Прафинно-угорский язык

Прафи́нно-уго́рский язы́к — гипотетический язык-предок финно-угорских языков, реконструируемый методами сравнительно-исторического языкознания. Непосредственным предком прафинно-угорского языка является прауральский язык.

История языка

Прафинно-угорский язык распался на две ветви — финно-пермскую и угорскую. Называются следующие оценки даты распада: в 3000-2500 годах до н. э., в конце III тысячелетия до н. э. или приблизительно в 3500—3000 годах до н. э..

Впоследствии, во II тысячелетии до н. э., финно-пермская ветвь разделилась на пермские языки и финно-волжские.

Прародина

В XVIII—XIX веках исследовали локализовали прародину исходя из ареала исторического расселения финно-угорских народов и самых грубых прикидок. А. Шлёцер помещал финно-угорскую прародину в районе Волги и европейской части Уральских гор. Ю. Клапрот также полагал, что прафинно-угры жили в районе Уральских гор. Й. Гагер считал, что она находилась на берегах Северного Ледовитого океана. Ф. И. Видеман и М. Кастрен, исходя из структурного сходства уральских и алтайских языков, искали финно-угорскую прародину в Средней Азии. Т. Аминофф размещал прародину финно-угров к западу от Урала в Волго-Камье.

Со второй половины XIX века для поисков прародины начинает применяться метод лингвистической палеонтологии. В применении его к финно-угорским языкам пионером является О. Доннер, разместивший прародину в средней части Урала или в Западной Азии. Ф. П. Кёппен, ориентируясь на прафинно-угорские названия деревьев и пчелы, локализовал прародину в среднем течении Волги.

Х. Паасонен считал, что прафинно-угры жили в районе Уральских гор, на рубеже Европы и Азии. Схожее предположение высказал И. Шебештьен, который думал, что на юге граница прародины доходила до нынешней Перми, а на западе до нижнего течения Сухоны.

Классическая гипотеза финно-угорской прародины была сформулирована в трудах Э. Сетяля и О. Койстинена. Согласно этой гипотезе, прародина располагалась в районе поворота Волги на юг. Одни учёные включали в территорию этой прародины бассейн Оки, другие — бассейны Камы, Вятки и Белой. Этой гипотезы придерживались М. Жираи, П. Равила, Ю. Тойвонен.

Прафинно-уграм были известны следующие названия растений и животных, отсутствующие в прауральском: *nakrɜ «кедровый орех, шишка», *näŋɜ «лиственница», *śala «вяз», *tokta «гагара», *maj- «бобр», śije-le «ёж» .

Носители

Данные лексики говорят о том, что по сравнению с прауральским периодом в быте прафинно-угров не произошло существенных изменений.

Лингвистическая характеристика

Фонетика и фонология

Согласные

Согласные прафинно-угорского языка:

	Взрывные	Аффрикаты	Спиранты	Носовые	Латеральные	Полугласные	Дрожащие
Губные	p			m		w
Зубные	t		s, d (ð)		l
Альвеолярные		č (t͡ʃ)	š	n			r
Палатальные		ć	ś (sʲ), ď (ðʲ)	ń (nʲ)	ľ	j
Велярные	k			ŋ

Кроме того, Б. Коллиндер, Г. Барци и В. Штейниц реконструируют также ретрофлексный *ḷ.

По сравнению с прауральским состоянием была утрачена фонема /x/, причём её выпадение сопровождалось удлинением предшествующего гласного: п.-у. *kåxse̮ > п.-ф.-у. *koosi «ель».

Морфология

Префиксы отсутствовали.

Существительное

Падежей было восемь:

• Именительный (без показателя);
• Родительный: *-n;
• Винительный: *-m;
• Локатив I: *-na/-nä;
• Локатив II: *-t/-tt
• Отложительный *-ta/-tä;
• Лативный I: *-k;
• Лативный II: *-ń.

Иногда также восстанавливают лативный III с показателем *-i̯.

Во многих языках-потомках количество падежей увеличилось, так, в венгерском их количество дошло до двадцати, однако в обско-угорских языках сохранилось всего три падежа.

Все существительные изменялись по единому склонению.

Чисел было три: единственное, двойственное и множественное. Двойственное число в большинстве языков-потомков исчезло, сохранившись только в саамских и обско-угорских языках.

Числительное

Для прафинно-угорского реконструируются следующие числительные: *ikte / *ükte «один», *käkte «два», *kolme̮ «три», *neljä «четыре», *witte «пять», *kutte̮ «шесть», *kojćɜ / *kuśɜ «двадцать». Числительное *śata «сто» было заимствовано из индо-иранских языков.

Местоимение

Местоимения делились на личные, указательные и вопросительные.

Глагол

Глаголы изменялись по двум временам: настоящему (показатели *-k- и нулевой) и прошедшему (показатели *-j- и *-ś-).

Отрицательные формы образовывались при помощи особого вспомогательного глагола.

Синтаксис

Определение ставилось перед определяемым и не согласовывалось с ним по числу и падежу.

Лексика

Для прафинно-угорского реконструируется около 1000—1200 слов, из которых 400—500 восходят к прауральскому периоду.

Реконструкция лексики прафинно-угорского языка позволяет многое узнать об образе жизни его носителей. Известно, что прафинно-угры занимались рыболовством, охотой и собирательством. Животноводство, видимо, ещё только начинало развиваться, земледелие было неизвестно. Жили в землянках и в чумах, крытых шкурами и корой деревьев. Был распространён анимизм, о чём говорит наличие слов *lewle «душа, дух», *šuŋe̮ «душа, призрак», *kolja «чёрт», *ńojta «колдун, чародей». Инструменты изготовляли из камня, кости и дерева, металлы использовали только в качестве украшений, ковка и литьё были неизвестны. Посуда изготавливалась из глины и дерева, были известны прядение и ткачество. Передвигались на лодках, лыжах и санях.

Носители прафинно-угорского языка активно контактировали с праиндоиранцами, о чём свидетельствует ряд заимствований: *aja- «гнать, охотиться» < *aĝ- «гнать», *arwa / *arɣa «цена, стоимость» < *asᴕrɜ «господин» < *asura, *kanɜ- «сыпать» < *kan- «копать, бросать», *kota «чум, жилище» < *kota «жилое помещение», *mekš(e)- «пчела» < *mekš-, *mete- «мёд» < *medʰu «мёд», *oća / *ońća «часть» < *onśo-, *ora «шило» < *ōrā «шило», *orpa(sɜ) / *orwa(sɜ) «сирота, вдова» < *orbʰos «сирота», *repä(ćɜ) «лиса» < *reupōśo-, *śasra «тысяча» < *(sa)źʰasra- «тысяча», *śata «сто» < *śatam «сто», *śorwa «рог» < *śruva / *śrva «рог», *teke- «делать» < *dʰē- «класть», *wetä- < *wedʰ- «вести», *wiɣe- «брать, нести» < *weĝʰ- «тянуть, везти», *wosa «товар, торговля» < *wos- / *wes-.

Отрывок, характеризующий Прафинно-угорский язык

«Ах, поскорее бы он приехал. Я так боюсь, что этого не будет! А главное: я стареюсь, вот что! Уже не будет того, что теперь есть во мне. А может быть, он нынче приедет, сейчас приедет. Может быть приехал и сидит там в гостиной. Может быть, он вчера еще приехал и я забыла». Она встала, положила гитару и пошла в гостиную. Все домашние, учителя, гувернантки и гости сидели уж за чайным столом. Люди стояли вокруг стола, – а князя Андрея не было, и была всё прежняя жизнь.
– А, вот она, – сказал Илья Андреич, увидав вошедшую Наташу. – Ну, садись ко мне. – Но Наташа остановилась подле матери, оглядываясь кругом, как будто она искала чего то.
– Мама! – проговорила она. – Дайте мне его , дайте, мама, скорее, скорее, – и опять она с трудом удержала рыдания.
Она присела к столу и послушала разговоры старших и Николая, который тоже пришел к столу. «Боже мой, Боже мой, те же лица, те же разговоры, так же папа держит чашку и дует точно так же!» думала Наташа, с ужасом чувствуя отвращение, подымавшееся в ней против всех домашних за то, что они были всё те же.
После чая Николай, Соня и Наташа пошли в диванную, в свой любимый угол, в котором всегда начинались их самые задушевные разговоры.


– Бывает с тобой, – сказала Наташа брату, когда они уселись в диванной, – бывает с тобой, что тебе кажется, что ничего не будет – ничего; что всё, что хорошее, то было? И не то что скучно, а грустно?
– Еще как! – сказал он. – У меня бывало, что всё хорошо, все веселы, а мне придет в голову, что всё это уж надоело и что умирать всем надо. Я раз в полку не пошел на гулянье, а там играла музыка… и так мне вдруг скучно стало…
– Ах, я это знаю. Знаю, знаю, – подхватила Наташа. – Я еще маленькая была, так со мной это бывало. Помнишь, раз меня за сливы наказали и вы все танцовали, а я сидела в классной и рыдала, никогда не забуду: мне и грустно было и жалко было всех, и себя, и всех всех жалко. И, главное, я не виновата была, – сказала Наташа, – ты помнишь?
– Помню, – сказал Николай. – Я помню, что я к тебе пришел потом и мне хотелось тебя утешить и, знаешь, совестно было. Ужасно мы смешные были. У меня тогда была игрушка болванчик и я его тебе отдать хотел. Ты помнишь?
– А помнишь ты, – сказала Наташа с задумчивой улыбкой, как давно, давно, мы еще совсем маленькие были, дяденька нас позвал в кабинет, еще в старом доме, а темно было – мы это пришли и вдруг там стоит…
– Арап, – докончил Николай с радостной улыбкой, – как же не помнить? Я и теперь не знаю, что это был арап, или мы во сне видели, или нам рассказывали.
– Он серый был, помнишь, и белые зубы – стоит и смотрит на нас…
– Вы помните, Соня? – спросил Николай…
– Да, да я тоже помню что то, – робко отвечала Соня…
– Я ведь спрашивала про этого арапа у папа и у мама, – сказала Наташа. – Они говорят, что никакого арапа не было. А ведь вот ты помнишь!
– Как же, как теперь помню его зубы.
– Как это странно, точно во сне было. Я это люблю.
– А помнишь, как мы катали яйца в зале и вдруг две старухи, и стали по ковру вертеться. Это было, или нет? Помнишь, как хорошо было?
– Да. А помнишь, как папенька в синей шубе на крыльце выстрелил из ружья. – Они перебирали улыбаясь с наслаждением воспоминания, не грустного старческого, а поэтического юношеского воспоминания, те впечатления из самого дальнего прошедшего, где сновидение сливается с действительностью, и тихо смеялись, радуясь чему то.
Соня, как и всегда, отстала от них, хотя воспоминания их были общие.
Соня не помнила многого из того, что они вспоминали, а и то, что она помнила, не возбуждало в ней того поэтического чувства, которое они испытывали. Она только наслаждалась их радостью, стараясь подделаться под нее.
Она приняла участие только в том, когда они вспоминали первый приезд Сони. Соня рассказала, как она боялась Николая, потому что у него на курточке были снурки, и ей няня сказала, что и ее в снурки зашьют.
– А я помню: мне сказали, что ты под капустою родилась, – сказала Наташа, – и помню, что я тогда не смела не поверить, но знала, что это не правда, и так мне неловко было.
Во время этого разговора из задней двери диванной высунулась голова горничной. – Барышня, петуха принесли, – шопотом сказала девушка.
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.