Историко-филологический факультет Пермского государственного университета

Историко-филологический факультет
Пермский государственный университет
Место расположения	Россия Россия: Пермский край, Пермь 614990, Пермь, ул. Генкеля, 7 [maps.yandex.ru/org/1188921522/]
Официальный сайт	[www.psu.ru/fakultety/filologicheskij-fakultet/o-fakultete-fil/istoriya-fakulteta]

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Исто́рико-филологи́ческий факульте́т (1916–1922, 1941–1960) — бывший факультет Пермского университета, входивший в число крупнейших. Являлся одним из трёх первых, созданных на момент основания факультетов (вместе с физико-математическим и юридическим).

В 1919 слит с факультетом общественных наук; в 1922 — с педагогическим факультетом; в 1930 ликвидирован в связи с созданием пединститута; возрождён в 1941 и разделён на два (исторический и филологический) в 1960 году.

С 1916 года (с момента открытия университета) историко-филологический факультет, вместе с юридическим, располагался в доме купца Камчатова на Торговой улице.

С 1941 большая часть кафедр факультета располагалась в корпусе №2 (старом главном корпусе); часть занятий проходила в корпусе №3 (старый геологический) и корпусе №4 (старый химический).

Расположение факультета

История

Историко-филологический факультет, ФОН, педагогический факультет (1916–1930)

Подготовка историков и филологов началась в Пермском университете с момента его создания в 1916 году в качестве филиала Петроградского университета: историко-филологический факультет явился одним из трёх созданных в тот момент. Факультет имел четыре отделения: классическое, славяно-русское, историческое, романо-германское. В первые годы его существования основной контингент преподавателей составляли прежде всего научные работники Петроградского, а позже Юрьевского (Тартуского) университетов, которые заложили основы учебно-педагогического процесса на факультете, способствовали становлению научных направлений. Среди них были такие крупные филологи как А. П. Кадлубовский, магистр русской словесности (ставший первым деканом факультета), специалист по балтийским и славянским языкам К. К. Буга, фольклорист, краевед, литературовед проф. П. С. Богословский, литературовед, критик и поэт-переводчик проф. В. В. Гиппиус, приват-доцент будущий академик Л. А. Булаховский, ставший ведущим преподавателем кафедры славянской филологии, два других представителя кафедры — приват-доцент А. Вольдемарис, будущий премьер-министр Литовской Республики, и приват-доцент и будущий академик и крупный лингвист, С. П. Обнорский (оба параллельно работали на кафедре всеобщей истории); его брат, специалист по зарубежной литературе, латинскому и английскому языку проф. Н. П. Обнорский. Выходцами из Петроградского университета был и ведущий преподаватель романо-германского отделения А. А. Смирнов, переводчик и известный представитель Серебряного века и кандидат богословия, возглавивший философский семинар А. И. Сырцов.

Историческое направление на факультете возглавили магистр русской истории Б. Д. Греков, ставший заведующим кафедрой русской истории (на этой кафедре в 1917–1918 работал также Г. В. Вернадский), специалист по истории и культуре средневековой Италии Н. П. Оттокар, ставший вначале проректором, затем — ректором Пермского университета, А. П. Дьяконов, специалист по истории античности и раннего Средневековья, вместе с Н. П. Оттоакром работавший на кафедре всеобщей истории (все — выходцы из Петроградского университета). Большая часть профессуры в 1920-х годах покинула университет в связи с его "большевизацией".

Начиная с 1920-х годов научная работа на филологов была поставлена на широкую научную основу, успешно разрабатывались общетеоретические проблемы литературоведения и лингвистики (что находит выражение, например, в работах П. Г. Стрелкова и В. В. Гиппиус). В это время филологическое направление перешло сначала в состав факультета общественных наук (ФОН, июнь 1920 — 3 июля 1922), затем — крупнейшего в университете педагогического (1922–1930) факультета (словесная комиссия отделения гуманитарных наук (1922–1924), лингвистическое отделение (1924–1927), отделение русского языка и литературы (1927–1930) до отделения педфака).

В становлении университета важна роль С. А. Стойчева — выпускника историко-филологического факультета МГУ, единственного филолога-ректора в истории университета. Кроме укрепления материальной базы филологического отделения (и всего университета), он одновременно вёл занятия по таким курсам как введение в литературу, литература XIX века, литература XX века, методология литературоведения. С. А. Стойчев возобновил остановленное ранее издание «Учёных записок Пермского университета».

В 1930 году педагогический факультет отделяется от университета, становясь самостоятельным вузом: соответственно профессура филологического и других отделений факультета мигрирует в Пермский педагогический институт.

Возрождение историко-филологического факультета (1941)

С 1941 года историко-филологический факультет возобновляет свою деятельность. Основой послужили прежде всего уже существовавшие межфакультетские кафедры — основ марксизма-ленинизма (зав. К. С. Бочкарёв) и иностранных языков (зав. Н. П. Обнорский). К началу 1941/1942 учебного года к ним были добавлены кафедра всеобщей истории (зав. П. Н. Тарков) и каф. народов СССР (зав. А. П. Пьянков). В октябре 1941 была усилена и филологическая часть — добавлением преподавателей пединститута, возглавивших кафедры истории литературы (А. Д. Тупицын) и языкознания (М. А. Генкель), а также А. И. Ефимова, А. А. Горбунова и др., работавших по совместительству. В это время факультет имел минимум собственных филологических кадров. Сотрудниками факультета становятся эвакуированные из Ленинграда и Москвы научные работники: Б. П. Городецкий, Э. С. Литвин, Д. К. Мотольская, Н. Н. Давидович, и др.

Недостаток квалифицированных преподавателей в последующие годы отражался на разных сферах жизни факультета. В отчете ПГУ о научной работе за 1948 год была дана вполне реалистическая характеристика положения в этих подразделениях: "Особую тревогу вызывают кафедра марксизма-ленинизма и историко-филологический факультет".

Администрация университета в 1950 году пригласила из Киевского университета в Пермь С. Я. Фрадкину, из Московского университета — З. В.Станкееву, Р. В. Комина, А. А. Бельского; из Ленинградского университета — Г. Г. Телятникову.

Деканы

Историко-филологический факультет (1916–1919)

Арсений Петрович Кадлубовский (октябрь 1916 — октябрь 1917).

Борис Леонидович Богаевский (октябрь 1917 — сентябрь 1917).

Николай Петрович Оттокар (1 октября 1918 — 1919).

Сергей Петрович Обнорский (январь 1919 — июль 1919).

Факультет общественных наук (ФОН, 1919–1922)

Александр Иосафатович Коссовский (июль 1919 — декабрь 1920).

Сергей Петрович Обнорский (18 декабря 1920  – сентябрь 1921).

Александр Петрович Дьяконов (сентябрь 1921 — июль 1922).

Педагогический факультет (1922–1930)

Александр Петрович Дьяконов (июль 1922 — сентябрь 1922).

Анатолий Иванович Сырцов (31 июля 1922 — 30 октябрь 1923).

Петр Афанасьевич Будрин (ноябрь 1923–1927).

Вячеслав Васильевич Алякритский (? — 30 января 1930).

Анатолий Сергеевич Соколов (30.01.1930 — 15.09.1930).

Историко-филологический факультет (1941–1960)

Константин Степанович Бочкарёв (13 мая 1941 — 9 сентября 1941, зав. каф. марксизма-ленинизма).

Алексей Петрович Пьянков (16 сентября 1941 — 25 декабря 1941, и.о. зав. каф. истории народов СССР).

Николай Александрович Власов — (25 декабря 1941 — 27 марта 1942, зав. каф. основ марксизма-ленинизма).

Пётр Николаевич Тарков (4 апреля 1942 — 27 июня 1942, зав. каф. древней, зав. каф. всеобщей истории).

Владимир Вениаминович Александров (27 июня 1942 — 7 сентября 1942, ассистент каф. петрографии, пом. ректора по учебной части, пом. ректора по АХЧ).

Борис Павлович Городецкий (16 декабря 1942 — 11 августа 1944, зав. каф. истории русской литературы).

Франс Андеевич Андерсо́н (с 11 августа 1944 по 10 апреля 1945, доцент каф. истории СССР).

Яков Рувимович Волин (с апреля 1945 по 16 июля 1946, зав. каф. основ марксизма-ленинизма).

Александр Алексеевич Еремин [lit-nn.ru/index-name-pages-op-printe-id-18.html](с июля 1946 по 10 сентября 1947, доцент каф. русской литературы).

Григорий Максимович Смирнов (с сентября? 1947 по 5 марта 1948) (старший преподаватель каф. русской литературы).

Александр Кузьмич Шарц (5 март 1948 — январь 1949, старший преподаватель каф. истории народов СССР) .

Леонид Николаевич Воробьёв (с 13 апреля 1949 по 17 марта 1950, зав. кафедрой русского языка и общего языкознания).

Иван Антонович Малофеев (с 17 марта 1950 г. по 1 октября 1950, преподаватель каф. педагогики).

Алексей Денисович Антонов  (с 1 октября 1950 по 5 октября 1953 (старший преподаватель, доцент каф. основ марксизма-ленинизма).

Франциска Леонтьевна Скитова (с 7 сентября 1953  по 1 октября 1953, преподаватель каф. русского языка и общего языкознания).

Пётр Дмитриевич Пачгин (с 1 октября 1953 по  17 августа 1956, преподаватель каф. основ маркс.-лен., затем —  ист. КПСС).

Константин Семёнович Маханёк (с 17 августа 1956 — май 1960, доцент каф. истории СССР).

Кафедры возрождённого факультета (1941)

Кафедра основ марксизма-ленинизма

Кафедра возникла в 1939 году, объединив всех преподавателей общественных наук университета. Первым заведующим кафедрой стал Фёдор Михайлович Некрасов. После его гибели в 1939 году в бою на Халхин-Голе кафедру возглавил Константин Степанович Бочкарёв, первый кандидат философских наук Перми.

Кафедра фактически стала флагманом воссозданного в 1941 году историко-филологического факультета, а её заведующий К. С. Бочкарёв с 7 февраля 1941 года являлся деканом факультета. После его ухода на войну 9 сентября 1941 заведование кафедрой переходит к Николаю Александровичу Власову (16.09.1941 — 27.03.1942), затем — к З. С. Романовой, а с 1943 — к Якову Рувимовичу Волину (руководившему ей до конца её существования).

В 1963 году из кафедры основ марксизма-ленинизма выделилась кафедра истории КПСС под руководством Я. Р. Волина, а также кафедры философии и политэкономии, и кафедра основ марксизма-ленинизма перестала существовать.

Кафедра всеобщей истории

Своим основателем кафедра считает Б. Л. Богаевского (1916).

В 1941 кафедра всеобщей истории и кафедра истории народов СССР стали первыми новыми кафедрами возрождённого историко-филологического факультета. Отправной точкой является принятие на работу в качестве заведующего Петра Николаевича Таркова (15 августа 1941 — 1945).

В 1945–1947 кафедрой заведовал проф. Алексей Владимирович Ефимов (будущий член-корреспондент АН СССР).

С 1949 — и.о. завкафедрой Лев Ефимович Кертман.

С 1951 по 1955 кафедра была временно закрыта в связи с прекращением набора на историческое отделение.

С 1955 по 1957 кафедрой руководил Лев Наумович Чирикин.

С 1957 по 1974 кафедрой руководил Л. Е. Кертман (после её разделения в 1974 Л. Е. Кертман — заведующий кафедрой новой и новейшей истории).

Кафедра истории народов СССР (истории СССР)

Кафедра истории народов СССР была создана 18 августа 1941 года, когда был принят на работу Алексей Петрович Пьянков, заведовавший кафедрой до 1945 года.

1947 — доц. Ф. Е. Мельников.

С 23 февраля 1948 — доц. Франс Андеевич Андерсо́н.

С 1948 — Фёдор Семёнович Горовой (будущий ректор университета).

(С 1968 года разделилась на кафедру истории народов СССР советского периода, позже — новейшей истории России, и кафедру истории народов досоветского периода, с 1991 года — кафедра древней и новой истории России).

Кафедра иностранных языков

Преподавание иностранных языков (древних и новых) велось в Пермском университете с самого момента его основания. Нормой для учёного считалось совмещение преподавания языка с преподаванием литературы (или ругих гуманитарных предметов: истории, философии и пр.).

Кафедра иностранных языков была создана в 1931 году Николаем Петровичем Обнорским после отделения историко-филологического направления в составе пединститута и в течение почти десяти лет была единственной, поддерживающей гуманитарную традицию в университете. Поэтому она (вместе с кафедрой основ марксизма-ленинизма) стала основой возрождённого в 1941 году историко-филологического факультета.

С августа 1941 заведование кафедрой надолго переходит к Елене Осиповне Преображенской. Позже кафедра (также как кафедра основ марксизма-ленинизма) получиила статус межфакультетской. (После образования самостоятельного (1960) филологического факультета в 1963 году она она была разделена на две: кафедру немецкого, французского и латинского языков под руководством Е. О. Преображенской, руководившей кафедрой до 1974 года, и кафедру английского языка во главе с А. К. Берлиной, руководившей кафедрой до 1989 года).

Кафедра русской литературы

Кафедра возникла вместе с созданием историко-филологического факультета, то есть одновременно с созданием самого университета (как кафедра русской литературы и русского языка). С 1922 на место заведующего кафедрой был приглашён В. В. Гиппиус. Сотрудником кафедры являлся Ю. Н. Верховский. Кафедра перестала существовать на момент отделения педагогического факультета в самостоятельный вуз (1930).

После отделения педагогического факультета вновь организуется в годы Великой Отечественной войны. В этот период здесь работали доц. Александр Данилович Тупицын (возглавивший кафедру с конца октября 1941), проф. Агапий Филиппович Шамрай (возглавивший кафедру литературы, объединённую с кафедрой языкознания, с декабря 1941), ст. преп. Е. И. Преображенская — специалист по зарубежной литературе, ст. преп. Г. И. Бомштейн — фольклорист и специалист по литературе XVIII века, эвакуированные из Ленинграда и Москвы известные пушкиноведы проф. Борис Павлович Городецкий (возглавивший кафедру литературы и языкознания и одновременно являвшийся деканом историко-филологического факультета с декабря 1942 по август 1944 года), доц. Д. К. Метельская, и др. С января 1945 по сентябрь 1947 кафедру возглавлял Александр Алексеевич Еремин; в 1947/1948 учебном году кафедрой литературы руководил известный литературовед, фольклорист, этнограф Павел Степанович Богословский (он заведовал кафедрой также в 1922–1932 гг.). Несколько раз кафедрой заведовала Сарра Яковлевна Фрадкина.

Заведующие кафедрой

• Александр Данилович Тупицын (октябрь 1941 — декабрь 1941).
• Агапий Филиппович Шамрай (декабрь 1941 — декабрь 1943).
• Борис Павлович Городецкий (декабрь 1943 — август 1944).
• Александр Алексеевич Еремин (январь 1945 — сентябрь 1947).
• Павел Степанович Богословский (сентябрь 1947 — июнь 1948).
• Сарра Яковлевна Фрадкина (1952).
• Сарра Яковлевна Фрадкина (сентябрь 1956 — сентябрь 1957).
• Римма Васильевна Комина (1957–1973).

Кафедра западной (западноевропейской) литературы

Кафедра западноевропейской литературы также являлась одной из первых в новосозданном университете (1916). Курс истории западноевропейсских литератур начал читать в 1916 году приват-доцент А. А. Смирнов (он же вёл французский и старофранцузский языки). После его отъезда экстраординарным профессором кафедры с 1917 по 1919 год являлся историк литературы, переводчик Борис Аполлонович Кржевский.

Кафедра западной литературы была воссоздана в декабре 1943 первым защитившимся доктором филологических наук возрождённого факультета Агапием Филипповичем Шамраем в результате разделения кафедры всеобщей литературы на кафедру русской (заведующий — Б. П. Городецкий) и кафедру западной литературы.

Кафедра русского языка и общего языкознания (до 1982)

Возникла одной из первых при создании университета в 1916 году (как кафедра русской литературы и русского языка) и была утрачена при отделении педагогического факультета.

Основы новой кафедры были заложены ещё в 1941 году, когда в Пермском университете был воссоздан историко-филологический факультет. Появившуюся тогда кафедру языкознания возглавила Мария Александровна Генкель. В ноябре 1941 года эта кафедра была объединена с кафедрой литературы (под руководством А. Ф. Шамрай). Известно, что с декабря 1942 по август 1944 и.о. зав. кафедрой истории русской литературы и языкознания (и одновременно деканом историко-филологического факультета) являлся Б. П. Городецкий.

Заведующие кафедрой

• Мария Александровна Генкель (1941).
• Иван Михайлович Захаров (1944–1948).
• Леонид Николаевич Воробьёв [www.psu.ru/fakultety/filologicheskij-fakultet/kafedry/kafedra-russkogo-yazyka-i-stilistiki/leonid-vorodyov] (1948–1950)
• Иван Михайлович Захаров (1948–1956).
• Ксения Александровна Фёдорова [www.psu.ru/fakultety/filologicheskij-fakultet/kafedry/kafedra-russkogo-yazyka-i-stilistiki/kseniya-aleksandrovna-fedorova] (1956–1958)
• Мария Александровна Генкель (1958–1971).

См. также

• Преподаватели историко-филологического факультета ПермГУ.
• Выпускники историко-филологического факультета ПермГУ.
• Филологический факультет ПермГУ.

Источники и ссылки

1. [krasnopillia.info/2014/10/08/profesor-ahapij-shamraj-vydatnyj-ukrajinskyj-literaturoznavets/ Професор Агапій Шамрай — видатний український літературознавець] // Краснопілля Інфо.
2. Богословская О. И. Моя университетская семья // [www.psu.ru/files/docs/ob-universitete/smi/knigi-ob-universitete/Zhivye_golosa.pdf Пермский университет в воспоминаниях современников] / Сост. В. И. Костицын. — Пермь: Изд-во Перм. ун-та, 1996. Вып. 4. Живые голоса. 188 с.: ил. ISBN 5–8241– 0127–2. С. 138–149.
3. Генкель М. А. Я благодарна своим учителям // [www.psu.ru/files/docs/ob-universitete/smi/knigi-ob-universitete/permskij-universitet-v-vospominaniah-sovremennikov-1.pdf Пермский университет в воспоминаниях современников. Вып. 1.] / Сост. А. С. Стабровский. Пермь: Издательство ТГУ. Перм. отд-ние. 1991. 92 с. С. 5–12.
4. [www.psu.ru/files/docs/ob-universitete/smi/knigi-ob-universitete/phylfac_history.pdf История филологического факультета (1916–1976)] (Электронный ресурс) / под общ. ред. А. В. Пустовалова; Перм. гос. нац. исслед. ун-т. — Электр. дан. Пермь, 2015. 724 Кб. ISBN 978-5-7944-2474-4.
5. Капцугович И. С. У истоков. Историко-публицистический очерк о возникновении высшего педагогического образования на Урале. Пермь: Книжный мир, 2014. 261 с.
6. Кожина М. Н. Эскизные зарисовки, штрихи к портретам, размышления // [www.psu.ru/files/docs/ob-universitete/smi/knigi-ob-universitete/permskij-universitet-v-vospominaniah-sovremennikov-1.pdf Пермский университет в воспоминаниях современников. Вып. 1.] / Сост. А. С. Стабровский. Пермь: Издательство ТГУ. Перм. отд-ние. 1991. 92 с. С. 74–81.
7. Кондаков Б. В. Филология в Пермском государственном университете // [www.philol.msu.ru/~umo/Sovet.files/bulleten/bull_7.htm Владимир Павлович Гудков в обрамлении юбилейных эпитетов. Информационный бюллетень №7 Совета по филологии учебно-методического объединения по классическому университетскому образованию]. Сайт филологического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова. 2004.
8. Кондаков Б. В. Изучение русской литературы в Пермском государственном университете // [www.philol.msu.ru/~umo/Sovet.files/bulleten/bull_7.htm Владимир Павлович Гудков в обрамлении юбилейных эпитетов. Информационный бюллетень №7 Совета по филологии учебно-методического объединения по классическому университетскому образованию]. Сайт филологического факультета МГУ имени М. В. Ломоносова. 2004.
9. Костицын В. И. [www.psu.ru/files/docs/ob-universitete/smi/knigi-ob-universitete/kostitsyn_stoichev_rektory2006.pdf Стойчев Степан Антонович] // [www.psu.ru/files/docs/science/books/mono/kostitsyn_rektory_2006_65_128.pdf Костицын В. И. Ректоры Пермского университета. 1916–2006]. Изд. 2-е, перераб. и доп. / Перм. ун-т. Пермь, 2006. 352 с. С. 91–103. ISBN 5-7944-0613-5.
10. [www.psu.ru/files/docs/ob-universitete/smi/knigi-ob-universitete/prof_psu.pdf Профессора Пермского государственного университета (1916–2001)] / Гл. ред.: В. В. Маланин. Пермь: Изд-во Перм. ун-та, 2001. 279 с.
11. Мухин В. В. "Это было недавно, это было давно" // [www.psu.ru/files/docs/ob-universitete/smi/knigi-ob-universitete/Zhivye_golosa.pdf Пермский университет в воспоминаниях современников] / Сост. В. И. Костицын. Пермь: Изд-во Перм. ун-та, 1996. Вып. 4. Живые голоса. 188 с.: ил. ISBN 5–8241– 0127–2. С. 127–132.
12. [www.psu.ru/universitet/universitetskie-smi/stati-ob-universitete/firstonu-ocr Кертман Л. Е., Васильева Н. Е., Шустов С. Г. Первый на Урале]. Пермь: Пермское книжное издательство. 1987. 234 с.
13. [www.literary.ru/literary.ru/print.php?subaction=showfull&id=1202992354&archive=&start_from=&ucat=& Обнорский С. П. Ю. Н. Верховский — профессор Пермского университета] // О литературе. LITERARY.RU. 14 февраля 2008.
14. [k.psu.ru/library/node/251763 Обозрение преподавания наук на историко-филологическом факультете Пермского отделения Императорского Петроградского Университета]. Пермь: Электро-тип. губ. земства, 1916. 30 с.
15. [cyberleninka.ru/article/n/vlast-i-professura-iz-istorii-permskogo-universiteta-v-1917–1931-gg Обухов Л. А. Власть и профессура (из истории Пермского университета в 1917–1931 гг.)] // Cyberleninka. 2011.
16. Пермский государственный университет им. Горького: Исторический очерк. 1916–1966. Под ред. Ф. С. Горового. Пермь: Кн. изд-во, 1966. 292 с.
17. [www.rfp.psu.ru/archive/3.2015/tabunkina.pdf Табункина И. А. Профессор Б. А. Кржевский в Пермском университете] // Вестник Пермского университета. Серия "Российская и зарубежная филология". Вып. 3(31). 2015. С. 136–148.
18. [k.psu.ru/library/node/228324 Учебные планы и правила историко-филологического факультета Императорского Петроградского Университета и Пермского его отделения]. Пермь: Электро-тип. губ. земства, 1916. 30 с.
19. [cyberleninka.ru/article/n/g-v-vernadskiy-v-permskom-universitete-1917-1918-gg Селянинова Г. Д. Г. В. Вернадский в Пермском университете: 1917–1918 гг.] // Cyberleninka. 2012.
20. [vestnik.rsuh.ru/article.html?id=73606 Филологический факультет Пермского государственного университета] // Российский государственный гуманитарный университет. 22.12.2008.

Отрывок, характеризующий Историко-филологический факультет Пермского государственного университета

Мрачное, несчастное лицо Пьера поразило ее. Она остановилась против него. Ей хотелось помочь ему, передать ему излишек своего счастия.
– Как весело, граф, – сказала она, – не правда ли?
Пьер рассеянно улыбнулся, очевидно не понимая того, что ему говорили.
– Да, я очень рад, – сказал он.
«Как могут они быть недовольны чем то, думала Наташа. Особенно такой хороший, как этот Безухов?» На глаза Наташи все бывшие на бале были одинаково добрые, милые, прекрасные люди, любящие друг друга: никто не мог обидеть друг друга, и потому все должны были быть счастливы.


На другой день князь Андрей вспомнил вчерашний бал, но не на долго остановился на нем мыслями. «Да, очень блестящий был бал. И еще… да, Ростова очень мила. Что то в ней есть свежее, особенное, не петербургское, отличающее ее». Вот всё, что он думал о вчерашнем бале, и напившись чаю, сел за работу.
Но от усталости или бессонницы (день был нехороший для занятий, и князь Андрей ничего не мог делать) он всё критиковал сам свою работу, как это часто с ним бывало, и рад был, когда услыхал, что кто то приехал.
Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по моде, но которые по этому то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами. «Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше?»
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомых Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот – хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственного человека странно поразил его.
Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.
После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался неестественным князю Андрею.
Мужчины, по английски, остались за столом и за портвейном. В середине начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряя которые, все были одного и того же мнения, князь Андрей стал противоречить им. Сперанский улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятого направления, рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколько мгновений все замолкли.
Посидев за столом, Сперанский закупорил бутылку с вином и сказав: «нынче хорошее винцо в сапожках ходит», отдал слуге и встал. Все встали и также шумно разговаривая пошли в гостиную. Сперанскому подали два конверта, привезенные курьером. Он взял их и прошел в кабинет. Как только он вышел, общее веселье замолкло и гости рассудительно и тихо стали переговариваться друг с другом.
– Ну, теперь декламация! – сказал Сперанский, выходя из кабинета. – Удивительный талант! – обратился он к князю Андрею. Магницкий тотчас же стал в позу и начал говорить французские шутливые стихи, сочиненные им на некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываем аплодисментами. Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому, прощаясь с ним.
– Куда вы так рано? – сказал Сперанский.
– Я обещал на вечер…
Они помолчали. Князь Андрей смотрел близко в эти зеркальные, непропускающие к себе глаза и ему стало смешно, как он мог ждать чего нибудь от Сперанского и от всей своей деятельности, связанной с ним, и как мог он приписывать важность тому, что делал Сперанский. Этот аккуратный, невеселый смех долго не переставал звучать в ушах князя Андрея после того, как он уехал от Сперанского.
Вернувшись домой, князь Андрей стал вспоминать свою петербургскую жизнь за эти четыре месяца, как будто что то новое. Он вспоминал свои хлопоты, искательства, историю своего проекта военного устава, который был принят к сведению и о котором старались умолчать единственно потому, что другая работа, очень дурная, была уже сделана и представлена государю; вспомнил о заседаниях комитета, членом которого был Берг; вспомнил, как в этих заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось всё касающееся формы и процесса заседаний комитета, и как старательно и кратко обходилось всё что касалось сущности дела. Он вспомнил о своей законодательной работе, о том, как он озабоченно переводил на русский язык статьи римского и французского свода, и ему стало совестно за себя. Потом он живо представил себе Богучарово, свои занятия в деревне, свою поездку в Рязань, вспомнил мужиков, Дрона старосту, и приложив к ним права лиц, которые он распределял по параграфам, ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой праздной работой.


На другой день князь Андрей поехал с визитами в некоторые дома, где он еще не был, и в том числе к Ростовым, с которыми он возобновил знакомство на последнем бале. Кроме законов учтивости, по которым ему нужно было быть у Ростовых, князю Андрею хотелось видеть дома эту особенную, оживленную девушку, которая оставила ему приятное воспоминание.
Наташа одна из первых встретила его. Она была в домашнем синем платье, в котором она показалась князю Андрею еще лучше, чем в бальном. Она и всё семейство Ростовых приняли князя Андрея, как старого друга, просто и радушно. Всё семейство, которое строго судил прежде князь Андрей, теперь показалось ему составленным из прекрасных, простых и добрых людей. Гостеприимство и добродушие старого графа, особенно мило поразительное в Петербурге, было таково, что князь Андрей не мог отказаться от обеда. «Да, это добрые, славные люди, думал Болконский, разумеется, не понимающие ни на волос того сокровища, которое они имеют в Наташе; но добрые люди, которые составляют наилучший фон для того, чтобы на нем отделялась эта особенно поэтическая, переполненная жизни, прелестная девушка!»
Князь Андрей чувствовал в Наташе присутствие совершенно чуждого для него, особенного мира, преисполненного каких то неизвестных ему радостей, того чуждого мира, который еще тогда, в отрадненской аллее и на окне, в лунную ночь, так дразнил его. Теперь этот мир уже более не дразнил его, не был чуждый мир; но он сам, вступив в него, находил в нем новое для себя наслаждение.
После обеда Наташа, по просьбе князя Андрея, пошла к клавикордам и стала петь. Князь Андрей стоял у окна, разговаривая с дамами, и слушал ее. В середине фразы князь Андрей замолчал и почувствовал неожиданно, что к его горлу подступают слезы, возможность которых он не знал за собой. Он посмотрел на поющую Наташу, и в душе его произошло что то новое и счастливое. Он был счастлив и ему вместе с тем было грустно. Ему решительно не об чем было плакать, но он готов был плакать. О чем? О прежней любви? О маленькой княгине? О своих разочарованиях?… О своих надеждах на будущее?… Да и нет. Главное, о чем ему хотелось плакать, была вдруг живо сознанная им страшная противуположность между чем то бесконечно великим и неопределимым, бывшим в нем, и чем то узким и телесным, чем он был сам и даже была она. Эта противуположность томила и радовала его во время ее пения.
Только что Наташа кончила петь, она подошла к нему и спросила его, как ему нравится ее голос? Она спросила это и смутилась уже после того, как она это сказала, поняв, что этого не надо было спрашивать. Он улыбнулся, глядя на нее, и сказал, что ему нравится ее пение так же, как и всё, что она делает.
Князь Андрей поздно вечером уехал от Ростовых. Он лег спать по привычке ложиться, но увидал скоро, что он не может спать. Он то, зажжа свечку, сидел в постели, то вставал, то опять ложился, нисколько не тяготясь бессонницей: так радостно и ново ему было на душе, как будто он из душной комнаты вышел на вольный свет Божий. Ему и в голову не приходило, чтобы он был влюблен в Ростову; он не думал о ней; он только воображал ее себе, и вследствие этого вся жизнь его представлялась ему в новом свете. «Из чего я бьюсь, из чего я хлопочу в этой узкой, замкнутой рамке, когда жизнь, вся жизнь со всеми ее радостями открыта мне?» говорил он себе. И он в первый раз после долгого времени стал делать счастливые планы на будущее. Он решил сам собою, что ему надо заняться воспитанием своего сына, найдя ему воспитателя и поручив ему; потом надо выйти в отставку и ехать за границу, видеть Англию, Швейцарию, Италию. «Мне надо пользоваться своей свободой, пока так много в себе чувствую силы и молодости, говорил он сам себе. Пьер был прав, говоря, что надо верить в возможность счастия, чтобы быть счастливым, и я теперь верю в него. Оставим мертвым хоронить мертвых, а пока жив, надо жить и быть счастливым», думал он.


В одно утро полковник Адольф Берг, которого Пьер знал, как знал всех в Москве и Петербурге, в чистеньком с иголочки мундире, с припомаженными наперед височками, как носил государь Александр Павлович, приехал к нему.
– Я сейчас был у графини, вашей супруги, и был так несчастлив, что моя просьба не могла быть исполнена; надеюсь, что у вас, граф, я буду счастливее, – сказал он, улыбаясь.
– Что вам угодно, полковник? Я к вашим услугам.
– Я теперь, граф, уж совершенно устроился на новой квартире, – сообщил Берг, очевидно зная, что это слышать не могло не быть приятно; – и потому желал сделать так, маленький вечерок для моих и моей супруги знакомых. (Он еще приятнее улыбнулся.) Я хотел просить графиню и вас сделать мне честь пожаловать к нам на чашку чая и… на ужин.
– Только графиня Елена Васильевна, сочтя для себя унизительным общество каких то Бергов, могла иметь жестокость отказаться от такого приглашения. – Берг так ясно объяснил, почему он желает собрать у себя небольшое и хорошее общество, и почему это ему будет приятно, и почему он для карт и для чего нибудь дурного жалеет деньги, но для хорошего общества готов и понести расходы, что Пьер не мог отказаться и обещался быть.
– Только не поздно, граф, ежели смею просить, так без 10 ти минут в восемь, смею просить. Партию составим, генерал наш будет. Он очень добр ко мне. Поужинаем, граф. Так сделайте одолжение.
Противно своей привычке опаздывать, Пьер в этот день вместо восьми без 10 ти минут, приехал к Бергам в восемь часов без четверти.
Берги, припася, что нужно было для вечера, уже готовы были к приему гостей.
В новом, чистом, светлом, убранном бюстиками и картинками и новой мебелью, кабинете сидел Берг с женою. Берг, в новеньком, застегнутом мундире сидел возле жены, объясняя ей, что всегда можно и должно иметь знакомства людей, которые выше себя, потому что тогда только есть приятность от знакомств. – «Переймешь что нибудь, можешь попросить о чем нибудь. Вот посмотри, как я жил с первых чинов (Берг жизнь свою считал не годами, а высочайшими наградами). Мои товарищи теперь еще ничто, а я на ваканции полкового командира, я имею счастье быть вашим мужем (он встал и поцеловал руку Веры, но по пути к ней отогнул угол заворотившегося ковра). И чем я приобрел всё это? Главное умением выбирать свои знакомства. Само собой разумеется, что надо быть добродетельным и аккуратным».
Берг улыбнулся с сознанием своего превосходства над слабой женщиной и замолчал, подумав, что всё таки эта милая жена его есть слабая женщина, которая не может постигнуть всего того, что составляет достоинство мужчины, – ein Mann zu sein [быть мужчиной]. Вера в то же время также улыбнулась с сознанием своего превосходства над добродетельным, хорошим мужем, но который всё таки ошибочно, как и все мужчины, по понятию Веры, понимал жизнь. Берг, судя по своей жене, считал всех женщин слабыми и глупыми. Вера, судя по одному своему мужу и распространяя это замечание, полагала, что все мужчины приписывают только себе разум, а вместе с тем ничего не понимают, горды и эгоисты.
Берг встал и, обняв свою жену осторожно, чтобы не измять кружевную пелеринку, за которую он дорого заплатил, поцеловал ее в середину губ.
– Одно только, чтобы у нас не было так скоро детей, – сказал он по бессознательной для себя филиации идей.
– Да, – отвечала Вера, – я совсем этого не желаю. Надо жить для общества.
– Точно такая была на княгине Юсуповой, – сказал Берг, с счастливой и доброй улыбкой, указывая на пелеринку.
В это время доложили о приезде графа Безухого. Оба супруга переглянулись самодовольной улыбкой, каждый себе приписывая честь этого посещения.
«Вот что значит уметь делать знакомства, подумал Берг, вот что значит уметь держать себя!»
– Только пожалуйста, когда я занимаю гостей, – сказала Вера, – ты не перебивай меня, потому что я знаю чем занять каждого, и в каком обществе что надо говорить.
Берг тоже улыбнулся.
– Нельзя же: иногда с мужчинами мужской разговор должен быть, – сказал он.
Пьер был принят в новенькой гостиной, в которой нигде сесть нельзя было, не нарушив симметрии, чистоты и порядка, и потому весьма понятно было и не странно, что Берг великодушно предлагал разрушить симметрию кресла, или дивана для дорогого гостя, и видимо находясь сам в этом отношении в болезненной нерешительности, предложил решение этого вопроса выбору гостя. Пьер расстроил симметрию, подвинув себе стул, и тотчас же Берг и Вера начали вечер, перебивая один другого и занимая гостя.
Вера, решив в своем уме, что Пьера надо занимать разговором о французском посольстве, тотчас же начала этот разговор. Берг, решив, что надобен и мужской разговор, перебил речь жены, затрогивая вопрос о войне с Австриею и невольно с общего разговора соскочил на личные соображения о тех предложениях, которые ему были деланы для участия в австрийском походе, и о тех причинах, почему он не принял их. Несмотря на то, что разговор был очень нескладный, и что Вера сердилась за вмешательство мужского элемента, оба супруга с удовольствием чувствовали, что, несмотря на то, что был только один гость, вечер был начат очень хорошо, и что вечер был, как две капли воды похож на всякий другой вечер с разговорами, чаем и зажженными свечами.
Вскоре приехал Борис, старый товарищ Берга. Он с некоторым оттенком превосходства и покровительства обращался с Бергом и Верой. За Борисом приехала дама с полковником, потом сам генерал, потом Ростовы, и вечер уже совершенно, несомненно стал похож на все вечера. Берг с Верой не могли удерживать радостной улыбки при виде этого движения по гостиной, при звуке этого бессвязного говора, шуршанья платьев и поклонов. Всё было, как и у всех, особенно похож был генерал, похваливший квартиру, потрепавший по плечу Берга, и с отеческим самоуправством распорядившийся постановкой бостонного стола. Генерал подсел к графу Илье Андреичу, как к самому знатному из гостей после себя. Старички с старичками, молодые с молодыми, хозяйка у чайного стола, на котором были точно такие же печенья в серебряной корзинке, какие были у Паниных на вечере, всё было совершенно так же, как у других.


Пьер, как один из почетнейших гостей, должен был сесть в бостон с Ильей Андреичем, генералом и полковником. Пьеру за бостонным столом пришлось сидеть против Наташи и странная перемена, происшедшая в ней со дня бала, поразила его. Наташа была молчалива, и не только не была так хороша, как она была на бале, но она была бы дурна, ежели бы она не имела такого кроткого и равнодушного ко всему вида.
«Что с ней?» подумал Пьер, взглянув на нее. Она сидела подле сестры у чайного стола и неохотно, не глядя на него, отвечала что то подсевшему к ней Борису. Отходив целую масть и забрав к удовольствию своего партнера пять взяток, Пьер, слышавший говор приветствий и звук чьих то шагов, вошедших в комнату во время сбора взяток, опять взглянул на нее.
«Что с ней сделалось?» еще удивленнее сказал он сам себе.
Князь Андрей с бережливо нежным выражением стоял перед нею и говорил ей что то. Она, подняв голову, разрумянившись и видимо стараясь удержать порывистое дыхание, смотрела на него. И яркий свет какого то внутреннего, прежде потушенного огня, опять горел в ней. Она вся преобразилась. Из дурной опять сделалась такою же, какою она была на бале.
Князь Андрей подошел к Пьеру и Пьер заметил новое, молодое выражение и в лице своего друга.
Пьер несколько раз пересаживался во время игры, то спиной, то лицом к Наташе, и во всё продолжение 6 ти роберов делал наблюдения над ней и своим другом.
«Что то очень важное происходит между ними», думал Пьер, и радостное и вместе горькое чувство заставляло его волноваться и забывать об игре.
После 6 ти роберов генерал встал, сказав, что эдак невозможно играть, и Пьер получил свободу. Наташа в одной стороне говорила с Соней и Борисом, Вера о чем то с тонкой улыбкой говорила с князем Андреем. Пьер подошел к своему другу и спросив не тайна ли то, что говорится, сел подле них. Вера, заметив внимание князя Андрея к Наташе, нашла, что на вечере, на настоящем вечере, необходимо нужно, чтобы были тонкие намеки на чувства, и улучив время, когда князь Андрей был один, начала с ним разговор о чувствах вообще и о своей сестре. Ей нужно было с таким умным (каким она считала князя Андрея) гостем приложить к делу свое дипломатическое искусство.
Когда Пьер подошел к ним, он заметил, что Вера находилась в самодовольном увлечении разговора, князь Андрей (что с ним редко бывало) казался смущен.
– Как вы полагаете? – с тонкой улыбкой говорила Вера. – Вы, князь, так проницательны и так понимаете сразу характер людей. Что вы думаете о Натали, может ли она быть постоянна в своих привязанностях, может ли она так, как другие женщины (Вера разумела себя), один раз полюбить человека и навсегда остаться ему верною? Это я считаю настоящею любовью. Как вы думаете, князь?
– Я слишком мало знаю вашу сестру, – отвечал князь Андрей с насмешливой улыбкой, под которой он хотел скрыть свое смущение, – чтобы решить такой тонкий вопрос; и потом я замечал, что чем менее нравится женщина, тем она бывает постояннее, – прибавил он и посмотрел на Пьера, подошедшего в это время к ним.
– Да это правда, князь; в наше время, – продолжала Вера (упоминая о нашем времени, как вообще любят упоминать ограниченные люди, полагающие, что они нашли и оценили особенности нашего времени и что свойства людей изменяются со временем), в наше время девушка имеет столько свободы, что le plaisir d'etre courtisee [удовольствие иметь поклонников] часто заглушает в ней истинное чувство. Et Nathalie, il faut l'avouer, y est tres sensible. [И Наталья, надо признаться, на это очень чувствительна.] Возвращение к Натали опять заставило неприятно поморщиться князя Андрея; он хотел встать, но Вера продолжала с еще более утонченной улыбкой.
– Я думаю, никто так не был courtisee [предметом ухаживанья], как она, – говорила Вера; – но никогда, до самого последнего времени никто серьезно ей не нравился. Вот вы знаете, граф, – обратилась она к Пьеру, – даже наш милый cousin Борис, который был, entre nous [между нами], очень и очень dans le pays du tendre… [в стране нежностей…]
Князь Андрей нахмурившись молчал.
– Вы ведь дружны с Борисом? – сказала ему Вера.
– Да, я его знаю…
– Он верно вам говорил про свою детскую любовь к Наташе?
– А была детская любовь? – вдруг неожиданно покраснев, спросил князь Андрей.
– Да. Vous savez entre cousin et cousine cette intimite mene quelquefois a l'amour: le cousinage est un dangereux voisinage, N'est ce pas? [Знаете, между двоюродным братом и сестрой эта близость приводит иногда к любви. Такое родство – опасное соседство. Не правда ли?]
– О, без сомнения, – сказал князь Андрей, и вдруг, неестественно оживившись, он стал шутить с Пьером о том, как он должен быть осторожным в своем обращении с своими 50 ти летними московскими кузинами, и в середине шутливого разговора встал и, взяв под руку Пьера, отвел его в сторону.
– Ну что? – сказал Пьер, с удивлением смотревший на странное оживление своего друга и заметивший взгляд, который он вставая бросил на Наташу.
– Мне надо, мне надо поговорить с тобой, – сказал князь Андрей. – Ты знаешь наши женские перчатки (он говорил о тех масонских перчатках, которые давались вновь избранному брату для вручения любимой женщине). – Я… Но нет, я после поговорю с тобой… – И с странным блеском в глазах и беспокойством в движениях князь Андрей подошел к Наташе и сел подле нее. Пьер видел, как князь Андрей что то спросил у нее, и она вспыхнув отвечала ему.
Но в это время Берг подошел к Пьеру, настоятельно упрашивая его принять участие в споре между генералом и полковником об испанских делах.
Берг был доволен и счастлив. Улыбка радости не сходила с его лица. Вечер был очень хорош и совершенно такой, как и другие вечера, которые он видел. Всё было похоже. И дамские, тонкие разговоры, и карты, и за картами генерал, возвышающий голос, и самовар, и печенье; но одного еще недоставало, того, что он всегда видел на вечерах, которым он желал подражать.
Недоставало громкого разговора между мужчинами и спора о чем нибудь важном и умном. Генерал начал этот разговор и к нему то Берг привлек Пьера.


На другой день князь Андрей поехал к Ростовым обедать, так как его звал граф Илья Андреич, и провел у них целый день.
Все в доме чувствовали для кого ездил князь Андрей, и он, не скрывая, целый день старался быть с Наташей. Не только в душе Наташи испуганной, но счастливой и восторженной, но во всем доме чувствовался страх перед чем то важным, имеющим совершиться. Графиня печальными и серьезно строгими глазами смотрела на князя Андрея, когда он говорил с Наташей, и робко и притворно начинала какой нибудь ничтожный разговор, как скоро он оглядывался на нее. Соня боялась уйти от Наташи и боялась быть помехой, когда она была с ними. Наташа бледнела от страха ожидания, когда она на минуты оставалась с ним с глазу на глаз. Князь Андрей поражал ее своей робостью. Она чувствовала, что ему нужно было сказать ей что то, но что он не мог на это решиться.
Когда вечером князь Андрей уехал, графиня подошла к Наташе и шопотом сказала:
– Ну что?
– Мама, ради Бога ничего не спрашивайте у меня теперь. Это нельзя говорить, – сказала Наташа.
Но несмотря на то, в этот вечер Наташа, то взволнованная, то испуганная, с останавливающимися глазами лежала долго в постели матери. То она рассказывала ей, как он хвалил ее, то как он говорил, что поедет за границу, то, что он спрашивал, где они будут жить это лето, то как он спрашивал ее про Бориса.
– Но такого, такого… со мной никогда не бывало! – говорила она. – Только мне страшно при нем, мне всегда страшно при нем, что это значит? Значит, что это настоящее, да? Мама, вы спите?
– Нет, душа моя, мне самой страшно, – отвечала мать. – Иди.
– Все равно я не буду спать. Что за глупости спать? Maмаша, мамаша, такого со мной никогда не бывало! – говорила она с удивлением и испугом перед тем чувством, которое она сознавала в себе. – И могли ли мы думать!…
Наташе казалось, что еще когда она в первый раз увидала князя Андрея в Отрадном, она влюбилась в него. Ее как будто пугало это странное, неожиданное счастье, что тот, кого она выбрала еще тогда (она твердо была уверена в этом), что тот самый теперь опять встретился ей, и, как кажется, неравнодушен к ней. «И надо было ему нарочно теперь, когда мы здесь, приехать в Петербург. И надо было нам встретиться на этом бале. Всё это судьба. Ясно, что это судьба, что всё это велось к этому. Еще тогда, как только я увидала его, я почувствовала что то особенное».
– Что ж он тебе еще говорил? Какие стихи то эти? Прочти… – задумчиво сказала мать, спрашивая про стихи, которые князь Андрей написал в альбом Наташе.
– Мама, это не стыдно, что он вдовец?
– Полно, Наташа. Молись Богу. Les Marieiages se font dans les cieux. [Браки заключаются в небесах.]
– Голубушка, мамаша, как я вас люблю, как мне хорошо! – крикнула Наташа, плача слезами счастья и волнения и обнимая мать.
В это же самое время князь Андрей сидел у Пьера и говорил ему о своей любви к Наташе и о твердо взятом намерении жениться на ней.

В этот день у графини Елены Васильевны был раут, был французский посланник, был принц, сделавшийся с недавнего времени частым посетителем дома графини, и много блестящих дам и мужчин. Пьер был внизу, прошелся по залам, и поразил всех гостей своим сосредоточенно рассеянным и мрачным видом.
Пьер со времени бала чувствовал в себе приближение припадков ипохондрии и с отчаянным усилием старался бороться против них. Со времени сближения принца с его женою, Пьер неожиданно был пожалован в камергеры, и с этого времени он стал чувствовать тяжесть и стыд в большом обществе, и чаще ему стали приходить прежние мрачные мысли о тщете всего человеческого. В это же время замеченное им чувство между покровительствуемой им Наташей и князем Андреем, своей противуположностью между его положением и положением его друга, еще усиливало это мрачное настроение. Он одинаково старался избегать мыслей о своей жене и о Наташе и князе Андрее. Опять всё ему казалось ничтожно в сравнении с вечностью, опять представлялся вопрос: «к чему?». И он дни и ночи заставлял себя трудиться над масонскими работами, надеясь отогнать приближение злого духа. Пьер в 12 м часу, выйдя из покоев графини, сидел у себя наверху в накуренной, низкой комнате, в затасканном халате перед столом и переписывал подлинные шотландские акты, когда кто то вошел к нему в комнату. Это был князь Андрей.
– А, это вы, – сказал Пьер с рассеянным и недовольным видом. – А я вот работаю, – сказал он, указывая на тетрадь с тем видом спасения от невзгод жизни, с которым смотрят несчастливые люди на свою работу.
Князь Андрей с сияющим, восторженным и обновленным к жизни лицом остановился перед Пьером и, не замечая его печального лица, с эгоизмом счастия улыбнулся ему.
– Ну, душа моя, – сказал он, – я вчера хотел сказать тебе и нынче за этим приехал к тебе. Никогда не испытывал ничего подобного. Я влюблен, мой друг.
Пьер вдруг тяжело вздохнул и повалился своим тяжелым телом на диван, подле князя Андрея.
– В Наташу Ростову, да? – сказал он.
– Да, да, в кого же? Никогда не поверил бы, но это чувство сильнее меня. Вчера я мучился, страдал, но и мученья этого я не отдам ни за что в мире. Я не жил прежде. Теперь только я живу, но я не могу жить без нее. Но может ли она любить меня?… Я стар для нее… Что ты не говоришь?…
– Я? Я? Что я говорил вам, – вдруг сказал Пьер, вставая и начиная ходить по комнате. – Я всегда это думал… Эта девушка такое сокровище, такое… Это редкая девушка… Милый друг, я вас прошу, вы не умствуйте, не сомневайтесь, женитесь, женитесь и женитесь… И я уверен, что счастливее вас не будет человека.