Антияпонское движение в Маньчжоу-го
| ||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Антияпонское движение в Маньчжоу-го — партизанская война китайцев Маньчжурии против Японской империи и государства Маньчжоу-го, происходившая в 1931—1941-м годах.
Вторжение и добровольческая армия (1931—1933)
После Мукденского инцидента Квантунская армия без сопротивления продвигалась вглубь Маньчжурии. Японские агенты старались переманить на свою сторону китайскую администрацию и генералов, которые на окраине страны чувствовали некоторую свободу от обязательств перед центральной властью. Маньчжурии была обещана автономия под защитой Императорской армии. На уговоры поддался генерал Си Ця, перешедший со своими войсками на сторону японцев и создавший Временное правительство провинции Гирин. 4-го ноября 1931-го генерал Ма Чжаньшань нарушил приказ Чана Кайши о несопротивлении и вступил в бой с японцами. Зимой он отступал после поражений, после чего также перешёл на сторону Японии.
Бандиты, с начала века грабившие поезда КВЖД, активизировались во время боевых действий, и японцы были вынуждены провести против них несколько экспедиций. Большая часть бандитов была поймана, но их нападения на дороги всё же встречались и после. Также против японской войск и армии Маньчжоу-го действовала народная милиция (братства), исторически защищавшая мелкие и средние землевладения. Акции братств «Красная стрела» и «Большой меч» продолжались вплоть до осени 1933-го, хотя религиозная склонность к вере в заклинания, защищающие их от пуль, делали ополченцев не очень грозной силой.
Главную антияпонскую силу представляли армии добровольцев, созданные во время вторжения верными Гоминьдану генералами Дин Чао и Ван Дэлинем: Армия самообороны Цзилиня и Китайская народная армия национального спасения (АНС). В феврале завоевание Маньчжурии завершилось, в начале марта было создано Маньчжоу-го. Ван Дэлинь уничтожил 18 мостов, а 20-го февраля его силы (1 000 человек) захватили город Дуньхуа. Посланные против них японские войска попали в засады и с большими потерями отступили. Успех Ван Дэлиня неприятно удивил Японию, в это время убеждавшую прибывшую делегацию Лиги Наций в мирном существовании Маньчжоу-го. Также сотни солдат армии нового государства перешли на сторону АНС, увеличив её численность до 10 000—15 000.
После окончания зимы 1932-го начались карательные экспедиции в малонаселённые края, захваченные партизанами. Пока на севере японцы преследовали в глуши Сунгари отступавших добровольцев, на юге гоминьдановский генерал Ли Хайцзин захватил город Нунъань вблизи Синьцзина и напал на конвой, направлявшийся в арсенал Гирина. Было захвачено 200 000 винтовочных патронов и 50 000 миномётных снарядов. Лишённые боеприпасов коллаборационисты и японские отряды отступили и вызывали по радио поддержку. Через несколько дней подошедшие силы Квантунской армии при помощи бомбардировщиков выбили Ли Хайцзина из Нонгана.
Ма Чжаньшань, ставший министром обороны Маньчжоу-го и губернатором Хэйлунцзяна, с неудовольствием чувствовал недоверие и контроль японцев, он был должен по всем вопросам добиваться одобрения японских консультантов. Он начал создавать личную армию, используя казармы и арсеналы своей провинции. Ма Чжаньшань привёл свои войска в Хэйхэ, якобы для учений, где 7-го апреля объявил о независимости Хэйлунцзяна от Маньчжоу-го. Он мобилизовал к началу мая ещё 9 бригад, в других городах также были организованы 11 подразделений. Эти войска стали Северо-восточной антияпонской армией национального спасения. Отправив часть войск на помощь Тину Чао, Ма Чжаньшань 6-ю полками пехоты и кавалерии при поддержки 20-и орудий и семи самолётов двинулся на Харбин. Когда противник заблокировал выход к Харбину, он повернул на Цицикар. В июне войска Ма Чжаньшаня были окружены японской армией, после чего он объявил о изменении тактики на партизанскую, вырвавшиеся из котла 1 000 человек стали его отрядом.
Весной отряды Ли Хайцзина и Ван Дэлиня нападали на железнодорожные станции и несли потери от преследователей. Летом крупные отряды (по 10 000—20 000 человек) предпринимали наступления, захватывая города, из которых их позже выбивала Квантунская армия. В августе монгольские бандформирования нападали на железную дорогу Сыпин — Таонань, отступив домой после поражения. 2-го сентября войска добровольцев генерала Фэна Чжаньхая были окружены коллаборационистами, однако большая их часть смогла вырваться в Жэхэ.
Генерал Су Бинвэнь командовал армией на советской границе в Синъане, удалённость которого от горячих точек позволяла Бинвэню долгое время не занимать ни одну из сторон. Собрав урожай, в сентябре, когда бои проходили на юге Маньчжурии, он решил присоединиться к Ма Чжаньшаню, назвал свои войска Хэйлунцзянской армией национального спасения и двинулся на восток. Соединившись с армией Ма Чжаньшаня, они захватили несколько городов. Испытывая недостаток продовольствия, войска грабили зажиточных местных жителей, после чего осадили японский гарнизон в городе Лаха. Деблокирующие отряды были уничтожены, после чего был собран 30-тысячный корпус японцев и коллаборационистов, 28-го ноября атаковавший у Цицикара войска Ма жаньшаня и Су Бинвэня. Недельное преследование закончилось уничтожением большей части армии, Ма Чжаньшань и Су Бинвэнь с остатками отступили в СССР, откуда переправились в Китайскую республику через Синьцзян.
В октябре началось наступление на Гирин и Фэнтянь, захваченные Ван Дэлинем и Ма Чжаньшанем. 30-тысячный японский корпус наступал широким фронтом, окружая и заставляя отступать всех партизан. К концу февраля 1933-го организованное сопротивление было подавлено, некоторые отряды остались в подполье, другие ушли в СССР. Бежавшие лидеры восстания командовали китайскими войсками во Второй японо-китайской войне.
Коммунисты и Северо-восточная антияпонская объединённая армия (1934—1941)
В 1931-м году, после японского вторжения в Маньчжурию, коммунистическая партия Китая организовала ряд небольших партизанских отрядов, действовавших как против японцев, так и против гоминьдановцев. Их вклад в сопротивление был мизерным, в основном коммунисты пропагандировали среди добровольцев убийства их лидеров и переход под знамёна КПК. Несмотря на неодобрение партии, некоторые её члены помогали АНС, в армии Вана Дэлиня его советниками были коммунисты Ли Яньлу и Чжоу Баочжун. В 1934-м коминтерн решил отложить планы мировой революции ради создания Единого фронта и изгнания японцев из Китая. КПК согласилась и реорганизовала свои маньчжурские силы в Северо-восточную антияпонскую объединённую армию под командованием Чжао Шаньчжи, провозгласившую готовность к союзу с другими антияпонскими силами и приём в свои ряды разнопартийных.
В 1935-м Объединённая армия развернула свою деятельность в Маньчжурию, приняв в свои ряды большинство партизан отрядов, разбитых в 1932—33 и корейских повстанцев (в том числе Ким Ир Сена). Число повстанцев составило около 40 000 человек, поделённых на три армии, в провинциях Фэнтянь (1-я), Гирин (2-я) и Хэйлунцзян (3-я). Задачей армий было создание очагов сопротивления и запугивание новой администрации, что серьёзно влияло на стабильность Маньчжоу-го в 1936-37-м годах. С октября 1936-го по март 1937-го 16-тысячный корпус армии Маньчжоу-го провёл операцию против 1-й армии, уничтожив 2 000 повстанцев и ещё большее число разогнав. После начала в 1937-м полномасштабной войны целью Объединённой армии стало также сковывание японских части. С ноября 1937-го по март 1939-го 24-тысячный корпус Маньчжоу-го вёл борьбу против 2-й армии в бассейне Амура, Сунгари и Уссури. Во второй половине 1938-го японские войска были сконцентрированы в Фэнтяне, чтобы покончить с самыми опасными партизанами генерала Яна Цзинъюя. Несмотря на то, что поставки 1-й армии удалось пресечь, она продолжала выполнять задачу, совершая нападения и вызывая на себя карательные экспедиции.
К сентябрю 1938-го количество повстанцев сократилось примерно до 10 000 бойцов. Квантунская армия получила подкрепления для последнего удара, и к началу 1940-го армия Ян Дзинъюя была окружена, а сам он убит 23-го февраля офицером-предателем. Главные силы партизан были усмирены, остатки в конце 1941-го ушли на территорию Советского Союза. Наконец, 12 февраля 1942-го японской военной полицией был арестован Чжао Шаньчжи, умерший в заключении.
Напишите отзыв о статье "Антияпонское движение в Маньчжоу-го"
Ссылки
- [www.ibiblio.org/hyperwar/PTO/IMTFE/IMTFE-5.html IMTFE Judgement: оккупация Маньчжурии] (англ.)
- [forum.axishistory.com/viewtopic.php?t=110707 Сопротивление в Маньчжоу-го на axishistory.com] (англ.)
Отрывок, характеризующий Антияпонское движение в Маньчжоу-го
– Ко мне милости прошу, вот ты с моим молодцом знаком… вместе там, вместе геройствовали… A! Василий Игнатьич… здорово старый, – обратился он к проходившему старичку, но не успел еще договорить приветствия, как всё зашевелилось, и прибежавший лакей, с испуганным лицом, доложил: пожаловали!Раздались звонки; старшины бросились вперед; разбросанные в разных комнатах гости, как встряхнутая рожь на лопате, столпились в одну кучу и остановились в большой гостиной у дверей залы.
В дверях передней показался Багратион, без шляпы и шпаги, которые он, по клубному обычаю, оставил у швейцара. Он был не в смушковом картузе с нагайкой через плечо, как видел его Ростов в ночь накануне Аустерлицкого сражения, а в новом узком мундире с русскими и иностранными орденами и с георгиевской звездой на левой стороне груди. Он видимо сейчас, перед обедом, подстриг волосы и бакенбарды, что невыгодно изменяло его физиономию. На лице его было что то наивно праздничное, дававшее, в соединении с его твердыми, мужественными чертами, даже несколько комическое выражение его лицу. Беклешов и Федор Петрович Уваров, приехавшие с ним вместе, остановились в дверях, желая, чтобы он, как главный гость, прошел вперед их. Багратион смешался, не желая воспользоваться их учтивостью; произошла остановка в дверях, и наконец Багратион всё таки прошел вперед. Он шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене. Старшины встретили его у первой двери, сказав ему несколько слов о радости видеть столь дорогого гостя, и недождавшись его ответа, как бы завладев им, окружили его и повели в гостиную. В дверях гостиной не было возможности пройти от столпившихся членов и гостей, давивших друг друга и через плечи друг друга старавшихся, как редкого зверя, рассмотреть Багратиона. Граф Илья Андреич, энергичнее всех, смеясь и приговаривая: – пусти, mon cher, пусти, пусти, – протолкал толпу, провел гостей в гостиную и посадил на средний диван. Тузы, почетнейшие члены клуба, обступили вновь прибывших. Граф Илья Андреич, проталкиваясь опять через толпу, вышел из гостиной и с другим старшиной через минуту явился, неся большое серебряное блюдо, которое он поднес князю Багратиону. На блюде лежали сочиненные и напечатанные в честь героя стихи. Багратион, увидав блюдо, испуганно оглянулся, как бы отыскивая помощи. Но во всех глазах было требование того, чтобы он покорился. Чувствуя себя в их власти, Багратион решительно, обеими руками, взял блюдо и сердито, укоризненно посмотрел на графа, подносившего его. Кто то услужливо вынул из рук Багратиона блюдо (а то бы он, казалось, намерен был держать его так до вечера и так итти к столу) и обратил его внимание на стихи. «Ну и прочту», как будто сказал Багратион и устремив усталые глаза на бумагу, стал читать с сосредоточенным и серьезным видом. Сам сочинитель взял стихи и стал читать. Князь Багратион склонил голову и слушал.
«Славь Александра век
И охраняй нам Тита на престоле,
Будь купно страшный вождь и добрый человек,
Рифей в отечестве а Цесарь в бранном поле.
Да счастливый Наполеон,
Познав чрез опыты, каков Багратион,
Не смеет утруждать Алкидов русских боле…»
Но еще он не кончил стихов, как громогласный дворецкий провозгласил: «Кушанье готово!» Дверь отворилась, загремел из столовой польский: «Гром победы раздавайся, веселися храбрый росс», и граф Илья Андреич, сердито посмотрев на автора, продолжавшего читать стихи, раскланялся перед Багратионом. Все встали, чувствуя, что обед был важнее стихов, и опять Багратион впереди всех пошел к столу. На первом месте, между двух Александров – Беклешова и Нарышкина, что тоже имело значение по отношению к имени государя, посадили Багратиона: 300 человек разместились в столовой по чинам и важности, кто поважнее, поближе к чествуемому гостю: так же естественно, как вода разливается туда глубже, где местность ниже.
Перед самым обедом граф Илья Андреич представил князю своего сына. Багратион, узнав его, сказал несколько нескладных, неловких слов, как и все слова, которые он говорил в этот день. Граф Илья Андреич радостно и гордо оглядывал всех в то время, как Багратион говорил с его сыном.
Николай Ростов с Денисовым и новым знакомцем Долоховым сели вместе почти на середине стола. Напротив них сел Пьер рядом с князем Несвицким. Граф Илья Андреич сидел напротив Багратиона с другими старшинами и угащивал князя, олицетворяя в себе московское радушие.
Труды его не пропали даром. Обеды его, постный и скоромный, были великолепны, но совершенно спокоен он всё таки не мог быть до конца обеда. Он подмигивал буфетчику, шопотом приказывал лакеям, и не без волнения ожидал каждого, знакомого ему блюда. Всё было прекрасно. На втором блюде, вместе с исполинской стерлядью (увидав которую, Илья Андреич покраснел от радости и застенчивости), уже лакеи стали хлопать пробками и наливать шампанское. После рыбы, которая произвела некоторое впечатление, граф Илья Андреич переглянулся с другими старшинами. – «Много тостов будет, пора начинать!» – шепнул он и взяв бокал в руки – встал. Все замолкли и ожидали, что он скажет.
– Здоровье государя императора! – крикнул он, и в ту же минуту добрые глаза его увлажились слезами радости и восторга. В ту же минуту заиграли: «Гром победы раздавайся».Все встали с своих мест и закричали ура! и Багратион закричал ура! тем же голосом, каким он кричал на Шенграбенском поле. Восторженный голос молодого Ростова был слышен из за всех 300 голосов. Он чуть не плакал. – Здоровье государя императора, – кричал он, – ура! – Выпив залпом свой бокал, он бросил его на пол. Многие последовали его примеру. И долго продолжались громкие крики. Когда замолкли голоса, лакеи подобрали разбитую посуду, и все стали усаживаться, и улыбаясь своему крику переговариваться. Граф Илья Андреич поднялся опять, взглянул на записочку, лежавшую подле его тарелки и провозгласил тост за здоровье героя нашей последней кампании, князя Петра Ивановича Багратиона и опять голубые глаза графа увлажились слезами. Ура! опять закричали голоса 300 гостей, и вместо музыки послышались певчие, певшие кантату сочинения Павла Ивановича Кутузова.
«Тщетны россам все препоны,
Храбрость есть побед залог,
Есть у нас Багратионы,
Будут все враги у ног» и т.д.
Только что кончили певчие, как последовали новые и новые тосты, при которых всё больше и больше расчувствовался граф Илья Андреич, и еще больше билось посуды, и еще больше кричалось. Пили за здоровье Беклешова, Нарышкина, Уварова, Долгорукова, Апраксина, Валуева, за здоровье старшин, за здоровье распорядителя, за здоровье всех членов клуба, за здоровье всех гостей клуба и наконец отдельно за здоровье учредителя обеда графа Ильи Андреича. При этом тосте граф вынул платок и, закрыв им лицо, совершенно расплакался.
Пьер сидел против Долохова и Николая Ростова. Он много и жадно ел и много пил, как и всегда. Но те, которые его знали коротко, видели, что в нем произошла в нынешний день какая то большая перемена. Он молчал всё время обеда и, щурясь и морщась, глядел кругом себя или остановив глаза, с видом совершенной рассеянности, потирал пальцем переносицу. Лицо его было уныло и мрачно. Он, казалось, не видел и не слышал ничего, происходящего вокруг него, и думал о чем то одном, тяжелом и неразрешенном.
Этот неразрешенный, мучивший его вопрос, были намеки княжны в Москве на близость Долохова к его жене и в нынешнее утро полученное им анонимное письмо, в котором было сказано с той подлой шутливостью, которая свойственна всем анонимным письмам, что он плохо видит сквозь свои очки, и что связь его жены с Долоховым есть тайна только для одного него. Пьер решительно не поверил ни намекам княжны, ни письму, но ему страшно было теперь смотреть на Долохова, сидевшего перед ним. Всякий раз, как нечаянно взгляд его встречался с прекрасными, наглыми глазами Долохова, Пьер чувствовал, как что то ужасное, безобразное поднималось в его душе, и он скорее отворачивался. Невольно вспоминая всё прошедшее своей жены и ее отношения с Долоховым, Пьер видел ясно, что то, что сказано было в письме, могло быть правда, могло по крайней мере казаться правдой, ежели бы это касалось не его жены. Пьер вспоминал невольно, как Долохов, которому было возвращено всё после кампании, вернулся в Петербург и приехал к нему. Пользуясь своими кутежными отношениями дружбы с Пьером, Долохов прямо приехал к нему в дом, и Пьер поместил его и дал ему взаймы денег. Пьер вспоминал, как Элен улыбаясь выражала свое неудовольствие за то, что Долохов живет в их доме, и как Долохов цинически хвалил ему красоту его жены, и как он с того времени до приезда в Москву ни на минуту не разлучался с ними.
«Да, он очень красив, думал Пьер, я знаю его. Для него была бы особенная прелесть в том, чтобы осрамить мое имя и посмеяться надо мной, именно потому, что я хлопотал за него и призрел его, помог ему. Я знаю, я понимаю, какую соль это в его глазах должно бы придавать его обману, ежели бы это была правда. Да, ежели бы это была правда; но я не верю, не имею права и не могу верить». Он вспоминал то выражение, которое принимало лицо Долохова, когда на него находили минуты жестокости, как те, в которые он связывал квартального с медведем и пускал его на воду, или когда он вызывал без всякой причины на дуэль человека, или убивал из пистолета лошадь ямщика. Это выражение часто было на лице Долохова, когда он смотрел на него. «Да, он бретёр, думал Пьер, ему ничего не значит убить человека, ему должно казаться, что все боятся его, ему должно быть приятно это. Он должен думать, что и я боюсь его. И действительно я боюсь его», думал Пьер, и опять при этих мыслях он чувствовал, как что то страшное и безобразное поднималось в его душе. Долохов, Денисов и Ростов сидели теперь против Пьера и казались очень веселы. Ростов весело переговаривался с своими двумя приятелями, из которых один был лихой гусар, другой известный бретёр и повеса, и изредка насмешливо поглядывал на Пьера, который на этом обеде поражал своей сосредоточенной, рассеянной, массивной фигурой. Ростов недоброжелательно смотрел на Пьера, во первых, потому, что Пьер в его гусарских глазах был штатский богач, муж красавицы, вообще баба; во вторых, потому, что Пьер в сосредоточенности и рассеянности своего настроения не узнал Ростова и не ответил на его поклон. Когда стали пить здоровье государя, Пьер задумавшись не встал и не взял бокала.
