Завоевание Испании Римом
Завоеванием Испании (исп. Conquista de Hispania) — в испанской историографии называют исторический период от начала высадки римлян в Эмпорионе (218 году до н. э.) до окончательного завоевания полуострова Октавианом Августом в 17 году.
Содержание
Предыстория
Финикийцы (а позднее — карфагеняне) начали посещать Пиренейский полуостров задолго до Первой Пунической войны, между VIII и VII веками до н. э. Их активность концентрировалась преимущественно на юге полуострова и на восточном побережье южнее реки Ибер (совр. Эбро). В этих прибрежный регионах они основали большое количество торговых баз с целью вывоза минеральных и других ресурсов дороманской Испании на рынки античного Средиземноморья. Эти небольшие базы редко представляли собой что-то большее, чем построенный у причала товарный склад, однако они делали возможным не только вывоз сырья, но и распространение ремесленных изделий из восточного Средиземноморья среди местных жителей, что усиливало влияние античной цивилизации на культуры коренного населения полуострова и способствовало заимствованию ими определенных культурных черт.
Наиболее сильному культурному влиянию подверглись племена иберов, которые населяли восток и юг страны и, вероятно, были потомками древнего первобытного населения Испании; их язык не принадлежал к индоевропейской семье. К V веку до н. э. среди них уже сложилось структурированное общество со значительной социальной стратификацией, и к 600 году до н. э. уже стали возникать укрепленные городские центры, которые организовывались по примеру прибрежных финикийских и греческих колоний. Иберийская культурная область на востоке оставалась политически раздробленной; на юге в долине Бетис (современный Гвадалквивир) местами возникали большие государственные образования, например, упоминавшееся Геродотом Тартесское царство (которое распалось около 550 года до н. э).
Во внутренних районах полуострова, на западе и северо-западе влияние античных средиземноморских цивилизаций был значительно слабее, и местное население жило преимущественно небольшими деревнями, занимаясь сельским хозяйством и скотоводством. Центр и запад страны занимали кельты, которые появились здесь из-за Пиринеев примерно в VII веке до н. э., северо-запад — предки современных басков. Кельтские племена, населявшие внутренние плато на севере центральной части полуострова, тесно контактировали с иберами на востоке и позаимствовали от них многие культурные черты, в частности использование гончарного круга, характерный стиль каменных статуэток кабанов и быков, а также иберский алфавит, однако городские центры в этой области стали возникать лишь в II веке до н э
В VI веке на север Пиренейского полуострова начали проникать греки с Массилии (современной Марсель), первой греческой колонии на западе Средиземного моря. Они основали на севере полуострова города Эмпорион и Роде, и также начали развивать сеть торговых постов по всему восточному побережью Испании; их главным интересом была торговля, а не колонизация. Несмотря на греческую активность, значительная часть их торговли происходила через финикийских, а позже — карфагенских посредников, которые торговали на полуострове греческими изделиями и вывозили отсюда сырье для перепродажи в Греции.
Когда Карфаген, главное торговое государство Западного Средиземноморья, начал распространять сферу своих коммерческих интересов на Сицилию и юг Апеннинского полуострова, это вызвало недовольство Рима, который быстро набирал силу и влияние в регионе. Этот конфликт имел вначале сугубо экономический, а не территориальный характер — могущество Карфагенского государства основывалось на контроле торговых путей его мощным флотом; Карфаген никогда не имел ни желания, ни достаточной военной силы для завоевания и удержания под своей властью значительных территорий. Растущие противоречия между двумя сильнейшими государствами региона привело к Пуническим войнам. Первая Пуническая война не определила окончательного победителя, но породила смертельную вражду между двумя культурами, которая проявилась в полной мере во Второй Пунической войне, которая продолжалась 12 лет и принесла Риму контроль над югом и востоком Пиренейского полуострова. Позже Карфаген потерпел окончательное поражение от Рима в битве при Заме и навсегда сошел с исторической сцены.
Несмотря на победу над своим основным соперником в регионе полный контроль над всем Пиренейским полуостровом Рим сумел установить только двумя столетиями позже, при этом его агрессивная экспансионистская политика привела к враждебному отношению к Риму со стороны практически всех народов, населявших его внутренние области. Считается, что злоупотребления самих римлян и их угнетение народов, сразу подчинившихся Риму, являются главными причинами роста антиримских настроений среди остального населения полуострова. После долгих лет кровавых войн коренные народы Испании были окончательно раздавлены римской военной машиной, подверглись культурной ассимиляции и исчезли с исторической арены, тем не менее, перед этим они явили истории яркий пример неистового и безнадежного сопротивления перед лицом несравненно более сильного врага.
Карфагенская Испания
После Первой Пунической войны карфагенский полководец Гамилькар Барка, приобретший значительное политическое влияние во время войны и последующего восстания наёмников, вместе с сыновьями Ганнибалом и Гасдрубалом начали кампанию по покорению Пиренейского полуострова и установлению власти Карфагена над значительной его частью, в частности югом и восточным побережьем. Местные племена подчинялись с помощью подкупа, заключения военных альянсов и брачных союзов, или грубой военной силы. Покорённые племена, в свою очередь, служили важным источником пополнения карфагенской армии, которая привлекала к себе подразделения союзных племен, а также набирала наёмников среди местных жителей. Среди туземного войска особой славы получили подразделения илергетов, а также легендарных балеарских пращников. Опираясь на это войско, Карфаген мог противостоять Риму и укреплять свою власть на севере Африки. Такое развитие событий расценивалось Римом как угроза его власти и как достаточный повод для вторжения в Испанию.
Сагунтский кризис и Вторая Пуническая война
Вторая война между Карфагеном и Римом возникла из спора за контроль над Сагунтом, греческим прибрежным городом, расположенным на восточном побережье близ современной Валенсии. Около 225 года до н. э. римляне подписали с Гасдрубалом, зятем и наследником Гамилькара Барки, соглашение, которое ограничивало сферу карфагенского влияния территорией к югу от реки Эбро, а также гарантировало независимость Сагунта. Однако в 219 году до н. э. Ганнибал осадил город после того, как вследствие политического кризиса в нём вспыхнул внутренний конфликт и в вооружённых столкновениях были убиты сторонники прокарфагенской партии. Город обратился за помощью в Рим, но не получил её. После длительной осады и кровавых боёв, во время одного из которых Ганнибал были тяжело ранен, карфагенская армия взяла город штурмом, несмотря героическое сопротивление горожан. Сагунт был практически полностью уничтожен, сначала карфагенянами при осаде, а затем самими его жителями. Многие из сагунтийцев покончили с собой, чтобы не быть проданными карфагенянами в рабство.
Рим, разъярённый действиями карфагенян, обратился к карфагенскому правительству с требованием выдачи Ганнибала как нарушившего договор и вывода войск из Сагунта; Карфаген отказался, и римский сенат объявил войну.
Начало войны
Морские пути в то время надёжно контролировались римским флотом. Поэтому по завершении осады Сангута в начале лета 218 года до н. э. Ганнибал пересек Эбро с целью добраться до Италии по суше, и в течение лета завоевал ряд испанских районов к северу от реки. Покорив иберийские племена, но не трогая греческих городов на побережье, в конце лета он отправился через южную Галлию и Альпы в Италию, во главе армии численностью почти 100 000 воинов (по другим оценкам — около 60 000). Своего младшего брата Гасдрубала с 15 000 войска он поставил охранять карфагенские владения южнее Эбро; Ганнон (вероятно, племянник Ганнибала Ганнон Старший) с 11000 солдат остался обеспечивать безопасность только что покоренного севера Испании.
Между тем римское войско численностью около 22 000 во главе с консулом Публием Корнелием Сципионом было отправлено морским путём в Массилию в южной Галлии с приказом перехватить армию Ганнибала. Высланный из Массилии на север вверх по Роне кавалерийский патруль столкнулся с отрядом нумидийской конницы из арьергарда Ганнибала и разбил его, получив информацию о том, что основные силы армии прошли этой местностью три дня назад. Сципион отплыл обратно в Италию для организации обороны, но большая часть войска во главе с его братом Гнеем Сципионом была отправлена морем в Испанию с целью связать карфагенские войска, находившиеся там, и не дать им возможность поддержать итальянскую армию Ганнибала. Этот смелый стратегический манёвр сыграл решающую роль в победе римлян в этой войне, начало которой складывалось вовсе не в их пользу.
Римское вторжение
Местом первой высадки римлян на Пиренейском полуострове стал греческий город Эмпорион на севере Испании у подножия Пиренейских гор. Первой задачей римских сил вторжения был поиск союзников среди местных жителей. Они вступили в союз с вождями некоторых иберийских прибрежных племен, но привлечь на свою сторону большинство иберов римлянам, вероятно, не удалось; например, известно о том, что племя илергетов, сильное племя к северу от Эбро, осталось верным карфагенянами. Впрочем, заключая договора или применяя военную силу Гней Сципион быстро получил контроль над всем испанским побережьем севернее Эбро, включая город Таракон (современная Таррагона), в котором он устроил свою резиденцию.
Битва при Циссисе
Первая важная битва между римской и карфагенским армиями произошла в 218 году до н. э. на территории поселения Циссис южнее Таракона. Гней Сципион, имея двукратное преимущество над войском Ганнона, без труда разбил его. Карфагеняне потеряли в этой битве 6000 убитыми, ещё 2000 были захвачены в плен, в том числе сам Ганнон, а также вождь илергетов Индибил (который в будущем создаст римлянам много сложностей). Гасдрубал, который со своей армией спешил на соединение с Ганноном, опоздал и не решился атаковать главные силы римлян. Вместо этого он пересек Эбро и совершил кавалерийский рейд в тыл римлян. После этого Гасдрубал был вынужден отвести свои войска обратно за Эбро и отступить к своей столице Новому Карфагену (современная Картахена); римляне отошли к Таракону и начали его укреплять. Победой при Циссисе римляне укрепили свой престиж среди близлежащих иберийских племен; позиции карфагенян значительно пошатнулись.
Продвижение на юг
Весной 217 года до н. э. около устья Эбро состоялось морское сражение между флотами Гнея Сципиона и Гасдрубала Барки, в котором карфагеняне потерпели сокрушительное поражение, потеряв три четверти своего флота; благодаря этой победе римский флот получил полный контроль на море, который удерживали до конца войны. Контроль римлян над морскими путями и морская блокада карфагенских портов на испанском побережье сыграли значительную роль в ослаблении армии Ганнибала, которая противостояла римлянам в Италии
После победы при Эбро из Италии прибыло подкрепление во главе с Публием Сципионом (в чине проконсула Испании), которое сделало возможным продвижение римлян на юг в направлении Сагунта.
Братья Сципионы хорошо укрепили город Таракон и использовали гавань для укрытия флота. Крепостная стена, вероятно, была построена на фундаменте циклопической постройки древних времен; отметки иберийских каменщиков на каменных глыбах, из которых она была сложена, позволяют заключить, что на строительстве широко использовалась местная рабочая сила.
Весь 216 год как римляне, так и карфагеняне, были больше заняты консолидацией своих испанских владений, чем борьбой между собой. Братья Сципионы воевали с Индибилом и его илергетами, карфагеняне укрощали племена тартезиев. В 215 году карфагеняне получили подкрепление во главе с Гимильконом, и у устья Эбро состоялась ещё одна битва, получившая название битвы при Дертосе. На этот раз победа также была на стороне римлян, которые снова не позволили Гасдрубалу оказать поддержку силам Ганнибала в Италии в критический для него момент. Гасдрубал понёс столь значительные потери, что Карфаген был вынужден направить в Испании большое подкрепление в главе с Магоном Баркой (третьим, младшим сыном Гамилькара Барки), которое первоначально предназначалось для усиления итальянской армии Ганнибала, что не позволило собрать достаточно сил для решающего удара по Риму после битвы при Каннах.
Восстание Сифакса, в то время союзного Риму, в западной Нумидии заставило Гасдрубала с большей частью войска в 214 году вернуться в Африку, уступив инициативу на испанском театре военных действий римлянам. В Африке Гасдрубал поддержал соперника Сифакса, вождя восточных нумидийцев Галу, и при поддержке его и его сына Масиниссы нанес Сифаксу тяжелое поражение. В 211 году Гасдрубал вернулся в Испанию с многочисленным войском, в том числе с нумидийской конницей Масиниссы.
В то же самое время между 214 и 211 годами братья Сципионы совершили поход вглубь страны вверх по Эбро; по крайней мере достоверно известно, что в 211 году в состав римского войска входил многотысячный контингент наемников-кельтиберов, которые жили в внутренних районах полуострова. В 212 году войска Сципиона захватили город, с которого началась эта война, Сагунт, использовав его как базу для дальнейшего продвижения на юг Испании. Впрочем, и римлянам, которые несколько лет не получали подкреплений, и карфагенянам, занятым африканскими делами, не хватало сил для решающего наступления, и боевые действия в этот период имели локальный характер.
Гибель Сципиона и временное поражение римлян
По состоянию на начало 211 года до н. э. карфагенские силы были разделены на три армии; первые две возглавляли братья Гасдрубал и Магон Баркиды, третьей командовал Гасдрубал, сын карфагенского генерала Ганнибала Гиско, погибшего во время Первой Пунической войны. Римляне, в свою очередь, также разделили своё войско на три части, чтобы противостоять карфагенянам; двумя римскими армиями командовали Гней и Публий Сципион, третью возглавил Тит Фонтей. В 211 году римляне начали новое наступление на юг, которое закончилось для них катастрофой и гибелью братьев Сципионов; римские силы в Испании оказались на грани полного поражения.
Сципионы решили разгромить карфагенские армии поодиночке, но силы трех карфагенских армий были почти равными, и для получения тактической победы над любой из них римляне должны были опасно ослабить войско, противостоявшего двум другим. Гней Сципион выступил против Гасдрубала, имея над ним почти двойное численное преимущество; Публий отправился против Магона. Несмотря на преимущество римлян, Гасдрубалу удалось выдержать их натиск и остановить римское наступление: узнав, что большую часть наступающего на него римского войска составляют иберийские наёмники, он смог перекупить их, пообещав лучшую плату, и оставил Гнея Сципиона со сравнительно небольшим контингентом итальянских легионеров. После этой потери Сципиону не осталось ничего другого, кроме как медленно отступать на север, отражая непрерывные атаки карфагенян.
Между тем объединенные силы Гасдрубала сына Гискона и Магона Баркида, поддержанные нумидийцами Масиниссы, перехватили в верховьях Бетиса (Гвадалквивир) войско Публия Сципиона. В ходе битвы при Кастулоне (возле современного Линареса) римское войско было окружено и почти полностью уничтожено; среди погибших был и сам Публий Сципион.
После разгрома войска Публия Сципиона карфагеняне начали стягивать войска против армии Гнея. Им удалось перерезать ему пути отступления; римляне были вынуждены остановиться и принять бой неподалеку от Илорки. Объединённые карфагенские силы взяли наспех укрепленный лагерь римлян на вершине высокого холма приступом и уничтожили римское войско. Во время битвы при Илорке, через несколько дней после гибели Публия Сципиона под Кастулоном, такая же участь постигла и его брата Гнея.
Карфагеняне уже готовились к переправе через Эбро, но были отброшены от реки Гаем Марцием Септимием, римским офицером, который был избран войском командующим после гибели Сципиона. Обстоятельства этой битвы, которая произошла около 211 году до н. э., точно неизвестны, но известно, что вождь илергетов Индибил в этот раз сражался на стороне римлян.
Победа карфагенян стала неожиданностью для обеих сторон. Карфагеняне, которые вдруг получили инициативу на испанском театре военных действий, оказались неспособны воспользоваться случаем и развить успех. Они могли послать подкрепление итальянской армии Ганнибала или усилить испанский контингент и решительным ударом выгнать римлян с Пиренейского полуострова, создав угрозу Италии с севера; вместо этого карфагеняне провели несколько следующих месяцев, укрепляя свои позиции на юге Испании, дав римлянам время, чтобы восстановить силы. Рим, хотя и был сначала шокирован сокрушительным поражением и гибелью своих генералов, ответил на неё решительно: сенат немедленно отправил в Испанию Клавдия Нерона с войском для укрепления римских гарнизонов, которые ещё оставались в Испании. Римские победы под Сиракузами на Сицилии и под Капуей в Италии позволили римлянам высвободить часть войска для усиления испанской армии и составить план дальнейшей кампании в Испании, где в конце 211 года ситуация полностью повторяла 218 год: римские силы под командованием Марция Септимия и Клавдия Нерона закрепились на севере от Эбро, тогда как карфагеняне вновь контролировали всю центральную и южную Испанию.
В 210 году римский сенат назначил верховным командующим в Испании Публия Корнелия Сципиона младшего, сына погибшего при Кастулоне генерала, несмотря на его молодость (25 лет) и отсутствие необходимого для такого назначения опыта пребывания в должностях претора консула. В течение следующих четырёх лет он смог не только удержать римские позиции в Испании и предотвратить возможность поддержки из Испании итальянской армии Ганнибала, но и возобновить наступление и очистить Испанию от карфагенян, а затем, возглавив объединенную римскую армию, нанести им окончательное поражение при Заме, за которую был удостоен от римского сената почетного звания Африканский.
Сципион Африканский
Публий Сципион младший отплыл в Испанию с 11000 солдат и, как и его отец восемь лет назад, высадился в Эмпорионе. Объединив итальянский контингент с римскими войсками, находившимися в Испании, он начал кампанию против карфагенян с армией общей численностью 28000 пеших и 3000 конных воинов и не получал подкреплений до самого конца войны.
На своей базе в Тарраконе Сципион немедленно начал поднимать боевой дух римского войска и заручился поддержкой местных племён, вступая с ними в альянсы. В течение зимы 210/209 года он совершил несколько разведывательных рейдов вглубь карфагенской территории и выяснил, что войско карфагенян не только осталось разделено на три армии, но и из-за имеющихся между их командующими разногласий они не координируют свои действия. Армия Гасдрубала Барки находилась в верховьях Тахо, армия Гасдрубала Гиско — далеко на западе в Лузитании, в районе современного Лиссабона, армия Магона Барки находилась в районе Гибралтарского пролива. Хотя каждая из карфагенских армий была сравнима по численности со всем римским войском, карфагенские военачальники находились далеко друг от друга и от своей основной базы — Нового Карфагена, с захвата которого будущий Сципион Африканский начал свою испанскую кампанию.
В начале 209 года до н. э. войска Сципиона форсировали Эбро и осадили столицу карфагенской Испании с суши и моря. Укрепив свои позиции против атаки с тыла до подхода основных сил карфагенской армии, римляне начали готовиться к штурму города. После двух неудачных лобовых атак Сципион предпринял тактику одновременного штурма крепости с нескольких направлений, зная, что гарнизон города слишком мал, чтобы эффективно оборонять весь периметр. Благодаря низкому уровню воды в заливе, который обнажил северную стену, высаженный с кораблей десант смог атаковать в неожиданном для защитников Нового Карфагена направлении и ворваться в город. Чрезвычайно низкий уровень воды в лагуне, который был вызван, вероятно, сильным ветром с берега, произвел большое впечатление на римских солдат, которые пришли к выводу, что их командующему помогает сам бог морей Нептун. Римляне устроили в городе резню населения, подавляя последние очаги сопротивления, однако когда карфагенский гарнизон во главе с Магоном (тезкой командующего одной из армий) бросил оружие и сдался, Сципион приказал остановить насилие.
Захват Нового Карфагена не только дал римлянам плацдарм в самом сердце карфагенской Испании; римляне захватили здесь карфагенский арсенал с большим количеством оружия, амуниции и припасов, в которых они чувствовали большую потребность, а также получили местные серебряные рудники, прекрасную гавань и прочную базу для своих дальнейших операций на юге Испании; кроме этого, в Новом Карфагене римляне захватили испанских заложников, которых карфагеняне удерживали для обеспечения лояльности иберийских племен. Освобождение заложников позволило Сципиону привлечь на свою сторону вождей многих племен, которые до сих пор поддерживали карфагенян, в частности Индибила, предводителя илергетов, и Мандония, вождя аусетанов — племен, живших у подножья Пиренеев на севере страны и постоянно угрожали коммуникациям римлян, а также предводителя эдетанов Эдекона. Впрочем, отношения среди местных племен были чрезвычайно сложны; иберийское общество не имело центральной власти, и каждое племя самостоятельно решало, кого ему поддержать, часто меняя свою позицию несколько раз в ходе войны.
Отношение Сципиона к населению города по окончании осады и штурма было по тем временам исключительно мягким. Карфагенские граждане были отпущены, и им было разрешено забрать с собой своё имущество. Ремесленникам была обещана свобода, если они продолжат работать в интересах римской армии. Среди местных жителей Сципион также набрал большое количество гребцов для кораблей своего флота и солдат для вспомогательных подразделений армии, увеличив количество своих войск и показав, что он относится к местному населению как к союзникам, а не врагам.
Укрепив Новой Карфаген и оставив в нём сильный гарнизон, Сципион отвел основную часть своей армии назад к Тарракону, чтобы не дать карфагенянам перерезать его протяжённые коммуникации. Остаток 209 года он посвятил боевой подготовке войска. Карфагеняне, не имея морского флота, не имели возможности отвоевать свою столицу у римлян; к тому же они должны были прилагать значительные усилия, удерживая в покорности своих испанских союзников, чтобы не дать им перейти на сторону римлян. Фактически захватом Нового Карфагена римляне достигли в Испании того, что ранее удалось осуществить Ганнибалу в Италии — поднять местное население против традиционных властителей. Когда Гасдрубал начал собирать армию для поддержки Ганнибала в Италии, Сципион заранее узнал об этом с помощью широкой сети информаторов и шпионов. В начале 208 года до н. э. армия Сципиона двинулась на юг к Бекуле, чтобы перехватить карфагенян врасплох.
В битве при Бекуле от 35000 до 50000 римского войска встретились с 30000 карфагенян. Карфагеняне понесли при Бекуле большие потери (от половины до двух третей своей армии), но, хотя эта битва считается победой римлян, Гасдрубал сумел с остатком армии организованно отступить вглубь страны и продолжить запланированный поход в Италию, избрав маршрут, который обходил Пиренеи с запада, чтобы обойти римские укрепления на северо-востоке страны.
Сципион считал бессмыслицей поход на север по гористой местности, населенной враждебными племенами, имея в тылу две другие карфагенские армии, и потому не стал преследовать Гасдрубала (за что позже подвергался жестокой критике Катона Старшего), сосредоточившись вместо этого на карфагенских войсках, оставшихся в Испании. Гасдрубал прошел по землям басков (с которыми, вероятно, заключил союзный договор) в южную Галлию. Усилив своё войско галльскими наемниками и перейдя через Альпы он вторгся в Италию, стремясь соединиться с итальянской армией Ганнибала. В 207 году до н. э. в битве при Метавре в Этрурии карфагенское войско было разгромлено Марком Ливием Салинатором; в этой битве погиб и сам Гасдрубал.
После Бекулы Сципион выступил против армий Магона и Гасдрубала Гиско. Значительно усилив своё войско отрядами местных испанских племен, которые провозгласили его царем (хотя Сципион отказался принять этот титул), он получил прекрасную позицию для нанесения карфагенянам решающего удара. Марк Силан с 10000 пешими и 500 конными воинами двинулся форсированным маршем против Магона. Армия Магона, усиленная прибывшим из Карфагена подкреплением во главе с Ганноном, значительно превышала силы римлян, но атака Силана оказалась полной неожиданностью. Карфагеняне потерпели тяжёлое поражение; их местные союзники разбежались, а Ганнон был захвачен в плен. Магон собрал то, что осталось от карфагенского войска, и отошел к Гадесу (современный Кадис) на соединение с армией Гасдрубала сына Гискона, который, узнав о поражении Ганнона, решил не принимать бой и вывести свои войска из-под возможного удара Сципиона.
До конца 207 года римские армии Силана и Сципиона занимались укреплением римского контроля над югом Испании и нападениями на местные племена, оставшиеся верными Карфагену, с целью заставить их прервать свои отношения с Карфагеном, и лишить карфагенян поддержки и подкреплений со стороны иберов. Когда в Испанию пришли новости о поражении и гибели Гасдрубала при Метавре, карфагеняне в Испании уже окончательно перешли к обороне, укрывшись в нескольких мощных крепостях на южном побережье. Обе армии начали готовиться к финальной битве за господство на Пиренейском полуострове.
Окончательная победа римлян
Зимой 207/206 годов карфагеняне собрали войска своих последних испанских союзников и получили подкрепление из Африки. Весной 206 года Магон и Гасдрубал Гиско выступили против Сципиона, имея в своих рядах от 50000 до 70000 пешего войска, от 4000 до 5000 конницы и 36 слонов. Сципион также набрал большое количество рекрутов среди испанских племен; его войско было значительно ослаблено необходимостью содержать гарнизоны на недавно завоеванных территориях, и римские легионеры составляли лишь небольшую часть его армии, насчитывавшей около 45000 воинов. Несмотря на численное превосходство противника Сципион выступил навстречу карфагенянам у городка Илипа (современная Алькала-дель-Рио недалеко от Севильи). Недостаток численности войска Сципион прекрасно возместил военным талантом и удачным тактическим маневром и в ходе многодневной битвы при Илипе наголову разгромил карфагенян. Магон и Гасдрубал Гиско с остатками армии, которым удалось избежать резни, прорвались обратно к Гадесу.
После победы при Илипе римское войско занялось подавлением последних очагов карфагенского сопротивления на юге Испании; Сципион также совершил рискованное морское путешествие в Африку на переговоры с Сифаксом. После возвращения из Африки Сципион тяжело заболел, и его болезнь усилилась, когда армия двинулась против Гадеса, и в какое-то время начали ходить слухи о то, что он умер. Римское войско уже длительное время не получало жалованья — разоренная войной Италия была не в состоянии регулярно платить легионерам, и среди римских гарнизонов в северной Испании, которые не принимали участия в боевых действиях и потому не могли рассчитывать на военную добычу и грабёж, росло недовольство. Летом 206 года, получив ложное сообщение о смерти Сципиона, взбунтовался римский гарнизон на реке Сукрон. Возможно, в подстрекательстве легионеров участвовали иберы, так как в это же время на северо-востоке Испании вспыхнуло восстание иберов, возглавленное Индибилом и предводителем аусетанов Мандонием. Однако восставшие легионеры не прибегали к активным действиям после того, как выяснилось, что Сципион жив, и когда легиону было приказано явиться к Новому Карфагену якобы для выдачи жалованья, он прибыл туда в полном составе. Подстрекатели и зачинщики мятежа были арестованы и казнены, после чего бунт быстро утих. Восставшие иберы были разбиты сначала легатом Гаем Лелием, а затем самим Сципионом; впрочем, длительное противостояние с иберами было римлянам невыгодно. Сципион пошёл на переговоры и пообещал сохранить обоим вождям жизни в обмен на выплату иберами контрибуции, достаточной для расчета с легионерами, и предоставление заложников. Мандоний был казнен позже, в 205 году; Индибилу удалось бежать.
После битвы при Илипе стало ясно, что карфагеняне не смогут удержаться на Пиренейском полуострове. Гасдрубал Гиско отплыл в Африку, где ему удалось привлечь на свою сторону бывшего римского союзника Сифакса (согласно сообщению Тита Ливия, он прибыл к Сифаксу одновременно со Сципионом, но не решился атаковать римлян в нейтральной гавани, принадлежавшей его возможному союзнику). Магон Барка, воспользовавшись тем, что римляне заняты внутренними проблемами на севере страны, совершил морскую вылазку из Гадеса, пытаясь захватить Новый Карфаген, однако гарнизону крепости удалось отразить карфагенскую атаку. Когда он вернулся обратно в Гадес, его не пустили в город. Он отплыл на Балеарские острова, где набрал войско местных аборигенов, после чего высадился в Лигурии (близ современной Генуи) в последней попытке вторгнуться в Италию с севера и помочь итальянской армии Ганнибала. В 205 году он был разгромлен римлянами в Цизальпийской Галлии, как и Гасдрубал два года назад. Гадес после отплытия Магона конце 206 года без боя сдался римлянам. Таким образом, Рим полностью очистил Испанию от карфагенского присутствия и стал единственным властителем страны. Под римским контролем оказалось все побережье от Пиренеев в на северо-востоке до Альгарве на юго-западе, на севере римская территория простиралась на запад вдоль Пиренеев до современных Уэски и Сарагосы.
О событиях войны после окончания боевых действий в Испании см.. Вторая Пуническая война .
См. также
Напишите отзыв о статье "Завоевание Испании Римом"
Ссылки
- [www.cervantesvirtual.com/portal/Antigua/hispania.shtml Biblioteca Virtual Miguel de Cervantes: La Hispania prerromana]
- [www.cervantesvirtual.com/portal/Antigua/hispania_romana.shtml Biblioteca Virtual Miguel de Cervantes: Hispania Romana]
 |
В данной статье или разделе имеется список источников или внешних ссылок, но источники отдельных утверждений остаются неясными из-за отсутствия сносок. Утверждения, не подкреплённые источниками, могут быть поставлены под сомнение и удалены. Вы можете улучшить статью, внеся более точные указания на источники.
|
Отрывок, характеризующий Завоевание Испании Римом
– Ну, что, казак мой? (Марья Дмитриевна казаком называла Наташу) – говорила она, лаская рукой Наташу, подходившую к ее руке без страха и весело. – Знаю, что зелье девка, а люблю.Она достала из огромного ридикюля яхонтовые сережки грушками и, отдав их именинно сиявшей и разрумянившейся Наташе, тотчас же отвернулась от нее и обратилась к Пьеру.
– Э, э! любезный! поди ка сюда, – сказала она притворно тихим и тонким голосом. – Поди ка, любезный…
И она грозно засучила рукава еще выше.
Пьер подошел, наивно глядя на нее через очки.
– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.
На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь . – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов , – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ , молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.
– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, – сказал он, сам чувствуя так же, как и другие, после того как слово уже было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.
– C'est bien beau ce que vous venez de dire, [Прекрасно! прекрасно то, что вы сказали,] – сказала сидевшая подле него Жюли, вздыхая. Соня задрожала вся и покраснела до ушей, за ушами и до шеи и плеч, в то время как Николай говорил. Пьер прислушался к речам полковника и одобрительно закивал головой.
– Вот это славно, – сказал он.
– Настоящэ й гусар, молодой человэк, – крикнул полковник, ударив опять по столу.
– О чем вы там шумите? – вдруг послышался через стол басистый голос Марьи Дмитриевны. – Что ты по столу стучишь? – обратилась она к гусару, – на кого ты горячишься? верно, думаешь, что тут французы перед тобой?
– Я правду говору, – улыбаясь сказал гусар.
– Всё о войне, – через стол прокричал граф. – Ведь у меня сын идет, Марья Дмитриевна, сын идет.
– А у меня четыре сына в армии, а я не тужу. На всё воля Божья: и на печи лежа умрешь, и в сражении Бог помилует, – прозвучал без всякого усилия, с того конца стола густой голос Марьи Дмитриевны.
– Это так.
И разговор опять сосредоточился – дамский на своем конце стола, мужской на своем.
– А вот не спросишь, – говорил маленький брат Наташе, – а вот не спросишь!
– Спрошу, – отвечала Наташа.
Лицо ее вдруг разгорелось, выражая отчаянную и веселую решимость. Она привстала, приглашая взглядом Пьера, сидевшего против нее, прислушаться, и обратилась к матери:
– Мама! – прозвучал по всему столу ее детски грудной голос.
– Что тебе? – спросила графиня испуганно, но, по лицу дочери увидев, что это была шалость, строго замахала ей рукой, делая угрожающий и отрицательный жест головой.
Разговор притих.
– Мама! какое пирожное будет? – еще решительнее, не срываясь, прозвучал голосок Наташи.
Графиня хотела хмуриться, но не могла. Марья Дмитриевна погрозила толстым пальцем.
– Казак, – проговорила она с угрозой.
Большинство гостей смотрели на старших, не зная, как следует принять эту выходку.
– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.
Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.
Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?
В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.
В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.
Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
