Николс, Майк

Майк Николс
Mike Nichols
Имя при рождении:	Михаил Игорь Пешковский
Дата рождения:	6 ноября 1931(1931-11-06)
Место рождения:	Берлин, Веймарская республика
Дата смерти:	19 ноября 2014(2014-11-19) (83 года)
Место смерти:	Нью-Йорк, США
Гражданство:	США США
Профессия:	кинорежиссёр, кинопродюсер, писатель
Награды:	«Оскар», «Грэмми», «Эмми» и «Тони»

Майк Ни́колс (первоначальное имя — Михаи́л И́горь Пешко́вский (нем. Michael Igor Peschkowsky); 6 ноября 1931 года, Берлин — 19 ноября 2014 года, Нью-Йорк) — американский режиссёр театра и кино, писатель и продюсер. Один из немногих обладателей всех главных наград американской индустрии развлечений: «Оскар», «Золотой глобус», «Грэмми», «Эмми» и «Тони». Свои наиболее успешные проекты — камерную остросоциальную драму «Кто боится Вирджинии Вулф?» (1966) и романтическую комедию «Выпускник» (1967), принёсшую ему «Оскар» за режиссуру, — Николс поставил в самом начале карьеры.

Биография

Ранние годы

Родился в ассимилированной еврейской семье. Его мать, Бригитта Клаудия Ландауэр (1906—?), была дочерью философа-анархиста Густава Ландауэра и его второй жены, поэтессы и переводчицы Хедвиг Лахман (1865—1918), приходилась дальней родственницей Альберту Эйнштейну. Отец, врач Павел Носонович (Николаевич) Пешковский (нем. Paul Peschkowsky, 1900—1944), родился в Вене в семье врача-венеролога, выпускника Томского университета Носона Яковлевича Пешковского (1870—?) и Анны Григорьевны Дистлер (из состоятельнейшего томского семейства Дистлеров, владевших в Сибири золотыми приисками); вскоре семья вернулась в Россию, и он вырос в Иркутске. Дядя по отцовской линии, врач-пульмонолог и фтизиатр Товий Николаевич Пешковский (1902 — после 1971), родился уже в Иркутске, впоследствии работал врачом Еврейской больницы Харбина, был арестован после возвращения в СССР (1948), отбывал срок в Озерлаге, после освобождения в 1957 году работал врачом поликлиники Литфонда в Переделкино, в 1971 году уехал в Израиль.

В 1939 году Майк с матерью и братом Робертом эмигрировал из нацистской Германии в США (его отец прибыл в Нью-Йорк годом ранее — 14 августа 1938 года и вскоре сменил фамилию на Николс). После смерти отца от острого лейкоза семья оказалась на грани нищеты, и, чтобы оплачивать обучение в университете, Николс подрабатывал ночным сторожем, почтовым служащим, водителем грузовика. Учился в Актёрской студии Ли Страсберга (Нью-Йорк), а по возвращении в Чикаго организовал театральную импровизационную труппу.

Был женат четвёртым браком на тележурналистке Дайен Сойер, работающей на телеканале ABC.

Карьера

Творческий путь Майк Николс начал как комик и певец с выступлений в ресторанах и кабаре. В 1963 году дебютировал на Бродвее как режиссёр. В 1966 году дебютировал в кино, с экранизацией известной драмы «Кто боится Вирджинии Вульф?». Главные роли в фильме исполнили Элизабет Тейлор и Ричард Бартон. Следующая картина Николса — «Выпускник» — вышла в 1967 году (в главной роли Дастин Хоффман). За «Выпускника» Николс получил «Оскар» и «Золотой глобус» за режиссуру.

Фильмография

• 1966 — Кто боится Вирджинии Вульф? / Who’s Afraid of Virginia Woolf?
• 1967 — Выпускник / The Graduate
• 1970 — Уловка-22 / Catch-22
• 1971 — Познание плоти / Carnal Knowledge
• 1973 — День дельфина / The Day Of The Dolphin
• 1975 — Состояние / The Fortune
• 1983 — Силквуд / Silkwood
• 1985 — Ревность / Heartburn
• 1988 — Билокси Блюз
• 1988 — Деловая девушка / Working Girl
• 1990 — Открытки с края бездны / Postcards From The Edge
• 1991 — Что касается Генри / Regarding Henry
• 1994 — Волк / Wolf
• 1996 — Клетка для пташек / The Birdcage
• 1998 — Основные цвета / Primary Colors
• 2000 — С какой ты планеты? / What Planet Are You From?
• 2001 — Эпилог / Wit
• 2003 — Ангелы в Америке / Angels in America
• 2004 — Близость / Closer
• 2007 — Война Чарли Уилсона / Charlie Wilson’s War

Литература

• Stevens K. Mike Nichols: Sex, Language, and the Reinvention of Psychological Realism : [англ.]. — Oxford University Press, 2015. — 264 p. — ISBN 978-0-19-937580-6.</span>

Ссылки

• [www.kinomag.ru/author-auz432.html Биография].

Отрывок, характеризующий Николс, Майк

– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
Услыхав этот звук, Наташа положила чулок, перегнулась ближе к нему и вдруг, заметив его светящиеся глаза, подошла к нему легким шагом и нагнулась.
– Вы не спите?
– Нет, я давно смотрю на вас; я почувствовал, когда вы вошли. Никто, как вы, но дает мне той мягкой тишины… того света. Мне так и хочется плакать от радости.
Наташа ближе придвинулась к нему. Лицо ее сияло восторженною радостью.
– Наташа, я слишком люблю вас. Больше всего на свете.
– А я? – Она отвернулась на мгновение. – Отчего же слишком? – сказала она.
– Отчего слишком?.. Ну, как вы думаете, как вы чувствуете по душе, по всей душе, буду я жив? Как вам кажется?
– Я уверена, я уверена! – почти вскрикнула Наташа, страстным движением взяв его за обе руки.
Он помолчал.
– Как бы хорошо! – И, взяв ее руку, он поцеловал ее.
Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие.
– Однако вы не спали, – сказала она, подавляя свою радость. – Постарайтесь заснуть… пожалуйста.
Он выпустил, пожав ее, ее руку, она перешла к свече и опять села в прежнее положение. Два раза она оглянулась на него, глаза его светились ей навстречу. Она задала себе урок на чулке и сказала себе, что до тех пор она не оглянется, пока не кончит его.