Оборона склада Сыхан

Японо-китайская война (1937—1945)
Основной конфликт: Битва за Шанхай
Здание склада Сыхан во время битвы
Дата	26 октября — 1 ноября 1937 года
Место	Шанхай
Итог	победа японских войск
Противники
Китайская республика Японская империя
Командующие
Се Цзиньюань Иванэ Мацуи
Силы сторон
423 человека неизвестно
Потери
10 убитых 37 раненых более 200 убитых

Оборона склада Сыхан (кит. 四行仓库保卫战, 26 октября — 1 ноября 1937 года) — эпизод японо-китайской войны, начало финального этапа битвы за Шанхай.

Предыстория

7 июля 1937 года с инцидента на Лугоуцяо под Пекином началась японо-китайская война. 13 августа начались боевые действия в Шанхае. Несмотря на плохую подготовку, проблемы со снабжением, отсутствие нормальной артиллерийской и авиационной поддержки, китайские войска три месяца сдерживали японцев. В результате боёв значительная часть города превратилась в руины.

Ко второй половине октября элитные китайские части потеряли до 60 % личного состава, и после того, как 25 октября в руки японцев перешёл городок Дачан, через который проходила дорога, связывающая городской центр Шанхая с населёнными пунктами на северо-западе, китайским войскам, чтобы избежать окружения, пришлось покинуть позиции, находившиеся в центре Шанхая и восточнее реки Хуанпу.

Обычно западные державы уделяли мало внимания Китаю, будучи больше занятыми ситуацией в Европе; кроме того, они не верили в боеспособность китайской армии, и считали, что Япония всё равно победит. Поэтому Чан Кайши решил показать Западу, что на этот раз речь идёт не об очередном «инциденте», а о полномасштабной войне. 5 октября президент США Франклин Рузвельт выступил с речью, в которой призвал США оказать помощь нациям, сражающимся против агрессии. Эта речь воодушевила Китай. Так как США не были членом Лиги Наций, то представитель Великобритании предложил прекратить рассмотрение дела в Лиге и созвать конференцию подписантов Договора девяти держав, в которой США приняли бы участие на законных основаниях. Надежда на вмешательство США заставила Чан Кайши приказать войскам продолжать сопротивление, чтобы показать Западу, что Китай в состоянии сражаться.

26 октября Чан Кайши отдал приказ сражавшимся в Шанхае войскам отступить в сельские районы к западу от города, однако командир 3-го военного района (в территорию которого входил Шанхай) Гу Чжутун получил приказ оставить на месте 88-ю дивизию, чтобы выиграть время для отвода остальных войск, и чтобы показать Западу решимость Китая продолжать войну.

До того, как 88-я дивизия прошла переподготовку под руководством германских инструкторов, она была 2-й дивизией, а Гу Чжутун был её командиром, поэтому ему не хотелось жертвовать «родными» войсками. Когда он передал приказ Чан Кайши нынешнему командиру дивизии Сунь Юаньляну, то тот, не будучи согласным с принесением его дивизии в жертву, отправил своего начальника штаба Чжан Ботина в штаб-квартиру Гу, находившуюся в 20 км от линии фронта, для обсуждения ситуации.

Ни Гу, ни Сунь, ни Чжан не были намерены нарушать приказ Чан Кайши, однако Сунь (через Чжана) сообщил Гу, что для подобной демонстрации решимости количество войск, оставляемых для прикрытия, особого значения не имеет. Он предложил оставить на одной-двух укреплённых позициях лишь один полк, и Гу согласился с этим планом. Потом, в своём штабе, Сунь решил, что даже полк был бы бессмысленной растратой человеческих жизней, и решил вместо этого оставить один усиленный батальон. Возглавить этот батальон добровольно вызвался Се Цзиньюань, который был ещё новичком в 88-й дивизии.

В 10 пополудни 26 октября 524-й полк, располагавшийся в районе Северного вокзала Шанхая, получил приказ отступить к штабу дивизии в складе Сыхан. 1-му батальону под командованием Ян Жуйфу не хотелось оставлять позиции, которые они обороняли в течение двух месяцев, но он согласился, получив приказ Суня на оборону склада Сыхан.

Склад представлял собой шестиэтажное бетонное здание, находившееся в районе Чжабэй на северном берегу реки Сучжоухэ как раз напротив Международного сеттльмента. «Сы хан» в переводе с китайского означает «четыре банка»; он так назывался потому, что его в складчину возвели четыре шанхайских банка в 1931 году. Он занимал территорию в 1200 м², имел размеры 64×54 м, и 25 м высоты, являясь высочайшим зданием в округе. Иностранцы называли его «Chinese Mint Godown». Так как в здании с начала Шанхайского сражения размещалась штаб-квартира 88-й дивизии, то там было полно продовольствия, боеприпасов и средств первой помощи.

Силы сторон

Народно-революционная армия Китая

524-м полком 88-й дивизии командовал подполковник Се Цзиньюань (謝晉元), его заместителем был майор Шангуан Чжибяо (上官志標).

1-м батальоном 524-го полка командовал майор Ян Жуйфу (楊瑞符). В батальоне было четыре роты:

• 1-я рота, командир — капитан Тао Синчунь (陶杏春)
• 2-я рота, командир — капитан Дэн Ин (鄧英)
• 3-я рота, командир — капитан Ши Мэйхао (石美豪), после его ранения — капитан Тан Ди (唐棣)
• Пулемётная рота, командир — капитан Лэй Сюн (雷雄)

Изначально в 1-м батальоне было 800 человек, так что с формальной точки зрения он являлся усиленным батальоном, однако из-за потерь во время Шанхайского сражения к началу обороны склада Сыхан чего численность составляла 423 человека (по некоторым источникам — 453) с учётом офицеров, однако в самой обороне участвовало 414 человек; возможно, что из-за путаницы, вызванной отступлением, часть людей не добралась до склада.

Два месяца интенсивных боёв также привели к тому, что многие бойцы из первоначального состава батальона, подготовленные германскими инструкторами, выбыли из строя, а им на смену пришло молодое необученное пополнение. В основном 1-й батальон пополнялся из 5-го полка гарнизонных войск провинции Хубэй. Хубэйские власти не посылали в Шанхай войска, закалённые многолетней борьбой с коммунистами, а предпочитали отправлять туда зелёных новичков из самого последнего набора, который проходил уже после начала войны.

Чтобы ввести в заблуждение японскую разведку, в официальных сообщениях 1-й батальон называли 524-м полком. На самом деле остальные части полка отступили вместе с 88-й дивизией, и продолжали участвовать в боях вплоть до 1939 года.

Батальон использовал вооружение, типичное для передовых частей 88-й дивизии, и относительно прочих подразделений китайской армии был довольно неплохо вооружён. Фотографии и записи свидетельствуют, что каждый из солдат имел винтовку (Mauser 98 либо Mauser 98k), 300 обойм 7,92×57 мм, два ящика гранат, немецкую стальную каску, противогаз и мешок с продуктами. В батальоне было 27 ручных пулемётов — в основном чехословацких ZB vz. 26, то есть, примерно, по одному на отделение. Единственным тяжёлым вооружением батальона были четыре пулемёта Максима с водяным охлаждением ствола — формально имевшаяся в батальоне миномётная батарея не упоминается ни одним из участников сражения.

Императорская армия Японии

Шанхайской экспедиционной армией командовал генерал Иванэ Мацуи. Непосредственно против 88-й китайской дивизии воевала японская 3-я дивизия. В ходе боёв в Шанхае она понесла существенные потери, однако её организация и офицерский корпус в целом сохранились. Японские войска использовали винтовки Арисака тип 38, миномёты тип 89. У японцев было превосходство в воздухе и на воде, также они использовали танкетки Тип 94.

Ход сражения

27 октября

Той ночью роты батальона были распределены вдоль линии фронта. Ян Жуйфу отправил 1-ю роту к складу, а сам возглавил 2-ю, однако 3-ю роту, пулемётную роту и часть 1-й роты найти не удавалось. Казалось, что ситуация безвыходная, но к утру эти роты оказались в здании склада: они услышали о приказе от других подразделений, покидающих Чжабэй. То, что они добровольно отправились на самоубийственное задание, было впоследствии специально отмечено Чан Кайши в качестве примера истинного солдатского духа.

Ранним утром по Шанхаю поползли слухи о том, что китайские войска всё ещё обороняются в Чжабэе, в складе Сыхан. Это заинтересовало студентку Ян Хуэйминь (楊惠敏), сыгравшей важную роль в последующих событиях. Около 4 часов утра она дошла до британского поста на мосту New Lese Bridge, находившемуся на китайском берегу, и увидела, что британский солдат бросил в склад пачку сигарет. Она спросила солдата, зачем он это сделал, и тот ответил, что внутри находятся китайские солдаты. Тогда она написала записку, и попросила британца засунуть её в пачку сигарет и забросить внутрь. Вскоре из склада перебросили ответную записку, в которой было сказано, что солдатам нужна еда, боеприпасы и смазка для оружия. Ян Хуэйминь покинула мост и отправилась с просьбой о помощи к руководителям Торгово-промышленной палаты, которые поначалу не могли поверить в то, что она говорила.

Се расположил 1-ю роту правее склада вдоль Тибетской улицы, 3-ю роту — левее, вдоль здания Банка коммуникаций, а 2-ю роту — с оставшейся стороны здания. Два станковых пулемёта были установлены на крыше, а остальные пулемёты были распределены по ротам. Се обнаружил, что укрепления, которые НРА возвела до войны против Международного сеттльмента, опасаясь атаки европейцев, могут быть использованы японцами против склада, и приказал заминировать их.

Из мешков с песком, а также обнаруженных в складе мешков с кукурузой, бобами и т. п. были возведены импровизированные защитные сооружения. Электрическое освещение внутри склада было уничтожено, а некоторые из близко расположенных зданий — сожжены, чтобы расчистить секторы обстрела.

Около 7 утра японская 3-я дивизия достигла Северного вокзала, а в час дня её солдаты оказались в районе склада. Десяток солдат попыталось осмотреть импровизированные укрепления, и были быстро убиты. Около двух часов дня китайская разведгруппа во главе с командиром взвода Инь Цючэном (尹求成) завязала перестрелку примерно с 50 японскими солдатами. Вскоре японская рота атаковала склад с запада, и командир 3-й роты Ши Мэйхао получил пулевое ранение в лицо, но продолжал руководить обороной, пока не получил ещё одно ранение — в ногу. Около семидесяти японских солдат сумело укрыться в мёртвой зоне к юго-западу от склада, и несколько китайских солдат, забравшись на крышу, закидали их гранатами, доложив о семи убитых японцах и около двух десятков раненых. Потерпев неудачу в первой атаке, японцы подожгли северо-западную часть склада, где хранилось горючее и дерево. Пожар был потушен к 5 часам вечера, отбитые японцы разграбили и подожгли Чжабэй.

В 9 вечера Ян Жуйфу решил, что в этот день японских атак больше не будет, и приказал готовить пищу и восстанавливать укрепления. В этот день защитники склада потеряли двоих убитыми и четверых ранеными.

28 октября

Ночью защитники склада бросились возводить укрепления; никто не спал. Утром Се связался с шанхайской Торгово-промышленной палатой, чей телефонный номер дала ему Ян Хуэйминь.

Хотя здание склада было выбрано в качестве опорного пункта из-за того, что обладало прочными стенами, а также из-за того, что там уже размещался штаб дивизии, его расположение оказалось очень удачным для обороняющихся. Из-за того, что оно располагалось рядом с Международным сеттльментом, японцы опасались запрашивать артиллерийскую поддержку флота, опасаясь промахов, которые могли бы привести к международным осложнениям. Также японцы, в отличие от других случаев в Шанхае, не решились использовать иприт на глазах у международных наблюдателей.

Около 7 утра над складом появились японские бомбардировщики, но не решились сбросить бомбы, опасаясь промахнуться и попасть на территорию Международного сеттльмента. Около 8 утра Се произнёс краткую речь перед защитниками и отправился инспектировать возведённые за ночь укрепления. Заметив с крыши находящихся вдали вдоль Сучжоухэ японских солдат (как пишет Ян Хуэйминь в мемуарах, до них было около километра), он взял у одного из подчинённых винтовку и выстрелил в японцев, убив одного.

Около 3 часов дня начал моросить дождь, притушивший пожары и развеявший дым вокруг склада. Японцы начали новую большую атаку, концентрируясь к западу от здания склада (им удалось занять здание Банка коммуникаций) и установив с севера от склада артиллерийское орудие. Однако орудие не смогло причинить серьёзного ущерба толстым стенам здания, а огонь японцев из здания банка был легко подавлен китайскими солдатами, занимавшими более высокие огневые позиции. После двух часов боя японцы прекратили атаку, сумев, однако, лишить здание склада электричества и водоснабжения.

В течение дня к складу сумела пробиться группа солдат из 524-го полка вместе с заместителем командира полка Шангуан Чжибяо и полковым хирургом Тан Пинцзы (湯聘梓).

Тем временем шанхайская Торгово-промышленная палата, будучи обрадована тем, что китайские войска продолжают защищать Чжабэй, распространила эту новость по радио. Несмотря на дождь, на южном берегу Сучжоухэ собрались толпы, подбадривающие защитников. Жители Шанхая собрали больше десяти тележек с грузом помощи для защитников склада Сыхан, и ночью переправили их к складу. Защитники соорудили из мешков с песком прикрытие для тележек, и начали перегрузку их содержимого в склад. Разгрузка тележек заняла более четырёх часов, при этом трое солдат было убито японским огнём. Защитники получили еду, фрукты, одежду, инструменты, а также письма от шанхайцев. Прибыла пара журналистов, но руководителям обороны было не до них, и им пришлось удовлетвориться беседой с командиром пулемётной роты Лэй Сюном.

Через Торгово-промышленную палату Се попросил британских офицеров вывезти с поля боя десять тяжелораненых солдат. Британцы согласились, и под покровом ночи раненые были эвакуированы.

Той же ночью Торгово-промышленная палата решила послать солдатам Флаг Китайской Республики. В то время соединениям полкового уровня знамён не полагалось, поэтому когда Ян Хуэйминь передала флаг в склад, Се пришлось принять его лично, как самому высокопоставленному из имевшихся офицеров. Ян Хуэйминь спросила о планах защитников, и получила ответ: «Стоять насмерть!» Уходя, Ян Хуэйминь попросила дать ей список солдат, чтобы вся страна узнала их имена.

Се не хотел распространять такую информацию, так как она дала бы японцам представление об их силах, но он не хотел и разочаровывать Ян Хуэйминь. Поэтому он распорядился выписать 800 имён из списка личного состава 524-го полка, и передал ей этот фальшивый список. Так как раненым солдатам, эвакуированным с поля боя, также было приказано на вопросы о численности защитников отвечать «800», то поэтому пошла распространяться история про «800 героев».

29 октября

Утром 29 октября жители Шанхая увидели 4-метровый флаг Китайской республики, развевающийся над складом Сыхан. Так как Ян Хуэйминь принесла полотнище флага, то солдатам пришлось соорудить импровизированное древко из двух связанных вместе стеблей бамбука. Лишь небольшая группа защитников склада присутствовала при церемонии подъёма флага.

На южном берегу Сучжоухэ собралась толпа в 30 тысяч человек, приветствовавшая флаг выкриками «Да здравствует Китайская республика!», в то время как разозлённые японцы отправили к складу самолёты. Сильный зенитный огонь и боязнь попасть в территорию Международного сеттльмента не дали японским самолётам сбить флаг.

За два дня боёв были уничтожены многие полевые укрепления и повреждено само здание склада. Около полудня японцы начали самую мощную атаку. Наступая со всех направлений при поддержке танкеток и артиллерии они выбили 3-ю роту с оборонительных позиций у основания здания склада и вынудили её отступить внутрь. Изначально в западной стене склада не было окон, но благодаря японским атакам там образовались отверстия, которые защитники стали использовать в качестве бойниц. Группа японских солдат попыталась взобраться с помощью приставной лестницы к окну второго этажа, но как раз в этот момент у окна оказался Се, который схватил винтовку первого японца и ударил его другой рукой, сбив вниз, после чего застрелил следующего и оттолкнул лестницу. Один из китайских солдат, раненых в бою, обвязался гранатами и спрыгнул с крыши, подорвав вместе с собой два десятка японских солдат.

Бой продолжался до темноты. Будучи не в состоянии пробиться в склад даже при поддержке бронетехники и артиллерии, японцы от отчаяния подогнали экскаватор и попытались прорыть к складу тоннель. Находившиеся на противоположном берегу реки китайцы как могли помогали защитникам склада, разворачивая плакаты с написанной на них информацией о передвижениях японцев. Один из шанхайцев даже позвонил в склад, когда увидел, что японцы готовятся к очередной атаке.

30 октября — 1 ноября

Японцы возобновили атаки в 7 утра 30 октября. На этот раз они использовали меньше пехоты и больше полагались на артиллерийский огонь, однако так как стены склада были прочными, а мешков и стройматериалов внутри было полно, то защитники тут же чинили то, что нападающие пытались разрушить. Сражение 30 октября продолжалось весь день, обороняющимся удалось уничтожить и повредить несколько танкеток нападающих. Когда опустилась темнота, японцы осветили склад, чтобы дать артиллерии возможность продолжать обстрел.

Властям иностранных концессий в Шанхае не нравилось, что боевые действия идут так близко от них, поэтому они пошли на поводу у японцев и предложили китайцам прекратить сопротивление. 29 октября правительству Китая было передано предложение прекратить боевые действия «по гуманитарным соображениям». Для Чан Кайши сражение уже завершилось успехом, так как китайские войска успешно передислоцировались на новые оборонительные позиции, а оборона склада Сыхан привлекла внимание западного мира, поэтому он отдал приказ защитникам склада отступить 31 октября. С британскими властями была достигнута договорённость о том, что 524-й полк отступит через территорию иностранных концессий и присоединится к 88-й дивизии, занявшей оборону в западной части Шанхая. Японский командующий Иванэ Мацуи согласился с этим и пообещал дать защитникам склада отступить, но позднее отозвал своё согласие. Се Цзиньюань хотел обороняться в складе до конца, но Чжан Ботин сумел уговорить его согласиться на отступление.

В полночь 1 ноября Се переправил 376 человек мелкими группами через New Lese Bridge на территорию Международного сеттльмента. 10 человек к тому времени было убито, а 27 — слишком тяжело ранены, чтобы ходить. В итоге согласились, что раненые останутся с пулемётами прикрывать отход остальных. Около десятка человек было ранено японским огнём при переходе моста. К 2 часам ночи отступление было завершено.

После прекращения боёв

Переправившиеся на территорию Международного сеттльмента солдаты намеревались двинуться на соединение с 88-й дивизией, однако британские войска отняли у них оружие и арестовали. Как оказалось, японцы угрожали вторжением на территорию Международного сеттльмента в случае, если китайским солдатам позволят уйти к своим. Солдат перегнали на территорию итальянской концессии, где поместили в тюрьму.

Чан Кайши повысил каждого из защитников склада Сыхан в звании на одну ступень, а Се Цзиньюань и Ян Жуйфу были награждены Орденом синего неба и белого солнца.

Жители Шанхая приложили усилия, чтобы скрасить солдатам пребывание в заключении, устраивая для них развлечения и представления. Офицеры открыли учебные курсы для солдат, преподавая иностранные языки, математику и даже христианское вероучение. Солдаты занимались воинскими упражнениями, и поддерживали высокий боевой дух.

В условиях проигрыша битвы за Шанхай и потери трети наиболее боеспособных частей НРА оборона склада Сыхан показала как жителям Китая, так и иностранным наблюдателям, что Китай продолжает сопротивляться Японии. Средства массовой информации превозносили оборону склада Сыхан, и восхваляли «Восемьсот героев». К сожалению, западные державы так и не оказали Китаю реальной помощи, ограничившись словесным осуждением японской агрессии.

Защитники склада Сыхан провели в заключении более трёх лет. Японцы соглашались на освобождение солдат лишь при условии, что те будут лишены оружия и покинут Шанхай как беженцы. Се Цзиньюань не согласился на это, а после того, как он отверг ряд предложений марионеточного прояпонского правительства, подкупленные представителями марионеточного правительства сержант Хэ Динчэн и три солдата 24 апреля 1941 года убили Се Цзиньюаня. На его похороны собралось 100 тысяч человек, ему посмертно было присвоено звание бригадного генерала.

После нападения на Пёрл-Харбор и начала войны с западными державами японские войска оккупировали территорию Международного сеттльмента. Находившиеся в заключении китайские солдаты были отправлены в лагеря под Ханчжоу и Нанкином; части их удалось бежать, и они сумели добраться до своих войск и снова приступить к войне с японцами. 36 солдат и офицеров были отправлены в лагеря на остров Новая Гвинея; в 1945 году они поменялись местами со своими тюремщиками.

После войны около сотни выживших бойцов батальона вернулись в Шанхай к складу Сыхан. Когда началась гражданская война, большинство из них не пожелало больше воевать и вернулось к мирной жизни. Впоследствии часть из них (включая Ян Хуэйминь) ушла с гоминьдановцами на Тайвань.

Память

Тело Се Цзиньюаня было захоронено в садике на Сингапор-роад (нынешняя улица Яо). В 1947 году шанхайское правительство переименовало парк Цзяоюань, в котором были размещены арестованные солдаты, в парк Цзиньюаня, также в честь Се Цзиньюаня была названа средняя школа. Улица, проходящая с севера от склада Сыхан, была переименована в улицу Цзиньюаня.

16 апреля 1983 года останки Се Цзиньюаня были перезахоронены в мемориале, где лежат останки других китайских патриотов. В марте 1986 года на родине Се Цзиньюаня в уезде Цзяолин городского округа Мэйчжоу провинции Гуандун был установлен его памятник, а начальная школа, в которой он учился, была переименована в его честь.

Склад Сыхан до сих пор функционирует как склад, но в нём имеется выставка, посвящённая битве за Шанхай.

Отражение в культуре

В 1938 году в Китае был снят фильм «Восемьсот героев», посвящённый обороне склада Сыхан. В 1977 году на Тайване был снят ремейк, в котором снялась Бриджит Линь.

В 2005 году, когда праздновалось 60-летие победы в японо-китайской войне, компания China Telecom выпустила серию тематических телефонных карт, на одной из которых были изображены склад Сыхан и Се Цзиньюань.

Источники

• [war.news.163.com/11/0123/11/6R31QHV400011MTO.html «Ветеран антияпонской войны: мы не боялись умереть, мы боялись быть забытыми»]  (кит.)
• [news.xinhuanet.com/overseas/2005-03/31/content_2766918.htm Китайско-американская петиция мэру Шанхая с просьбой о сохранении склада Сыхан]  (кит.)

Отрывок, характеризующий Оборона склада Сыхан

Тактическое правило о том, что надо действовать массами при наступлении и разрозненно при отступлении, бессознательно подтверждает только ту истину, что сила войска зависит от его духа. Для того чтобы вести людей под ядра, нужно больше дисциплины, достигаемой только движением в массах, чем для того, чтобы отбиваться от нападающих. Но правило это, при котором упускается из вида дух войска, беспрестанно оказывается неверным и в особенности поразительно противоречит действительности там, где является сильный подъем или упадок духа войска, – во всех народных войнах.
Французы, отступая в 1812 м году, хотя и должны бы защищаться отдельно, по тактике, жмутся в кучу, потому что дух войска упал так, что только масса сдерживает войско вместе. Русские, напротив, по тактике должны бы были нападать массой, на деле же раздробляются, потому что дух поднят так, что отдельные лица бьют без приказания французов и не нуждаются в принуждении для того, чтобы подвергать себя трудам и опасностям.


Так называемая партизанская война началась со вступления неприятеля в Смоленск.
Прежде чем партизанская война была официально принята нашим правительством, уже тысячи людей неприятельской армии – отсталые мародеры, фуражиры – были истреблены казаками и мужиками, побивавшими этих людей так же бессознательно, как бессознательно собаки загрызают забеглую бешеную собаку. Денис Давыдов своим русским чутьем первый понял значение той страшной дубины, которая, не спрашивая правил военного искусства, уничтожала французов, и ему принадлежит слава первого шага для узаконения этого приема войны.
24 го августа был учрежден первый партизанский отряд Давыдова, и вслед за его отрядом стали учреждаться другие. Чем дальше подвигалась кампания, тем более увеличивалось число этих отрядов.
Партизаны уничтожали Великую армию по частям. Они подбирали те отпадавшие листья, которые сами собою сыпались с иссохшего дерева – французского войска, и иногда трясли это дерево. В октябре, в то время как французы бежали к Смоленску, этих партий различных величин и характеров были сотни. Были партии, перенимавшие все приемы армии, с пехотой, артиллерией, штабами, с удобствами жизни; были одни казачьи, кавалерийские; были мелкие, сборные, пешие и конные, были мужицкие и помещичьи, никому не известные. Был дьячок начальником партии, взявший в месяц несколько сот пленных. Была старостиха Василиса, побившая сотни французов.
Последние числа октября было время самого разгара партизанской войны. Тот первый период этой войны, во время которого партизаны, сами удивляясь своей дерзости, боялись всякую минуту быть пойманными и окруженными французами и, не расседлывая и почти не слезая с лошадей, прятались по лесам, ожидая всякую минуту погони, – уже прошел. Теперь уже война эта определилась, всем стало ясно, что можно было предпринять с французами и чего нельзя было предпринимать. Теперь уже только те начальники отрядов, которые с штабами, по правилам ходили вдали от французов, считали еще многое невозможным. Мелкие же партизаны, давно уже начавшие свое дело и близко высматривавшие французов, считали возможным то, о чем не смели и думать начальники больших отрядов. Казаки же и мужики, лазившие между французами, считали, что теперь уже все было возможно.
22 го октября Денисов, бывший одним из партизанов, находился с своей партией в самом разгаре партизанской страсти. С утра он с своей партией был на ходу. Он целый день по лесам, примыкавшим к большой дороге, следил за большим французским транспортом кавалерийских вещей и русских пленных, отделившимся от других войск и под сильным прикрытием, как это было известно от лазутчиков и пленных, направлявшимся к Смоленску. Про этот транспорт было известно не только Денисову и Долохову (тоже партизану с небольшой партией), ходившему близко от Денисова, но и начальникам больших отрядов с штабами: все знали про этот транспорт и, как говорил Денисов, точили на него зубы. Двое из этих больших отрядных начальников – один поляк, другой немец – почти в одно и то же время прислали Денисову приглашение присоединиться каждый к своему отряду, с тем чтобы напасть на транспорт.
– Нет, бг'ат, я сам с усам, – сказал Денисов, прочтя эти бумаги, и написал немцу, что, несмотря на душевное желание, которое он имел служить под начальством столь доблестного и знаменитого генерала, он должен лишить себя этого счастья, потому что уже поступил под начальство генерала поляка. Генералу же поляку он написал то же самое, уведомляя его, что он уже поступил под начальство немца.
Распорядившись таким образом, Денисов намеревался, без донесения о том высшим начальникам, вместе с Долоховым атаковать и взять этот транспорт своими небольшими силами. Транспорт шел 22 октября от деревни Микулиной к деревне Шамшевой. С левой стороны дороги от Микулина к Шамшеву шли большие леса, местами подходившие к самой дороге, местами отдалявшиеся от дороги на версту и больше. По этим то лесам целый день, то углубляясь в середину их, то выезжая на опушку, ехал с партией Денисов, не выпуская из виду двигавшихся французов. С утра, недалеко от Микулина, там, где лес близко подходил к дороге, казаки из партии Денисова захватили две ставшие в грязи французские фуры с кавалерийскими седлами и увезли их в лес. С тех пор и до самого вечера партия, не нападая, следила за движением французов. Надо было, не испугав их, дать спокойно дойти до Шамшева и тогда, соединившись с Долоховым, который должен был к вечеру приехать на совещание к караулке в лесу (в версте от Шамшева), на рассвете пасть с двух сторон как снег на голову и побить и забрать всех разом.
Позади, в двух верстах от Микулина, там, где лес подходил к самой дороге, было оставлено шесть казаков, которые должны были донести сейчас же, как только покажутся новые колонны французов.
Впереди Шамшева точно так же Долохов должен был исследовать дорогу, чтобы знать, на каком расстоянии есть еще другие французские войска. При транспорте предполагалось тысяча пятьсот человек. У Денисова было двести человек, у Долохова могло быть столько же. Но превосходство числа не останавливало Денисова. Одно только, что еще нужно было знать ему, это то, какие именно были эти войска; и для этой цели Денисову нужно было взять языка (то есть человека из неприятельской колонны). В утреннее нападение на фуры дело сделалось с такою поспешностью, что бывших при фурах французов всех перебили и захватили живым только мальчишку барабанщика, который был отсталый и ничего не мог сказать положительно о том, какие были войска в колонне.
Нападать другой раз Денисов считал опасным, чтобы не встревожить всю колонну, и потому он послал вперед в Шамшево бывшего при его партии мужика Тихона Щербатого – захватить, ежели можно, хоть одного из бывших там французских передовых квартиргеров.


Был осенний, теплый, дождливый день. Небо и горизонт были одного и того же цвета мутной воды. То падал как будто туман, то вдруг припускал косой, крупный дождь.
На породистой, худой, с подтянутыми боками лошади, в бурке и папахе, с которых струилась вода, ехал Денисов. Он, так же как и его лошадь, косившая голову и поджимавшая уши, морщился от косого дождя и озабоченно присматривался вперед. Исхудавшее и обросшее густой, короткой, черной бородой лицо его казалось сердито.
Рядом с Денисовым, также в бурке и папахе, на сытом, крупном донце ехал казачий эсаул – сотрудник Денисова.
Эсаул Ловайский – третий, также в бурке и папахе, был длинный, плоский, как доска, белолицый, белокурый человек, с узкими светлыми глазками и спокойно самодовольным выражением и в лице и в посадке. Хотя и нельзя было сказать, в чем состояла особенность лошади и седока, но при первом взгляде на эсаула и Денисова видно было, что Денисову и мокро и неловко, – что Денисов человек, который сел на лошадь; тогда как, глядя на эсаула, видно было, что ему так же удобно и покойно, как и всегда, и что он не человек, который сел на лошадь, а человек вместе с лошадью одно, увеличенное двойною силою, существо.
Немного впереди их шел насквозь промокший мужичок проводник, в сером кафтане и белом колпаке.
Немного сзади, на худой, тонкой киргизской лошаденке с огромным хвостом и гривой и с продранными в кровь губами, ехал молодой офицер в синей французской шинели.
Рядом с ним ехал гусар, везя за собой на крупе лошади мальчика в французском оборванном мундире и синем колпаке. Мальчик держался красными от холода руками за гусара, пошевеливал, стараясь согреть их, свои босые ноги, и, подняв брови, удивленно оглядывался вокруг себя. Это был взятый утром французский барабанщик.
Сзади, по три, по четыре, по узкой, раскиснувшей и изъезженной лесной дороге, тянулись гусары, потом казаки, кто в бурке, кто во французской шинели, кто в попоне, накинутой на голову. Лошади, и рыжие и гнедые, все казались вороными от струившегося с них дождя. Шеи лошадей казались странно тонкими от смокшихся грив. От лошадей поднимался пар. И одежды, и седла, и поводья – все было мокро, склизко и раскисло, так же как и земля, и опавшие листья, которыми была уложена дорога. Люди сидели нахохлившись, стараясь не шевелиться, чтобы отогревать ту воду, которая пролилась до тела, и не пропускать новую холодную, подтекавшую под сиденья, колени и за шеи. В середине вытянувшихся казаков две фуры на французских и подпряженных в седлах казачьих лошадях громыхали по пням и сучьям и бурчали по наполненным водою колеям дороги.
Лошадь Денисова, обходя лужу, которая была на дороге, потянулась в сторону и толканула его коленкой о дерево.
– Э, чег'т! – злобно вскрикнул Денисов и, оскаливая зубы, плетью раза три ударил лошадь, забрызгав себя и товарищей грязью. Денисов был не в духе: и от дождя и от голода (с утра никто ничего не ел), и главное оттого, что от Долохова до сих пор не было известий и посланный взять языка не возвращался.
«Едва ли выйдет другой такой случай, как нынче, напасть на транспорт. Одному нападать слишком рискованно, а отложить до другого дня – из под носа захватит добычу кто нибудь из больших партизанов», – думал Денисов, беспрестанно взглядывая вперед, думая увидать ожидаемого посланного от Долохова.
Выехав на просеку, по которой видно было далеко направо, Денисов остановился.
– Едет кто то, – сказал он.
Эсаул посмотрел по направлению, указываемому Денисовым.
– Едут двое – офицер и казак. Только не предположительно, чтобы был сам подполковник, – сказал эсаул, любивший употреблять неизвестные казакам слова.
Ехавшие, спустившись под гору, скрылись из вида и через несколько минут опять показались. Впереди усталым галопом, погоняя нагайкой, ехал офицер – растрепанный, насквозь промокший и с взбившимися выше колен панталонами. За ним, стоя на стременах, рысил казак. Офицер этот, очень молоденький мальчик, с широким румяным лицом и быстрыми, веселыми глазами, подскакал к Денисову и подал ему промокший конверт.
– От генерала, – сказал офицер, – извините, что не совсем сухо…
Денисов, нахмурившись, взял конверт и стал распечатывать.
– Вот говорили всё, что опасно, опасно, – сказал офицер, обращаясь к эсаулу, в то время как Денисов читал поданный ему конверт. – Впрочем, мы с Комаровым, – он указал на казака, – приготовились. У нас по два писто… А это что ж? – спросил он, увидав французского барабанщика, – пленный? Вы уже в сраженье были? Можно с ним поговорить?
– Ростов! Петя! – крикнул в это время Денисов, пробежав поданный ему конверт. – Да как же ты не сказал, кто ты? – И Денисов с улыбкой, обернувшись, протянул руку офицеру.
Офицер этот был Петя Ростов.
Во всю дорогу Петя приготавливался к тому, как он, как следует большому и офицеру, не намекая на прежнее знакомство, будет держать себя с Денисовым. Но как только Денисов улыбнулся ему, Петя тотчас же просиял, покраснел от радости и, забыв приготовленную официальность, начал рассказывать о том, как он проехал мимо французов, и как он рад, что ему дано такое поручение, и что он был уже в сражении под Вязьмой, и что там отличился один гусар.
– Ну, я г'ад тебя видеть, – перебил его Денисов, и лицо его приняло опять озабоченное выражение.
– Михаил Феоклитыч, – обратился он к эсаулу, – ведь это опять от немца. Он пг'и нем состоит. – И Денисов рассказал эсаулу, что содержание бумаги, привезенной сейчас, состояло в повторенном требовании от генерала немца присоединиться для нападения на транспорт. – Ежели мы его завтг'а не возьмем, они у нас из под носа выг'вут, – заключил он.
В то время как Денисов говорил с эсаулом, Петя, сконфуженный холодным тоном Денисова и предполагая, что причиной этого тона было положение его панталон, так, чтобы никто этого не заметил, под шинелью поправлял взбившиеся панталоны, стараясь иметь вид как можно воинственнее.
– Будет какое нибудь приказание от вашего высокоблагородия? – сказал он Денисову, приставляя руку к козырьку и опять возвращаясь к игре в адъютанта и генерала, к которой он приготовился, – или должен я оставаться при вашем высокоблагородии?
– Приказания?.. – задумчиво сказал Денисов. – Да ты можешь ли остаться до завтрашнего дня?
– Ах, пожалуйста… Можно мне при вас остаться? – вскрикнул Петя.
– Да как тебе именно велено от генег'ала – сейчас вег'нуться? – спросил Денисов. Петя покраснел.
– Да он ничего не велел. Я думаю, можно? – сказал он вопросительно.
– Ну, ладно, – сказал Денисов. И, обратившись к своим подчиненным, он сделал распоряжения о том, чтоб партия шла к назначенному у караулки в лесу месту отдыха и чтобы офицер на киргизской лошади (офицер этот исполнял должность адъютанта) ехал отыскивать Долохова, узнать, где он и придет ли он вечером. Сам же Денисов с эсаулом и Петей намеревался подъехать к опушке леса, выходившей к Шамшеву, с тем, чтобы взглянуть на то место расположения французов, на которое должно было быть направлено завтрашнее нападение.
– Ну, бог'ода, – обратился он к мужику проводнику, – веди к Шамшеву.
Денисов, Петя и эсаул, сопутствуемые несколькими казаками и гусаром, который вез пленного, поехали влево через овраг, к опушке леса.


Дождик прошел, только падал туман и капли воды с веток деревьев. Денисов, эсаул и Петя молча ехали за мужиком в колпаке, который, легко и беззвучно ступая своими вывернутыми в лаптях ногами по кореньям и мокрым листьям, вел их к опушке леса.
Выйдя на изволок, мужик приостановился, огляделся и направился к редевшей стене деревьев. У большого дуба, еще не скинувшего листа, он остановился и таинственно поманил к себе рукою.
Денисов и Петя подъехали к нему. С того места, на котором остановился мужик, были видны французы. Сейчас за лесом шло вниз полубугром яровое поле. Вправо, через крутой овраг, виднелась небольшая деревушка и барский домик с разваленными крышами. В этой деревушке и в барском доме, и по всему бугру, в саду, у колодцев и пруда, и по всей дороге в гору от моста к деревне, не более как в двухстах саженях расстояния, виднелись в колеблющемся тумане толпы народа. Слышны были явственно их нерусские крики на выдиравшихся в гору лошадей в повозках и призывы друг другу.
– Пленного дайте сюда, – негромко сказал Денисоп, не спуская глаз с французов.
Казак слез с лошади, снял мальчика и вместе с ним подошел к Денисову. Денисов, указывая на французов, спрашивал, какие и какие это были войска. Мальчик, засунув свои озябшие руки в карманы и подняв брови, испуганно смотрел на Денисова и, несмотря на видимое желание сказать все, что он знал, путался в своих ответах и только подтверждал то, что спрашивал Денисов. Денисов, нахмурившись, отвернулся от него и обратился к эсаулу, сообщая ему свои соображения.
Петя, быстрыми движениями поворачивая голову, оглядывался то на барабанщика, то на Денисова, то на эсаула, то на французов в деревне и на дороге, стараясь не пропустить чего нибудь важного.
– Пг'идет, не пг'идет Долохов, надо бг'ать!.. А? – сказал Денисов, весело блеснув глазами.
– Место удобное, – сказал эсаул.
– Пехоту низом пошлем – болотами, – продолжал Денисов, – они подлезут к саду; вы заедете с казаками оттуда, – Денисов указал на лес за деревней, – а я отсюда, с своими гусаг'ами. И по выстг'елу…
– Лощиной нельзя будет – трясина, – сказал эсаул. – Коней увязишь, надо объезжать полевее…
В то время как они вполголоса говорили таким образом, внизу, в лощине от пруда, щелкнул один выстрел, забелелся дымок, другой и послышался дружный, как будто веселый крик сотен голосов французов, бывших на полугоре. В первую минуту и Денисов и эсаул подались назад. Они были так близко, что им показалось, что они были причиной этих выстрелов и криков. Но выстрелы и крики не относились к ним. Низом, по болотам, бежал человек в чем то красном. Очевидно, по нем стреляли и на него кричали французы.
– Ведь это Тихон наш, – сказал эсаул.
– Он! он и есть!
– Эка шельма, – сказал Денисов.
– Уйдет! – щуря глаза, сказал эсаул.
Человек, которого они называли Тихоном, подбежав к речке, бултыхнулся в нее так, что брызги полетели, и, скрывшись на мгновенье, весь черный от воды, выбрался на четвереньках и побежал дальше. Французы, бежавшие за ним, остановились.
– Ну ловок, – сказал эсаул.
– Экая бестия! – с тем же выражением досады проговорил Денисов. – И что он делал до сих пор?
– Это кто? – спросил Петя.
– Это наш пластун. Я его посылал языка взять.
– Ах, да, – сказал Петя с первого слова Денисова, кивая головой, как будто он все понял, хотя он решительно не понял ни одного слова.
Тихон Щербатый был один из самых нужных людей в партии. Он был мужик из Покровского под Гжатью. Когда, при начале своих действий, Денисов пришел в Покровское и, как всегда, призвав старосту, спросил о том, что им известно про французов, староста отвечал, как отвечали и все старосты, как бы защищаясь, что они ничего знать не знают, ведать не ведают. Но когда Денисов объяснил им, что его цель бить французов, и когда он спросил, не забредали ли к ним французы, то староста сказал, что мародеры бывали точно, но что у них в деревне только один Тишка Щербатый занимался этими делами. Денисов велел позвать к себе Тихона и, похвалив его за его деятельность, сказал при старосте несколько слов о той верности царю и отечеству и ненависти к французам, которую должны блюсти сыны отечества.
– Мы французам худого не делаем, – сказал Тихон, видимо оробев при этих словах Денисова. – Мы только так, значит, по охоте баловались с ребятами. Миродеров точно десятка два побили, а то мы худого не делали… – На другой день, когда Денисов, совершенно забыв про этого мужика, вышел из Покровского, ему доложили, что Тихон пристал к партии и просился, чтобы его при ней оставили. Денисов велел оставить его.
Тихон, сначала исправлявший черную работу раскладки костров, доставления воды, обдирания лошадей и т. п., скоро оказал большую охоту и способность к партизанской войне. Он по ночам уходил на добычу и всякий раз приносил с собой платье и оружие французское, а когда ему приказывали, то приводил и пленных. Денисов отставил Тихона от работ, стал брать его с собою в разъезды и зачислил в казаки.
Тихон не любил ездить верхом и всегда ходил пешком, никогда не отставая от кавалерии. Оружие его составляли мушкетон, который он носил больше для смеха, пика и топор, которым он владел, как волк владеет зубами, одинаково легко выбирая ими блох из шерсти и перекусывая толстые кости. Тихон одинаково верно, со всего размаха, раскалывал топором бревна и, взяв топор за обух, выстрагивал им тонкие колышки и вырезывал ложки. В партии Денисова Тихон занимал свое особенное, исключительное место. Когда надо было сделать что нибудь особенно трудное и гадкое – выворотить плечом в грязи повозку, за хвост вытащить из болота лошадь, ободрать ее, залезть в самую середину французов, пройти в день по пятьдесят верст, – все указывали, посмеиваясь, на Тихона.
– Что ему, черту, делается, меренина здоровенный, – говорили про него.
Один раз француз, которого брал Тихон, выстрелил в него из пистолета и попал ему в мякоть спины. Рана эта, от которой Тихон лечился только водкой, внутренне и наружно, была предметом самых веселых шуток во всем отряде и шуток, которым охотно поддавался Тихон.
– Что, брат, не будешь? Али скрючило? – смеялись ему казаки, и Тихон, нарочно скорчившись и делая рожи, притворяясь, что он сердится, самыми смешными ругательствами бранил французов. Случай этот имел на Тихона только то влияние, что после своей раны он редко приводил пленных.
Тихон был самый полезный и храбрый человек в партии. Никто больше его не открыл случаев нападения, никто больше его не побрал и не побил французов; и вследствие этого он был шут всех казаков, гусаров и сам охотно поддавался этому чину. Теперь Тихон был послан Денисовым, в ночь еще, в Шамшево для того, чтобы взять языка. Но, или потому, что он не удовлетворился одним французом, или потому, что он проспал ночь, он днем залез в кусты, в самую середину французов и, как видел с горы Денисов, был открыт ими.


Поговорив еще несколько времени с эсаулом о завтрашнем нападении, которое теперь, глядя на близость французов, Денисов, казалось, окончательно решил, он повернул лошадь и поехал назад.
– Ну, бг'ат, тепег'ь поедем обсушимся, – сказал он Пете.
Подъезжая к лесной караулке, Денисов остановился, вглядываясь в лес. По лесу, между деревьев, большими легкими шагами шел на длинных ногах, с длинными мотающимися руками, человек в куртке, лаптях и казанской шляпе, с ружьем через плечо и топором за поясом. Увидав Денисова, человек этот поспешно швырнул что то в куст и, сняв с отвисшими полями мокрую шляпу, подошел к начальнику. Это был Тихон. Изрытое оспой и морщинами лицо его с маленькими узкими глазами сияло самодовольным весельем. Он, высоко подняв голову и как будто удерживаясь от смеха, уставился на Денисова.
– Ну где пг'опадал? – сказал Денисов.
– Где пропадал? За французами ходил, – смело и поспешно отвечал Тихон хриплым, но певучим басом.