Осада Смоленска (1654)
| Осада Смоленска | |||
| Основной конфликт: Русско-польская война 1654—1667 | |||
 Смоленский кремль | |||
| Дата |
июнь-сентябрь 1654 года | ||
|---|---|---|---|
| Место | |||
| Итог |
Русская победа | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Осада Смоленска — одно из первых крупных событий русско-польской войны 1654—1667. Смоленск, находившийся под польско-литовским владычеством (в составе Великого княжества Литовского) с 1611 года, был осаждён русской армией в июне 1654 года.
Предыстория
18 мая из Москвы выступил Государев полк под командованием царя Алексея Михайловича. В Москве состоялся торжественный парад войск. Через кремль парадом прошла армия и артиллерийский наряд[4]. При выступлении в поход войскам был отдан строгий приказ царя, чтобы «белорусцев Православной христианской веры, которые биться не учнут», в полон не брать и не разорять[2]. 28 июня царь встал под Смоленском в Богдановой околице.
Ход осады
В начале июля русские войска осадили Смоленск и приступили к осадным работам. Русская артиллерия подвергла город массированной бомбардировке гранатами[3]. Одновременно даточные люди приступили к подведению подкопа под стены Смоленска. Позже слухи об этих подземных работах стали одной из причин добровольной сдачи крепости. Артиллерия продолжала подтягиваться к городу до начала сентября[3].
В период смоленского похода в осажденные города посылались грамоты с предложением покориться Государю и обещанием беспрепятственно отпустить в Польшу всех, кто захочет сохранить верность королю. Когда Алексей Михайлович достиг Смоленска, «добили ему челом» Невель, Полоцк, Рославль, Дорогобуж, Белая и ряд других городов и уездов. Вскоре предводители шляхты этих поветов были допущены «к руке» Государя и пожалованы званиями полковников и ротмистров «Его Царского Величества»[2].
Польско-литовский гарнизон Смоленска надеялся дождаться подкрепления от находившейся в районе Орши армии Януша Радзивилла. На выручку Смоленска могла прийти только литовская часть армии Речи Посполитой, а польское (коронное) войско было сковано борьбой с Богданом Хмельницким на Украине. Для устранения опасности нападения Радзивилла, помимо осадного корпуса, государь выделил до 35 тысяч человек в Большой полк князя Якова Черкасского (от Смоленска) и Особый Большой полк князя Алексея Трубецкого (от Брянска), которые сами атаковали литовскую армию. После разгрома её главных сил в битве под Шепелевичами царь смог решиться на штурм крепости[3].
16 августа войска пошли на штурм. Бой продолжался 7 часов и прекратился только после того, как защитники подорвали участок стены с башней возле «государева пролома». Алексей Михайлович, наблюдавший за ходом приступа, приказал отступить[2]. Алексей Михайлович писал сестрам: «Наши ратные люди зело храбро приступали и на башню и на стену взошли, и бой был великий; и по грехам под башню польские люди подкатили порох, и наши ратные люди сошли со стены многие, а иных порохом опалило; литовских людей убито больше двухсот человек, а наших ратных людей убито с триста человек да ранено с тысячу»[5][6].
После этой неудачи армия стала готовиться к затяжной осаде. На тульские железоделательные заводы был направлен заказ на срочное изготовление боеприпасов для осадных орудий: по 400 чугунных ядер на 40 пищалей, 400 «больших» гранат (мортирных бомб) и 1000 ручных, да 750 пудов «чугунного дробу» — для стрельбы картечью и из дробовиков[3].Запел Троил в чистом поле,
Здають Смоленск поневоле,
Перед царя из муру идут
И знамена под ноги кладут,
Падуть в ноги со слезами,
Горько плачуть и на знаменами.
Милосердной царь милостив,
Злости неверным всем спустил,
Абы злости не творили,
Государю верны были.
Сдача города
В силу безвыходности своего положения шляхта вышла из подчинения воеводы Филиппа Казимира Обуховича и направила своих представителей к царю для переговоров о сдаче, а рядовые солдаты и горожане стали перебегать в русский лагерь[2]. 10 сентября начались официальные переговоры со смоленским воеводой и комендантом, а 16 сентября 1654 гарнизон сдал Смоленск после того, как ему был обещан свободный уход. По словам С. М. Соловьёва, начальники гарнизона старались ещё тянуть время, однако жители Смоленска условились о сдаче, подговорили замковую пехоту, сорвали хоругвь с воеводского дома, отворили ворота и пошли к царю.[7]
«Ударив челом в поле» перед Молоховскими воротами и сложив перед Алексеем Михайловичем свои боевые знамена, воевода Обухович и около полусотни поляков отправились в Литву, а остальные защитники города остались «на вечной царской службе», среди присягнувших были городской судья Альбрехт Галимонт и королевский секретарь Ян Краменецкий[8]. 25 сентября состоялся царский пир с воеводами и сотенными головами Государева полка, к царскому столу была приглашена смоленская шляхта — побежденные, причисленные к победителям[2].
Напишите отзыв о статье "Осада Смоленска (1654)"
Примечания
- ↑ Wisner H. Wojsko litewskie w 1 polowie XVII wieku. Cz. 2 // Studia i Materialy do Historii Wojskowosci. Warszawa, 1976. T. XX. S. 25
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Курбатов О. А. Государев Смоленский поход 1654 года //«Седмица», 2004
- ↑ 1 2 3 4 5 Курбатов А. А., Курбатов О. А. Инженерно-артиллерийское обеспечение Смоленского и Рижского государевых походов 1654 – 1656 гг//Военно-исторический журнал, № 8, 2008г. ISSN 0321-0626.
- ↑ Курбатов А. А., Курбатов О. А. Инженерно-артиллерийское обеспечение Смоленского и Рижского государевых походов 1654—1656 гг//Военно-исторический журнал, № 8, 2008 г. ISSN 0321-0626.
- ↑ Соловьев С. М. [www.magister.msk.ru/library/history/solov/solv10p4.htm История России с древнейших времен. — Т. 10, глава 4].
- ↑ Поляки объявили, что царская армия потеряла 7000 человек убитыми и 15 000 ранеными
- ↑ Гумилев Л. Н. От Руси до России. М., 1995.
- ↑ Акты исторические, собранные и изданные археографическою комиссиею СПб., 1842, т.4, стр.233
См. также
Отрывок, характеризующий Осада Смоленска (1654)
– Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство.– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.
«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.
Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
