Андровская, Ольга Николаевна

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Шульц.
Ольга Андровская
Имя при рождении:

Ольга Николаевна Шульц

Дата рождения:

9 (21) июля 1898(1898-07-21)

Место рождения:

Москва,
Российская империя

Дата смерти:

31 марта 1975(1975-03-31) (76 лет)

Место смерти:

Москва, СССР

Профессия:

актриса, театральный педагог

Гражданство:

Российская империя Российская империя→
СССР СССР

Годы активности:

1918—1973

Театр:

МХАТ

Награды:

<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение

IMDb:

ID 0029107

О́льга Никола́евна Андро́вская (настоящая фамилия — Шульц; 1898—1975) — советская российская актриса театра и кино, педагог. Народная артистка СССР (1948). Лауреат Сталинской премии первой степени (1952).





Биография

Ольга Шульц родилась 9 (21) июля 1898 года (по другим источникам - 19 (31) июля 1898 года[1]) в Москве, в семье Николая Михайловича Шульца, студента юридического факультета (впоследствии адвоката), и француженки Марии Ригуле, приехавшей в Россию на заработки уроками французского.

В 1914 году окончила с золотой медалью Московскую женскую гимназию Л. О. Вяземской и поступила на медицинские курсы. Год проработала в клинике, ухаживала за ранеными, поступающими с фронта. По настоянию отца в 1915 году поступила на юридический факультет при Высших женских курсах В. А. Полторацкой. Во время учёбы участвовала в любительских спектаклях.

В 1918 году по совету актрисы Малого театра Г. Н. Федотовой поступила в Театр Корша, где под наставничеством ведущего актёра Н. М. Радина началась её профессиональная сценическая деятельность. Премьеры проходили по нескольку раз в месяц, благодаря чему молодая актриса, не имевшая актёрского образования, получила первые уроки мастерства. В 1918—1919 годах одновременно работала в Драматической студии имени Ф. И. Шаляпина. Сыграла здесь Флоретту во французском водевиле «Спичка между двух огней», просмотрев который, руководители Второй студии МХТ В. Л. Мчеделов и Н. П. Баталов в 1919 году зачислили её в труппу студии и одновременно в школу МХАТа. Сыграла несколько небольших ролей, наиболее заметной была роль Исабель в «Даме-невидимке» П. Кальдерона.

В 1921 году вышла замуж за Н. П. Баталова.

В память о младшем брате Андрее, погибшем в 1924 году от ран, полученных на гражданской войне, взяла псевдоним Андровская[2][3]:15.

С 1924 года — актриса МХАТа (с 1932 года — МХАТ им. М. Горького). Пополняя труппу студийцами, В. И. Немирович-Данченко предложил актрисе для дебюта роль Лизы в спектакле «Горе от ума» А. С. Грибоедова, причём роль Фамусова исполнил сам К. С. Станиславский, а в остальных ролях были заняты её сверстники: К. Н. Еланская (Софья), А. И. Степанова (Софья), Ю. А. Завадский (Чацкий), В. Я. Станицын (Молчалин) и др. Премьера прошла успешно. Андровская сумела здесь отойти от уже ставшего для неё привычным амплуа комедийной актрисы, на что обратил внимание В. И. Немирович-Данченко, поручавший ей в дальнейшем роли и иного плана. Следующий большой успех пришёл к Андровской в роли Сюзанны в комедии «Безумный день, или женитьба Фигаро» П. Бомарше, её партнёрами были Н. П. Баталов (Фигаро) и Ю. А. Завадский (граф Альмавива). Премьера состоялась в апреле 1927 года. Спектакль шёл на сцене МХАТа до начала 1950-х годов с бессменной исполнительницей главной женской роли — О. Н. Андровской.

Следующим заметным этапом для актрисы стало исполнение роли Рокси Харт в пьесе американской писательницы М. Уоткинс «Реклама» (литературная основа знаменитого бродвейского мюзикла «Чикаго»). Она внесла основную долю в успех спектакля, не сходя со сцены два с половиной акта из трёх.

Во второй половине 1930-х годов резко ухудшилось здоровье её мужа Н. Баталова. После сильной простуды ещё в 1923 году на съёмках фильма «Аэлита», в котором он сыграл красноармейца Гусева, у него начал развиваться туберкулёз. В феврале 1935 года Н. Баталов в последний раз вышел на сцену в роли Фигаро, а 10 ноября 1937 года скончался после продолжительной болезни лёгких. Андровская больше замуж не выходила.

Больших ролей в этот период у актрисы не было. Она сыграла Смельскую в «Талантах и поклонниках», Варвару в «Грозе» А. Н. Островского, с особым успехом передавала сложный характер Пановой в спектакле «Любовь Яровая» К. А. Тренёва. «Эта роль явилась одним из наиболее блестящих созданий артистки»[4]:95.

В 1938 году дебютирует в кинематографе — исполняет роль помещицы Поповой в фильме И. М. Анненского «Медведь» по А. П. Чехову. Вместе со своим партнёром по фильму М. И. Жаровым через год снялась и в следующем фильме И. М. Анненского «Человек в футлярее» по рассказу А. П. Чехова, но здесь своей работой осталась недовольна.

Работала с молодёжью в Оперно-драматической студии К. С. Станиславского (ныне Московский драматический театр им. К. С. Станиславского), репетировала роли Елены в спектакле «Дни Турбиных» по М. А. Булгакову и леди Тизл в комедии «Школа злословия» Р. Шеридана. Специально для роли Тизл выучилась играть на арфе, а её партнер М. М. Яншин — на флейте. «Основная удача спектакля — исполнение ролей четы Тизл М. М. Яншиным и О. Н. Андровской»[4]:123. «Школа злословия» с участием актрисы шла на сцене МХАТа свыше десяти лет.

К юбилею А. С. Пушкина МХАТ подготовил его трагедию «Борис Годунов» с Андровской в роли Марины. Спектакль был доведён до генеральной репетиции, но, несмотря на «великолепный актёрский ансамбль», выпущен не был из-за режиссёрских просчётов и неудачного оформления[4]:125.

Война застала МХАТ в Минске. Начавшиеся 17 июня 1941 года гастроли закончились уже 23 июня после прямого попадания авиабомбы в здание театра. По возвращении в Москву Андровская заменила А. К. Тарасову в роли Маши в «Трёх сёстрах» по А. П. Чехову. В октябре 1941 года была эвакуирована вместе с театром в Саратов. Вернулась в Москву в ноябре 1942 года. В 1943 году с её участием состоялись две премьеры — «Последние дни» М. Булгакова (Воронцова) и «Вишнёвый сад» А. П. Чехова (Раневская). В 1943 году снялась в роли Татьяны Алексеевны в короткометражном фильме «Юбилей» по А. П. Чехову.

В 1949 году с успехом сыграла роль богатой и коварной купчихи Лебёдкиной в «Поздней любви» А. Н. Островского.

В 1952 году спектакль «Школа злословия» с участием актрисы был экранизирован. Одновременно со съёмками готовила роль петербургской дамы Шатровой в пьесе М. В. Большинцова и М. Э. Чиаурели «Октябрь» (выпущена МХАТом в декабре 1952 года под названием «Залп Авроры»).

В целом период 1960-х годов не принёс Андровской творческого удовлетворения. Спектаклей с её участием было немного («Чайка», «Над Днепром», «Бронепоезд 14—69», «Возмездие», «Ревизор»), к тому же некоторые из них были признаны неудачными и быстро сошли со сцены. Из письма О. Н. Андровской к Т. М. Вечесловой от 8 марта 1960 года[3]:334:

В театре для меня наступил скучный период — ничего интересного я не играю.
Из письма к Н. В. Шульц от 4 января 1964 года[3]:348:
О театре, вернее, о своей работе творческой не хочется говорить. Её просто нет — поэтому и говорить нечего.

В 1959—1973 годах преподавала в ГИТИСе (ныне Российский университет театрального искусства — ГИТИС) (с 1963 года — профессор). Среди её учеников — А. Аржиловский, С. Садальский, М. Филипов, Н. Пшенная, А. Вовк, В. Коренев, Л. Гарница, Л. Пырьева. В 1964 году выпустила курс со спектаклем «Слуга двух господ» Гольдони.

До последних дней О. Н. Андровская сохраняла творческую активность. 6 октября 1970 года состоялась премьера спектакля «Село Степанчиково и его обитатели» по Ф. М. Достоевскому с Андровской в роли генеральши. В сентябре 1972 года она перенесла тяжёлую операцию, но почти сразу же после выхода из больницы самостоятельно начала готовить роль Турусиной в комедии А. Н. Островского «На всякого мудреца довольно простоты», о которой давно мечтала, но сыграть которую ей так и не довелось.

В 1973 году, уже будучи неизлечимо больной, с блеском сыграла роль пани Конти в прославленном спектакле «Соло для часов с боем» О. Заградника в постановке О. Н. Ефремова[5]. В спектакле были заняты и другие «старики» МХАТа — А. Н. Грибов, В. Я. Станицын, М. И. Прудкин, М. М. Яншин. Премьера состоялась 13 декабря 1973 года. Одновременно спектакль был экранизирован. Эта роль оказалась для неё последней.

Ольга Николаевна Андровская скончалась 31 марта 1975 года в Москве от рака. Похоронена на Новодевичьем кладбище (участок № 2) рядом с мужем.

Семья

Звания и награды

Творчество

Роли в театре

Театр Корша (1918—1919)

Драматическая студия им. Ф. И. Шаляпина (1918—1919)

Вторая студия МХТ (1919—1924)

МХАТ

Роли в кино

Озвучание мультфильмов

Память

  • Один из пассажирских лайнеров Дальневосточного морского пароходства носит имя Ольги Андровской.
  • В 2006 году в издательстве «АСТ-Пресс Книга» вышла книга из серии «Выдающиеся мастера» об актрисе «Ольга Андровская».

Напишите отзыв о статье "Андровская, Ольга Николаевна"

Примечания

  1. ↑ [amnesia.pavelbers.com/Aktery%20i%20sudba%20119.htm Ольга Андровская]
  2. ↑ Театральная энциклопедия. — М.: Советская энциклопедия, 1961. — Т. 1: А—Глобус. — 43 000 экз.
  3. ↑ 1 2 3 Андровская О. Н. Исповедь актрисы. Дневники, письма, воспоминания. — М., 2006.
  4. ↑ 1 2 3 Очерки истории русского советского драматического театра. — М., 1960. —. — Т. 2.
  5. ↑ Прудкин М. И. Ольга Николаевна Андровская // Жизнь – в Художественном театре. — М.: «Театралис», 2007. — С. 286-295. — ISBN 978-5-902492-07-8.

Литература

  • Андровская О. Н. Исповедь актрисы. Дневники, письма, воспоминания / Под. ред. Б. М. Поюровского. — М.: АСТ-ПРЕСС КНИГА, 2006. — 3000 экз. — ISBN 5-462-00490-7.
  • Очерки истории русского советского драматического театра. — М.: изд. АН СССР, 1960. — Т. 2. — 776 с. — 3000 экз.

Ссылки

Отрывок, характеризующий Андровская, Ольга Николаевна

Наташа большими, открытыми глазами смотрела на Соню, как будто не понимая ее вопроса.
– Что ж, ты отказываешь князю Андрею? – сказала Соня.
– Ах, ты ничего не понимаешь, ты не говори глупости, ты слушай, – с мгновенной досадой сказала Наташа.
– Нет, я не могу этому верить, – повторила Соня. – Я не понимаю. Как же ты год целый любила одного человека и вдруг… Ведь ты только три раза видела его. Наташа, я тебе не верю, ты шалишь. В три дня забыть всё и так…
– Три дня, – сказала Наташа. – Мне кажется, я сто лет люблю его. Мне кажется, что я никого никогда не любила прежде его. Ты этого не можешь понять. Соня, постой, садись тут. – Наташа обняла и поцеловала ее.
– Мне говорили, что это бывает и ты верно слышала, но я теперь только испытала эту любовь. Это не то, что прежде. Как только я увидала его, я почувствовала, что он мой властелин, и я раба его, и что я не могу не любить его. Да, раба! Что он мне велит, то я и сделаю. Ты не понимаешь этого. Что ж мне делать? Что ж мне делать, Соня? – говорила Наташа с счастливым и испуганным лицом.
– Но ты подумай, что ты делаешь, – говорила Соня, – я не могу этого так оставить. Эти тайные письма… Как ты могла его допустить до этого? – говорила она с ужасом и с отвращением, которое она с трудом скрывала.
– Я тебе говорила, – отвечала Наташа, – что у меня нет воли, как ты не понимаешь этого: я его люблю!
– Так я не допущу до этого, я расскажу, – с прорвавшимися слезами вскрикнула Соня.
– Что ты, ради Бога… Ежели ты расскажешь, ты мой враг, – заговорила Наташа. – Ты хочешь моего несчастия, ты хочешь, чтоб нас разлучили…
Увидав этот страх Наташи, Соня заплакала слезами стыда и жалости за свою подругу.
– Но что было между вами? – спросила она. – Что он говорил тебе? Зачем он не ездит в дом?
Наташа не отвечала на ее вопрос.
– Ради Бога, Соня, никому не говори, не мучай меня, – упрашивала Наташа. – Ты помни, что нельзя вмешиваться в такие дела. Я тебе открыла…
– Но зачем эти тайны! Отчего же он не ездит в дом? – спрашивала Соня. – Отчего он прямо не ищет твоей руки? Ведь князь Андрей дал тебе полную свободу, ежели уж так; но я не верю этому. Наташа, ты подумала, какие могут быть тайные причины ?
Наташа удивленными глазами смотрела на Соню. Видно, ей самой в первый раз представлялся этот вопрос и она не знала, что отвечать на него.
– Какие причины, не знаю. Но стало быть есть причины!
Соня вздохнула и недоверчиво покачала головой.
– Ежели бы были причины… – начала она. Но Наташа угадывая ее сомнение, испуганно перебила ее.
– Соня, нельзя сомневаться в нем, нельзя, нельзя, ты понимаешь ли? – прокричала она.
– Любит ли он тебя?
– Любит ли? – повторила Наташа с улыбкой сожаления о непонятливости своей подруги. – Ведь ты прочла письмо, ты видела его?
– Но если он неблагородный человек?
– Он!… неблагородный человек? Коли бы ты знала! – говорила Наташа.
– Если он благородный человек, то он или должен объявить свое намерение, или перестать видеться с тобой; и ежели ты не хочешь этого сделать, то я сделаю это, я напишу ему, я скажу папа, – решительно сказала Соня.
– Да я жить не могу без него! – закричала Наташа.
– Наташа, я не понимаю тебя. И что ты говоришь! Вспомни об отце, о Nicolas.
– Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? – кричала Наташа. – Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, – злобно кричала Наташа сдержанно раздраженным и отчаянным голосом. Соня разрыдалась и выбежала из комнаты.
Наташа подошла к столу и, не думав ни минуты, написала тот ответ княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она коротко писала княжне Марье, что все недоразуменья их кончены, что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть всё и простить ее ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.

В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Андровская,_Ольга_Николаевна&oldid=81291013»