Воздушная война

Воздушная война — ведение воюющими сторонами военных действий в воздушном пространстве с помощью любых летательных аппаратов. Воздушная война включает как воздушную разведку, так и применение летательных аппаратов для нанесения ударов по противнику.

Воздушная разведка

Впервые летательные аппараты были применены в военных действиях в Древнем Китае: для проведения разведки использовался воздушный змей, который поднимал в воздух человека. По мере развития воздухоплавания и авиации разведка всегда оставалась одной из её основных функций: и аэростаты, и самолёты первоначально применялись для наблюдения за противником, и только впоследствии на них могло устанавливаться вооружение. Первое применение летательного аппарата в европейских войнах зафиксировано в битве при Флерюсе (1794 году), когда привязной аэростат L’entreprenant был использован для организации наблюдательного пункта.

Воздушная бомбардировка Венеции в 1849 году

Первым в истории задокументированным применением летательных аппаратов (беспилотных аэростатов) для нанесения удара по противнику была бомбардировка австрийскими войсками осажденной Венеции во время революции 1848—1849 года. Эффективность бомбардировки была незначительна и она осталась почти незамеченной в мире.

Итало-турецкая война

23 октября 1911 капитан Пиаца на своём Блерио XI совершил первый разведывательный полёт. Эта дата считается первым в мировой истории применением авиации в военных целях. 1 ноября 1911 младший лейтенант Гавоти совершил первую воздушную бомбардировку, сбросив 4 ручные гранаты со своего самолёта. Это было и первое боевое применение самолёта. 24 января 1912 капитан Пиаца осуществил первое воздушное фотографирование. 4 марта 1912 младший лейтенант Гавоти провёл первый ночный разведывательный полёт и первую ночную бомбардировку.

Первая Балканская война

16 октября 1912 поручики болгарской боевой авиации Радул Милков и Продан Таракчиев совершили первый боевой полёт на Балканах, в котором провели разведку и бросили несколько ручных гранат. В этом днём военный воздушный шар «София-1» обеспечил первое в истории взаимодействие воздухоплавательных и авиационных средств. 17 октября 1912 поручик Христо Топракчиев и русский лётчик Тимофей Ефимов на самолетах Блерио XI в первый раз сбросили листовки на позиции противника. Итальянский пилот-доброволец Джовани Сабели и болгарский наблюдатель В. Златаров совершили первую воздушную бомбардировку на Балканах. 30 октября 1912 на самолёте, который пилотировал подпоручик Ст. Калинов, первый раз в мировой истории женщина вылетела на самолёте военной авиации, выполняя боевое задание — это была наблюдатель Райна Касабова. 12 ноября 1912 состоялся первый в мировой истории групповый боевой вылет — поручики Р. Милков, Н. Богданов, Ст. Калинов и русский лётчик Н. Костин атаковали железнодорожную станцию Караагач в Эдирне, заходя к ней с разных сторон. 26 января 1913 поручик П. Попкрыстев и итальянец Дж. Сабели совершили первый боевой полёт над Мраморным морем и первый раз в истории атаковали с воздуха вражеский корабль, сбросив бомбы на броненосец «Хайреддин Барбароса».

Первая мировая война

Хотя до начала Первой мировой войны уже имелось немало примеров боевого применения авиации, идея воздушного боя многим казалась абсурдной. Поэтому в Первую мировую войну самолёты вступили безоружными, а летчикам пришлось самим изобретать способы борьбы в воздухе. Самым экзотическим способом было распарывание матерчатой обшивки самолета подвесными ножами, пилами или кошками.

В. Григоров в книге «Тактика военного летания» (1913) предлагал с помощью умелых маневров образовывать вокруг вражеского самолета воздушные вихри, которые приводили бы к его аварии. Впрочем, данный метод был опасен и для атакующего самолета.

В 1913 году военный лётчик поручик Поплавко установил пулемёт в носовой части «Фармана-XVI» и провел успешные стрельбы по наземным и воздушным целям. Несмотря на удачу эксперимента, его опыт остался без внимания.

Эффективным оказались два способа ведения борьбы в воздухе: принуждение противника к посадке и таран.

Идея принуждения к посадке состояла в проведении устрашающих маневров, которые могли привести к повреждению вражеского самолета (особенно крыльев). Чтобы избежать аварии, вражеский лётчик был вынужден совершать посадку.

П. Н. Нестеров приделал нож к фюзеляжу для разрезания оболочки неприятельского дирижабля. Впоследствии он прикрепил к хвосту самолета длинный трос с грузом, который должен был опутать винт вражеской машины (когда сам Нестеров пролетит перед её носом). Пётр Нестеров затем совершил первый боевой таран в воздухе.

Впоследствии на борт самолетов стали брать огнестрельное оружие. Изначально пилоты обстреливали друг друга из личных пистолетов и револьверов. Дистанция боя в этом случае не превышала 50 метров.

В начале Первой мировой войны бомбардировка с воздуха была, скорее, мерой устрашения. Роль бомбардировщиков выполняли лёгкие разведывательные самолёты, пилоты которых брали с собой несколько небольших бомб. Сбрасывали их вручную, целясь на глазок. Такие налеты носили случайный характер и не согласовывались с действиями наземных войск. Первую бомбардировку Парижа провёл 30 августа 1914 года лейтенант Фердинанд фон Хиддесен с самолёта Rumpler 3C, сбросив 4 ручные гранаты. В результате атаки погибла одна женщина. 4 ноября 1914 года экипаж Gotha LE2 в составе пилота лейтенанта Каспара и обер-лейтенанта Рооса совершил первый налёт на территорию Англии, сбросив две бомбы на Дувр.

В отличие от аэропланов дирижабли в начале мировой войны уже были грозной силой. Наиболее мощной воздухоплавательной державой была Германия, обладавшая 18 дирижаблями. Немецкие аппараты могли преодолеть со скоростью 80-90 км/ч расстояние в 2-4 тыс. км и обрушить на цель несколько тонн бомб. Например, 14 августа 1914 в результате налета одного немецкого дирижабля на Антверпен было полностью разрушено 60 домов, ещё 900 повреждено. Однако уже к сентябрю 1914 года, потеряв 4 аппарата, немецкие дирижабли перешли только на ночные операции. Огромные и неповоротливые, они были совершенно беззащитны сверху, к тому же были наполнены крайне пожароопасным водородом. Очевидно, что им на смену неизбежно должны были прийти более дешёвые, маневренные и устойчивые к боевым повреждениям аппараты тяжелее воздуха.

21 ноября 1914 года четыре лёгких разведчика ВВС Великобритании Avro 504 нанесли удар по немецкой базе дирижаблей Фридрихсхафен, при этом был потерян один самолёт. Этот налет считают первым применением стратегической авиации.

Первым полноценным тяжёлым бомбардировщиком стал российский «Илья Муромец» — четырёхдвигательный аппарат, созданный И. И. Сикорским в 1913 году. 21 декабря 1914 года всех «Муромцев», оснастив бомбардировочным вооружением, свели в единое подразделение «Эскадра воздушных кораблей», которое стало первым в мире подразделением тяжёлых бомбардировщиков. Первые многомоторные бомбардировщики появились в других странах лишь в 1916 году.

Развитие теории воздушной войны в межвоенный период

Итальянский генерал Джулио Дуэ в своей программной книге «Господство в воздухе» в 1921 году писал, что решить исход войны может и должна авиация — самое «подвижное» и гибкое боевое средство, способное свободно проникать на территорию противника и наносить внезапные массированные удары по выбранным целям. По мнению Дуэ, эффективная оборона против нападения с воздуха была невозможна. Сухопутные войска при этом должны были удержать противника на границе страны и оккупировать его территорию после того, как воздушными бомбардировками он будет принужден к сдаче. Многие из идей, сформулированных Дуэ, высказывались и другими военными теоретиками. Так, британский генерал Сматс ещё в конце Первой мировой войны писал: «Недалек тот день, когда действия с воздуха, влекущие за собой опустошение территории противника и разрушение промышленных и административных центров в больших масштабах, могут стать основными, а действия армии и флота — вспомогательными и подчиненными».

Вторая мировая война

См. также: Стратегические бомбардировки в период Второй мировой войны

В начале Второй мировой войны противники ещё не имели полноценной дальней авиации, но, тем не менее, старались использовать имеющиеся силы для причинения ущерба тылам противника. Люфтваффе осуществило массированные бомбардировки Варшавы в сентябре 1939 года, бомбардировки Роттердама в мае 1940 года, а с августа 1940 года люфтваффе начали воздушную войну против Великобритании.

Первые британские налеты на Германию были, скорее, ответом на хвастливые заявления противника, также как и бомбардировки в августе 1941 года советскими дальними бомбардировщиками немецких городов, а также первый налет американцев на Токио в апреле 1942 года.

Но в начале 1942 года, когда британское бомбардировочное командование возглавил маршал авиации Артур Харрис, ночные бомбардировки объектов германского тыла приобрели массированный характер. На британо-американской конференции в Касабланке в январе 1943 года были определены следующие задачи стратегических ВВС союзников: «Нарушение экономической системы, подрыв морального состояния немецкого народа настолько, чтобы он утратил способность к вооруженному сопротивлению». В начале августа 1943 года британские и американские бомбардировщики практически полностью уничтожили Гамбург. С этого момента стратегические бомбардировки приобрели характер тотального разрушения немецких городов.

Сопровождение бомбардировщиков истребителями с большой дальностью полета значительно повысило эффективность стратегических бомбардировок немецких городов в 1944 году, но это не привело к капитуляции Германии и даже не помешало росту военного производства Германии в том же году. Ни британскую, ни американскую армии результаты бомбардировок не избавили от необходимости сражаться на земле.

Это относится и к массированным бомбардировкам городов Японии в 1945 г. Лишь атомные бомбардировки Хиросимы и Нагасаки подтолкнули Японию к капитуляции (наряду с советским вторжением в Маньчжурию, на Курильские острова и на Южный Сахалин).

Британский военный теоретик генерал Джон Фуллер назвал британо-американские стратегические бомбардировки «варварскими разрушениями», малоэффективными в военном и психологическом плане и подрывавшими «основы послевоенного мира».

Япония, не обладая дальней авиацией, пыталась в период с ноября 1944 года по апрель 1945 года использовать воздушные шары с осколочно-фугасными и зажигательными бомбами, которые массировано запускались через Тихий океан в сторону США. Однако эффект от этой операции был практически нулевым. В 1942—1944 годах британцы осуществляли аналогичную программу бомбардировок территории Германии с использованием беспилотных аэростатов. В ходе операции "Операция Outward (англ.) было запущено около 100000 небольших аэростатов, снаряжённых проволокой для вызова коротких замыканий в немецких линиях электропередач или небольшими бомбами. Эффект также был не слишком значителен.

Холодная война и последующий период

После появления у США ядерного оружия американские стратегические бомбардировщики В-29 и В-36 с атомными бомбами на борту и большими дальностями полета стали рассматриваться как основное оружие возможной будущей войны. Это было отражено в принятом в 1949 г. плане «Дропшот» на случай войны с СССР. Американский аналитик А. Северский утверждал: «Наши ВВС должны быть в состоянии, действуя непосредственно с авиабаз, расположенных на континенте, завоевать превосходство в воздухе в глобальном масштабе, чтобы мощь нашего государства нельзя было ослабить независимо от развития событий на земле». Более осторожные теоретики считали необходимым гибкое сочетание применения стратегической и тактической авиации, несущей ядерные и «обычные» вооружения, с применением палубной авиации флота. Истребители-бомбардировщики, способные применять ядерное оружие, дополняли стратегическую авиацию в «тотальной» войне и являлись отличным средством «большой, но не тотальной войны».

Американская авиация широко применяла массированные бомбардировки с использованием стратегических бомбардировщиков во время Корейской войны.

Постоянное дежурство в состоянии немедленной готовности американских стратегических бомбардировщиков В-52 с ядерным оружием на борту (Операция «Хромированный купол») осуществлялось с 1961 по 1968 годы.

Но затем развитие межконтинентальных баллистических ракет уменьшило роль стратегической авиации. Применение авиации США во время Вьетнамской войны, несмотря на привлечение стратегических бомбардировщиков В-52 к решению тактических задач, на применение новых эффективных авиационных боеприпасов, включая управляемые, зажигательные, объемно-детонирующие, на применение средств экологической войны, вопреки призыву отставного генерала Кёртиса ЛеМея «вбомбить Северный Вьетнам в каменный век», не привело к победе.

В 1980-е годы в США разрабатывалась концепция «Воздушно-наземная битва (англ.)», основанная на применении высокоточного оружия. Предполагалось что авиация способна остановить и сорвать наступление противника за срок не более двух недель. Эта концепция была применена во время операции «Буря в пустыне» в 1991 году и затем во время вторжения коалиционных сил в Ирак 2003 года. Применение лишь авиации (Операция «Обдуманная сила») позволило прекратить войну в Боснии в 1995 г. и Косовскую войну в 1999 г. (Война НАТО против Югославии), а также помочь повстанцам свергнуть режим Муаммара Каддафи в Ливии в 2011.

См. также

• Воздушный бой
• Военная авиация
• Господство в воздухе

Ссылки

• [www.airforce.ru/history/romanov/chapter2/page1.htm Д. И. Романов. Оружие воздушного боя. Глава 2. Появление оружия воздушного боя — стрелково-пушечного и ракетного вооружения самолётов (1914—1918 гг.) 2.1. Первые воздушные бои и появление стрелкового оружия на самолёте.]
• [www.vokrugsveta.ru/vs/article/2569/ Семен Федосеев. Всепобеждающая авиация.]

Отрывок, характеризующий Воздушная война

– Да что ж его водить то, – сердито и поспешно перебил Тихон, – не гожающий. Разве я не знаю, каких вам надо?
– Эка бестия!.. Ну?..
– Пошел за другим, – продолжал Тихон, – подполоз я таким манером в лес, да и лег. – Тихон неожиданно и гибко лег на брюхо, представляя в лицах, как он это сделал. – Один и навернись, – продолжал он. – Я его таким манером и сграбь. – Тихон быстро, легко вскочил. – Пойдем, говорю, к полковнику. Как загалдит. А их тут четверо. Бросились на меня с шпажками. Я на них таким манером топором: что вы, мол, Христос с вами, – вскрикнул Тихон, размахнув руками и грозно хмурясь, выставляя грудь.
– То то мы с горы видели, как ты стречка задавал через лужи то, – сказал эсаул, суживая свои блестящие глаза.
Пете очень хотелось смеяться, но он видел, что все удерживались от смеха. Он быстро переводил глаза с лица Тихона на лицо эсаула и Денисова, не понимая того, что все это значило.
– Ты дуг'ака то не представляй, – сказал Денисов, сердито покашливая. – Зачем пег'вого не пг'ивел?
Тихон стал чесать одной рукой спину, другой голову, и вдруг вся рожа его растянулась в сияющую глупую улыбку, открывшую недостаток зуба (за что он и прозван Щербатый). Денисов улыбнулся, и Петя залился веселым смехом, к которому присоединился и сам Тихон.
– Да что, совсем несправный, – сказал Тихон. – Одежонка плохенькая на нем, куда же его водить то. Да и грубиян, ваше благородие. Как же, говорит, я сам анаральский сын, не пойду, говорит.
– Экая скотина! – сказал Денисов. – Мне расспросить надо…
– Да я его спрашивал, – сказал Тихон. – Он говорит: плохо зн аком. Наших, говорит, и много, да всё плохие; только, говорит, одна названия. Ахнете, говорит, хорошенько, всех заберете, – заключил Тихон, весело и решительно взглянув в глаза Денисова.
– Вот я те всыплю сотню гог'ячих, ты и будешь дуг'ака то ког'чить, – сказал Денисов строго.
– Да что же серчать то, – сказал Тихон, – что ж, я не видал французов ваших? Вот дай позатемняет, я табе каких хошь, хоть троих приведу.
– Ну, поедем, – сказал Денисов, и до самой караулки он ехал, сердито нахмурившись и молча.
Тихон зашел сзади, и Петя слышал, как смеялись с ним и над ним казаки о каких то сапогах, которые он бросил в куст.
Когда прошел тот овладевший им смех при словах и улыбке Тихона, и Петя понял на мгновенье, что Тихон этот убил человека, ему сделалось неловко. Он оглянулся на пленного барабанщика, и что то кольнуло его в сердце. Но эта неловкость продолжалась только одно мгновенье. Он почувствовал необходимость повыше поднять голову, подбодриться и расспросить эсаула с значительным видом о завтрашнем предприятии, с тем чтобы не быть недостойным того общества, в котором он находился.
Посланный офицер встретил Денисова на дороге с известием, что Долохов сам сейчас приедет и что с его стороны все благополучно.
Денисов вдруг повеселел и подозвал к себе Петю.
– Ну, г'асскажи ты мне пг'о себя, – сказал он.


Петя при выезде из Москвы, оставив своих родных, присоединился к своему полку и скоро после этого был взят ординарцем к генералу, командовавшему большим отрядом. Со времени своего производства в офицеры, и в особенности с поступления в действующую армию, где он участвовал в Вяземском сражении, Петя находился в постоянно счастливо возбужденном состоянии радости на то, что он большой, и в постоянно восторженной поспешности не пропустить какого нибудь случая настоящего геройства. Он был очень счастлив тем, что он видел и испытал в армии, но вместе с тем ему все казалось, что там, где его нет, там то теперь и совершается самое настоящее, геройское. И он торопился поспеть туда, где его не было.
Когда 21 го октября его генерал выразил желание послать кого нибудь в отряд Денисова, Петя так жалостно просил, чтобы послать его, что генерал не мог отказать. Но, отправляя его, генерал, поминая безумный поступок Пети в Вяземском сражении, где Петя, вместо того чтобы ехать дорогой туда, куда он был послан, поскакал в цепь под огонь французов и выстрелил там два раза из своего пистолета, – отправляя его, генерал именно запретил Пете участвовать в каких бы то ни было действиях Денисова. От этого то Петя покраснел и смешался, когда Денисов спросил, можно ли ему остаться. До выезда на опушку леса Петя считал, что ему надобно, строго исполняя свой долг, сейчас же вернуться. Но когда он увидал французов, увидал Тихона, узнал, что в ночь непременно атакуют, он, с быстротою переходов молодых людей от одного взгляда к другому, решил сам с собою, что генерал его, которого он до сих пор очень уважал, – дрянь, немец, что Денисов герой, и эсаул герой, и что Тихон герой, и что ему было бы стыдно уехать от них в трудную минуту.
Уже смеркалось, когда Денисов с Петей и эсаулом подъехали к караулке. В полутьме виднелись лошади в седлах, казаки, гусары, прилаживавшие шалашики на поляне и (чтобы не видели дыма французы) разводившие красневший огонь в лесном овраге. В сенях маленькой избушки казак, засучив рукава, рубил баранину. В самой избе были три офицера из партии Денисова, устроивавшие стол из двери. Петя снял, отдав сушить, свое мокрое платье и тотчас принялся содействовать офицерам в устройстве обеденного стола.
Через десять минут был готов стол, покрытый салфеткой. На столе была водка, ром в фляжке, белый хлеб и жареная баранина с солью.
Сидя вместе с офицерами за столом и разрывая руками, по которым текло сало, жирную душистую баранину, Петя находился в восторженном детском состоянии нежной любви ко всем людям и вследствие того уверенности в такой же любви к себе других людей.
– Так что же вы думаете, Василий Федорович, – обратился он к Денисову, – ничего, что я с вами останусь на денек? – И, не дожидаясь ответа, он сам отвечал себе: – Ведь мне велено узнать, ну вот я и узнаю… Только вы меня пустите в самую… в главную. Мне не нужно наград… А мне хочется… – Петя стиснул зубы и оглянулся, подергивая кверху поднятой головой и размахивая рукой.
– В самую главную… – повторил Денисов, улыбаясь.
– Только уж, пожалуйста, мне дайте команду совсем, чтобы я командовал, – продолжал Петя, – ну что вам стоит? Ах, вам ножик? – обратился он к офицеру, хотевшему отрезать баранины. И он подал свой складной ножик.
Офицер похвалил ножик.
– Возьмите, пожалуйста, себе. У меня много таких… – покраснев, сказал Петя. – Батюшки! Я и забыл совсем, – вдруг вскрикнул он. – У меня изюм чудесный, знаете, такой, без косточек. У нас маркитант новый – и такие прекрасные вещи. Я купил десять фунтов. Я привык что нибудь сладкое. Хотите?.. – И Петя побежал в сени к своему казаку, принес торбы, в которых было фунтов пять изюму. – Кушайте, господа, кушайте.
– А то не нужно ли вам кофейник? – обратился он к эсаулу. – Я у нашего маркитанта купил, чудесный! У него прекрасные вещи. И он честный очень. Это главное. Я вам пришлю непременно. А может быть еще, у вас вышли, обились кремни, – ведь это бывает. Я взял с собою, у меня вот тут… – он показал на торбы, – сто кремней. Я очень дешево купил. Возьмите, пожалуйста, сколько нужно, а то и все… – И вдруг, испугавшись, не заврался ли он, Петя остановился и покраснел.
Он стал вспоминать, не сделал ли он еще каких нибудь глупостей. И, перебирая воспоминания нынешнего дня, воспоминание о французе барабанщике представилось ему. «Нам то отлично, а ему каково? Куда его дели? Покормили ли его? Не обидели ли?» – подумал он. Но заметив, что он заврался о кремнях, он теперь боялся.
«Спросить бы можно, – думал он, – да скажут: сам мальчик и мальчика пожалел. Я им покажу завтра, какой я мальчик! Стыдно будет, если я спрошу? – думал Петя. – Ну, да все равно!» – и тотчас же, покраснев и испуганно глядя на офицеров, не будет ли в их лицах насмешки, он сказал:
– А можно позвать этого мальчика, что взяли в плен? дать ему чего нибудь поесть… может…
– Да, жалкий мальчишка, – сказал Денисов, видимо, не найдя ничего стыдного в этом напоминании. – Позвать его сюда. Vincent Bosse его зовут. Позвать.
– Я позову, – сказал Петя.
– Позови, позови. Жалкий мальчишка, – повторил Денисов.
Петя стоял у двери, когда Денисов сказал это. Петя пролез между офицерами и близко подошел к Денисову.
– Позвольте вас поцеловать, голубчик, – сказал он. – Ах, как отлично! как хорошо! – И, поцеловав Денисова, он побежал на двор.
– Bosse! Vincent! – прокричал Петя, остановясь у двери.
– Вам кого, сударь, надо? – сказал голос из темноты. Петя отвечал, что того мальчика француза, которого взяли нынче.
– А! Весеннего? – сказал казак.
Имя его Vincent уже переделали: казаки – в Весеннего, а мужики и солдаты – в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молоденьком мальчике.
– Он там у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! – послышались в темноте передающиеся голоса и смех.
– А мальчонок шустрый, – сказал гусар, стоявший подле Пети. – Мы его покормили давеча. Страсть голодный был!
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи, барабанщик подошел к двери.
– Ah, c'est vous! – сказал Петя. – Voulez vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, – прибавил он, робко и ласково дотрогиваясь до его руки. – Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите.]
– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.


От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.
– Отчего ж… – рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
– Давно у тебя молодчик этот? – спросил он у Денисова.
– Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг'и себе.
– Ну, а остальных ты куда деваешь? – сказал Долохов.
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.
– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…


Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.