Муравиев, Константин

Константин Муравиев
Председатель Совета Министров Болгарии
2 — 9 сентября 1944 года
Монарх:	Симеон II
Предшественник:	Иван Багрянов
Преемник:	Кимон Георгиев
Военный министр Болгарии
12 марта — 9 июня 1923 года
Глава правительства:	Александр Стамболийский
Монарх:	Борис III
Предшественник:	Константин Томов Александр Стамболийский (и.о.)
Преемник:	Александр Цанков
Министр народного просвещения Болгарии
29 июня 1931 года — 31 декабря 1932 года
Глава правительства:	Александр Малинов
Монарх:	Борис III
Предшественник:	Никола Найденов
Преемник:	Димитр Гичев
Министр земледелия и государственного имущества Болгарии
31 декабря 1932 года — 19 мая 1934 года
Глава правительства:	Никола Мушанов
Монарх:	Борис III
Предшественник:	Димитр Гичев
Преемник:	Коста Бояджиев
Министр иностранных дел и исповеданий Болгарии
2 — 9 сентября 1944 года
Глава правительства:	он сам
Монарх:	Симеон II
Предшественник:	Иван Багрянов
Преемник:	Кимон Георгиев

Константин Владов Муравиев (болг. Константин Владов Муравиев; 5 марта 1893, Пазарджик — 31 января 1965, София) — болгарский политический деятель, премьер-министр (сентябрь 1944). Трижды правительства с его участием свергались в результате переворотов.

Семья, образование, военная служба

Племянник лидера Болгарского земледельческого народного союза (БЗНС) и премьер-министра Александра Стамболийского. Окончил Роберт-колледж в Стамбуле (1912), Военное училище в Софии (1915). Участник Балканских войн и Первой мировой войны, в 1919 вышел в отставку в чине капитана.

Политик

С 1918 года — член БЗНС, в 1919 — личный секретарь Стамболийского. В период пребывания Стамболийского на посту премьер-министра занимал ряд постов на государственной службе: в 1919—1920 — начальник общественной безопасности, в 1920 — консул в Роттердаме, в 1921 — управляющий болгарской миссией в Голландии, в 1922—1923 — в Турции. С 13 марта по 9 июня 1923 г. — военный министр в последнем составе правительства Стамболийского, депутат 20-го Обыкновенного Народного собрания.

После военного переворота 9 июня 1923 был арестован и осуждён вместе с другими видными деятелями БЗНС. В 1926 г. был освобождён, стал одним из лидеров БЗНС «Врабча 1» — правого крыла партии. В 1927—1934 гг. — депутат 22-го и 23-го Обыкновенного народного собрания. В 1931—1932 гг. — министр народного просвещения, в 1932—1934 гг. — министр земледелия и государственных имуществ в правительствах Народного блока, которые, соответственно, возглавляли Александр Малинов и Никола Мушанов.

19 мая 1934 г. правительство Мушанова было свергнуто в результате нового переворота. В 1934—1944 гг. Муравиев вновь находился в оппозиции. Во время Второй мировой войны критиковал прогерманский курс правительства, при этом отказался вступать в альянс с коммунистами в рамках Отечественного фронта. 7 августа 1944 г. вместе с другими видными оппозиционными деятелями выступил с декларацией, адресованной регентам и правительству. В ней содержались требования создания народного конституционного правительства, радикального изменения внешнеполитического курса, выхода из войны, сближения с СССР.

Премьер-министр

2 сентября 1944 г. Муравиев стал премьер-министром, сформировав правительство из представителей либеральных оппозиционных сил. В течение нескольких дней правительство Муравиева предприняло ряд шагов по демократизации страны — была объявлена политическая амнистия, прекращено исполнение смертных приговоров, расформированы жандармерия и фашистские организации, отменено антисемитское законодательство (решение об этом было принято ещё правительством Ивана Багрянова, но официально объявлено кабинетом Муравиева). Был вынужден уйти в отставку с должности регента один из основных проводников прогерманской политики Богдан Филов. Одновременно правительство пыталось помешать коммунистам прийти к власти «силовым» путём.

Внешнеполитическими задачами его кабинета были достижение перемирия с США и Великобританией и недопущение вступления на территорию страны советских войск. В рамках выполнения этих задач Болгария заявила о стремлении к перемирию с западными странами, разорвала дипломатические отношения с Германией. 5 сентября правительство Муравиева приняло решение об объявлении войны Германии, обнародование которого, по настоянию военного министра генерала Ивана Маринова было отложено на 72 часа, что было мотивировано техническими проблемами его исполнения. На самом деле, Маринов к тому времени уже согласовывал свои действия с коммунистами и другими деятелями Отечественного фронта — отсрочка объявления войны Германии была использована советским правительством для того, чтобы обвинить правительство Муравиева в неискренности, объявить в тот же день, 5 сентября, войну Болгарии и ввести на её территорию свои войска. Когда 8 сентября Болгария обнародовала решение об объявлении войны Германии, то сложилась необычная ситуация — страна одновременно находилась в состоянии войны с СССР, США, Великобританией и Германией.

Однако уже через несколько часов, 9 сентября 1944 г., правительство Муравиева было свергнуто коммунистами и офицерами — сторонниками Дамяна Велчева — при активном участии военного министра Маринова.

Жизнь при просоветском режиме

После свержения своего правительства Муравиев вместе с другими его членами (исключая, разумеется, Маринова) был арестован. В 1945 приговорён к пожизненному заключению так называемым «Народным судом» (реабилитирован в 1996). В 1955 освобождён из заключения, но на следующий год вновь арестован и оправлен в концлагерь Белене, где находился до 1961.

Ссылки

• [web.archive.org/web/20070624195918/hronos.km.ru/biograf/bio_m/muraviev.html Биография]
• [liternet.bg/publish4/bgyrdev/podir/02_18.htm Атанас Буров и правительство Муравиева]

Отрывок, характеризующий Муравиев, Константин

– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
– Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
– Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
– Так когда получить? – спросил Долохов.
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.


Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.