Государственная премия РСФСР имени М. Горького
Поделись знанием:
– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.
Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.
Но когда, в воскресенье после обедни, лакей доложил в гостиной, что приехал граф Ростов, княжна не выказала смущения; только легкий румянец выступил ей на щеки, и глаза осветились новым, лучистым светом.
– Вы его видели, тетушка? – сказала княжна Марья спокойным голосом, сама не зная, как это она могла быть так наружно спокойна и естественна.
Когда Ростов вошел в комнату, княжна опустила на мгновенье голову, как бы предоставляя время гостю поздороваться с теткой, и потом, в самое то время, как Николай обратился к ней, она подняла голову и блестящими глазами встретила его взгляд. Полным достоинства и грации движением она с радостной улыбкой приподнялась, протянула ему свою тонкую, нежную руку и заговорила голосом, в котором в первый раз звучали новые, женские грудные звуки. M lle Bourienne, бывшая в гостиной, с недоумевающим удивлением смотрела на княжну Марью. Самая искусная кокетка, она сама не могла бы лучше маневрировать при встрече с человеком, которому надо было понравиться.
«Или ей черное так к лицу, или действительно она так похорошела, и я не заметила. И главное – этот такт и грация!» – думала m lle Bourienne.
Ежели бы княжна Марья в состоянии была думать в эту минуту, она еще более, чем m lle Bourienne, удивилась бы перемене, происшедшей в ней. С той минуты как она увидала это милое, любимое лицо, какая то новая сила жизни овладела ею и заставляла ее, помимо ее воли, говорить и действовать. Лицо ее, с того времени как вошел Ростов, вдруг преобразилось. Как вдруг с неожиданной поражающей красотой выступает на стенках расписного и резного фонаря та сложная искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, темною и бессмысленною, когда зажигается свет внутри: так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи. В первый раз вся та чистая духовная внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу. Вся ее внутренняя, недовольная собой работа, ее страдания, стремление к добру, покорность, любовь, самопожертвование – все это светилось теперь в этих лучистых глазах, в тонкой улыбке, в каждой черте ее нежного лица.
Ростов увидал все это так же ясно, как будто он знал всю ее жизнь. Он чувствовал, что существо, бывшее перед ним, было совсем другое, лучшее, чем все те, которые он встречал до сих пор, и лучшее, главное, чем он сам.
Разговор был самый простой и незначительный. Они говорили о войне, невольно, как и все, преувеличивая свою печаль об этом событии, говорили о последней встрече, причем Николай старался отклонять разговор на другой предмет, говорили о доброй губернаторше, о родных Николая и княжны Марьи.
Княжна Марья не говорила о брате, отвлекая разговор на другой предмет, как только тетка ее заговаривала об Андрее. Видно было, что о несчастиях России она могла говорить притворно, но брат ее был предмет, слишком близкий ее сердцу, и она не хотела и не могла слегка говорить о нем. Николай заметил это, как он вообще с несвойственной ему проницательной наблюдательностью замечал все оттенки характера княжны Марьи, которые все только подтверждали его убеждение, что она была совсем особенное и необыкновенное существо. Николай, точно так же, как и княжна Марья, краснел и смущался, когда ему говорили про княжну и даже когда он думал о ней, но в ее присутствии чувствовал себя совершенно свободным и говорил совсем не то, что он приготавливал, а то, что мгновенно и всегда кстати приходило ему в голову.
Во время короткого визита Николая, как и всегда, где есть дети, в минуту молчания Николай прибег к маленькому сыну князя Андрея, лаская его и спрашивая, хочет ли он быть гусаром? Он взял на руки мальчика, весело стал вертеть его и оглянулся на княжну Марью. Умиленный, счастливый и робкий взгляд следил за любимым ею мальчиком на руках любимого человека. Николай заметил и этот взгляд и, как бы поняв его значение, покраснел от удовольствия и добродушно весело стал целовать мальчика.
Княжна Марья не выезжала по случаю траура, а Николай не считал приличным бывать у них; но губернаторша все таки продолжала свое дело сватовства и, передав Николаю то лестное, что сказала про него княжна Марья, и обратно, настаивала на том, чтобы Ростов объяснился с княжной Марьей. Для этого объяснения она устроила свиданье между молодыми людьми у архиерея перед обедней.
Хотя Ростов и сказал губернаторше, что он не будет иметь никакого объяснения с княжной Марьей, но он обещался приехать.
Как в Тильзите Ростов не позволил себе усомниться в том, хорошо ли то, что признано всеми хорошим, точно так же и теперь, после короткой, но искренней борьбы между попыткой устроить свою жизнь по своему разуму и смиренным подчинением обстоятельствам, он выбрал последнее и предоставил себя той власти, которая его (он чувствовал) непреодолимо влекла куда то. Он знал, что, обещав Соне, высказать свои чувства княжне Марье было бы то, что он называл подлость. И он знал, что подлости никогда не сделает. Но он знал тоже (и не то, что знал, а в глубине души чувствовал), что, отдаваясь теперь во власть обстоятельств и людей, руководивших им, он не только не делает ничего дурного, но делает что то очень, очень важное, такое важное, чего он еще никогда не делал в жизни.
| Государственная премия РСФСР имени М. Горького | ||
| ||
| Оригинальное название |
Государственная премия РСФСР имени М. Горького | |
|---|---|---|
| Страна | ||
| Тип |
почётное звание | |
| Основания награждения |
за произведения литературы во всех жанрах (проза, поэзия, драматургия, публицистика, художественная критика) | |
| Статус |
не присваивается | |
| Статистика | ||
| Дата учреждения | ||
| Последнее награждение | ||
Государственная премия РСФСР имени М. Горького — премия, присуждаемая СМ РСФСР за произведения литературы. Присуждалось в 1966—1991 годы ежегодно за литературную деятельность всех жанров. Награждённым присваивалось звание «Лауреат Государственной премии РСФСР» и вручался Почётный знак и диплом.
Лауреаты Государственной премии РСФСР имени М. Горького
1966
- Алексеев, Михаил Николаевич — за роман «Вишнёвый омут» (1961)
- Кулиев, Кайсын Шуваевич — за книгу стихов «Раненый камень» (1964)
- Мартынов, Леонид Николаевич — за книгу стихов «Первородство» (1966)
1967
- Крутилин, Сергей Андреевич — за роман «Липяги. Из записок сельского учителя» (1963—1965)
- Ручьёв, Борис Александрович — за поэму «Любава» (1962) и книги стихов «Красное солнышко» (1960) и «Проводы Валентины» (1960)
- Кугультинов, Давид Никитич — за книгу стихов «Я твой ровесник» (1966)
1968
- Кешоков, Алим Пшемахович — за роман «Вершины не спят» (1960—1966)
- Михайлов, Николай Николаевич — за книгу «Моя Россия» (1964—1966)
- Фёдоров, Василий Дмитриевич — за книгу стихов «Третьи петухи» (1966) и поэму «Седьмое небо» (1968)
1969
- Коновалов, Григорий Иванович — за роман «Истоки» (1959—1967)
- Смирнов, Сергей Васильевич — за поэтические произведения (1967—1968)
- Соловьёв, Борис Иванович, литературный критик, — за книгу «Поэт и его подвиг»
1970
- Закруткин, Виталий Александрович — за повесть «Матерь Человеческая» (1969)
- Пермитин, Ефим Николаевич — за трилогию «Жизнь Алексея Рокотова»: «Раннее утро» (1958), «Первая любовь» (1962) и «Поэма о лесах» (1969)
- Хакимов, Сибгат Тазиевич (Сибгат Хаким) — за поэмы «Письмо Ленину от крестьян деревни Кокушкино», «По зову Ленина» (1958), «С Лениным сердце мне говорит» (1970) и стихи последних лет
1971
- Татьяничева, Людмила Константиновна — за книгу стихов «Зорянка» (1970)
- Иванов, Анатолий Степанович — за роман «Вечный зов»
- Данилов, Семён Петрович — за книги стихов «Белая ночь» (1968) и «Белый конь Манчары» (1969)
1972
- Дудин, Михаил Александрович — за книгу стихов «Время» (1969)
- Ухсай, Яков Гаврилович — за книгу стихов «Звезда моего детства» (1970)
- Югов, Алексей Кузьмич — за дилогию «Страшный суд» (1971)
1973
- Васильев, Сергей Александрович — за поэму «Достоинство»
- Калинин, Анатолий Вениаминович — за повести «Эхо войны» (1963) и «Возврата нет» (1971)
- Ходжер, Григорий Гибивич — за трилогию «Амур широкий» (1964—1971)
1974
- Викулов, Сергей Васильевич — за книгу стихов «Плуг и борозда» (1972)
- Наровчатов, Сергей Сергеевич — за поэму «Василий Буслаев» (1967)
- Орлов, Сергей Сергеевич — за книгу стихов «Верность» (1973)
- Проскурин, Пётр Лукич — за роман «Судьба» (1972)
1975
- Астафьев, Виктор Петрович — за повести «Перевал» (1959), «Последний поклон» (1968), «Кража» (1966), «Пастух и пастушка» (1971)
- Дамдинов, Николай Гармаевич — за книги стихов и поэм «Четыре неба» (1965), «Апрель» (1973)
- Друнина, Юлия Владимировна — за книгу стихов «Не бывает любви несчастливой...» (1973)
- Носов, Евгений Иванович — за книгу «Шумит луговая овсяница» (1977)
1976
- Воронин, Сергей Алексеевич — за книгу «Родительский дом»
- Фирсов, Владимир Иванович — за сборник стихов «Музыка души»
- Фокина, Ольга Александровна — за книгу стихов «Маков день»
- Барабаш, Юрий Яковлевич, литературовед, — за книгу «Вопросы эстетики и поэтики»
1977
- Жуков, Владимир Семёнович — за книгу стихов «Иволга»
- Зумакулова, Танзиля Мустафаевна — за книгу стихов «Сокровенность» (1974)
- Прокушев, Юрий Львович, литературовед, — за книгу «Сергей Есенин. Образ, стихи, эпоха»
- Чивилихин, Владимир Алексеевич — за книгу «По городам и весям» (1976)
1978
- Ананьев, Анатолий Андреевич — за роман «Вёрсты любви» (1971)
- Кочин, Николай Иванович — за трилогию «Юность», «Нижегородский откос» (1970), «Гремячая поляна»
- Шесталов, Юван (Иван) Николаевич — за «Языческую поэму» (1971)
- Кузнецов, Феликс Феодосьевич — за книгу «Перекличка эпох»
1979
- Кожухова, Ольга Константиновна — за книгу «Донник»
- Решетников, Леонид Васильевич — за книгу стихов «Благодарение»
- Солоухин, Владимир Алексеевич — за повести и рассказы последних лет «Прекрасная Адыгене», «Трость», «Мёд на хлебе» (1978), «Барометр», «Варшавские этюды»
- Шундик, Николай Елисеевич — за роман «Белый шаман» (1977)
1980
- Акулов, Иван Иванович — за роман «Крещение»
- Васильев, Иван Афанасьевич — за книги очерков «Я люблю эту землю», «Беру на себя»
- Гамзатов, Расул Гамзатович — за поэму «Берегите матерей» (1978)
- Чепуров, Анатолий Николаевич — за книгу стихов «Стихотворения. Поэмы»
1981
- Горбачёв, Николай Андреевич — за роман «Битва»
- Доризо, Николай Константинович — за стихи и песни последних лет, опубликованные в книгах «Пока деревья есть на свете» (1978), «Я сочинил когда-то песню»
- Машбаш, Исхак Шумафович — за книгу стихов и поэм «Щедрое солнце полдня»
- Семёнов, Георгий Витальевич — за книгу повестей и рассказов «Голубой дым» (1979)
1982
- Дементьев, Валерий Васильевич, критик, литературовед, — за книгу «Исповедь земли»
- Кривицкий Александр (Зиновий) Юрьевич — за книгу «Тень друга. Ветер на перекрёстке»
- Назмутдинов, Назар Назмутдиновчи (Назар Наджми) — за книги стихов и поэм «Приглашение другу», «Дыхание», «Стороны»
- Холопов, Георгий Константинович — за книгу рассказов, повестей, воспоминаний «Иванов день»
1983
- Благов, Николай Николаевич — за книгу стихов и поэм «Поклонная гора»
- Баруздин, Сергей Алексеевич — за книгу повестей «Само собой»
- Овчаренко, Александр Иванович, критик, литературовед, — за книгу литературно-критических статей «От Горького до Шукшина»
- Рытхэу, Юрий Сергеевич — за роман «Конец вечной мерзлоты» (1977)
1984
- Горбовский, Глеб Яковлевич — за книгу стихов «Черты лица»
- Островой, Сергей Григорьевич — за книгу лирики «Годы...» (1981)
- Старшинов, Николай Константинович — за книгу стихов «Река любви»
- Торопов, Иван Григорьевич — за книгу рассказов и повестей «Вам жить дальше»
1985
- Воронов, Юрий Петрович — за книгу стихов «Блокада» (1973)
- Данилов, Софрон Петрович — за книгу «На земле якутской» (романы «Красавица Амга» (1976), «Бьётся сердце» (1967))
- Корнилов, Владимир Григорьевич — за романы «Семигорье» и «Годины»
- Шефнер, Вадим Сергеевич — за книгу стихов «Годы и миги» (1983)
1986
- Гончаров, Юрий Данилович — за сборник рассказов и повестей «Ожидания» (1985)
- Поженян, Григорий Михайлович — за книгу стихов «Погоня»
- Сорокин, Валентин Васильевич — за книгу стихов и поэм «Хочу быть ветром»
- Ткаченко, Анатолий Сергеевич — за книгу повестей «Люди у океана»
1987
- Гилязов, Аяз Мирсаидович — за сборник повестей «При свете зарниц»
- Костров, Владимир Андреевич — за книгу стихотворений и поэм «Открылось взору»
- Куняев, Станислав Юрьевич — за книгу критических и публицистических статей «Огонь, мерцающий в сосуде»
- Шуртаков, Семён Иванович — за роман «Одолень-трава»
1988
- Лихоносов, Виктор Иванович — за роман «Ненаписанные воспоминания. Наш маленький Париж»
- Пикуль, Валентин Саввич — за роман «Крейсера»
- Санги, Владимир Михайлович — за роман «Путешествие встойбище Лунво»
1989
- Знаменский, Анатолий Дмитриевич — за роман-хронику «Красные дни»
- Парпара, Анатолий Анатольевич — за поэтическую дилогию о России («Противоборство» и «Потрясение»)
- Смирнов, Виктор Васильевич — за книгу повестей «Заулки»
- Хакимов, Ахияр Хасанович — за книгу «Плач домбры»
1990
- Кузнецов, Юрий Поликарпович — за книгу стихотворений и поэм «Душа верна неведомым пределам»
- Солженицын, Александр Исаевич — за книгу «Архипелаг ГУЛАГ»
1991
- Волков, Олег Васильевич — за книгу «Погружение во тьму» (1987)
Примечание
- В Постановлениях 1990—1991 годов номинация премии указана как «в области литературы» без упоминания имени М. Горького
Источники
- Постановление Совета Министров РСФСР «О присуждении Государственных премий РСФСР в области литературы, искусства и архитектуры». Газета «Советская Россия» от 29.12.1967; 28.12.1968; 26.12.1970; 29.12.1971; 29.12.1972; 21.12.1973; 21.12.1974; 26.12.1975; 25.12.1976; 29.12.1977; 28.12.1978; 21.12.1979; 20.12.1980; 27.12.1981; 15.12.1983; 27.12.1984; 26.12.1985; 22.12.1987; 28.12.1988; 28.12.1988; 11.12.1990. Газета «Советская культура» от 15.10.1966; 22.12.1982; 25.12.1986. Газета «Литературная Россия» от 9.1.1970.
Напишите отзыв о статье "Государственная премия РСФСР имени М. Горького"
Отрывок, характеризующий Государственная премия РСФСР имени М. Горького
– Вы знаете Софи, кузину? Я люблю ее, я обещал жениться и женюсь на ней… Поэтому вы видите, что про это не может быть и речи, – нескладно и краснея говорил Николай.– Mon cher, mon cher, как же ты судишь? Да ведь у Софи ничего нет, а ты сам говорил, что дела твоего папа очень плохи. А твоя maman? Это убьет ее, раз. Потом Софи, ежели она девушка с сердцем, какая жизнь для нее будет? Мать в отчаянии, дела расстроены… Нет, mon cher, ты и Софи должны понять это.
Николай молчал. Ему приятно было слышать эти выводы.
– Все таки, ma tante, этого не может быть, – со вздохом сказал он, помолчав немного. – Да пойдет ли еще за меня княжна? и опять, она теперь в трауре. Разве можно об этом думать?
– Да разве ты думаешь, что я тебя сейчас и женю. Il y a maniere et maniere, [На все есть манера.] – сказала губернаторша.
– Какая вы сваха, ma tante… – сказал Nicolas, целуя ее пухлую ручку.
Приехав в Москву после своей встречи с Ростовым, княжна Марья нашла там своего племянника с гувернером и письмо от князя Андрея, который предписывал им их маршрут в Воронеж, к тетушке Мальвинцевой. Заботы о переезде, беспокойство о брате, устройство жизни в новом доме, новые лица, воспитание племянника – все это заглушило в душе княжны Марьи то чувство как будто искушения, которое мучило ее во время болезни и после кончины ее отца и в особенности после встречи с Ростовым. Она была печальна. Впечатление потери отца, соединявшееся в ее душе с погибелью России, теперь, после месяца, прошедшего с тех пор в условиях покойной жизни, все сильнее и сильнее чувствовалось ей. Она была тревожна: мысль об опасностях, которым подвергался ее брат – единственный близкий человек, оставшийся у нее, мучила ее беспрестанно. Она была озабочена воспитанием племянника, для которого она чувствовала себя постоянно неспособной; но в глубине души ее было согласие с самой собою, вытекавшее из сознания того, что она задавила в себе поднявшиеся было, связанные с появлением Ростова, личные мечтания и надежды.
Когда на другой день после своего вечера губернаторша приехала к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что, хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, все таки можно свести молодых людей, дать им узнать друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, – княжна Марья испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
В те два дня, которые прошли со времени этого известия и до посещения Ростова, княжна Марья не переставая думала о том, как ей должно держать себя в отношении Ростова. То она решала, что она не выйдет в гостиную, когда он приедет к тетке, что ей, в ее глубоком трауре, неприлично принимать гостей; то она думала, что это будет грубо после того, что он сделал для нее; то ей приходило в голову, что ее тетка и губернаторша имеют какие то виды на нее и Ростова (их взгляды и слова иногда, казалось, подтверждали это предположение); то она говорила себе, что только она с своей порочностью могла думать это про них: не могли они не помнить, что в ее положении, когда еще она не сняла плерезы, такое сватовство было бы оскорбительно и ей, и памяти ее отца. Предполагая, что она выйдет к нему, княжна Марья придумывала те слова, которые он скажет ей и которые она скажет ему; и то слова эти казались ей незаслуженно холодными, то имеющими слишком большое значение. Больше же всего она при свидании с ним боялась за смущение, которое, она чувствовала, должно было овладеть ею и выдать ее, как скоро она его увидит.
Но когда, в воскресенье после обедни, лакей доложил в гостиной, что приехал граф Ростов, княжна не выказала смущения; только легкий румянец выступил ей на щеки, и глаза осветились новым, лучистым светом.
– Вы его видели, тетушка? – сказала княжна Марья спокойным голосом, сама не зная, как это она могла быть так наружно спокойна и естественна.
Когда Ростов вошел в комнату, княжна опустила на мгновенье голову, как бы предоставляя время гостю поздороваться с теткой, и потом, в самое то время, как Николай обратился к ней, она подняла голову и блестящими глазами встретила его взгляд. Полным достоинства и грации движением она с радостной улыбкой приподнялась, протянула ему свою тонкую, нежную руку и заговорила голосом, в котором в первый раз звучали новые, женские грудные звуки. M lle Bourienne, бывшая в гостиной, с недоумевающим удивлением смотрела на княжну Марью. Самая искусная кокетка, она сама не могла бы лучше маневрировать при встрече с человеком, которому надо было понравиться.
«Или ей черное так к лицу, или действительно она так похорошела, и я не заметила. И главное – этот такт и грация!» – думала m lle Bourienne.
Ежели бы княжна Марья в состоянии была думать в эту минуту, она еще более, чем m lle Bourienne, удивилась бы перемене, происшедшей в ней. С той минуты как она увидала это милое, любимое лицо, какая то новая сила жизни овладела ею и заставляла ее, помимо ее воли, говорить и действовать. Лицо ее, с того времени как вошел Ростов, вдруг преобразилось. Как вдруг с неожиданной поражающей красотой выступает на стенках расписного и резного фонаря та сложная искусная художественная работа, казавшаяся прежде грубою, темною и бессмысленною, когда зажигается свет внутри: так вдруг преобразилось лицо княжны Марьи. В первый раз вся та чистая духовная внутренняя работа, которою она жила до сих пор, выступила наружу. Вся ее внутренняя, недовольная собой работа, ее страдания, стремление к добру, покорность, любовь, самопожертвование – все это светилось теперь в этих лучистых глазах, в тонкой улыбке, в каждой черте ее нежного лица.
Ростов увидал все это так же ясно, как будто он знал всю ее жизнь. Он чувствовал, что существо, бывшее перед ним, было совсем другое, лучшее, чем все те, которые он встречал до сих пор, и лучшее, главное, чем он сам.
Разговор был самый простой и незначительный. Они говорили о войне, невольно, как и все, преувеличивая свою печаль об этом событии, говорили о последней встрече, причем Николай старался отклонять разговор на другой предмет, говорили о доброй губернаторше, о родных Николая и княжны Марьи.
Княжна Марья не говорила о брате, отвлекая разговор на другой предмет, как только тетка ее заговаривала об Андрее. Видно было, что о несчастиях России она могла говорить притворно, но брат ее был предмет, слишком близкий ее сердцу, и она не хотела и не могла слегка говорить о нем. Николай заметил это, как он вообще с несвойственной ему проницательной наблюдательностью замечал все оттенки характера княжны Марьи, которые все только подтверждали его убеждение, что она была совсем особенное и необыкновенное существо. Николай, точно так же, как и княжна Марья, краснел и смущался, когда ему говорили про княжну и даже когда он думал о ней, но в ее присутствии чувствовал себя совершенно свободным и говорил совсем не то, что он приготавливал, а то, что мгновенно и всегда кстати приходило ему в голову.
Во время короткого визита Николая, как и всегда, где есть дети, в минуту молчания Николай прибег к маленькому сыну князя Андрея, лаская его и спрашивая, хочет ли он быть гусаром? Он взял на руки мальчика, весело стал вертеть его и оглянулся на княжну Марью. Умиленный, счастливый и робкий взгляд следил за любимым ею мальчиком на руках любимого человека. Николай заметил и этот взгляд и, как бы поняв его значение, покраснел от удовольствия и добродушно весело стал целовать мальчика.
Княжна Марья не выезжала по случаю траура, а Николай не считал приличным бывать у них; но губернаторша все таки продолжала свое дело сватовства и, передав Николаю то лестное, что сказала про него княжна Марья, и обратно, настаивала на том, чтобы Ростов объяснился с княжной Марьей. Для этого объяснения она устроила свиданье между молодыми людьми у архиерея перед обедней.
Хотя Ростов и сказал губернаторше, что он не будет иметь никакого объяснения с княжной Марьей, но он обещался приехать.
Как в Тильзите Ростов не позволил себе усомниться в том, хорошо ли то, что признано всеми хорошим, точно так же и теперь, после короткой, но искренней борьбы между попыткой устроить свою жизнь по своему разуму и смиренным подчинением обстоятельствам, он выбрал последнее и предоставил себя той власти, которая его (он чувствовал) непреодолимо влекла куда то. Он знал, что, обещав Соне, высказать свои чувства княжне Марье было бы то, что он называл подлость. И он знал, что подлости никогда не сделает. Но он знал тоже (и не то, что знал, а в глубине души чувствовал), что, отдаваясь теперь во власть обстоятельств и людей, руководивших им, он не только не делает ничего дурного, но делает что то очень, очень важное, такое важное, чего он еще никогда не делал в жизни.
