Вам и не снилось…

Вам и не снилось…
Жанр	мелодрама/драма
Режиссёр	Илья Фрэз
Автор сценария	Галина Щербакова (рассказ) Илья Фрэз
В главных ролях	Татьяна Аксюта Никита Михайловский Елена Соловей Ирина Мирошниченко
Оператор	Гасан Тутунов
Композитор	Алексей Рыбников
Кинокомпания	Киностудия имени М. Горького. Второе творческое объединение
Длительность	86 мин.
Сборы	26,1 млн зрителей
Страна	СССР СССР
Язык	русский
Год	1980
IMDb	ID 0153489
Выход фильма «Вам и не снилось…»

К:Фильмы 1980 года

«Вам и не снилось…» — советский художественный фильм режиссёра Ильи Фрэза, экранизация повести «Роман и Юлька», написанной Галиной Щербаковой.

Премьера в Советском Союзе состоялась 23 марта 1981 года. По итогам проката 1981 года картина заняла 12-е место — её посмотрело более 26 млн зрителей. Лучший фильм 1981 года по опросу журнала «Советский экран». В США премьера прошла в Нью-Йорке 5 марта 1982 года под названием «Love & Lies».

Сюжет

Старшеклассница Катя Шевченко (Татьяна Аксюта) переезжает в новый район и в школе знакомится с одноклассником Романом Лавочкиным (Никита Михайловский), постепенно их дружба перерастает в любовь, удивительную по своей силе для взрослых, которые их окружают. Мать Кати Людмила (Ирина Мирошниченко) в юности была возлюбленной отца Романа Константина (Альберт Филозов), но отвергла его любовь и теперь мать Романа Вера (Лидия Федосеева-Шукшина) панически боится, что Катя точно так же отвергнет Романа и сломает ему жизнь. Она стремится всеми силами разлучить детей — переводит Романа в другую школу, запрещает им встречаться, но любовь Кати и Ромы от этого не прекращается.

Тогда Вера обманывает сына, вынуждая его на долгое время уехать из Москвы в Ленинград ухаживать за якобы больной бабушкой (Татьяна Пельтцер), которая, в свою очередь, пресекает все попытки Кати дозвониться до Ромы или написать ему. Катю и Романа поддерживают только одноклассники и классная руководительница Татьяна Николаевна (Елена Соловей), у которой тоже всё очень печально в личной жизни. Она и раскрывает в итоге обман Веры и сообщает правду Людмиле и её мужу Владимиру. Катя решает ехать в Ленинград и выяснить все сама. А тем временем Рома, который не может понять, почему Катя не отвечает ни на одно из его писем (все письма Кати перехватывает почтальонша (Любовь Соколова) — знакомая его бабушки), звонит Татьяне Николаевне, но та по ошибке принимает его за надоевшего ей ухажёра Михаила (Леонид Филатов) и велит ему сюда никогда больше не звонить. Мучаясь от неизвестности, Рома случайно подслушивает телефонный разговор бабушки с матерью и узнаёт правду: бабушка вовсе не больна и всё это на самом деле спектакль, разыгранный для того, чтобы Рома больше не виделся с Катей.

Рассердившись, Рома запирается в своей комнате, бабушка пытается до него достучаться. Рома видит из окна, как во двор входит Катя, приехавшая в Ленинград. Рома хочет выйти из комнаты, но бабушка пытается удержать внука от Кати и её «порочной» семьи. Рома раскрывает окно, зовя Катю, но поскальзывается и падает вниз. Его падение смягчает снежный сугроб. Катя подбегает к нему и пытается помочь подняться, но в конечном итоге они вместе падают обратно на снег. За ними наблюдают двое детей — мальчик и девочка.

Создатели

В ролях

• Татьяна Аксюта — Катя Шевченко
• Никита Михайловский — Рома Лавочкин (озвучивает Александр Соловьёв)
• Елена Соловей — Татьяна Николаевна Кольцова, учительница литературы
• Ирина Мирошниченко — Людмила Сергеевна, мать Кати
• Лидия Федосеева-Шукшина — Вера Васильевна Лавочкина, мать Ромы
• Альберт Филозов — Константин Лавочкин, отец Ромы
• Татьяна Пельтцер — бабушка Ромы
• Руфина Нифонтова — мать Татьяны Николаевны
• Евгений Герасимов — дядя Володя, отчим Кати
• Леонид Филатов — Михаил Славин, любовник Татьяны Николаевны
• Вадим Курков — Сашка Рамазанов, одноклассник Ромы
• Екатерина Васильева — Алёна Старцева, одноклассница Ромы
• Нина Мазаева — Мария Алексеевна, директор школы
• Любовь Соколова — Лиза, почтальон
• Наталья Мартинсон — Элла, подруга Татьяны Николаевны
• Любовь Майкова — лаборантка
• Александр Карин — учитель физкультуры
• Валентин Голубенко — перевозчик мебели
• Елена Майорова — Зоя, соседка Кати
• Владимир Приходько — таксист (озвучивает Юрий Саранцев)
• Дмитрий Полонский — одноклассник Ромы в шляпе
• Вадим Захарченко — участник родительского собрания (нет в титрах)

Съёмочная группа

• Сценаристы: Галина Щербакова, Илья Фрэз
• Режиссёр: Илья Фрэз
• Оператор: Гасан Тутунов
• Художники: Виктор Власков, Александр Дихтяр
• Композитор: Алексей Рыбников
• Государственный симфонический оркестр кинематографии
  • Дирижёр: Александр Петухов

История создания

От повести к фильму

До повести «Роман и Юлька» Галина Щербакова написала несколько серьёзных вещей, которые никто не хотел печатать, и тогда она решила написать лёгкую любовную историю, потому что ей показалось, что это наверняка будет беспроигрышная тема. Идею подкинул её сын-подросток. Однажды Щербакова уехала с мужем на отдых, а когда вернулась, то узнала от своей знакомой, у которой они оставили детей, что её сын-десятиклассник полез по водосточной трубе к своей возлюбленной на шестой этаж. Оставив у неё тайное послание на балконе, он стал спускаться по этой же трубе вниз, и на середине пути она развалилась, но всё обошлось без серьёзных травм. Именно этот случай и создал у Щербаковой образ — мальчик, падающий с большой высоты из-за любви. Очень быстро она написала «Роман и Юлька» и отнесла повесть в редакцию журнала «Юность». Когда прошло несколько месяцев, а повесть всё не печатали, Щербакова запечатала повесть в конверт от журнала «» и отправила её на Студию имени Горького Сергею Герасимову. Через три дня Щербаковой позвонила жена Герасимова Тамара Макарова и сказала, что ей повесть очень понравилась и она сделает всё возможное, чтобы фильм по ней был снят. А спустя ещё два дня Щербакова разговаривала уже с Ильёй Фрэзом.

Перед началом съёмок Щербакова не выдержала и пошла к редактору «Юности» Борису Полевому, который сказал ей, что не может отправить повесть в печать, потому что у неё, по его мнению, очень мрачный финал. Узнав, что дело только в этом, Галина взяла с его стола рукопись, вышла из кабинета и тут же переписала последние несколько предложений. Если в изначальном варианте давалось чёткое понятие, что Рома умирает (в последнем предложении говорилось, что Юля роняет голову Роме на грудь), то теперь вышел неоднозначный конец, который можно было трактовать по-своему (Рома либо умирает, либо теряет сознание). Спустя два месяца (осенью 1979 года), уже в разгар подготовки съёмочного процесса, повесть была напечатана в журнале под редакторским названием «Вам и не снилось».

Отличия от повести

• В повести Катю зовут Юлей, так что в именах героев была заложена аллюзия на Ромео и Джульетту. В процессе работы Щербакову вызвали в Госкино, где ей категорично заявили: «Влюблённых зовут Роман и Юля? Это что же вы, себя Шекспиром возомнили? Не бывать этому!» Джульетту, то есть Юльку, пришлось заменить на Катю. В любом случае, это история Ромео и Джульетты нашего времени.
• В фильме Рома, узнав в финале правду, говорит бабушке «Ты не актриса, ты…» и, не договорив, убегает. В повести он же произносит «Ты не актриса, ты Васисуалий Лоханкин».
• Оригинальная повесть заканчивается трагически — Рома, падая из окна, ударяется грудью о проходящую у земли водопроводную трубу. Ошибочно считается, что от этого Рома умирает, хотя последние предложения подразумевают, что он просто теряет сознание, упав Юле на руки (идею, что он остаётся жив, позже развила дочь Галины Щербаковой Екатерина в продолжении «Вам и не снилось… пятнадцать лет спустя»). Финал экранизации было решено изменить по просьбе читателей.
• В повести Рома намеренно прыгает из окна, в фильме же он оступается. Причём если в книге он падал с третьего этажа, то в фильме, когда Рома забирается на окно, видно, что окно находится на уровне верхних этажей других домов. Финальный же кадр фильма показывает, что этот дом шестиэтажный.
• В повести мать Татьяны Николаевны является умершей ещё до начала действия и поэтому все диалоги между ними, которые показаны в фильме, в повести большей частью представлены как воспоминания Татьяны. Роман Татьяны с Михаилом в повести тоже по времени разворачивается в прошлом и не имеет такой чёткой сюжетной линии, как в фильме.
• Костя, отец Романа, в повести полностью посвящён в планы Веры Васильевны и бабушки, но не противодействует им из-за слабости характера. В фильме его держат в неведении, когда он узнает обо всём, то встаёт на сторону сына и начинает бунтовать против жены (очень впечатляющая и эффектная сцена в фильме: «Ты что придумала, а? Тебя убить мало за это…»)
• И опубликованный вариант повести, и фильм называются «Вам и не снилось…», но эта фраза имеет разный смысл. В повести она отсылает к словам театральных подруг Татьяны: «У нас такая „Вестсайдская“, что вам тут не снилось…», в фильме — к письму Кати: «Директриса читала нам мораль: „Вам и не снилось горе!“ и буравила меня глазами». Сама директриса в фильме стала личностью гораздо более неприятной и недалёкой, чем в повести.
• Несмотря на то, что конец в фильме вышел, как и в повести, почти таким же открытым, в фильме присутствуют два намёка на счастливый конец. Первый — разговор с учительницей, когда Сашка полувопросительно-полуутверждающе произносит: «Значит, всё в порядке. Всё хорошо. Хеппи-энд…». Второй — разговор бабушки Ромы с подругой-почтальоном, в котором проводится параллель с возможной дальнейшей судьбой Кати: «Это всё от твоего замужа в 16 лет!»; «Да чего вспоминать, внуков уже двое…»

Подбор актёров

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Галина Щербакова не участвовала в подборе, но Фрэз показывал ей все пробы, которые она потом очень долгое время хранила у себя. Лидия Федосеева-Шукшина сразу дала своё согласие на съёмки. Очень долго искали исполнителей на роли Ромы и матери Кати. На роль Ромы отсмотрели тысячи мальчиков со всей страны и только в самом конце проб, когда уже утвердили Аксюту, кто-то сообщил Фрэзу, что в Ленинграде есть мальчик Никита Михайловский, который, вполне возможно, очень даже подойдёт. Михайловскому к тому моменту только исполнилось шестнадцать лет. Он ещё учился в школе и у него не было никакого актёрского образования и опыта, кроме нескольких второплановых и эпизодических ролей в кино, и единственной главной роли в фильме «Дети как дети». Но на пробах он покорил всех своей естественностью, и его тут же утвердили. Татьяна Аксюта на семь лет старше Михайловского — к тому времени уже окончила театральный вуз и вышла замуж.

На роль матери Кати пробовалось множество известных актрис, в том числе для проб из Киева приезжала Ада Роговцева, но Илья Фрэз всем говорил «нет», потому что заранее утвердил на эту роль Ирину Мирошниченко, которая тогда попала в аварию и поэтому носила фиксирующий воротник на шее, и Фрэз ждал, пока она поправится.

Съёмочный процесс

Фильм снимался не в хронологическом порядке и почти что с самого конца, поэтому актёры не всегда понимали то, что говорили по сюжету.

«Этот фильм я и люблю, и ненавижу, — призналась автор повести Галина Щербакова, — но мне дороги месяцы воспоминаний о съёмочном процессе. Татьяне Аксюте, которая снималась в роли Кати, было 23 года, она только что окончила ГИТИС. А Никита Михайловский ещё учился в школе. Но как этот мальчик играл! Мы рыдали — он был совершенством! Казалось, что юный 16-летний подросток знает о любви больше, чем его замужняя партнёрша. Он не актёрствовал, он просто жил в кадре, пропуская через себя все эмоции своего героя, буквально перерождаясь в него».

Михайловский, хоть и имел за плечами некоторый актёрский опыт, по воспоминаниям, не мог правильно отыграть сцену с первых дублей и «раскочегаривался» только к шестому дублю, в то время как Аксюта, привыкшая играть на сцене, изображала нужные эмоции почти с первого раза и к шестому дублю уже начинала сдавать. В результате, по словам Щербаковой, почти все сцены фильма состоят из серединных дублей.

В сцене в парке Катя носит на голове венок из листьев. Венок не был запланирован по сценарию, но поскольку съёмка сцены началась в девять утра, то, пока устанавливали камеры, Татьяна Аксюта от нечего делать сплела этот самый венок, который всем понравился.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Места съёмок

Многие сцены фильма снимались на юго-западе Москвы, в окрестностях метро «Юго-Западная» и «Ясенево».

Дом бабушки в Ленинграде — это знаменитый Толстовский дом (№ 17 по улице Рубинштейна).

Финальная сцена фильма снималась в двух городах. Никита Михайловский срывается с подоконника в Ленинграде, а падает на землю в Москве.

Сцена зимой на балконе («Слепуха моя…») снималась с балкона 16-го этажа дома № 12, к. 1 по ул. 26 Бакинских Комиссаров, причём в зеркальном отражении. Из-за этого даже жители района не всегда могут определить, откуда велась съёмка. В отреставрированной версии картины этот ляп был исправлен. Универмаг, на открытие которого идут главные герои — универмаг «Тропарёво» рядом с метро «Юго-западная», при этом кадры с игрушечной железной дорогой снимались в универмаге «Лейпциг».

Школа № 780, в которой по сюжету учились герои фильма, расположена в Ясенево в 13-м микрорайоне на Литовском бульваре. Когда снимался фильм, со всех сторон собиралось большое количество учеников, и съёмочная бригада их разгоняла, чтобы не попали в кадр. Массовка фильма была привозной, а не местной: настоящие ясеневские школьники видны на школьном стадионе (который весь в лужах). При разговоре матери Романа с директором школы, на заднем плане, за окном, ученики 4 «А» и 4 «Б» классов катают пустую катушку от кабеля, пытаясь попасть в кадр. На самом деле это субботник по уборке территории: прошёл слух, что в директорском кабинете снимается кино, и два класса бросились на задний двор школы. Так как особого мусора для уборки не нашлось, школьники принялись катать стоявшую там деревянную катушку.

Дома, в которых живут главные герои, расположены около метро «Бабушкинская», на пересечении улиц Енисейской и Менжинского.

Сцена у кафе для таксистов снималась на пересечении Скатёрного и Малого Ржевского переулков в Москве. На месте самого кафе сейчас стоит новое здание, расположенное по адресу Скатёрный переулок, 18.

Сцена в начале фильма на ж/д переезде снималась в Отрадном на пересечении Алтуфьевского шоссе (дублёр) и улицы Декабристов. Сам переезд не сохранился до наших дней.

Музыка

Музыка Рыбникова

Композитор Алексей Рыбников написал для фильма несколько инструментальных тем на основе песни «Последняя поэма». Некоторые композиции появлялись на различных альбомах с музыкой Рыбникова. В частности, следующие треки появились среди прочих на втором диске коллекционного издания 2005 года под названием «Музыка кино», выпущенном лейблом «Студия Алексея Рыбникова»:

• Новый дом (0:47)
• В парке (2:34)
• Роман и Катя (1:52)
• Танцы (2:15)
• Финал (2:43)

«Последняя поэма»

Звучащая в фильме песня «Последняя поэма» (на стихи Рабиндраната Тагора в переводе Аделины Адалис) была написана композитором Алексеем Рыбниковым ещё в 1970 году, во время работы над фильмом «Остров сокровищ», но стала известна только в 1980 году, когда была включена в фильм «Вам и не снилось…». Песню исполнили Ирина Отиева и Вера Соколова.

Композитор рассказывал: «В 1970 году была написана мелодия, которую долгое время никуда не удавалось пристроить. И однажды, взяв с полки роман Рабиндраната Тагора „Последняя поэма“, завершавшийся стихами в переводе поэтессы Аделины Адалис, я был поражён, насколько точно и легко ранее неизвестные мне стихи легли на эту мелодию десятилетней давности…». Однако ещё в 1973 году «Мелодия» выпустила миньон (СМ-0004107-8), содержавший эту песню, исполненную «Трио Линник» на стихи Р. Тагора.

После выхода картины песня стала популярной, вышла в финал фестиваля «Песня года — 1981», причём из двух вариантов исполнения — И. Отиевой и ВИА «Ялла» (придавшей песне восточный колорит) — с преимуществом лишь в несколько голосов из многих тысяч вышел ВИА «Ялла».

Известны также варианты исполнения этой песни сёстрами Лисициан, Русланой, Варварой, Валерией, Леной Перовой c рок-группой «МультFильмы, Hi-Fi».

Награды и премии

• 1981 — 14-й Всесоюзный кинофестиваль (Вильнюс) по разделу фильмов для детей и юношества: Второй приз жюри — фильму «Вам и не снилось…».
• 1982 — Лучший фильм 1981 года по опросу журнала «Советский экран». Исполнительница главной роли Татьяна Аксюта заняла в этом же опросе второе место в категории «лучшая актриса года», уступив Наталье Гундаревой в фильме «Однажды двадцать лет спустя».
• 1982 — Почётный диплом Международного кинофестиваля детских и юношеских фильмов в Томаре (Португалия) актрисе Татьяне Аксюте за лучшее исполнение женской роли.

Ссылки

• [2011.russiancinema.ru/index.php?e_dept_id=2&e_movie_id=785 «Вам и не снилось…»] на сайте «Энциклопедия отечественного кино»
• «Вам и не снилось…» (англ.) на сайте Internet Movie Database
• [www.detivkino.ru/movie/330/Вам_и_не_снилось «Вам и не снилось» на сайте «Дети в кино»]
• [www.ozon.ru/context/detail/id/200883/ О фильме]
• [akter.kulichki.net/publ/mihaylovskiy_n.htm Как они умерли… Никита Михайловский]
• [fictionbook.ru/author/sherbakova_galina_nikolaevna/vam_i_ne_snilos/read_online.html Читаем повесть]
• [www.litwomen.ru/autogr4.html Галина Щербакова. Об авторе]
• [archive.is/20130417041049/www.morekino.ru/uploads/posts/2011-11/1320516431_1411689.jpg Экспортный постер фильма]
• [top-antropos.com/literature/item/46-rabindranath-tagore Рабиндранат Тагор. Последняя поэма]

Отрывок, характеризующий Вам и не снилось…

Соня прошла в буфет с рюмкой через залу. Наташа взглянула на нее, на щель в буфетной двери и ей показалось, что она вспоминает то, что из буфетной двери в щель падал свет и что Соня прошла с рюмкой. «Да и это было точь в точь также», подумала Наташа. – Соня, что это? – крикнула Наташа, перебирая пальцами на толстой струне.
– Ах, ты тут! – вздрогнув, сказала Соня, подошла и прислушалась. – Не знаю. Буря? – сказала она робко, боясь ошибиться.
«Ну вот точно так же она вздрогнула, точно так же подошла и робко улыбнулась тогда, когда это уж было», подумала Наташа, «и точно так же… я подумала, что в ней чего то недостает».
– Нет, это хор из Водоноса, слышишь! – И Наташа допела мотив хора, чтобы дать его понять Соне.
– Ты куда ходила? – спросила Наташа.
– Воду в рюмке переменить. Я сейчас дорисую узор.
– Ты всегда занята, а я вот не умею, – сказала Наташа. – А Николай где?
– Спит, кажется.
– Соня, ты поди разбуди его, – сказала Наташа. – Скажи, что я его зову петь. – Она посидела, подумала о том, что это значит, что всё это было, и, не разрешив этого вопроса и нисколько не сожалея о том, опять в воображении своем перенеслась к тому времени, когда она была с ним вместе, и он влюбленными глазами смотрел на нее.
«Ах, поскорее бы он приехал. Я так боюсь, что этого не будет! А главное: я стареюсь, вот что! Уже не будет того, что теперь есть во мне. А может быть, он нынче приедет, сейчас приедет. Может быть приехал и сидит там в гостиной. Может быть, он вчера еще приехал и я забыла». Она встала, положила гитару и пошла в гостиную. Все домашние, учителя, гувернантки и гости сидели уж за чайным столом. Люди стояли вокруг стола, – а князя Андрея не было, и была всё прежняя жизнь.
– А, вот она, – сказал Илья Андреич, увидав вошедшую Наташу. – Ну, садись ко мне. – Но Наташа остановилась подле матери, оглядываясь кругом, как будто она искала чего то.
– Мама! – проговорила она. – Дайте мне его , дайте, мама, скорее, скорее, – и опять она с трудом удержала рыдания.
Она присела к столу и послушала разговоры старших и Николая, который тоже пришел к столу. «Боже мой, Боже мой, те же лица, те же разговоры, так же папа держит чашку и дует точно так же!» думала Наташа, с ужасом чувствуя отвращение, подымавшееся в ней против всех домашних за то, что они были всё те же.
После чая Николай, Соня и Наташа пошли в диванную, в свой любимый угол, в котором всегда начинались их самые задушевные разговоры.


– Бывает с тобой, – сказала Наташа брату, когда они уселись в диванной, – бывает с тобой, что тебе кажется, что ничего не будет – ничего; что всё, что хорошее, то было? И не то что скучно, а грустно?
– Еще как! – сказал он. – У меня бывало, что всё хорошо, все веселы, а мне придет в голову, что всё это уж надоело и что умирать всем надо. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка… и так мне вдруг скучно стало…
– Ах, я это знаю. Знаю, знаю, – подхватила Наташа. – Я еще маленькая была, так со мной это бывало. Помнишь, раз меня за сливы наказали и вы все танцовали, а я сидела в классной и рыдала, никогда не забуду: мне и грустно было и жалко было всех, и себя, и всех всех жалко. И, главное, я не виновата была, – сказала Наташа, – ты помнишь?
– Помню, – сказал Николай. – Я помню, что я к тебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасно мы смешные были. У меня тогда была игрушка болванчик и я его тебе отдать хотел. Ты помнишь?
– А помнишь ты, – сказала Наташа с задумчивой улыбкой, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал в кабинет, еще в старом доме, а темно было – мы это пришли и вдруг там стоит…
– Арап, – докончил Николай с радостной улыбкой, – как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы во сне видели, или нам рассказывали.
– Он серый был, помнишь, и белые зубы – стоит и смотрит на нас…
– Вы помните, Соня? – спросил Николай…
– Да, да я тоже помню что то, – робко отвечала Соня…
– Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама, – сказала Наташа. – Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь!
– Как же, как теперь помню его зубы.
– Как это странно, точно во сне было. Я это люблю.
– А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо было?
– Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья. – Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему то.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.
Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.
– Пошел вперед, Захар! – крикнул Николай кучеру отца, чтобы иметь случай перегнать его на дороге.
Тройка старого графа, в которую сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.
Николай тронулся за первой тройкой; сзади зашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге. Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно так же толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину, одни за другими стали растягиваться сани.
– След заячий, много следов! – прозвучал в морозном скованном воздухе голос Наташи.
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.
– Вы что, Nicolas?
– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. – «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Захар сдержал лошадей и обернул свое уже объиндевевшее до бровей лицо.
Николай пустил своих лошадей; Захар, вытянув вперед руки, чмокнул и пустил своих.
– Ну держись, барин, – проговорил он. – Еще быстрее рядом полетели тройки, и быстро переменялись ноги скачущих лошадей. Николай стал забирать вперед. Захар, не переменяя положения вытянутых рук, приподнял одну руку с вожжами.
– Врешь, барин, – прокричал он Николаю. Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким, сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путались быстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу и женские взвизги слышались с разных сторон.
Опять остановив лошадей, Николай оглянулся кругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебная равнина с рассыпанными по ней звездами.
«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.
– Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое, – сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами и бровями.
«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».
– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.
Действительно это была Мелюковка, и на подъезд выбежали девки и лакеи со свечами и радостными лицами.
– Кто такой? – спрашивали с подъезда.
– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.


Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.