольных и железных рудников, несколько железных заводов, существенное состояние, а также графства. С 1886 по 1887 год он посетил Австралию как часть яхтенного круиза. Дадли стал частью общества принца Уэльского, позже короля Эдуарда VII, присутствовавшего на его свадьбе с Рейчел Герни в 1891 году. С 1895 по 1896 год он был мэром Дадли.

На военной службе

В 1885 году Дадли стал майором полка Вустерширских гусар, а позже присоединился к Вустерширской кавалерии. Он служил во время второй англо-бурской войны, с января 1900 года как заместитель помощника генерал-адъютанта. Он присутствовал на операциях в Оранжевом Свободном государстве с февраля по май 1900 года. Он принимал участие в битве на Поплар-Гроув, у Драйфонтейна, рек Вет и Занд. С мая по июнь 1900 года он присутствовал на операции в Трансваале, потом у Йоханнесбурга, Претории и битве у Даймонд-Хилла. Наконец, в июле—ноябре 1900 года он участвовал в подавлении ирландских волнений в Белфасте.

К 1913 году Дадли, взявший на себя командование гусарами в ноябре, был убежден, что в Европе скоро будет война, и сформировал постоянный штат инструкторов для обучения полка мушкетёров. Когда в 1914 году война началась, была сформирована 1-я конная бригада, под командованием бригадного командира E. A. Виггина. Бригада отправилась в Египет и разместилась в лагере Чатби, недалеко от Александрии, к апрелю 1915 года. Бригада не вела никаких действий, пока не начала готовиться к сражению в качестве пехоты в августе. Именно в это время, состоялась высадка в залив Сувла, и началась Дарданелльская операция. Полк участвовал в поддржке Австралийского и новозеландского армейского корпуса в их попытке прорваться через турецкую оборону. Эта атака с треском провалилась, и они были эвакуированы в январе 1916 года. Дадли уже покинул этот район в 1915 году, и стал комендантом Восточного Мудроса. В 1916 году Дадли стал атташе штаб-квартиры 40-й пехотной дивизии. В 1916 году, Дадли ушел в отставку с военной службы в звании подполковника.

Политическая карьера

Дадли состоял в Консервативной партии и был членом Палаты лордов и у Роберта Солсбери парламентским секретарем Совета торговли с 1895 по 1902 год. В 1902 году он был приведен к присяге члена Тайного совета и был назначен лордом-наместником Ирландии. На этом посту он проявил большую экстравагантность, но не без некоторых политических и административных способностей. За это время он стал Великим магистром Ордена Святого Патрика, обязательной награды для лорда-наместника Ирландии.

На посту генерал-губернатора Австралии

Как консерватор, Дадли не мог рассчитывать на пост в либеральном правительстве, сформированном в 1905 году, но король Эдуард VII надавил на премьер-министра Генри Кэмпбелл-Баннермана, с предложением назначить Дадли на пост генерал-губернатора Австралии, и Кэмпбелл-Баннерман согласился, так как, по-видимому, не было подходящих кандидатов. Дадли прибыл в Сидней 9 сентября 1908 года и вскоре завоевал репутацию помпезного, церемониального и экстравагантного человека, нежелательного для многих австралийцев, в частности членов Лейбористской партии и радикальной прессы, такой как «The Bulletin». Вскоре после прибытия он поругался с премьер-министром Эндрю Фишером.

Новый генерал-губернатор вскоре оказался вовлечен в другой спор, а именно о создании независимого австралийского флота. Либеральная оппозиция поддержала кампанию сбора денег на строительство кораблей. Поэтому, когда Дадли выступил в поддержку этой кампании, это привело к напряженным отношениям с Фишером. В 1909 году правительство Фишера ушло в отставку, и Дадли отказал ему в досрочных выборах. Либералы с Альфредом Дикином вернулись в правительство и стали решать насущные проблемы Дадли. Хотя Фишер был осторожен, чтобы не критиковать Дадли публично, генерал-губернатор приобрел репутацию «анти-рабочего», сделавшую его непопулярным у половины австралийского электората.

В апреле 1910 года лейбористы победили на выборах и Фишер вернулся к власти. Отношения между генерал-губернатором и премьер-министром охладели. Настойчивость Дадли по поддержанию двух очень дорогих домов правительства — в Сиднее и Мельбурне, на путешествия по стране с королевской пышностью и на фрахтование паровой яхты, для путешествия вокруг континента, взбесили Фишера. К октябрю Дадли признал невозможность его нахождения на посту генерал-губернатора и попросил отставки. Он уехал из Австралии 31 июля 1911 года, без проведения официальной церемонии. Альфред Дикин писал о нём:

Его цель была высокой, но интересы были недолговечны. Он не сделал ничего действительно важного, ничего тщательно, ничего последовательно. Он остался очень неэффективным и очень непопулярной фигурой.

Личная жизнь и смерть

Дадли женился впервые в 1891 году на Рэйчел Энн Герни, родившийся в 1868 году, дочери Карла Генри Герни (род. 5 ноября 1833) и Элис Принсеп, сестры Лауры Герни, жены сэра Томаса Герберта Кокрейна-Трубриджа, 4-го баронета Трубридж, по матери внучки Генриха Тоби Принсепа (1793—1878) и его жены с 1835 года Сары Монктон Пэттл (1816—1887)

У них было четверо сыновей: Уильям Хамбл Эрик, Родрик Джон, близнецы Джордж Реджинальд и Эдвард Фредерик; и три дочери. Их младший сын был Джордж Уорд, 1-й виконт Уорд из Уитли. Леди Дадли утонула 26 июня 1920 года, в возрасте 51 года.

30 апреля 1924 года Дадли женился во второй раз на актрисе Герти Миллар, дочери Джона Миллара.

Уильям Хамбл Уорд, 2-й граф Дадли умер от рака 29 июня 1932 года в Лондоне в возрасте 65 лет, и его титул наследовал старший сын Уильям. Герти, графиня Дадли, умерла в апреле 1952 года. Английская актриса Рэйчел Уорд является его правнучкой.

Ссылки

• [www.adb.online.anu.edu.au/biogs/A080371b.htm Уильям Уорд], Словарь австралийских биографий
• [hansard.millbanksystems.com/people/mr-william-ward-6/ Уильям Уорд]

Отрывок, характеризующий Уорд, Уильям, 2-й граф Дадли

– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.


17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
– А я на французской, ваше сиятельство, – сзади говорил Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, – перегнал бы, да только срамить не хотел.
Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большая толпа мужиков.
Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок, смотрели на подъехавших. Два старые длинные мужика, с сморщенными лицами и редкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую то нескладную песню, подошли к офицерам.
– Молодцы! – сказал, смеясь, Ростов. – Что, сено есть?
– И одинакие какие… – сказал Ильин.
– Развесе…oo…ооо…лая бесе… бесе… – распевали мужики с счастливыми улыбками.
Один мужик вышел из толпы и подошел к Ростову.
– Вы из каких будете? – спросил он.
– Французы, – отвечал, смеючись, Ильин. – Вот и Наполеон сам, – сказал он, указывая на Лаврушку.
– Стало быть, русские будете? – переспросил мужик.
– А много вашей силы тут? – спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
– Много, много, – отвечал Ростов. – Да вы что ж собрались тут? – прибавил он. – Праздник, что ль?
– Старички собрались, по мирскому делу, – отвечал мужик, отходя от него.