Частная печатня

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Частная печатня (частная книгопечатня, частное издательство; англ. private press) — термин, используемый библиофилами для описания издательского предприятия, которое выпускает книги скорее в художественных или ремесленных целях, чем ради чисто коммерческой прибыли.





Движение книгопечатен

Термин «private press» часто используют для описания движения в книгоиздании, которое развилось на рубеже XIX и XX вв. под влиянием деятельности Уильяма Морриса, Эмери Уокера и их последователей. Считается, что началом движению послужило основание книгопечатни Морриса «Келмскотт-пресс» в 1891 году. Сам же Моррис решил печатать книги, прослушав лекцию Уокера в Обществе искусств и ремесел в ноябре 1888 года.

Участники движения делали книги, используя традиционные, ремесленные способы печати (как правило, ручной типографский станок) и переплёта, делая акцент на книге, как произведении искусства и ручного труда (впрочем, не забывая о том, что это и средство передачи информации). Моррис сильно увлекался Средневековьем и первопечатными книгами, и «Келмскоттский стиль» имел огромное, и не всегда положительное влияние на последующие частные книгопечатни и оформление коммерческой массовой книги.

Движение книгопечатен возникло в русле Движения искусств и ремесел, и было реакцией на низкокачественную продукцию только появлявшегося книжного производства Викторианской эпохи. Книги в «Келмскотт-пресс» и других книгопечатнях делались из высококачественных материалов (бумага ручного литья, традиционно изготовленные чернила, специально нарисованные шрифты), и переплетались вручную. Большое внимание уделялось формату, полосе набора, шрифту, иллюстрациям и оформлению переплёта с тем, чтобы всё вместе создавало единое целое.

Движение книгопечатен существовало до Великой депрессии 1930-х гг., когда рынок предметов роскоши значительно сократился. Начиная с 1950-х гг. интерес к ремесленно изготовленной книге стал возвращаться. Отдельные художники и энтузиасты по-прежнему используют высокую печать, сами изготавливают бумагу и переплеты, выпускают небольшие тиражи «художественно изготовленных» книг.

Известные частные книгопечатни

Галерея

Напишите отзыв о статье "Частная печатня"

Примечания

  1. Archer, Caroline. The Kynoch Press: The Anatomy of a Printing House. ISBN 9780712347044

Литература

  • Will Ransom, Private Presses and their Books, R.R. Bowker, N.Y.C., 1929.
  • Roderick Cave, The private presses. 2nd edition. London: Bowker, 1983.
  • Johanna Drucker, The century of artists' books. New York: Granary Books, 1995.
  • Colin Franklin, The private press. 2nd edition. Aldershot: Scolar, 1991.

Внешние ссылки

  • [babel.hathitrust.org/cgi/pt?id=uc1.b4228722;view=1up;seq=7 Электронная версия книги «Private Presses and their Books» Уилла Рэнсома]
  • [books.google.ru/books?id=g7zgkOEuYI8C&printsec=frontcover&hl=ru Электронная версия книги «The Kelmscott Press: a history of William Morris's typographical adventure» Уильяма Питерсона]

Отрывок, характеризующий Частная печатня

Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.


В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.